Химия (гет)

Эдвард снова находился в кабинете Джона, рассматривая необычные картины на стене. Они очень отличались от тех, которые он привык видеть в своей комнате. Сегодня сигаретный дым был каким-то другим, более свежим — им дышалось лучше, чем тем горьким облаком.

— А почему... сегодня дым не такой горький? — поинтересовался Эдвард, вдохнув поглубже.

Джон перевел на него взгляд:

— Это такая добавка, ментол. Придает свежесть, — ответил он, словно отмахиваясь от темы.

Джону не очень нравилось касаться этой темы — темы вредных привычек, слабостей. Но ему также было ясно: они тоже — неотъемлемая часть мира. И Эдвард должен увидеть все грани. Пусть познает мир таким, какой он есть — со всеми его противоречиями и даже этим дымом.

Время в кабинете Джона текло своим чередом: порой он полностью погружался в работу, и тогда воцарялась тишина, нарушаемая лишь негромкой музыкой и тихим шорохом бумаг; порой он отвлекался, и тогда кабинет наполняли его оживленные рассказы о самых разных вещах. Но в какой-то момент привычный ритм нарушился. Джон отложил бумаги, и его взгляд остановился на Эдварде.

— Эдвард, — начал он спокойным, ровным тоном, глядя ему прямо в глаза, — нам нужно серьезно поговорить.

Внутри у Эдварда всегда что-то замирало, когда речь заходила о "серьезном". Это почти всегда касалось его отличия и причины его пребывания здесь. Его взгляд на мгновение замер, чуть потускнев.

— Ты знаешь, — продолжил Джон, — что твоя природа особенная. — Он задумался на мгновение. — Твои клетки ведут себя не так, как у... других. И нам нужно понять, с чем это связано. Это очень важно. — он слегка кивнул, подтверждая важность сказанного. — Если мы это поймем — это может помочь найти новые способы лечения разных болезней у очень многих людей. Все, что нам для этого сейчас нужно — это взять маленький образец твоей кожи. Это называется биопсия.

Он стремился говорить с Эдвардом прямо и открыто — Эдвард имеет право знать хотя бы часть правды, касающейся него самого и его жизни здесь.

Записи создателя Эдварда лежали без дела уже полгода. Вся лаборатория была в полной готовности, чтобы наконец приступить к тем экспериментам по созданию искусственных тканей. Но чтобы попытаться воплотить их в жизнь, им был нужен стартовый материал — чтобы понять саму его биологическую структуру — отправная точка для поиска и выбора подходящих субстанций, без которой они не могли двинуться с места. И вторая, не менее важная цель — раскрыть секрет того, почему Эдвард не поддается старению.

Эдвард внимательно слушал. Он-то наивно думал, что все обследования, связанные с его "уникальным" телом, уже позади. Но при словах о "коже" и "образце" внутри него что-то похолодело. Эта перспектива казалась пугающей. Такого обследования он ещё не переживал. Он вновь остро почувствовал себя подопытным, прекрасно понимая, что все так просто закончиться не могло. На его лице смешались тени прежней печали и новой тревоги.

— Как... это делается? — тихо спросил он, и в его голосе чувствовалось скрытое напряжение.

Джон наклонился немного вперед, стараясь максимально упростить и ускорить описание:

— Это очень простая и быстрая процедура, — заверил он спокойно. — Для этого даже не нужно ложиться в больницу. — добавил он, словно сообщая приятную новость. — Ты же проходил обследования, верно? Это просто ещё один такой этап. Ее делают на небольшом участке кожи, наверное, на руке или на бедре — выберут самое незаметное место. Сначала обезболят, и специальным инструментом аккуратно возьмут крошечный кружок кожи. Это займет всего секунду. Потом наложат повязку. И все. Я понимаю, что все это может звучать немного пугающе, но на самом деле в этом нет ничего страшного. Это совершенно безопасно. — Джон кивнул, словно подтверждая свои слова. — Да... — он сделал небольшую паузу, прямо посмотрев на Эдварда, — может остаться совсем небольшой шрам, почти незаметный, ты о нем и не вспомнишь. А постепенно он просто исчезнет совсем. — он сделал лёгкий жест рукой, словно стирая что-то невидимое.

Слова о "крошечном кружке кожи" заставили Эдварда внутренне вздрогнуть. Он болезненно представил этот момент — как часть его самого будет вырезана, взята. Это казалось глубоко неправильным, противоестественным вторжением в его целостность. И только упоминание о небольшом шраме его совершенно не обеспокоило. Шрамов у него и так было более чем достаточно — невидимых и вполне реальных, одним больше, одним меньше — какая разница?

— Ну что, Эдвард? — Джон внимательно следил за выражением его лица, ожидая ответа, и, кажется, уловил эту невысказанную борьбу. — Дело не в шраме, да? — чуть тише спросил он, но его тон был скорее констатацией, чем вопросом. — Это будет последнее обследование на этот период. И останется только операция, и все. — во взгляде Джона мелькнуло что-то невысказанное, понятное пока только ему одному.

— А... обычным людям в больнице... тоже делают такую биопсию? — преодолевая внутреннее напряжение, Эдвард задал вопрос, который сильно его волновал.

— Да, Эдвард, — Джон кивнул, и в его глазах промелькнуло понимание неозвученной причины этого вопроса. — Ее делают очень многим людям в самых разных ситуациях, когда нужно понять, что происходит на уровне клеток. Это не что-то исключительное. Не переживай, — добавил он с лёгкой улыбкой, как бы повторяя слова Эндрю.

