Прекрасная смерть (джен)

«Мне смерть представляется ныне

Исцеленьем больного,

Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется ныне

Благовонною миррой,

Сиденьем в тени паруса, полного ветром.

Мне смерть представляется ныне

Торной дорогой.

Возвращеньем домой из похода.

Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья».

(цэ) Нил Гейман «Смерть. Цена Жизни. Время Жизни»

В детстве я часто мечтал, как буду великим героем, буду спасать мир. Все злодеи будут дрожать от одного лишь упоминания моего имени. Я хотел творить что-то великое, масштабное. Это были очень глупые фантазии.

Когда я подрос, я начал мечтать о том, как буду спасать людей, делать им добро. Для этого уже не нужно было иметь суперспособности. Я хотел стать врачом, спасателем, учителем. Тогда еще меня не волновало, что мои мечты с каждым годом мельчали.

Потом я понял, что в первую очередь мне нужно спасать себя. Поэтому я поступил на инженера. Поэтому я больше не мог мечтать о чем-то возвышенном.

А потом появилась эта чертова ведьма и одним небрежным движением пустила мою жизнь под откос. Эти ее ужимки, асимметричный оскал, сутулая спина, холодные руки, черный матовый взгляд. Это никогда не сотрется из моей памяти. Колыбельная, смерти с улыбкой, мать-Хель. Будет ли это казаться мне сюрреалистичным сном, когда все закончится? Эрна, Марк, Женя, я. Что, в конце концов, будет с нами?

Я усмехаюсь. Моя жизнь распадается на обломки, заваливая меня ими. Эрна приносит себя в жертву собственной войне, которую она придумала, чтобы хоть как-то заглушить многовековую боль. Марк остался слеп на один глаз, и неизвестно, оставит ли Морена его в покое. Жени официально не существует, она мертва, и полностью зависит от Эрны. Которая тоже, по сути, мертва.

А я верю, что надежда на хороший исход еще есть.

Мне хочется бежать, сбивать ноги, задыхаться от скорости, но здравый смысл берет верх, и я сажусь в автобус. Мне почти физически больно стоять на месте, но это все равно быстрее, если бы я побежал в другой конец города на своих двоих.

От нелепости происходящего хочется смеяться: Эрна готовит свой личный апокалипсис, а я спокойно еду в автобусе. Поручень сжимаю так, что костяшки пальцев белеют. Я не знаю, что выражает мое лицо, но люди косятся очень странно.

Когда двери автобуса открываются на нужной остановке, я, распихивая людей, вылетаю из него. Даже с моим воспитанием я не нахожу в себе сил на вежливость. Наконец я могу дать волю той энергии, что бурлила во мне. До радиостанции — десять минут ходьбы, но я долетаю до нее меньше, чем за пять. И останавливаюсь, как вкопанный, едва не сбив с ног какого-то зазевавшегося мужчину.

Пока я добирался до места происшествия, я думал о чем угодно: о том, что сказать Эрне, что будет, если я не смогу уговорить ее отказаться от своей идеи, как мы вдвоем вернемся домой, и все будет хорошо. Но вот подумать о том, как пробраться на радиостанцию сквозь плотное полицейское оцепление, я забыл. И теперь мне не остается ничего другого, кроме как смотреть на кольцо служебных машин и растеряно моргать.

Когтистые ледяные пальцы трепетным движением путаются в моих волосах. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. На лице Хель читается почти что мольба. Единственный, на кого может рассчитывать скандинавская богиня смерти, — это я. Неплохая такая ответственность.

— Ты мне поможешь? — одними губами шепчу я. Хель едва заметно кивает и идет в сторону здания радиостанции. Я немного задерживаюсь, а потом неуверенно следую за ней. Видимо эффект от присутствия богини смерти такой же, как от мантии-невидимки.

Когда я неуверенно подхожу к зданию, мимо полицейских, дверь внезапно открывается. Я думаю, что это сделала Хель, но потом вижу ее. Эрна уверенным шагом выходит на улицу. Она очень красивая. Легкий летний ветерок колышет плотные медные пружинки волос. На девушке то белое платье, которое ей отдал Марк. Она все еще смотрится в нем очень странно. Хрупко, отчаянно, слабо. Так не может выглядеть тот, кто умеет убивать без всяких колебаний. Эрна замирает недалеко от дверей. Когда она широко улыбается, я мгновенно понимаю, в чем был ее замысел. Она не хочет убивать людей Колыбельной на радио. Теперь для ее цели будет достаточно всего несколько человек, не нужно устраивать целый концерт. Эрна и так за свои семьсот лет успела достаточно натворить. Сейчас хватит лишь маленькой искорки, чтобы все вспыхнуло пожаром, который, наконец, сожрет еще и ее.

Я замираю, ожидая, что же будет дальше. Меня тошнит от волнения и неопределенности. Внутри все еще теплится глупая надежда, что все обойдется, что Эрна вышла, чтобы сдаться в руки властям. Ее губы шевелятся, но я слишком далеко, чтобы услышать, что же она говорит. Слова раскаянья?

— Verzeih mir*, — шепчет Хель. Я впервые слышу ее голос вне своей головы. Он хриплый, басистый. Не каждый мужчина может таким похвастаться. Но в нем все равно можно различить элегантность. Голос владычицы Хельхейма, дочери великанши Ангрбоды и бога Локи. Хель — древнее хтоническое чудовище. И я вижу, как ей больно смотреть на эту кучерявую девчонку с дырой в груди, которая убивает себя, смеясь над всеми мыслимыми законами. Впервые я на мгновение задумываюсь, что Марк может быть прав. Эрне нужно дать шанс умереть.

Я знаю, что Эрна попросила прощения у людей, которых сейчас убьет. А еще я знаю, что она никогда не хотела, чтобы ее жизнь превращалась в беспрерывную вереницу боли и смертей.

— Поднимите руки вверх так, чтобы мы их видели, — раздается из громкоговорителя одной полицейской машины. — За любое подозрительное действие мы откроем огонь.

Девушка склоняет голову. В ее глазах видно скорбь и жалость. Не наигранные, а настоящие. Голос Эрны взмывает вверх. Он удивительно чистый и громкий, хоть у нее нет никаких усиливающих устройств. Голос из громкоговорителя повторяет приказ поднять руки. Видимо, машина говорящего находится где-то в задних рядах оцепления. Но люди, стоящие прямо перед Эрной уже чувствуют что-то неладное. Раздается неожиданный выстрел.

Мне кажется, что я оглох. От неожиданности сердце спотыкается, замирает, наполняя грудь болью.

На асфальт перед дверьми радиостанции капает кровь. Но она мало похожа на человеческую — черная, густая. Колыбельная обрывается. Эрна растеряно смотрит на прострелянное плечо. В глазах ни страха, ни боли, словно она их вовсе не чувствует. На улице повисла совершенная тишина. Только некоторые зеваки охают и вздыхают. Девушка-полицейский, которая открыла огонь, продолжает судорожно сжимать пистолет и целиться в Эрну. Немка усмехается, и ее губы медленно растягиваются в кривой оскал. Он отличается от того, что я видел прежде. Об твердые уголки губ разбивалась вся моя надежда, что что-то еще может сложиться хорошо. Рыжая девчонка, с кучеряшками, язвительной насмешливостью, грубая, но в целом добрая и стремящаяся помочь людям, превращается на моих глазах в жестокое, неконтролируемое чудовище. И я вот уже в который раз не могу это исправить.

Эрна выпрямляется и разводит руки в стороны. Ее голова поднята высоко вверх, словно девушка стремится показать свое превосходство. Раскинутые руки будто приглашают полицейских стрелять дальше, но никто не шевелится. Эрна снова начинает петь, но я не чувствую того успокаивающего мотива Колыбельной. И хоть слова все те же, это уже совершенно другая песня — страшная, болезненная, заставляющая задыхаться от мучений, у нее тошнотворный привкус гнили. Разве так может звучать та Колыбельная, которой успокаивали умирающих детей?

Несколько людей падают на колени, хватаясь за горло, будто им не хватает воздуха. Пальцы скрючиваются в агонии, расцарапывают нежную кожу шеи. Я словно прибит к земле — не пошевелиться. Крепкая лапа ужаса зажала горло, не давая не то, что крикнуть, а даже вдох нормальный сделать. Мне остается только смотреть и понимать, насколько я бессилен перед мощью этой семисотлетней ведьмы. Теперь, кроме гнилого вкуса Колыбельной, я замечаю, что не слышу умиротворяющего звона колоколов, который отдавался вибрацией в груди.

