Под керосиновым дождем (гет)

Изнутри церковь такая же белая, как и снаружи. Маленькая, светлая, но на удивление просторная.

Инеж слишком редко бывала в керчийских церквях, по крайней мере, явно, как обычная прихожанка. Бывало, останавливалась на пороге, смотрела внутрь через распахнутые двери и уходила, сама не зная, что ищет. То, что не могла дать ей ни одна вера или молитва — мира в душе.

Святые благосклонны к заблудшим. Быть может, потому что когда-то и сами были людьми. Вера, исповедующая культ Гезена, непреклонна: душа очищается трудом и лишениями, кровь смывается кровью, а совершенные тобой грехи однажды взвесит рука сурового бога. Он либо подкинет твою душу на ладони, отпуская её в небеса, либо сожмет кулак, чтобы потом небрежно обронить этот камень в морские глубины.

Здесь со стен не смотрят лики Святых, нет расписных потолков и драгоценного убранства на алтаре. Только огонь, дерево и камень — марево зажженных перед мраморным алтарем свечей, темные деревянные лавки вдоль стен и редкие подставки под руки для тех, кто хочет преклонить колени в долгой молитве.

Нина ободряюще сжимает её руку, Инеж благодарно кивает ей и приподнимает подол, поднимаясь по широким ступеням. Их всего две, что отделяют открытые двери от вечерней улицы.

Легкий теплый ветерок проносится мимо, гладит по плечам озорной прохладой, заставляя волосы слегка колыхаться, а один из цветков соскальзывает со своего места и мягко щекочет шею и щеку.

Их ждут трое: высокий седовласый священник, что приветственно кивает при виде их и дружелюбно раскланивается с Ниной, Джаспер, что расплывается в широкой радостной улыбке и тут же совершенно не торжественно толкает в бок последнего из этой троицы. Каз, взъерошенный, с измененными волосами, в светлых традиционных одеждах, но для неё все такой же узнаваемый, стоит перед ней, опустив голову.

Нина подводит её ближе, и Каз наконец поднимает взгляд, под шумок умудряясь пнуть Джаспера по лодыжке. Инеж очень хочет верить, что Джаспер удержится от сдачи и это не перерастет в их привычную потасовку.

Каз улыбается ей, коротко, незаметно, одними глазами, и на краткий миг для неё исчезают все кроме него, такого непривычно светлого, спокойного, точно он только что сбросил с плеч какую-то невероятно тяжелую ношу. Даже привычные морщины на лбу, вечные спутницы его хмурой сосредоточенности, практически исчезли.

Она испытующе вглядывается в его лицо, пытаясь уловить его истинные мысли. Тщетно, как и всегда. Однако он кажется непривычно взбудораженным и умиротворенным одновременно. Его взгляд живой, теплый, однако лицо подчеркнуто бесстрастно.

Инеж невзначай касается левой щеки, и Каз едва заметно кивает. Их с Ниной никто не видел. Они возникли из ниоткуда, обычные каттердамские горожанки, незнакомые и не склонные к разговорам, встретились здесь за углом.

Поскольку от дома Нины сюда добираться совсем близко, то благообразный вид невесты создавался непосредственно в ее квартире. Нина помогла одеться и видоизменить внешность, а затем ушла преображать Каза, оставив Инеж читать Матти сказки и стараться не замять платье до срока. До церкви Инеж дошла сама, пешком, а в невесту преобразилась в ближайшем переулке, стоило снять маскировочное тусклое платье, стянуть с волос сетку и надеть заготовленный венок. Подоспевшая к тому моменту Нина бдительно оглядела её, поправила пару складок и решительно взяла под локоть, словно опасалась, что Инеж захочет сбежать.

Ладно, не сказать, что она была совсем уж неправа. Ещё утром Инеж этого очень хотелось, и в бело-синее кружево она облачилась с чувством осужденного, готовящегося к полуденной казни. Помнится, в Равке для этих процедур отводилось либо раннее утро, либо полдень.

Керчия предпочитает вечер.

Священник подходит к ним, воздевая руки, и Инеж покорно склоняет голову, позволяя чужой ладони опуститься на темя. Каз рядом следует её примеру, но лицо его по-прежнему ничего не выражает.

Жаль, что им так и не удалось поговорить накануне всего. Инеж чувствовала бы себя уверенней, четко зная свою роль.

Да, это всего лишь роль, они притворяются, как тогда у Хелен. Тогда несмотря ни на что было весело, пусть сейчас будет так же. Пусть эта авантюра не разрушит ничего между ними из того, что уже существует! Если не верить в неё, забыть, вычеркнуть из памяти, то ничего не случится, ничего не изменится.

Инеж боится. То тайное счастье, принадлежащее лишь им и старому чердаку, сейчас будет цинично вывернуто напоказ, вывешено на веревку как постиранные простыни, которые накануне Инеж видела в руках госпожи Яссенс.