Биопсия была, конечно, обязательной процедурой, тем более что он и так уже, по сути, "сократил программу", поэтому дело было не в получении формального согласия. Ему было куда важнее, чтобы Эдвард сам, осмысленно, принял это. Джон прекрасно понимал, что одной лишь биопсии кожи будет совершенно недостаточно для тех экспериментов, которые он планировал — для них требовались образцы других, более специфических тканей. Но он также знал, что... нельзя требовать всего сразу. А кожа — это самое простое. Сейчас пока биопсия кожи.

Эдвард медленно, почти незаметно кивнул, не поднимая глаз. У него внутри поднималась волна противоречивых чувств. Страх перед тем, что снова придется претерпеть вмешательство. Но этот страх переплетался с... почти подавляющим чувством благодарности. То, что делают для него здесь, было неизмеримо больше, чем этот крошечный кусочек кожи. И тут пришла мысль, изменившая все. Помочь другим. Не быть пассивным объектом заботы или исследований, а дать что-то. Дать что-то этому миру, который... его отверг, но в котором все же было столько хорошего, и... хорошие люди тоже были. Это было не просто новое чувство — это было ощущение совершенно новой роли. Не прежняя ноша зависимости и беспомощности, а возможность стать активным участником, внести свой, пусть и малый, вклад в нечто важное. Неужели он, Эдвард, действительно мог обладать такой ценностью? Неужели мог принести такую пользу миру?

— Я понимаю, — тихо сказал он. Он посмотрел на Джона, и в его глазах отразилось только что наступившее прозрение — не только принятие, но и новый смысл. — Я готов.

Джон улыбнулся:

— Отлично, Эдвард. Договорились. Это правда очень важно.

* * *

Биопсию в итоге решили взять на спине — где его кожа уже хранила память о прошлых ранах в виде шрамов. Эдвард с удивлением обнаружил, что ощущает процедуру не как повреждение, а как ещё одну запись в этой истории на его теле. Он ощущал свою кожу как своего рода дневник, и чувствовал, как свежий след стал новой строкой, повествующей о пережитом. Но эта строка была... другой. Теперь часть его самого станет частью чего-то большего, и это понимание наполняло его ощущением смысла и странным, тихим достоинством.

Однажды, помогая ему переодеться, Эндрю спросил его, не болят ли эти шрамы. Не нужно ли чем-то их намазать, обработать, чтобы не было неприятных ощущений.

Эдвард тогда не знал, как ответить. Потому что он никогда не концентрировался на боли, связанной с ними, которая осталась в прошлом. Он привычно воспринимал шрамы, как и порезы на своем лице — как часть себя, и боль при очередном повреждении раньше была тем, что он давно научился игнорировать, чем-то, что нужно было просто перетерпеть и забыть. Он просто знал — от Картера, от врачей — что теперь это есть на его спине. След прошлого, не заслуживающий внимания — по крайней мере, он так думал, потому что никогда раньше об этом не задумывался.

Именно тогда он попросил Эндрю помочь ему увидеть эти следы, ведь сам он не мог их рассмотреть. Было некомфортно и странно осознавать, что другие видят на его теле эти отметины, а он сам лишён возможности даже взглянуть на них — словно часть его самого была скрыта даже от него.

Он смотрел на них в отражении, и это было похоже на разглядывание незнакомой, сложной карты. Эти линии совершенно не походили на те, что на его лице. Белесые, втянутые участки перемежались с выпуклыми, розоватыми шрамами. Некоторые были тонкими, как нити, другие — широкими, неровными полосами. Их было много. Гораздо больше, чем он представлял, просто ощущая их через одежду. Они создавали уродливый, болезненный узор на всем протяжении от плеч до поясницы — очередное напоминание о его непохожести. Но, в отличие от шрамов на лице, эти хотя бы не были выставлены напоказ, их прятала одежда.

Внезапно нахлынула вспышка — не четкая картина, а калейдоскоп ощущений; то, во что он не хотел погружаться вновь.

И тогда ему захотелось... прикоснуться к ним. Провести пальцами по этим линиям, почувствовать... себя руками. Но он не мог. Он не мог провести кончиками пальцев по этим следам. И никогда не сможет. Он все же согнул руку, и пальцы протеза легко коснулись изуродованной кожи, но не передали ни единого ощущения. Тяжесть давила от этой неестественной невозможности соединить взгляд и ощущение, словно его тело было ему чужим. В зеркале отражался его наполненный глубокой печалью взгляд.

Он заметил, что только с того момента, когда он стал свободен от своего костюма — той черной жесткой оболочки — он начал по-настоящему чувствовать свое тело, постепенно открывая для себя мир телесных ощущений.

* * *

Изучение клеточной структуры Эдварда выявило поразительную особенность: отсутствовали явные признаки износа и накопления клеточных повреждений, характерных для биологического старения. Клетки оставались практически неизмененными.

Теперь в лаборатории, вооружившись записями и чертежами, оставленными создателем Эдварда, а теперь и бесценными данными о его клетках, ученые принялись за работу, настойчиво пытаясь воспроизвести процесс создания искусственных тканей. Формулы и схемы были тщательно изучены, анализировался каждый описанный этап процесса. Но, несмотря на все усилия, эксперименты раз за разом заходили в тупик. Казалось, что ключевая, неуловимая деталь ускользала от их понимания, не позволяя замкнуть цепь творения и вдохнуть жизнь в создаваемые структуры. Словно между гениальными записями и реальностью существовал невидимый барьер, который им пока не удавалось преодолеть.