Я смотрю, как полицейские падают на землю, корчатся от боли. Кое-кто в задних рядах снова открывает огонь. Несколько пуль пронзают тело Эрны, но большинство летят мимо. Звуки выстрелов оглушают меня. Но я все еще слышу эту ужасную Колыбельную. Она близится к последним строкам. И тогда пути назад уже не будет.

Из горла Хель вырывается сдавленный, гортанный стон. Она делает шаг к Эрне и замирает, едва не сгибаясь пополам. Ей больно, как никому другому. За семьсот лет они с девушкой срослись по живому, разорвать эту связь — убить обеих.

Именно этот крик отчаявшейся богини смерти, могущественного существа, и заставляет меня действовать. Все мышцы разом активизируются. Резкий выброс адреналина заставляет двигаться так быстро, как никогда. Всего за секунду я преодолеваю расстояние до полицейского оцепления, за две — добегаю до Эрны. Не задумываясь о последствиях, я буквально хватаю немку и затаскиваю обратно в здание радиостанции. От такого поворота событий девушка смолкает и даже не сопротивляется. Страшная Колыбельная обрывается буквально на последних нотах, словах. Мне остается надеяться, что для того, чтобы люди умерли, необходимо допеть ее до самого конца.

Только когда дверь с хлопком закрывается, я понимаю, насколько это было опасно. Я-то не отличаюсь пулеустройчивостью.

Я не рассчитываю силы, и мы с Эрной врезаемся в ближайшую стену. На руках я чувствую горячую, липкую кровь, которая сочится из ран немки. Я прижимаю Эрну к стене за плечи, не в силах контролировать свои эмоции, и кричу:

— Что ты творишь, чертова ты ведьма?! В чем перед тобой провинились все эти люди? Те, кто умерли из-за передачи на радио. Полицейские перед этим зданием. Я с Женей и Марком, в конце концов. Что мы все такого сделали, что ты хочешь нас уничтожить? Зачем? Ты думаешь, это закроет твою черную дыру в груди? Так это не так! Ты только убьешь всех нас, включая себя саму. Почему, почему ты считаешь, что имеешь право так распоряжаться чужими жизнями?

Я замолкаю, не в силах даже перевести дыхание. В груди что-то болит и ноет. Я не могу понять, легкие ли это, не ожидавшие такого рывка, сердце, все еще сбивающееся с ритма от страха, или то, что принято называть душой, которую Эрна рвала своими когтями на части.

Девушка смотрит на меня исподлобья, хмурится. Ее черные глаза кажутся пустыми, словно бы незрячими. Тонкие губы посинели от потерянной крови. Мне хочется трясти ее за плечи, кричать матом, ударить, повалить на пол и обнимать. Мне хочется, чтобы она хоть немного поняла ту боль, злость и любовь, что чувствую я. Но вместо этого я лишь тихо выдыхаю:

— Зачем ты делаешь всем, кто любит тебя, больно?

Всего за одно мгновение в глазах Эрны отражается целый шквал эмоций: страх, отвращение, сожаление, отчаянная боль и тупая злость. Девушка резко упирается руками мне в плечи и толкает. Я не ожидаю, что в такой хрупком теле может быть столько силы, поэтому едва удерживаю равновесие, чтобы не упасть. Но Эрна улавливает этот момент: подсекает мои ноги, и я все-таки падаю спиной на пол. Удар всей массой тела на кафель оглушает меня. Я теряю ориентацию в пространстве и не могу подняться около минуты. Изображение в глазах плывет и кружится. Этого времени Эрне хватает, чтобы укрыться в лифте. Когда я, наконец, могу встать и держаться на ногах, кабина доезжает уже до четвертого этажа. Останавливается на шестом — там находится студия, где работали Эрна и Марк. Видимо, использование Колыбельной в эфире было больше запасным планом. И теперь, когда я сорвал попытку немки убить полицейских, она приступит к нему.

Я кляну нелепость происходящего и нажимаю на кнопку лифта. Повторяется ситуация с автобусом — стоять на месте невозможно, но так все равно быстрее. Пока лифт неимоверно медленно ползет до шестого этажа, я мечусь по кабине, как запертый в клетку зверь. Изнутри меня разрывает поток сменяющихся чувств. Но господствует над всем этим все-таки страх. Мерзкий, липкий, щекочущий внутренности чем-то острым. Я смотрю на свои руки, испачканные черной кровью Эрны, и к горлу подступает тошнота. Я стараюсь отвлечься на мысли о чем-нибудь другом. Но в голову ничего хорошего не лезет.

Я думаю о полицейских. Не уверен, что смог помочь им, прервав Эрну на последних словах. А выйти и проверить, все ли в порядке не было ни возможности, ни желания. Теперь меня гложет вина, что я мог не спасти еще и их. Что, если все они уже мертвы? Лежат там, на асфальте, вцепившись окоченевшими пальцами в шею, надеясь урвать еще немного кислорода, жизни, времени. Что если все, что я сейчас пытаюсь сделать, уже бесполезно?

Когда двери лифта раскрываются, я готов уже выть от собственного бессилия. Я со всех ног бросаюсь к необходимой студии. Над тяжелой дверью горит лампочка «Не входить, идет прямой эфир». Спина покрывается холодным потом. Воображение услужливо подсовывает самые ужасные картины: вот Эрна поет по радио, убивая сотни людей по всему городу; вот приходит таинственная старуха Смерть, о которой все говорят, и забирает жизнь Эрны, забирает ее у меня.

Я буквально вваливаюсь в студию. Девушка сидит над микрофоном, низко склонив голову и занавесив волосами лицо. Ее губы шевелятся, нашептывая что-то в динамик. Кажется, она даже не замечает моего появления. Я делаю несколько неуверенных шагов к ней и прислушиваюсь. С облегчением понимаю, что это не слова Колыбельной. Эрна, как заведенная, шепчет одни и те же слова на немецком. Она просит у всех прощения. Я подхожу еще ближе. Теперь мне стоит протянуть руку, и я смогу коснуться ее плеча.

— Это все просто безумие, — внезапно слышу я смешок. Эрна щелкает выключатель на микрофоне, оставляя нас наедине. Она поднимает на меня свои черные глаза и улыбается. Но я вижу этот влажный блеск и красноту. Девушка готова вот-вот расплакаться.

— Давай просто пойдем домой, — тихо предлагаю я. — И оставим все, как было. Все еще можно исправить.

Эрна снова опускает голову, и я слышу, как она смеется. Тихо, надломано, безумно. Я все больше теряю ее.

— Не говори глупостей, Алекс, — качает она головой. — Я уже никогда не смогу вернуться. Спев на радио, я пересекла эту точку невозвг’ата. Теперь мнье остается только довести дело до конца. И уйти. Надеюсь, навсегда.

Я не могу найти подходящих слов. Просто с отчаяньем смотрю на Эрну. Я думаю, что мне снова хочется ударить ее, но на самом деле знаю, что ударить мне хочется себя. За бессилие, за невозможность спасти и переубедить ее. Я сжимаю и разжимаю кулаки. Мне хочется пообещать, что все будет хорошо, как прежде, что она сможет стать счастливой, но я не хочу ей лгать.

— Пг’ости меня, — шепчет Эрна. Я вздрагиваю. — Мнье жаль. Пг’авда, жаль. Я разочаровала тебья, верно? Почему мне так стыдно перед тобой, как ни перед кем другим? Что ты со мной сделал?

Девушка задумчиво колупает одной лишь ей видимое пятно на столе. Я тоже думаю над тем, почему Эрна так старается уберечь меня от себя. Это любовь или эгоизм? И можно ли вообще любить после семисот лет жизни? Возможно, некоторые чувства действительно имеют срок годности.

Но я не озвучиваю эти свои мысли. Не хочу, чтобы Эрна знала, что даже я считаю ее уже давно умершей. Вместо этого я непроизвольно считаю отверстия от пуль в ее теле. Три в руках, еще одно в голени. По виску тоже течет кровь, но там пуля прошла лишь по касательной. Интересно, кровь у Эрны действительно черная или же просто темно-бордовая? Белое платье теряет свою чистоту и невинность с каждым действием немки.

Гнетущее молчание начинает затягиваться.

— Почему ты все это делаешь? — тихо спрашиваю я.