Что у неё останется после этого?.. Что останется у него?..

— Пред взором Гезена предстанут две души, желающие заключить союз, что признан вечным и нерушимым. Во веки веков! Поднимитесь, дети мои, — священник доброжелательно улыбается им. — Здесь, на пороге дома божьего, отринув все сомнения и тревоги, открыв богу сердца, признайте честно и прилюдно, искренне ли ваше желание объединить сердца и руки?

— Да, отче, — первым произносит Каз, и голос его твёрд. — Я желаю эту девушку себе в жёны, и желание мое искреннее.

— Да, — тихо роняет Инеж, ловит обеспокоенный взгляд Нины и добавляет уже громче. — Я возьму в мужья лишь этого мужчину или никого вовсе!

Она расправляет плечи и с вызовом смотрит вперёд. Это ответ не скромной горожанки, но девы моря. Пусть и не по обычаю, но это правда, та тайная правда, в которой можно признаваться лишь так, напоказ, когда она ничего не значит.

— Тогда начнем церемонию.

Джаспер деликатно берет Инеж под руку, а Нина берется за локоть Каза. Они расходятся в разные стороны. Так уж повелось в Керчии, что невесту к алтарю ведет мужчина (отец, брат, священник или шафер), а жениха — замужняя женщина. Такова традиция.

По легенде, Нина — все же вдова, она вполне подходит на эту роль. Ради выполнения этого ритуала, пришлось частично поступиться конспирацией. Впрочем, это надежнее, чем нанимать провожательницу со стороны.

Рука у Джаспера теплая, а сам он посматривает на Инеж чуть ли не со священным ужасом. Он старается шагать так аккуратно, как может, точно боится случайно коснуться белоснежного кружева на подоле, и обращается с ней, как с баснословно дорогой и очень хрупкой куклой. То есть со всей возможной неловкостью и неподдельным трепетом.

— Эй, я все еще способна передвигаться самостоятельно, расслабься! — усмехается она и подмигивает ему. — И кастет как всегда при мне.

— Просто ты такая… — Джаспер неопределенно крутит рукой в воздухе. — Непривычная! И... красивая!

— Девушки иногда бывают красивыми, знаешь ли, — хмыкает Инеж, в глубине души чувствуя себя почему-то очень довольной. — Помнишь свою роль?

— А то, — Джаспер приосанивается. — Я всегда готов вознести хвалу Гезену!

Инеж искоса посматривает на противоположную сторону широкого прохода. Каз крепко держит Нину под руку и степенно шагает, по привычке слегка припадая на больную ногу.

Нина дьявольски ухмыляется, и уже на самом подходе к алтарю шепчет Казу что-то на ухо, отчего он — Инеж едва верит своим глазам — алеет ушами и почти панически оглядывается на священника, пытаясь вежливо вывернуться из крепкой хватки Зеник. Инеж едва удерживается от злорадного смешка. Джаспер же и вовсе вдруг расплывается в торжествующей улыбке.

— Представляешь, я же в кои-то веки выиграл пари! — тихо делится с ней он. — Поспорил как-то с парочкой Птенцов, что на своем веку увижу будущую миссис Бреккер, и вот пожалуйста, веду её к алтарю!

Щекам внезапно становится жарко, Инеж усилием сохраняет ровное лицо.

— Даже жаль, что оно так и останется не выигранным, — только и успевает фыркнуть она, как дорога заканчивается. Они останавливаются напротив сияющего алтаря.

Каз и Нина останавливаются тоже, и Нина накидывает ему на шею широкую свадебную ленту, расписанную синими узорами. Джаспер неспешно сматывает с локтя такую же, только узоры на ней золотые. Теплая ткань мягко касается открытой шеи, Инеж приподнимает волосы, позволяя Джасперу осторожно опустить ленту ей на плечи.

— Удачи! — шепчет он и отходит в сторону, оставляя Инеж в одиночестве.

Канат предательски раскачивается под дрожащими ногами. Инеж заставляет себя бесстрашно вскинуть голову.

Нужно просто перейти через это, как по доске между крышами. Нужно зацепиться за что-то взглядом и шагнуть над пропастью. Инеж смотрит на светлую рясу священника, чувствуя, как скользят её резиновые тапочки по намазанной маслом доске…

— Подойдите.

Они с Казом одновременно делают шаг вперед.

* * *

Подножка кареты скрипит под ногой, а клонящееся к морю солнце озаряет золотыми лучами высокое строение, вокруг которого суетится около десятка человек. Люди в фиолетовых одеждах торопливо натягивают канаты, несколько знакомых Уайлену керчийских рабочих разметают широкую длинную полосу очищенной утоптанной земли, ведущую прямо к скалистому обрыву.