— А почему это делали они? — резко вскидывает голову Эрна. Она поджимает губы, а взгляд становится жестким и требовательным. — Почему сжигали менья, закидывали камнями, топили, травили в газовых камерах? Почему они имели пг'аво делать больно мне и другим адептам культа? Почему мы всье должны были терпеть это? Почему даже сейчас, в современном мире, не меньше сотни последователей Арс Фатрум находятся в людских лабораториях, где их пытают, ставят опыты, издеваются? Если хоть на один вопг'ос у тебья есть убедительный ответ, я откажусь от всего задуманного.

Но у меня нет ответов на ее вопросы. Я почти физически ощущаю эту боль, которая накопилась в ней за семьсот лет, я понимаю, почему Эрна пришла к подобным действиям, но не могу их принять. Она хмурит брови, смотрит с надеждой, ожидая от меня хоть немного поддержки, но вместо этого получает только безнадежное молчание. Надежда в глазах гаснет, уступая место выжженной пустоте. Эрна отводит глаза, словно ей стыдно на меня смотреть. Теперь не только она разочаровывает.

— Неужели тобой движет только месть, желание причинить людям такую же боль?

— Nein, — качает головой Эрна, но тут же торопливо добавляет: — Я не знаю. Я не хочу приносить людьям боль. Может, поэтому я поступаю так. Это последний раз. Потом все закончится. Навсегда. И больше не будет боли. Ни у других, ни у... менья. Я знаю, что ты посчитаешь меня эгоисткой, но я семь сотен лет потратила на то, чтобы защитить тех, кто мне дорог. Но это всегда заканчивалось одинаково. Они все умирали. Будь то пытки или старость. Но я всегда оставалась одна. И все начиналось заново. Я отдала другим всю себья. У менья больше ничего не осталось. Разве я не имею пг'ава хотя бы сейчас сделать так, как я хочу? Я и так слишком много трупов тяну за собой. Я не хочу больше, не смогу взять на себья еще. Не смогу утянуть на себье еще и жизнь Жени, Марка. Не смогу выдержать твою смерть. Ты и так слишком ранен этой моей войной. — Эрна смолкает и делает судорожный вдох, задыхаясь от своих слов. — Отпусти менья, Алекс. Пожалуйста. Пг'осто отпусти. Ты должен прожить счастливую жизнь, а не цепляться за мертвую меня.

Я набираю в грудь побольше воздуха, чтобы высказать все, что накопилось во мне к этой девчонке за полгода нашего знакомства. Но меня прерывает странный звук из коридора. Я так же быстро выдыхаю и прислушиваюсь. Где-то недалеко открылись двери лифта. Кто это может быть?

Эрна усмехается. Она одним движением скидывает пружинки волос с лица и смотрит на меня с насмешкой, совсем как в первые дни нашего знакомства. Внутри у меня что-то екает. Именно такой я хочу ее знать и запомнить: грубой, насмешливой, но не обозленной, мечтающей о своей смерти. Но когда ее усмешка растягивается в животный оскал, я понимаю, что что-то идет не так, что близится катастрофа.

— Что это? — шепчу я под звук закрывающихся дверей лифта и топот тяжелой обуви.

— Плоды твоего благородства, — пожимает плечами Эрна. — Ты же остановил менья, спас жизни ни в чем неповинных полицейских. Вот они и пг'ишли в себья. А теперь жаждут устроить охоту на ведьму, которая их чуть не убила. Только я сомневаюсь, что они будут разбираться, кто был их спасителем, если увидят тебья рядом со мной.

Я судорожно сглатываю. О таком развитии событий я думал меньше всего. А чего я собственно ожидал? Что они просто очнутся, скажут «ну ладно» и уйдут по своим делам, оставив нас с Эрной наедине? Да уж, благородный дурак, который сам себе роет могилу.

Дверь в студию закрыта, но горящая лампочка легко выдаст наше местонахождение. Я с некоторым отчаяньем смотрю на немку, но ей, кажется, все равно, что нас могу найти. Она не стремится запереть дверь или спрятаться. Напротив, Эрна безотрывно смотрит на дверь, словно ожидая, когда в нее ворвется группа захвата. Взгляд у нее жесткий, пристальный. В темных глазах плещется что-то страшное. Глядя ей в глаза, у меня возникают странные чувства. Голова немного кружится, а в виски словно вонзают тонкие спицы. Кончики пальцев немеют. Мне кажется, что я слышу чьи-то посторонние голоса, но они такие тихие, что я не могу понять, о чем они говорят.

— Что ты хочешь, Эрна? — только успеваю произнести я, когда дверь в студию распахивается. В помещение вваливаются трое мужчин. Они в шлемах и бронежилетах. Одновременно с их появлением, Эрна поднимается со стула, словно гостеприимная хозяйка. Мужчины наставляют на нас автоматы, но не стреляют. Мы так и смотрим друг на друга. Я понимаю, что если начнется перестрелка, никто не будет разбираться, на чьей я стороне. Увидев меня рядом с Эрной, полицейские сразу записали меня как ее соучастника. Вряд ли они вспомнят, что это я прервал ее, когда она едва не убила их своей песней. Я замираю, боясь спровоцировать стрельбу.

— Поднимите руки и заведите их за голову, — рычит один из мужчин, который стоит ближе всего к нам. Я неуверенно поднимаю руки, опасливо косясь на Эрну. Она не шевелится, продолжая прожигать полицейских темным взглядом. На ее губах я могу уловить блуждающую улыбку. Но в ней слишком много злости. Я снова вижу ту безумную ведьму, которая пела Колыбельную, вызывающую агонию, и разводящую руки в стороны, предлагая полицейским расстрелять себя. И это вызывает во мне приступ паники. Я понимаю, что сейчас произойдет что-то страшное, но я не могу остановить это. Без жертв тут уже не обойтись. Но я не успеваю решить, кого нужно принести в жертву. И пока я пытаюсь определиться, что мне делать, чтобы исправить ситуацию, она принимает ужасающий оборот.

Эрна поднимает руки. Я на мгновение испытываю радость, что она решила сдаться, но вместо этого девушка подставляет два пальца к подбородку. Глаза все так же пристально следят за полицейскими. И тут я понимаю, что что-то не так. Медленно перевожу взгляд на мужчин и чувствую, как ужас обволакивает меня. Все трое повторяют движение Эрны — приставляют автоматы к подбородку. Я не успеваю ничего сообразить, когда Эрна сгибает палец. Меня оглушает звук многочисленных выстрелов.

Я слышу испуганный вскрик, но лишь краем сознания понимаю, что он принадлежит мне. Ноги становятся ватными, и мне приходится искать опору, чтобы не упасть мешком на пол. Я зажимаю рот рукой, стараясь подавить приступ тошноты. В воздухе повис отвратительный запах металла и пороха.

Все три мужчины одновременно спустили курки оружия, словно подчиняясь игривым движениям Эрны. Автоматная очередь врезается в мягкие ткани, дробит зубы, разрывает язык, проламывает с хрустом кости черепа, прошивает насквозь мозг и выходит через теменную область головы, снося шлем и врезаясь в потолок. Все это занимает всего мгновение. И вот человек падает на землю безжизненным мешком. Мне кажется, что все вокруг становится красным.

Лужа еще горячей крови подползает к моим ногам. Я, как завороженный, смотрю на нее. Кровь кажется мне живым существом, просящим почему-то о помощи. Вот она тянется ко мне, пытается коснуться. Прихожу в себя я лишь тогда, когда она пачкает носки моих ботинок. Словно срабатывает какой-то переключатель. Я с ужасом отшатываюсь назад, словно кровь заражена чем-то смертельным, и натыкаюсь спиной на Эрну.

Я оборачиваюсь к ней и вижу свое отражение в черных миндалевидных глазах. Побледневший рыжий мальчишка с маской ужаса на лице. Но больше всего меня выбивает из себя то, что брызги крови осели и на моей коже. Я начинаю быстро стирать ее со щек, но вместо этого еще больше размазываю. Ужас смешивается с отчаяньем. Я вижу, что Эрна мне что-то говорит, но не могу ее расслышать — все еще оглушен выстрелами. Девушка это понимает и смолкает.

Она сожалеет, но явно не за убитых полицейских. Ей жаль меня. Жаль, что я нахожусь при всем происходящем. Немка видит мои страх и боль. Как ее действия расщепляют мои разум и психику. Но она этого не хотела. Поэтому никогда не посвящала меня в свои дела, планы, чувства и мысли. Но я насильно ворвался в ее жизнь и начал вытаскивать скелеты из шкафов. Мне бы стоило задуматься, кто из нас двоих больше виноват в том, что я на глазах теряю рассудок. Но сейчас мне хочется только одного — собственноручно уничтожить Эрну. Она видит это в моем лице и надломано улыбается.

— Теперь ты понимаешь, почему я называла себья чудовищем? — наконец могу я услышать ее слова. — Надеюсь, теперь ты тоже ненавидишь менья. А значит, отпустишь. Ты же хочешь, чтобы я умерла? Так тебье не пг'идется долго ждать. И я больше никому не сделаю больно. Просто оставь меня, оставь, оставь… Я больше так не могу.

Эрна смолкает, зажимая себе ладонью рот, сгибается. Она врет мне. Меньше всего ей хочется, чтобы ее оставляли одну. Просто девушка понимает, что не потянет за собой еще и мою смерть. Мое безумное желание уничтожить Эрну уступает место желанию просто убедить ее, что все будет хорошо. Запах крови и пороха становится уже не таким заметным. Я протягиваю руку и касаюсь медных пружинок волос. Эрна вздрагивает и поднимает на меня перепуганные глаза. Я впервые понимаю, что она все та же запутавшаяся семнадцатилетняя девочка, что и семьсот лет назад. Время ничего в ней не изменило. Лишь помножило ее боль в миллионы раз.

За моей спиной раздаются неуверенные шаги. У меня есть трепетная надежда, что это Хель или кто-то из наших, но рациональное мышление побеждает. Эрна резко выпрямляется. Я снова вижу этот внимательный, пугающий взгляд, который возник у нее за минуту до того, как трое полицейских покончили с собой. Я не могу понять, как Эрна это делает, но нет никаких сомнений, что она заставляет людей это делать. Ведь Марк говорил что-то про манипуляцию сознанием. Я медленно оборачиваюсь.

В дверном проеме стоит еще один полицейский. Но он очень отличается от предыдущих. Он явно не является служащим специального подразделения. На нем обычная полицейская форма безо всякой защиты, а в руках пистолет, которым он целится в Эрну. Дуло подрагивает в нервных руках.

Если не считать полицейской формы, это самый обычный мальчишка. Такой же, как и я. Может, чуть старше. Он либо стажер, либо только закончил обучение. Черные волосы взъерошены, зрачки расширены от возбуждения. Заметить, что парень напуган, не составляет труда. Но он старается держаться уверенным.

— Руки вверх, вы арестованы! — говорит он, но его голос предательски дрожит от страха. Я кошусь на Эрну и с облегчением замечаю, что ее взгляд снова стал спокойным. Теперь она смотрит на мальчишку с состраданием.

— Не стоит играть в героя, — качает головой девушка. — Иди своей дорогой. Я не хочу пг'ичинять зла еще одному глупому, но доброму мальчишке. Опусти оружие.

Парень смотрит вниз, на тела других полицейских. Его лицо становится невероятно бледным, с почти зеленоватым оттенком, а руки начинают дрожать еще отчетливей. Но в глазах появляется решительность безумца. Неужели я выгляжу также в своем желании спасти Эрну?

— Я… я не собираюсь никуда уходить! Если вы сейчас же не сдадитесь — я открою огонь на поражение.

— Парень, не стоит этого делать, — шепчу я, надеясь, что он хоть ко мне прислушается, вспомнив, что это я остановил девушку во время смертоносной песни. В глазах парня отражается сомнение.

— Глупый, глупый мальчик, — почти с нежностью говорит Эрна. — Не повторяй ошибок Алекса. Иди домой и живи спокойно.

Голос девушки звучит убедительно. Я начинаю надеяться, что парень сейчас опустит пистолет. Его рука, направляющая дуло в голову Эрны, слегка опускается. Я чувствую облегчение. Значит, одной жертвой будет меньше. И раз Эрна так по-доброму с ним говорила, то значит все еще можно исправить…

Но тут парень дважды стреляет.

— Нет! — выкрикиваю я, но это уже не остановит пули.

Они пробивают грудь Эрны, чуть левее середины, и застревают в грудной клетке девушки. Точный выстрел в сердце, на поражение, как и обещал парень. Только вот немка не падает на пол замертво. Она приглушенно вскрикивает от боли и зажимает ладонями пулевые отверстия. На лице отражается непонимание и отчаянье. На белом платье, которое и так уже безнадежно испачкано, распускаются два цветка крови. Я понимаю, что мне не показалось — она черного цвета. Эрна судорожно дышит. Одна из пуль, кажется, задела ее легкое. На тонких губах я тоже вижу черную кровь. Девушка пытается сделать вдох, но это приносит ей только мучения.

— Что ты наделал! — кричу я на парня. Он смотрит на меня напугано и растеряно, словно сам не ожидал от себя стрельбы.

— Вы арестованы, — шепчет он, направляя оружие теперь на меня. — Руки за голову. Не вынуждайте меня повторять.

От удивления я не нахожу, что ответить на это. Кажется, парень настолько зациклен на своем полицейском долге, что не понимает, к чему ведет себя. Но теперь в его глазах только решительность. Нет никаких сомнений, что, если он заметит с моей стороны подозрительные действия, то пустит пулю мне в грудь.

— Не делай этого, — тихо прошу я, покачивая головой. — Ты ничего здесь не исправишь, только хуже сделаешь.

Меня снова оглушает выстрелом. Я зажмуриваюсь, ожидая почувствовать, как свинец проникает в тело, прибивает сердечную мышцу. Но этого не происходит. Я с трудом поднимаю веки, надеясь, что не увижу ничего ужасающего. Вдруг паренек просто промахнулся или выстрелил в воздух, чтобы заткнуть меня?

Мир вокруг стал черно-белым. Только разбрызганная кровь осталась все такой же насыщенно алой. Пуля замерла посередине между мной и пистолетом. Хотя нет, не замерла. Она продолжает двигаться, но очень медленно, почти незаметно. Я понимаю, что не могу пошевелиться. Время настолько замедлилось, что кажется, будто пространство вокруг превратилось в густой кисель. Я вспоминаю это чувство. То же самое было тогда, когда мы попались после первой моей Колыбельной.

Эрна дергает меня за плечо в сторону, и время снова начинает свой бег. Пуля вонзается в мышцы руки и проходит насквозь. Я рычу от боли, но это все же лучше, чем если бы меня убило.

— Алекс? — испуганно шепчет Эрна, касаясь пальцами моих волос.

Она видит мою кровь, и что-то вновь перещелкивается, как тогда, после первого выстрела в нее на улице. Удивление и беспокойство сменяются неконтролируемой злостью. Девушка поднимает на полицейского черные глаза, полные ядовитой ненависти. Она дышит все так же надломано. Белое некогда платье почти полностью пропиталось черной кровью, которая продолжала сочиться из пулевых отверстий. На обесцвеченных губах замер изгиб презрения.

Не отрывая взгляда от парня, Эрна приставляет к своему виску пальцы, словно это пистолет. Я быстро оборачиваюсь назад и вижу, что парень повторяет ее движение. На его лице отражается удивление. Он пытается сопротивляться, но влияние Эрны сильнее. Когда парень это понимает, он приходит в ужас.

— Нет, пожалуйста, нет, — с мольбой просит он. — Я не хочу, не надо. Боже, пожалуйста.

— Почему нет? — брезгливо фыркает Эрна. — Чем ты лучше менья? Или Алекса? Почему ты имеешь право стг'елять в нас, желая убить, а я должна тебья помиловать? Потому что ты человек, а я — чудовище? Так менья такой сделали вы!

На губах Эрны снова появляется черная кровь. Она пытается ее сглатывать, но ее слишком много. Каждое слово дается девушке с трудом, с болью. Я понимаю, что она едва держится на ногах.

— Ты так уверен в своей правоте, — на одном выдохе произносит девушка. Ее рука дрожит, готовая вот-вот убить глупого мальчишку. — Пусть, пусть я умру, пусть мнье будет больно. Но ты не имел права стрелять в Алекса.

Я вздрагиваю от этих слов. Эрна пришла в такую ярость не из-за того, что стреляли в нее. А из-за того, что не смогла защитить меня от ранения. И если этот парень сейчас погибнет, это будет так или иначе на моей совести, даже если девушка об этом не догадывается.

— Не смей, слышишь? — шепчу я, сжимая руку Эрны, приставленную к виску. — Я не знаю, как ты это делаешь, но не смей. Если ты его убьешь, я никогда тебя не прощу.

Я пристально смотрю в черные глаза, надеясь предугадать действия девушки. Ее рука мелко дрожит, но не расслабляется. Мне тяжело держать ее — прострелянное плечо беспрерывно болит, но Эрне с пулей в груди еще тяжелей. Она никак не может принять окончательного решения, но теперь ее взгляд направлен на меня. Я понимаю, что мне необходимо сказать нечто такое, что остановит это безумие.