Уайлен оглядывает эту картину с чувством какого-то умиротворения в душе. Все оставленные им указания исполняются скрупулезно, и это приятно.

— Когда вас забирать, господин? — спрашивает извозчик.

— Завтра, Оскар. Завтра. Езжай домой спокойно, — Уайлен протягивает ему кошель. — Возьми, это твоя зарплата за неделю работы с премиальными.

— Но ведь неделя ещё не закончилась, господин…

— Я знаю, не беспокойся, — Уайлен улыбается. — А сейчас просто езжай домой. В особняк не заезжай, незачем.

— Как прикажете, господин, — озадаченный извозчик кивает. — Тогда я поеду?

— Езжай. Хотя нет, стой! Если кто-нибудь начнет спрашивать тебя, куда ты возил меня, говори, что на Вентфальдские склады или в четвертую гавань, понял?

— Слушаюсь, господин, — Оскар мгновенно становится собранным и кивает четко и деловито, за это Уайлен его и ценит. — Быть может, ещё в Брестигские мастерские? Они как раз на выезде из города, а народа там много, лиц не помнят.

— Напомни повысить тебе недельную оплату, — отзывается Уайлен довольно. — Мастерские подойдут, очень хорошо. Теперь езжай.

— Да пребудет с вами Гезен, господин! — Оскар поднимает ладонь в прощальном жесте. — Н-но! Пошли!

Карета уезжает, поднимая клубы пыли, а Уайлен быстро шагает по направлению к огромному амбару. Легкое пальто развевается за спиной, а начищенные ботинки мгновенно оказываются запорошенными серой землей. Уайлен не обращает внимания на такие мелочи.

Напротив, ему не терпится сбросить с себя весь этот городской лоск, оставшись в самом простом полурабочем виде. Лишь здесь он чувствует себя на своем месте, а не в высоких кабинетах финансовых учреждений.

— Здравствуйте, господин Ван Эк!

— Приветствую вас!

— Кэлэнэ кэ, таманэ Ван Эк!

— Мистер Ван Эк, моё почтение!

— Здравствуйте, — Уайлен охотно здоровается с каждым. — Кэлэнэ кааш там! — он доброжелательно машет высокому сулийцу в фиолетовой кефте. — Здравствуйте! — повторяет он по-керчийски и по-равкиански.

Если хочешь, чтобы люди уважали тебя, плати им и относись с уважением к ним самим. Тогда они будут работать на тебя исправно и охотно.

Урок не Каза, но отца, и Уайлен не брезгует пользоваться им. Отец всегда был чрезвычайно любезен с нанятыми капитанами и перекупщиками, заставлял Уайлена наизусть заучивать приветствия на других языках. Высокие суровые капитаны с далеких льдов Фьерды и улыбчиво-скользкие шуханцы — все невольно усмехались при виде рыжего мальчишки, с забавной серьезностью приветствующего их на их же языке. Ему ведь это нравилось поначалу — помогать отцу. Недолго продлилась эта детская безмятежность.

Двое корпориалов в красных кефтах дружно кивают ему, и Уайлен раскланивается и с ними. Интересные личности: один низенький, полный, подслеповато щурящий глаза за толстыми стеклами очков; второй — чернявый, высокий, похожий скорее на вертлявого торговца из Нового Зема.

Первый осужден на десять лет тюрьмы за незаконные операции на мозге, второй промышлял перепродажей человеческих сердец и прочих менее поэтичных внутренностей — его на родине ждал расстрел. Кажется, как раз сегодня и ждал… Неудивительно, что этот равкианец необычайно оживлен. Люди вообще становятся до крайности вдохновленными, когда осознают, что не умерли.

Зато вдвоем они способны хоть мертвого из могилы вытянуть и заменить почти любой отказавший орган.

Остальные гриши тоже осуждены по не менее интересным статьям: нарушение устава — наименьшее прегрешение. Уайлен идет мимо них, дружелюбно здороваясь с каждым. С половиной — даже искренне: те гриши — политические заключенные, поддержавшие в свое время не ту сторону, за ними не числится особых преступлений, но они оказались слишком ненадежны, чтобы быть свободными.

Все эти люди — часть выкупа Плавикова. Надо сказать, он действительно неплохо осведомлен о теневых делах Равки. По его наводке Каз собрал всех этих осужденных, выкрав их из тех отдаленных гарнизонов, где их держали, а Инеж контрабандой вывезла из Ос Керво.

Все эти люди живы только по милости мистера Бреккера, они лишены документов и свободы передвижения, многие не знают даже керчийского языка. Каз отдал распоряжение расквартировать их в одной из окрестных заброшенных деревень поблизости. Птенцы Джаспера приглядывают за ними до поры до времени.

Инеж не нравится такое положение дел, слишком уж оно напоминает её собственное прибытие в Керчию, но такова уж культурная особенность этой страны. Свободу нужно отработать, все достигается трудом. И риском.