— Эрна, ты ведь на самом деле хорошая, — шепчу я ей. — Ты же сама говорила мне, что не хочешь больше никому причинять боль, не хочешь больше смертей на своем пути. Но снова и снова толкаешь себя в эту пропасть. Я помогу тебе, спасу. Только не нужно никого больше убивать. Оставь ты этого парня в покое. Он ни в чем не виноват. Просто он другой. Но это не значит, что он заслужил смерти. Эрна, пожалуйста, если ты действительно хочешь защитить меня, не нужно его убивать.

Я отпускаю ладонь Эрны, и ее рука безвольно падает вниз. Девушка закрывает глаза, и я слышу за спиной звук падающего на пол тела. Я испуганно дергаюсь и кидаюсь к парню, рухнувшему вниз. Пистолет выпал из его рук и отскочил куда-то в сторону. Я трогаю шею полицейского. Артерия продолжает пульсировать. Парень просто потерял сознание. Я чувствую облегчение. Закрываю лицо ладонями и пытаюсь успокоиться. Эрна все-таки прислушалась к моей просьбе. Мне хочется поблагодарить ее за это, но я не нахожу подходящих слов.

В оглушающей тишине мне становится не по себе. Я замираю, прислушиваясь к звукам в студии. И ничего, кроме дыхания полицейского. Я отрываю руки от лица и оборачиваюсь, боясь обнаружить, что Эрна куда-то исчезла. Но с долей облегчения вижу, что она еще здесь.

Прислонившись к стене, девушка медленно сползает вниз и садится на пол. За ней тянется след обсидианово-черной крови. Я вновь вспоминаю свой недавний сон: Эрна с развороченной грудной клеткой, из которой вытекает густая черная кровь; я пытаюсь ее спасти, а она меня топит. Немка подтягивает к себе колени и обхватывает их тонкими бледными руками, скручиваясь в позу эмбриона.

Я решаю, что парень сейчас в безопасности и может вполне полежать на полу и без моего присмотра. Поэтому я подхожу и сажусь рядом с Эрной. Прострелянное плечо все еще болит при движении, но кровь уже не сочится.

Тело девушки подрагивает, а дыхание очень хриплое, булькающее, прерывистое. Я вспоминаю об огнестрельных ранениях. Пули так и не нашли выход из ее тела. Из-за своего бессмертия Эрна сейчас чувствует, как ее сердце упрямо сокращается с тяжестью свинца внутри, а пробитое легкое втягивает воздух со свистом. Я с ужасом представляю, каково это — продолжать жить со смертельными ранами, чувствовать боль от них каждой клеточкой тела.

— Тебе надо в больницу, — почему-то шепотом говорю я. — Вытянуть пули из груди.

Эрна продолжает сидеть в позе эмбриона, но я слышу, как она тихо, хрипло смеется.

— Не говори глупостей, Алекс, — едва различимо отзывается девушка. Чтобы расслышать ее, мне приходится пододвинуться ближе и склониться к ней. — Какая больница? Что ты скажешь вг'ачам, которые увидят девчонку с пулей в сердце? Я не хочу, не хочу снова становиться пг'едметом экспериментов. Не хочу, чтобы менья снова препарировали.

Голос Эрны дрожит и надламывается. Она смолкает, стараясь сдержать поток чувств, рвущихся наружу, в себе. Пальцы с силой сжимают голые икры, ногти раздирают кожу, сочится темно-красная кровь, почти черная. Я вспоминаю, что когда у немки пошла кровь из носа, она была еще красной. Может, на нее так влияет Колыбельная? Я касаюсь рук Эрны и осторожно разжимаю ее пальцы, не позволяя ей причинить себе вред.

— Не можешь же ты теперь все время ходить с пулями в груди, — говорю я как можно спокойней. Я хочу, чтобы она доверилась мне.

— Но с черной же дырой в груди хожу, — едва различимо отзывается девушка. — Я бессмертна, Алекс. Мое сердце будет биться и с пулей внутг'и. Мои легкие будут дышать и пг'обитые насквозь. Пули со временем растворит черная кровь. Мнье нельзя сбежать из этого мира. В этом-то и есть мое пг'оклятие. Тебье больно? — Я растеряно моргаю, не ожидая такого вопроса. — В плече рана.

— А, нет, все в порядке, — отмахиваюсь я. — Не так уж и сильно меня задело. Особенно по сравнению с тобой. Даже кровь уже не идет.

Эрна отрывает голову от колен и растирает руками глаза. Теперь на щеках у нее тоже черные кровавые разводы. Глаз на меня она не поднимает, будто боится, что я увижу в них что-то, чего нельзя. Костлявые, похожие на птичьи, пальцы касаются пулевого отверстия. От одного неосторожного движения снова начинает идти кровь. Когда Эрна кладет на рану ладонь, я тихо шиплю от боли, пытаюсь отстраниться. Девушка шепчет что-то успокаивающее на немецком, и я неуверенно замираю, думая, что она все же не может причинить мне вреда.

Рука у Эрны ужасно холодная, испачканная в ее же крови, которая на фоне моей кажется еще черней. Убедившись, что я больше не буду вырываться, девушка сильней прижимает ладонь, вызывая тем самым новую волну боли, и начинает петь. Я дергаюсь, надеясь успеть ее заткнуть. Мой разум в ужасе вопит, что Эрна ничуть не исправилась, и продолжает творить ужасные вещи. И только когда я почти касаюсь губ Эрны, я понимаю, что поет она вовсе не Колыбельную.

Я замираю, пытаясь уловить образы, которые несет в себе эта доселе неизвестная мне песня. Мне кажется, что я слышу шум ветра, его прохладное дыхание в спертом воздухе, наполненном запахом крови и пороха. Ветер сменяется птичьим пением. Оно звучит словно в унисон с голосом Эрны.

Я закрываю глаза. Передо мной прекрасная птица с нежно-голубым оперением. Ее внимательные черные глаза-бусинки смотрят на меня. Кажется, что она знает обо мне все. Птица взмахивает крыльями. Вокруг осыпаются синие перья. На них красные пятна крови. Она ранена. Но птица продолжает пытаться взлететь, разбрасывая свое оперение и алые капли. Постепенно, сдерживая крик боли, она отрывается от земли. Ветер подхватывает ее легкое тело и поднимает вверх. Я слышу пение птицы. С нее больше не сыплются перья, не капает кровь. Ощущение собственной свободы словно бы исцеляет ее раны. Когда птица скрывается из моего поля зрения, песня Эрны обрывается. Я открываю глаза.

— Что это было? — спрашиваю я, с удивлением отмечая, что пулевое отверстие на плече затянулось, не оставив даже шрама.

— Исцеляющая песнья Жизни, — пожимает плечами Эрна. — Мнье ее передала глава Металиун Трай — культа Жизни, вроде Арс Фатрум. — Девушка недолго молчит, а потом поднимает наконец на меня глаза и спрашивает: — Что мнье теперь делать, Алекс? Разве я могу жить после всего, что сделала? Как мне это искупить? Смогу ли я сделать хоть что-то для этого? Пожалуйста, скажи мне…

Ее спокойствие и холодность трещит по швам. Эрна закрывает лицо ладонями и начинает плакать. Все стены, которые она расставляла вокруг себя, чтобы защитить ту семнадцатилетнюю девочку, коей на самом деле и является, рухнули. Она просто запутавшийся ребенок. Девочка, которая ничего не знает о жизни, но успела слишком заиграться со смертью.

Я не придумываю ничего лучше, чем просто обнять ее. Эрна пытается оттолкнуть меня, вырваться, но мои руки сильней. Я прижимаю ее к себе и понимаю, насколько же она маленькая и хрупкая. Девушка еще пару минут пытается вырваться из моих объятий, ругается на всех известных ей языках, а потом все же сдается. Ее защита рушится, снося все на своем пути.

Эрна цепляется когтистыми пальцами за мою футболку и просто воет. Семисотлетняя боль накрывает ее с головой. Девушка пытается что-то рассказать мне, но раз за разом захлебывается в своих слезах, путается в языках. Я разбираю что-то про мучения, смерть, опыты. Она постоянно извиняется то ли передо мной, то ли сразу перед всем миром и все сильнее цепляется за меня.

Я глажу ее по голове, запускаю пальцы в копну медных пружинок. Я шепчу всякие глупости о том, как потом все обязательно будет у нее хорошо, но знаю, что это бесполезно. Но мне хочется, чтобы Эрна мне поверила, хоть на мгновение. Как бы бессмысленно это ни было. Я должен сделать хоть что-нибудь за то, как она изменила меня. Если есть возможность научить ее жить, я обязан ей воспользоваться.

Когда поток откровенности сходит на нет, Эрна просто робко прижимается ко мне и всхлипывает. Я знаю, что каждое движение отдается в ней ноющей болью от пуль. Мне хочется все исправить, повернуть время вспять, чтобы разбитая чашка снова стала целой, и уберечь ее от смертельного падения. Я хочу найти подходящие слова, чтобы заверить Эрну, что ей не нужна эта война, что все можно решить по-другому. Но тут же понимаю, что без всего произошедшего я бы никогда не смог ее в этом убедить. Такой вот замкнутый круг, в котором при любом исходе кто-то должен был стать жертвой. И мне, конечно, мерзко, что ими стали ни в чем неповинные люди, но ведь все могло закончиться гораздо хуже.

Я трясу головой, стараясь отогнать от себя такие мысли. Нельзя становиться таким циничным. Любая человеческая жизнь имеет невероятную ценность. И не мне решать, что лучше, а что хуже.

Я продолжаю гладить затихшую Эрну по волосам. Счет времени я уже давно потерял. Мне кажется, что девушка уснула у меня на груди, и я не смею нарушать ее хрупкий покой. Я почему-то чувствую себя таким же уставшим бессмертным существом, как и она.

Где-то на задворках сознания возникает мысль, почему же никто из полицейских больше не спешит сюда. Но она быстро затухает под приятный шепот Хель в моей голове. Я не понимаю, что она говорит мне, только надеюсь, что с ними все в порядке.

— Ты когда-нибудь простишь менья, Алекс? — внезапно спрашивает Эрна. Я, повинуясь своим желаниям, целую ее в макушку. Первое, что приходит на ум: ее волосы пахнут смертью.

— Я не злюсь на тебя, — помедлив, отвечаю я. — Во всяком случае, не сейчас, не сегодня. Может быть завтра, или через неделю, или через целую вечность.

— У людей нет в запасе вечности, — качает головой девушка.

— Может оно и к лучшему. Это дает нам право чувствовать. И жить. А это куда важней.

— Ты не должен был все это видеть и знать. Я не хотела. Ты такой добрый и хороший. Мнье жаль, что я это уничтожила. Я не имела пг'ава вообще тебя трогать. Я так желала спасти хоть что-то важное для менья. Но ты все равно здесь. Я так и не смогла стать чем-то хорошим. Бессмертное чудовище с черной дырой в груди. Но если это так, то почему мнье так больно за все, что я наделала? Я уничтожила все, что так хотела сохг'анить, все лишь одной глупостью, одной прихотью. Как так вышло?

— Тебе больно, потому что ты просто живой человек. Как бы не хотела доказать обратно. А с нами так бывает. Даже если жить семьсот лет. А вот насчет причин тебе должно быть виднее. Но я уверен, что здесь должно быть что-то большее, чем просто месть. Как давно ты все это задумала? Когда ты познакомилась со мной, то уже знала, что будешь петь на радио?

Эрна молчит. Я боязливо прислушиваюсь к ее дыханию. Даже зная, что девушка бессмертна, я боюсь, что оно может в любую минуту остановиться.

— Я бы никогда не посмела впутывать тебья в это, — спустя несколько минут все же отвечает Эрна. — Ни тебья, ни Марка, ни Женю. Если бы я пг’иехала сюда с этой целью, то делала бы все в одиночку. Я решилась на это где-то спустя месяц нашего знакомства, может чуть больше. Я узнала, что одну из моих учениц, Тришу, поймали, когда она пела, и заперли в какой-то лаборатории. Больше я о ней ничего не слышала. Но я помню, как менья мучили в концлагере... И я бы никому не пожелала того же. И тогда я почему-то решила, что люди не меньше нашего заслужили стг'аданий. Я пыталась выкинуть эту идею из головы, но что-то навязчивое во мнье говорило, что это пг'авильно, справедливо. Я думала о том, какие мучения, возможно, пг'ямо сейчас испытывает Триша, какие эксперименты над ней ставят, как заставляют рассказать секрет Песни Смерти, которого на самом деле не существует. Я вспоминала себя в Уккермарке. Я пг'едставляла смерть Триши в сотне разных вариантов. И все больше убеждалась, что хочу отомстить за это людям. Сейчас я полностью понимаю, что это была воля Колыбельной, но тогда это казалось лишь моей идей, которая с каждым днем сжирала менья все больше. Я поделилась ей с другими главами культа. Кто-то, как американская глава, менья поддержали, кто-то, как Марк, пытались разубедить. Но никто не посмел пройти против. Кг'оме тебья. Но ты нужен мнье был совсем для другого. Ты бы мог стать связующим звеном между старым поколением культа и новым, стать их главой. Тот, кто несет в себе гены первых адептов, но при этом живущий в реальности детей культа. Вот что я от тебья хотела изначально, вот почему ты был мнье так нужен. Я поняла это с первых минут твоего общения с Евгеной. И я все еще этого хочу. Но теперь даже не знаю, несколько возможно будьет дать детям культа спокойную жизнь. Я разрушила все, над чем мы с Марком и другими так долго работали.

Эрна закрывает лицо руками и старается глубоко дышать.

— Пг'ости меня, — не отрывая ладоней, шепчет она. — Я уничтожаю все, к чему прикосаюсь. Но мнье хочется думать, что я не убила в тебье то хорошее, что заставило менья хоть на мгновение поверить в лучшее. Danke dir, mein Liebe**. И то, что ты сейчас здесь, гладишь менья по голове, пытаешься утешить, лишний раз доказывает, что еще не всье потеряно. Тебье бы убить менья за то, что я наделала с твоей жизнью, распнуть, но ты все еще слишком хороший. Поэтому я доверяю тебье остатки того, что у менья осталось. Алекс, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что не бросишь Арс Фатрум. Что вы с Марком все же спасете детей культа, испг'авите то, что я натворила. Это, конечно, эгоистично с моей стороны требовать такое, но я знаю, что никто, кг'оме тебья с этим не справиться. Пообещай мне, пожалуйста. А я пообещаю больше никогда не делать зла.

Эрна отрывает руки от лица и пристально смотрит на меня. Ее глаза больше не кажутся такими пустыми, поглощающими, но мое сознание все еще растворяется в них. Я пытаюсь понять, манипулирует ли Эрна мной, но и без этого знаю, что она хочет услышать мое решение, взвешенное и обдуманное, за которое я буду нести ответственность. А еще я почему-то наверняка знаю, что Эрна действительно больше никогда и никому не причинит зла. Только вот какая будет цена за это?

Я набираю в грудь воздуха, чтобы озвучить свое обещание, но совершенно внезапно, даже для себя, выпаливаю:

— Я... хочу, чтобы ты еще пообещала, что не исчезнешь навсегда из моей жизни.

— Алекс... — просяще шепчет немка, но я ее перебиваю:

— Нет, пообещай! Черт, Эрна, ты просто не имеешь права. Ты, в конце концов, в ответе за тех, кого ранила твоя дурацкая война. За меня, за Женю, за Марка. И если ты не хочешь делать больше зла, то должна мне пообещать, что не исчезнешь. Только тогда я заберу у тебя эту ответственность.

Эрна смотрит на меня с непередаваемой никакими словами болью. Дать такое обещание для нее равнозначно запереть себя в клетку. Но мне ни разу не жаль за такое свое желание. Видимо, что-то хорошее во мне все-таки сломалось. Я остро хочу, чтобы Эрна осталась здесь, со мной. Для ее бессмертия это все равно будет лишь мгновение. Эта моя больная зависимость от Эрны причиняет страдания нам обоим, но, сжимая кулаки, девушка все же отвечает надломанным хриплым шепотом:

— Хорошо, Алекс, я обещаю, что не исчезну из твоей жизни.

Жесткая интонация, взгляд смотрит в сторону, избегая мой. Но мне почему-то становится гораздо спокойней. Чтобы хоть как-то загладить вспыхнувшее чувство вины, я наклоняюсь и целую девушку в висок. Эрна смотрит на меня строго и недоверчиво. Она ждет моих слов.

— Обещаю не бросать детей культа в одиночестве и воспитать их вместо тебя, — говорю я. Взгляд Эрны смягчается, хмурые морщинки на лбу разглаживаются. — Все будет хорошо, правда. Можешь не переживать.