Райт встречает его у дверей. Он белозубо улыбается, поправляя на голове кожаный шлем.

— Добрый вечер!

— Уже готовите экипировку, Элиас? — интересуется Уайлен, проходя мимо него в рабочую зону, заваленную чертежами, и скидывая пальто на ближайший стул. — Все готово? Вас слушаются, выполнили все указания?

Райт кивает.

— Вы решили, Уайлен? Все-таки полетите со мной? — обеспокоенно произносит он. — Второй пилот нужен, несомненно, но вы — важный человек…

— Именно поэтому я и лечу с вами, — отрезает Уайлен, быстро отыскивая на столе нужные чертежи. — Испытание должно пройти строго по утвержденному плану. Не забывайте нашу цель. Я должен буду представить наше изобретение Торговому совету, или все это не будет иметь смысла.

Летательный аппарат возвышается над ними, посреди этого огромного помещения. Металлическая птица со стальным клювом и раскинутыми широкими крыльями. Куда-то она унесет их на своей могучей спине? Может статься, что прямиком в море.

А быть может, и в руки тех двоих корпориалов… хочется верить, что они и впрямь мастера своего дела.

Уайлен связывает волосы кожаным шнурком, закатывает рукава и пускается в обход. Его высокую худую фигуру рабочие замечают ещё издали и уважительно здороваются. Все знают, что господин Ван Эк не из белоручек, он готов собственноручно исследовать проблемный узел и, скорее всего, найдет: и проблему, и недобросовестную работу. Халтуру придется переделывать в любом случае. Уайлен понемногу учится у Каза суровости: нескольких работяг он уже вышвырнул за хулиганство и пьянство, предварительно запугав чуть ли не до обморока, что с ними случится, если они расскажут о том, что видели.

Единственная странность господина Ван Эка заключается в том, что несмотря на крайнюю зоркость в том, что касается соединения деталей и обработки материалов, буквы и цифры он различает очень плохо, поэтому все бумаги ему обычно читает нанятый мальчик или сам мистер Райт, главный изобретатель.

Эту уловку придумал Джаспер. У Уайлена теперь даже есть пара очков в тонкой оправе, с прозрачными стеклами без линз. Тот факт, что он постоянно эти очки теряет, лишь играет ему на руку.

Пройдет ещё несколько лет, и плохое зрение станет надежным защитником даже среди людей его круга. Он не будет выглядеть странно, щурясь и силясь прочитать мелкие буквы очередного контракта. Не на все изъяны зрения легко подобрать лечение.

Внутри кабины пахнет маслом и металлом. И пронзительно остро — керосином.

Райт падает на место пилота, Уайлен занимает своё.

Удивительно, он знает эту машину чуть ли не до винтика, но даже не представляет, каково это — применить её в действии. Воздух — он ведь такой легкий? Разве возможно удержаться в нем, без горячего воздуха, без силы шквальных?.. Даже не верится, что он вот-вот проверит это на собственной шкуре.

— Что там? В небе?

Райт, сосредоточенно проверяющий рычаги, на мгновение поднимает голову и улыбается.

— Там? Свобода, жизнь… — простор! Людям нужно небо!

— Керчия будет владеть небом, — убежденно произносит Уайлен, наблюдая, как рабочие распахивают настежь скрипучие двери амбара.

Его родина ещё скажет своё веское слово всем своим врагам. А он, Уайлен, почтет за честь внести свою лепту в её усиление.

* * *

— Перед лицом Гезена и под дланью его венчаются сегодня раб его божий Ганс Нессен и раба божия Имоджен Гант! — священник осеняет их святым знамением. — Да будут присутствующие свидетелями сего благого деяния. Если есть причины, препятствующие этому браку, то да не солжет оглашающий их или же навеки сомкнет уста!

Свидетели понятливо хранят молчание. Каз замечает, как весело гримасничает Джаспер, пользуясь тем, что на него никто не смотрит.

Ему-то как раз прекрасно известна причина, почему этот брак ещё утром был невозможен. Такой затейливый нюанс выяснился буквально в последний момент.

Ганс Нессен, чьей личностью пользуется Каз, оказался весьма шустрым малым. И слегка женатым. Три раза, если быть точным.

Каз едва успел официально развестись. На всякий случай со всеми. Бланки может и выглядели откровенной халтурой, но зато они хотя бы были. Ещё больше времени они с Джаспером провели, колдуя над справкой из городского управления, чтобы стереть любые матримониальные проявления Ганса Нессена из реальности. Ну или хотя бы с конкретной бумаги.

Если все выглядит хотя бы относительно прилично, то священнослужитель не станет отменять оплаченную церемонию и запрос в мэрию не отправит. Когда ещё эти бюрократы начнут сводить воедино все архивные записи, к этому моменту Каза это уже вовсе не будет волновать.

Хочется верить, что все, что произойдет сегодня, сегодня и закончится. Они больше никогда об этом не вспомнят без нужды.

Каз больше никогда не увидит Инеж такой…

Странно, подобный облик всегда отталкивал его, а если и манил, то лишь такими деталями, как жемчужная серьга в аккуратном женском ухе, как жемчужное колье, лежащее на тонких хрупких ключицах. Цветы, яркими вспышками мелькающие в темном богатстве волос. Узкие плечи, укутанные в нитяные кружева рукавов. Темные мудрые глаза, так знакомо глядящие на него с измененного косметикой лица.

Такую Инеж он не знает. Никогда не знал. Не Призрак, не Рысь в лиловых шелках, не безжалостный капитан и воин, не его бесстрашная и верная тень. Женщина, уверенная в себе и в собственном выборе, чарующая и своевольная. Эта Инеж скользит по каменным плитам все так же бесшумно и изящно, но гордо вскинутая голова и мягкая полуулыбка почему-то не дают привычного чувства контроля, скорее вселяют смутный трепет где-то в солнечном сплетении. Та благополучная девочка, любимая дочь вдруг проглядывает из-под привычной отрешенности, и мальчишка-беспризорник, привыкший к вони и грязи улиц, ей не пара, грубый и неловкий вдвойне рядом с таким хрупким цветком.

Это всего лишь роль в красивом платье, убеждает он себя. Мало ли Инеж перемерила нарядов за все время их деятельности — сколько их было, кто сейчас вспомнит? Вот только на сей раз Инеж не играет, естественная в своей хрупкости и невинности.

Сулийская девочка, беззаветно верующая в провидение судьбы и исцеление чужих душ, она была такой всегда, верно? Адвокат его совести. Сколько раз он отступал от грани очередного падения, вспоминая её печальный взгляд?..

Пекка заслуживал увидеть бездыханное тело сына, смахнуть крошки земли с посиневших губ. Око за око, одна невинная жизнь за другую. Вот настоящие законы Зверской Комедии.

Каз не жалеет о том блефе. Это лучшая ложь из всех, которые ему когда-либо доводилось произносить, он гордится ей, наслаждается воспоминанием о ней. Он бы не наслаждался воспоминанием об убийстве, облегчения бы тоже не получил, разве что мимолетный всплеск эмоций.

Кровь Омена чертовски плохо очищалась с рук. Он отмывал палец за пальцем в качающейся на волнах каюте и ничего не чувствовал. Ни облегчения, ни торжества, только не до конца исторгнутый гнев сдавливал грудь так, что становилось нечем дышать.

Или же это был не гнев? Страх тоже умеет душить.

Когда священник простирает над ними руки, Каз на миг прикрывает глаза, заставляя себя сосредоточиться.

Операция начинается.

— Милостивый Гезен да услышит молитвы наши! Да будет милостива воля его к детям своим…

Присутствующие, включая брачующихся, опускаются на колени, осеняя себя святым знамением. Каз покорно склоняет голову и окидывает внимательным взглядом пространство вокруг. Ларец с книгой все ещё закрыт, проход к нему на сей раз придется честно заслужить.

Молитва длится долго, и Каз шепотом повторяет отдельные слова. Вспоминается почему-то совсем другая церковь и отцовская рука на плече. Было скучно, жарко, и камень больно вдавливался в колени. Только одно скрашивало это бессмысленное времяпрепровождение: огромный сине-зеленый жук, неторопливо ползущий по шляпе пожилой дамы, стоявшей перед ними. Каз гадал, свалится ли он ей на плечо или вскарабкается ещё выше. Сладкие тянучки, которые им с Джорди купил отец после, тоже послужили неплохим утешением.

Венец из темных ветвей с темно-зелеными листьями в руках священника кажется птичьим гнездом. Когда жесткие веточки касаются его головы, Каз на миг задерживает дыхание.

Запах сушеных водорослей окутывает его знакомым с детства ароматом. Так пахнет море, когда его нет рядом. Так пахнет морской лавр, маленький вечнозеленый кустарник, что обильно пробивается сквозь белый известняк скалистых керчийских берегов. Его крепкие ветви не берет ни один топор, ни один нож. Он упрямо пробивается к солнцу сквозь все толщи камней, дикий и никому не нужный.

Сорняк по сути, но отчего-то ставший символом стойкости и мужества, им венчают головы героев и достойных мужей. В церкви эти венцы возлагают на брачующихся.

Стойкость и сила духа — вот одна из самых прославленных добродетелей. И в этом вся ирония человеческого лицемерия.

Инеж рядом слегка поворачивает голову, и цветок её венка мягко касается его плеча. Всё правильно — девушкам положены цветы, символ яркой беззащитной хрупкости. Его Призрак никогда не была такой.