— Если я кому и верю сейчас, то только тебе, Алекс, — ласково улыбается Эрна. Она протягивает руку и треплет меня по волосам. Такое простое движение, но оно заставляет меня поверить, что все действительно закончится хорошо. Опьяненный этим чувством, я обнимаю девушку и быстро целую в губы. Немка ошалело дергается, но я крепко ее держу. Я чувствую горький привкус ее черной крови.

— Прости, — выдыхаю я, хоть никаких угрызений совести не ощущаю. Эрна смотрит удивленно и немного испугано. — Прости, это вышло спонтанно. Просто я тебя... ненавижу. Искренне и всем сердцем.

Девушка растеряно моргает, а потом ее обескровленные тонкие губы растягиваются в подобии улыбки. Слишком вымученной и натянутой, чтобы выражать счастье, но достаточно теплой, чтобы я понял, что на меня не злятся.

— И я тебья, — отвечает Эрна и на мгновение заминается. На бледных, как бумага, щеках выступает болезненный румянец. Она утыкается мне в плечо. Дыхание у нее почему-то ужасно холодное. Я глажу ее по голове, плечам.

— Могу я у тебя еще кое-что попг'осить? — приглушено спрашивает Эрна. Я киваю. — Спой мне, пожалуйста.

— Что? — не сразу понимаю я. Эрна садится ко мне спиной и откидывает голову на мое плечо. Теперь я вижу, как с каждым ее вдохом из пулевого отверстия с легким бульканьем льется кровь. Проследив мой взгляд, девушка зажимает рану ладонью. Легче от этого не становится: уже через полминуты сквозь тонкие пальцы видна черная кровь.

— Спой мне Колыбельную, — повторяет свою просьбу Эрна. — Это менья успокаивает. Я очень устала. Мнье нужен покой. Ничего страшного не будьет. Я пг'осто усну. Раньше я часто себе пела. Но сейчас хочу услышать тебья. У меня нет сил.

Я обнимаю девушку за плечи и пытаюсь припомнить слова Колыбельной. Почему-то после произошедшего мне страшно ее петь — вдруг все выйдет из-под контроля? Но когда я начинаю, этот страх отходит на второй план.

Я не пою громко — не хочу, чтобы меня услышал парень-полицейский, который лежит неподалеку от нас. Я почти вплотную прижимаюсь к уху Эрны, чтобы мой голос долетал только до нее. Я чувствую, как слова Колыбельной окутывают нас в теплый кокон, прилипает к коже. На языке появляется пьянящий привкус яблок и горечь полыни. Она напоминает мне вкус крови Эрны. С каждым словом я все больше успокаиваюсь сам. Веки начинают тяжелеть. Дыхание Эрны становится тихим и мерным.

Я позволяю себе окунуться в страну грез. Плевать, если сейчас сюда ворвутся полицейские, схватят нас. С этим мы тоже как-нибудь разберемся. Со всем можно справиться: персональная война, собственноручный апокалипсис или полицейский арест. А уж со способностями Эрны. Нужно только направить их в нужное русло.

Но это все кажется мне неважным. Главное, что теперь все будет хорошо.

Все будет хорошо. Все будет...

Я открываю глаза и не сразу понимаю, где нахожусь. Мозг включается очень медленно, шаг за шагом. Так должны чувствовать себя люди с похмельем. Сначала фокусируется зрение, потом подключается память. Потом на меня обрушивается поток информации, который заставляет значительно взбодриться.

Быстро оглядываюсь по сторонам, но Эрны нигде нет. Я поднимаюсь на ноги и зову ее, выхожу из студии. Вокруг ни души. Я запоздало понимаю, что изменилось что-то еще. Оборачиваюсь. На месте тел трех полицейских осталась только высохшая лужа крови причудливой формы. Где-то минуту я смотрю на нее, не в силах понять, что произошло. Если бы сюда заходили другие люди, они бы наверняка меня заметили и забрали. Но я все-таки проснулся в студии, пусть и в одиночестве.

Я выхожу на улицу. Жизнь идет своим чередом. Только на асфальте перед дверьми остались брызги черной крови Эрны, доказывая, что все произошедшее не было плодом моего воображения.

Моя желтая футболка полностью вымазана в черных и красных пятнах. Но люди вокруг будто не замечают этого. Я так же спокойно сажусь в автобус и доезжаю до больницы. Почему-то именно это место мне хочется посетить первым. Мне кажется, только здесь я найду ответы на свои вопросы. А может, и Эрну.

Марк сидит на кровати и флегматично попивает чай. Его правый глаз уже не перевязан. В ногах у него скрутилась калачиком Женя и мирно спит. На скрип двери парень оборачивается всем корпусом, чтобы увидеть меня уцелевшим глазом. Мы так и смотрим друг на друга несколько минут.

— Выглядишь так себе, — наконец нарушает молчание Марк. — Тяжелый был вечер, верно?

— Да, не без этого, — соглашаюсь я. — Вижу, тебе уже стало лучше?

Парень непроизвольно дергает руку к целому глазу и кивает. У меня создается впечатление, что от меня опять что-то скрывают, как в первые дни моего знакомства с Эрной. Мы снова неловко молчим.

— Ты знаешь, что произошло? — все же спрашиваю я.

— Официально: террористы захватили здание радиостанции, при попытке их захвата погибло трое полицейских, но преступникам все же удалось уйти, и теперь они в розыске. Что радует, власти, кажется, наконец, поняли связь появления Колыбельной с их действиями по отношению к Арс Фатрум, и больше о нас не говорят. Может, через пару лет название нашего культа забудется от греха подальше. Это радует. Значит, мой план по сбору нового культа из появляющихся детей еще не совсем убит.

— А что насчет неофициальной версии? — интересуюсь я, ловя себя на том, что я думаю о местонахождении Эрны. Если она не здесь, то, может быть, поехала домой: отсыпаться и залечивать раны? Это было бы логично.

— Неофициально... — несколько недовольно протягивает Марк. — Если говорить, как есть: Эрна сошла с ума под влиянием Колыбельной, решила устроить свой суицид и бонусом небольшой конец света; ты, отважным дебилом, кинулся ее спасать и убеждать, что все будет хорошо. Я, конечно, не могу сказать, что у тебя не получилось. Но более глупого решения ты принять не мог. Это того не стоило, Саша. Конечно, по сравнению с тем, что Эрна бы натворила, если бы ты не пришел, жизнь трех человек — не такая уж большая цена. Но теперь она полностью на твоей совести. Поздравляю. Ты стал истинным адептом Арс Фатрум.

— Почему меня не схватили полицейские? Они же должны были забирать тела или что-то в этом роде. Или хотя бы люди должны были смотреть на парня в окровавленной майке.

— Говоришь так, будто тебя это не устраивает, — пожимает плечами Марк. — Я не знаю, что там у вас произошло. Меня же там не было. Могу предположить, что тебя от ареста уберегла Хель. Спрятала под свою мантию, и никто тебя не заметил. Или что-то в этом роде. Ну или Эрна поменяла сознание полицейских так, что они не смогли тебя забрать. Вариантов, на самом деле, много. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем настоящий.

Я роюсь в своих воспоминаниях, и понимаю, что пока я добирался до больницы, за мной следовал звук щебуршащей мантии Хель. Неужели теперь она будет ходить за мной, а не за Эрной? А может девушка просто попросила богиню присмотреть за мной, пока она сама отлеживается?

— А где сейчас Эрна? Дома? Ей должно быть очень плохо. В нее стреляли несколько раз. Наверное, нужно съездить к ней, убедиться, что все в порядке, сделать ей кофе...

— С чего ты взял, что она, вообще, еще здесь? — перебивает меня парень. В его голосе слышится смесь раздражения и откровенной жалости.

— Она пообещала мне, что не исчезнет, — робко отвечаю я, и только сейчас понимаю, несколько глупо и наивно это звучит. Я начинаю злиться на самого себя. Неужели я действительно поверил такому нелепому обещанию? Ожидал, что такой человек, как Эрна, останется со мной?

— Ей действительно было плохо, — отвечает Марк, стараясь не смотреть на меня. — Но отнюдь не из-за пулевых отверстий в груди. Я никогда не видел ее такой: слабой, сломленной, в крови и слезах. Она кое-как рассказала мне о вашем обоюдном обещании. И попросила передать тебе, что не может здесь остаться, как бы она сама того не хотела. Потому что для нее это будет то же самое, что продолжить убивать нас. А она больше не может себе этого позволить. Но обещание, что она никогда не будет делать зла все еще в силе, так что свою часть ты тоже должен выполнить. А еще она сказала, что бесконечно благодарна, что ты был в ее жизни. Именно благодаря тебе она теперь знает, что значит быть живой. И хочет этому вновь научиться.

Я чувствую странную боль в груди. Интересно, несколько она похожа на боль от пули в сердце? Мне хочется воскликнуть, что все эти было зря, если Эрна все же ушла, но это не так. Я спас человеческие жизни, пусть и излишне большой ценой. Поэтому я стараюсь держать лицо и не показывать, несколько я разочарован и растоптан этой новостью. Но Марк словно бы видит мое состояние. Или же чувствует то же самое.

— Мне жаль, Саша, правда жаль, — тихо говорит он. — Но, пожалуй, это было одно из немногих ее правильных решений за последнее время. Иначе было бы нельзя. Ей здесь не место. Не сейчас, во всяком случае. А раны, которые она оставила... они затянутся. Через неделю, месяц, год, но пройдут. Нам троим это как раз и нужно сейчас. Просто зализать оставленные раны, вылечить шрамы. Не переживай, ты справишься и без Эрны. У нее есть пока дела поважней. Например, подлечить те раны, что она нанесла нашему миру. На это, конечно, может уйти сотня лет, но у Птицы в запасе полно времени. Это будет долгий путь назад по своей же выжженной дороге, полной трупов, но ей, так желающей снова стать живой, это необходимо. Она уже сейчас начала исправлять свои ошибки. Взять хотя бы мой глаз, который неизвестно когда смог бы видеть, если бы не песни Эрны, подслушанные у кого-то другого. Или то, что тебя не арестовали. Так что нужно просто жить.

— Ты думаешь, у меня теперь есть на это силы? — немного зло огрызаюсь я, но тут же сожалею о своей интонации. — Кажется, я больше не умею просто жить. После всего произошедшего. А что... что будет с Женей?

— У тебя еще есть время научиться. На Евгену опека давно уже оформлена на меня, насколько я знаю. Никто не требует, чтобы мы оборвали общение или что-то в этом роде. Даже напротив. Ты ведь теперь глава нового культа, пусть еще и неофициальный. У нас впереди еще полнооо работы. Но пока я тут на больничном, у тебя есть неделя времени просто отдохнуть и привести мысли в порядок. Это будет полезно. Так что езжай домой, прими ванну и просто хорошенько выспись. Все пройдет.

— Нет, — качаю я головой, медленно отходя к двери. — Нет! Это все просто глупость. Она не может вот так взять и исчезнуть из моей жизни. Она обещала этого не делать!

— Алекс, эта история уже закончена, — вкрадчиво произносит Марк. — Тебе больше не нужно гнаться за миражами.

Он говорит мне что-то еще, но я уже не слушаю. Краем глаза вижу, что Женя просыпается, потирает кулачками глаза, но я выскакиваю из палаты прежде, чем она успевает меня заметить.

Я бегу со всех ног домой к Эрне. От больницы он расположен достаточно далеко, но я не могу позволить себе снова сидеть в автобусе и просто ждать своей остановки, как вчера. Я почему-то абсолютно уверен, что девушка сейчас находится там. Сидит на полу или в кресле и меланхолично попивает кофе, громко сербая. Может быть играет на лютне. Все, как обычно. Кроме, разве что, бинтов на ее груди. Но это ничего, это пройдет. Все будет хорошо.

От бега легкие начинают гореть огнем. Уставшие мышцы замедляются даже против моего желания. Но я продолжаю бежать, не в силах остановиться. Только перед самой дверью в квартиру Эрны я кое-как беру себя в руки.

Голова кружится, а перед глазами темнеет. Мне не хватает кислорода, поэтому я решаю немного переждать. Опираюсь на ручку двери, чтобы перевести дыхание. Но под моим весом она опускается, и дверь открывается. Мне становится не по себе, но вовсе не из-за вспомнившихся сюжетов страшилок. Дело здесь в другом.

Дома никого нет. Совсем.

Постель аккуратно застелена, вешалки, на которых всегда были куртки, пусты, разномастная мелочевка с коридорной тумбочки тоже исчезла. Всего за несколько часов Эрна успела собрать и увезти все, что могло о ней напоминать, не оставив мне ничего, кроме такой же зияющей черной дыры в груди, как у нее. Даже чудаковатая коллекция чашек на подоконнике теперь исчезла.

На идеально чистом столе лежит одинокий белый конверт. Я сразу понимаю, что он предназначен мне. Беру его и, раскрывая на ходу, как в трансе, иду на кухню. Сажусь на пол там, где обычно сидела Эрна, и принимаюсь изучать содержимое конверта.

Внутри я нахожу какие-то документы. Первое, что я достаю, — это опекунство над Птицевой Ольгой Валерьевной, оформленное на Лунц Марка. Всего благодаря нескольким бумажкам моя такая родная Женя превращается в неизвестную Олю. Там же я нахожу и новый паспорт девочки, ее свидетельство о рождении и прочие официальные бумажки, подтверждающие существование человека. Второй документ — дарственная на мое имя. Я нервно улыбаюсь. Из груди вырывается странный смешок. Эта квартира теперь полностью моя. Возникает только один вопрос: насколько же давно Эрна готовилась к тому, что произошло вчера? Не могла же она за пару часов сделать столько поддельных документов.

Меня охватывает неконтролируемая, иррациональная злость.

— Как же я ненавижу тебя, Фогель Эрна! — кричу я в потолок, но мне отвечает тишина. — Чертова ведьма, перевернувшая мою тихую и спокойную жизнь с ног на голову. Какое право ты имела так поступать? Кто тебя просил так сводить меня с ума? Мне было так хорошо до твоего появления! — И уже куда тише я добавляют: — А теперь я просто не знаю, как мне жить. Как же ты нужна мне сейчас, Фогель Эрна. Птица, борющаяся со смертью.

Я хмурюсь, пытаясь вспомнить, откуда в моей голове могла взяться последняя фраза. Попутно я мну пустой конверт, лишь запоздало понимая, что внутри есть что-то еще. Я достаю небольшой обрывок тетрадного листа.

Почерк у Эрны мелкий и витиеватый. От количества завитушек рябит в глазах. Для того, чтобы разобрать несколько предложений в записке, у меня уходит достаточно много времени.

«Прости меня, Алекс. Я бы многое отдала, чтобы остаться с тобой, выполнить данное обещание. Но сейчас это непозволительная роскошь для меня. Я всегда ухожу сама, оставаясь в одиночестве. Но теперь я буду знать, что где-то там, на моей дороге, у меня есть ты. И что бы ни случилось, я всегда могу вернуться назад, чтобы снова научиться у тебя жить. Я верю, что мы еще обязательно встретимся на этом пути.

Навечно твоя, Птица, борющаяся со смертью (отныне и во все века)».

Я откидываю голову назад и ударяюсь затылком о батарею. Потом еще раз, и еще, и еще, пока голова не начинает болеть, а мысли смешиваться в непонятную кашу.

Эрны здесь больше нет.

Чтобы исправить это, мне придется научиться жить без нее.

В голове у меня абсолютная пустота. Как и в душе. Но это значит лишь то, что я могу построить себя заново на опустевшем месте.

Я тоже верю, что мы с ней еще встретимся. Обязательно. Пусть нескоро. Пускай пройдет десяток лет. А еще я знаю, что это будет уже нечто совсем другое. Без боли и страха, как сон от Колыбельной.

Это будет другая история, где меня разбудит нелепый звонок. Где я уже полноправный глава нового культа, у которого действительно есть будущее. А в трубке звучит этот острый, насмешливый голос, о который можно порезаться, который разбивает тебя до хруста позвонков:

— Hallo, Алекс? Помнишь меня?

И моя жизнь снова летит с ног на голову. Но это кажется единственно правильным исходом. Крушение становится счастьем для меня.

— Конечно, помню, чертова ты ведьма. Я скучал по тебе. — И тише я добавляю: — Как же я тебя ненавидел все это время.

И грубоватый, но такой родной смех Эрны все-таки залечит мои оставшиеся раны и затянет черную дыру в груди. Она отвечает:

— Я тебя тоже, meine Sonne###.

Все будет хорошо. Отныне и во все века.

Марк прав, эта история закончена. Больше никаких миражей.

Примечания:

* Прости меня.

** Спасибо, моя любовь.

### Мое солнце.