Каз протягивает ей руку, и тонкие теплые пальцы ложатся в его ладонь. Кожа к коже. Рука к руке.

Руку невесты принято держать мягко, почти невесомо (Нина показывала) — Каз крепко сжимает хрупкие пальцы в своих и чувствует такое же крепкое пожатие в ответ. Инеж благодарно улыбается одними глазами.

— Поднимитесь, дети мои.

Каз одним движением помогает подняться Инеж и встает на ноги сам. Это получается с такой непривычной легкостью, что внутри все замирает от радости. Он не чувствует боли. И страха тоже — не чувствует! Он нормальный.

Хотя бы здесь и сейчас, в эти минуты, он здоров и полон сил. Он способен бороться и жить, чувствовать эту жизнь, ему не все равно!

— Свяжешь ли ты, Ганс Нессен, свою судьбу с этой женщиной на эти времена и все грядущие? Отныне дороги ваши переплетаются в одну, а судьбы становятся едины. Будешь ли ты ей верным мужем, её опорой и защитой на этой земле?

Её взгляд из-под ресниц тревожит душу, зовущий и недоступный одновременно. Инеж улыбается, как ей, верно, кажется ободряюще, но робко и беззащитно — на самом деле. Она так боится быть беззащитной в чьих-либо глазах.

И это правильно. Слабость наказуема. Но нет человека, который не оказался бы слаб однажды, они с Инеж не исключение. Они смогут простить друг другу эту слабость. И понять.

— Да, отче, — он кладет концы своей ленты на её плечи. — Её судьба — моя судьба, да будет Гезен свидетелем!

— Свяжешь ли ты, Имоджен Гант, свою судьбу с этим мужчиной отныне и навеки? Будешь ли ему верной женой, опорой и корнями, что держат его на этой земле?

Инеж отвечает не сразу, вглядывается внимательно в его лицо и едва заметно кивает.

— Буду, отче, — уверенно отвечает она. — Его судьба — моя судьба, да будут свидетелями тому все боги этой земли!

Каз вздрагивает, а Инеж вдруг улыбается ему, задорно, весело, совсем бесстрашно, и набрасывает концы своей ленты на его плечи.

Они стоят, связанные этими ненадежными кусками ткани здесь, в пустой церкви под лучами вечернего солнца. Теплые рыжие лучи соскальзывают по стенам и рассыпаются блестящими искрами в волосах Инеж, украшают её кожу разноцветными бликами далеких витражей. Она протягивает ему серебряную чашу с морской водой и в момент, когда пальцы его касаются воды, Инеж поднимает голову и сталкивается с ним взглядом.

Что невысказанное, печальное таится в глазах еë, терпкая смиренная горечь, от которой пробирает внезапной дрожью. Даже не разумом, но каким-то шестым чувством Каз вдруг понимает, что клятва эта, озвученная ею, дана всерьёз. Перед Святыми, в которых верует она, перед Гезеном, в которого не верит он, перед Джелем, в которого не верит ни один из них, хоть он все так же исправно призывает к себе своих сыновей.

Однако мягкая улыбка её говорит ему о том, что он, Каз, волен сделать собственный выбор. Он все ещё может притвориться, что это всего лишь игра, и Инеж не станет протестовать, она примет эти правила.

И Каз Бреккер не готов признать происходящее между ними сейчас чем-то истинным. Совсем не готов… Это неловко, пугающе глупо, и ему вовсе не нравится быть посмешищем на глазах каких-то лицемерных святош.

Мальчик с фермы вспоминает сине-зеленого жука и чувствует тяжесть зеленого венца на голове. Ему хочется покоя, тепла и стать кем-то большим, чем преступник из Бочки, чтобы вся его жизнь не стала подобна судьбе сорной травы, пробившейся к солнцу и на ней же увянувшей.

Но ещё один Каз поднимается со скамьи подсудимых и делает шаг навстречу той, что готова разделить его грехи, его падения и его борьбу. Адвокат его совести, молчаливая сулийская девочка — ей нужно лишь немного его бесстрашия, чтобы не усомниться в своем выборе, чтобы оставаться с ним вплоть до оглашения приговора.

Пальцы окунаются в прохладную воду и Каз наклоняется, ритуально омывая лицо. Тяжелые холодные капли стекают по щекам, когда он выпрямляется.

Инеж протягивает руку и краем рукава осторожно касается его щек и лба, убирая воду. Её пальцы, прохладные и боязливые, заставляют его вздрагивать от странного ощущения тумана в голове: он понимает, что она касалась его, лишь когда она уже отнимает пальцы. Он бы хотел, чтобы это длилось столь долго, сколько возможно, но уже непривычно серьезный торжественный Джаспер забирает чашу из её рук, а Нина протягивает Казу кольцо на раскрытой ладони.

Серебряный ворон торжествующе сверкает раскинутыми крыльями.

— Я, Ганс Нессен, беру тебя, Имоджен Гант, в законные жены перед Гезеном и людьми, — Каз произносит ритуальную фразу и осторожно надевает кольцо Инеж на палец. — Пусть со мной ты никогда не познаешь больше боли и слёз, я клянусь не становиться причиной их, — ему бы замолчать и остановиться, но он, пользуясь моментом, наклоняется чуть ближе положенного и успевает шепотом уронить. — Обещаю, Инеж…

Она изумленно распахивает глаза, и Каз незаметно для остальных подмигивает ей. Инеж в ответ протягивает ему раскрытую ладонь. Белая горсточка соли на бронзовой коже кажется вызывающе яркой крохотной звездочкой.

Достаточно лишь фигурально коснуться её губами, но ему любопытно зайти дальше. Сама эта мысль рождает доселе неведомый горячий трепет. Кожа на ладонях Инеж жесткая, крепкая на вид, покрытая мелкими нитями царапин и старых мозолей. Под его губами она оказывается нежной и теплой. Во рту растекается яркий сильный соленый вкус, когда он одним движением языка собирает всю соль до крупинки.

Что ж, иногда Каз и сам не понимает собственных порывов.

Инеж подается к нему ближе, запрокидывает голову, с вызовом в глазах.

— Значит, обещаешь, что рядом с тобой я не буду плакать вовсе? — одними губами спрашивает она.

— Призраки ведь не плачут, не так ли? — ухмыляется он весело.

— Не играйте с огнем, мистер… Нессен, — Инеж опасно сощуривается, зрачки её глаз расширены так, словно вокруг них царит глубокая ночь. — Призраков лучше не злить!

Каз целует её прежде, чем успеет подумать. Просто приникает к её губам в быстром поцелуе, запуская руку в густые локоны. Инеж откликается так нежно, что он вмиг теряет голову, наслаждаясь ощущением её влажных губ на своих. Его ничего не сдерживает больше. Он волен делать что захочет! Он не хуже других, он может это… может лишиться трезвого рассудка, как все другие мужчины, которых прежде считал не сдержанными глупцами.

Начинаются опасные игры, в которые он никогда доселе не играл. Каз не знает правил, но он готов сыграть вслепую. И обыграть любого, кто самонадеянно выйдет на то же поле.

Однако здравомыслие все ещё с ним, оно заставляет помнить о чужих глазах, о цели, поставленной перед каждым из них, о привычном безразличии к людским страстям. Каз не может предать себя так легко. Поэтому, ни в коем случае не вспоминая жалостливое выражение на лице Зеник, он осторожно проводит соленым языком по горячим разомкнутым губам и отстраняется тут же, пока не успел увлечься этим безоглядным ощущением свободы.

Они отходят друг от друга на три шага, пока ленты с тихим шорохом не сползают с их плеч.

Священник смотрит сурово, но в глазах его отчего-то Каз видит улыбку.

— Именем Гезена господа нашего благословляю вас на честный и добрый брак, — произносит он торжественно, а затем три раза громко возглашает, ритуально окропляя их водой из все той же чащи. — Повенчаны! Повенчаны! Повенчаны!

Каждый возглас громом отдается в каменных стенах, мечется гулким эхом между высокими сводами, обрушивается оглушающим осознанием свершившегося. Кажется, вдруг, что кто-то далекий и могучий на мгновение обращает на них давящий пристальный взор.

Каз настороженно замирает от этого чувства и непреклонно вздергивает подбородок. Если даже Гезен и существует наподобие совета Проливных, то Каз не поверит в него, пока не увидит, а до тех пор это ещё одно недоказанное суеверие, как и равкианские святые.

Один за другим отщелкиваются замки на железном ларце, и священник выносит на руках тяжелую книгу в серебряном окладе с ещё одним замком, бережно выставляет на пюпитр и открывает её, с тихим шорохом перелистывает заполненные страницы до первого пустого листа.

Пока он вносит в книгу соответствующую запись, Каз и Инеж переглядываются, она невесомо касается его рукава своим, и он кивает.

Нина надрывно всхлипывает, прижимая платок к сухим глазам, Джаспер кашляет в кулак и нетерпеливо выстукивает ритм ногой. Три раза по три.

Они готовы.

Священник оборачивается, делает рукой приглашающий жест, не отводит от книги прищуренного внимательного взгляда.

Инеж идет первой, но прежде чем она подойдет к книге, Каз нежно ловит её ладонь и подносит к губам, одновременно с тем осторожно вкладывая между её пальцев маленькое лезвие. У них не будет времени перелистывать страницы, но найти вложенный лист можно и без этого.

Контракт спрятан среди пустых страниц. Инеж должна найти его, а Каз постарается дать ей как можно больше времени.

Священник деликатно прокашливается, намекая молодой паре, что оплаченное время церемонии истекает. Каз с улыбкой прижимает руку к сердцу, безмолвно извиняясь, а Инеж опускает глаза, как и положено смущенной новобрачной, и проскальзывает к книге.

— Благословите, святой отец, — Каз преклоняет колено. — Нам с женой предстоит долгое путешествие на юг.

— На юге ныне хорошо, — мягко отвечает священник. — Да пребудет с вами Гезен, куда бы ни завела дорога! Благословляю тебя, сын мой, пусть твой путь будет осенен дланью его.

Каз чувствует чужую руку на волосах и напряженно ждет. Давай, Джаспер!

Металлическая курильница внезапно срывается с постамента, падает и со звоном катится по полу, прямо к ногам Нины. Она громко ахает и отскакивает прямо на Каза, хватается за локоть обернувшегося священника.

— О Гезен! Что это? Это знак? Это дурной знак, отче?..

— Не думаю, скорее это знак, что в церкви гуляют сквозняки, — священник отечески улыбается ей и спешит поднять курильницу. — Не бойтесь.

Инеж отходит от книги и быстро показывает пальцами несколько знаков. Нашла! Каз тотчас меняется с ней местами, слыша, как Нина продолжает представление.

— Милая моя! — всхлипывает она, шумно обнимая кого-то. Судя по шуршанию юбок — Инеж. — Я не верю… это свершилось! Поздравляю! Святой отец, я так счастлива! О Джек, где мой платок? Какое счастье! Великий Гезен, маменька не дожила всего лишь пару лет!..

Какое же все-таки счастье, что в обычной жизни Зеник имеет куда меньшую склонность к истерикам и истинно женской чувствительности. Каз быстро пробегает пальцами по плотно сомкнутым страницам. Небольшое уплотнение у корешка заставляет сердце подскочить от сдерживаемого азарта. Лезвие, оставленное Инеж в качестве закладки отмечает страницу, где-то помимо листов обычных есть что-то… инородное.

Взгляд замечает знакомый залом ещё до того, как показываются завитушки букв.

За спиной что-то грохает, и цветочные лепестки разлетаются по всему помещению церкви, заливисто смеется Инеж, громко извиняется Джаспер, а Нина, похоже, цепко ухватив священника за локоть, висит на нем, рыдая и смеясь одновременно.

Пожалуй, Каз рад тому, что стоит спиной. Мимолетный взгляд в искаженное размытое отражение на одном из кубков лишь утверждает его в этой мысли.

У него остается не больше тридцати секунд, чтобы решиться.

Взмах лезвия, и нужная страница выпадает из книги ему в руку, и другая, загодя смазанная клеем, встает на её место.

— Все в порядке, господин Нессен? — священник приближается со спины.

Каз быстро отступает, пряча лезвие между пальцев. Нужные листы остаются при нем, надежно прижатые локтем.

— Просто смотрел, все ли верно, святой отец. Все верно. Благодарю вас!

— Я рад, — священник кидает на книгу беглый взгляд, прежде чем закрыть её и начать методично замыкать многочисленные замки. — Да пребудет с вами милость Гезена! Каждый счастливый союз — услада его взору. Уверен, он будет к вам благосклонен.

— Не сомневаюсь, — вежливо улыбается Каз.

Он сильно подозревает, что если это и могло усладить чей-то взор, то разве что мастерски разыгранным фарсом. Что ж, если у Гезена хорошее чувство юмора, то может он и оценит.

Инеж возникает рядом, и делая вид, что целует его в щеку, заслоняет его спиной, пока он прячет добычу в потайной карман.

— Мы справились! — выдыхает она, и Каз, помедлив, согласно кивает.

Колокол заливается радостным звоном, тщетно оповещая о радости своей равнодушный глухой город.

* * *

— Готов?

— Готов.

Рука крепко сжимается на рычаге и резко накреняет его вперед.

Здоровенная крылатая махина вздрагивает всем своим блестящим телом и медленно начинает двигаться вперед, разгоняясь с каждой секундой.

Край обрыва маячит в отдалении, становясь все ближе. Кабина дрожит все сильнее.

Уайлен смотрит на столбики приборов, перед глазами успокаивающе качается знак святой Алины, а море вдали блестит синей гладью, расшитой белой пеной, точно платье невесты.

— Поехали! — говорит Райт и, усмехаясь, плавно тянет штурвал на себя. — Джель с нами!

— С нами Гезен! — эхом откликается Уайлен. — Ни траура!

Он одновременно резко продавливает два тугих рычага от себя, наваливаясь на них всем весом.

Поле проносится мимо них так быстро, что невозможно разобрать ничего в смешении буро-зеленых пятен земли. Пути назад уже не будет.

Огромная машина срывается с обрыва вместе с первым ударом вечерних колоколов.