На чердаке (джен)

Поднявшееся солнце свои лучи, как лазеры, направляло в глаза, заставляя Даньку жмуриться. Димка рядом пускал по стене через ложку солнечных зайчиков, виртуозно игнорируя недовольный взгляд «бабушки». Юля в шортах и футболке Влада, наскоро собрав волосы в терявший органы пучок, сдержанно гневно готовила манную кашу. Поднятая в несусветную рань, она бы с радостью слепила сыновьям бутерброды и удалилась спать, но свекровь, прожигавшая взглядом ее спину, несколько ограничивала в действиях.

Вернувшись из ванной в кухню, Юля не изменяя себе, показательно заткнула уши наушниками, исключая возможность диалога, а значит и ссоры. Она не слышала тяжёлых вздохов и коротких ворчливых замечаний, на которые с большей долей вероятности могла бы огрызнуться, а оттого чувствовала себя чуть лучше. Музыка несколько заглушала собственные мысли и отвлекала от раздумий, способных подбить ее шаткое равновесие. В душе даже затеплилась надежда, что она сможет спокойно дожить до возвращения Влада и тихо сбежать в комнату дописывать в ночи картины. Достаточно по возможности не контактировать с Галиной Михайловной, а в случае чего быть паинькой, внимать каждому слову, пропуская все мимо ушей, и покорно кивать головой.

Она разлила кашу по тарелкам. Вытащила мороженую клубнику, привезённую ещё с дачи, оставив ее в центре стола, чтобы каждый взял столько, сколько захочет. Поставила перед мальчиками тарелки, потрепав обоих по головам и коротко чмокнув в щеки. Оголодавший Димка с явным наслаждением втянул носом тянувшийся пар. Дёрнулся кадык, когда он сглотнул скопившуюся слюну. Данька был более сдержан, но Юля видела, что тот тоже за ночь проголодался. Скосив взгляд на Галину Михайловну, Даня посмотрел на позабывшего весь столовый этикет брата, принявшегося заглатывать горячую кашу, будто кто-то снова мог ее отобрать, и смерил свою ложку неуверенным взглядом. Он растерялся, думая, что стоит напомнить Димке о манерах, но тот выглядел таким счастливым, что все слова застревали в горле.

— Приятного аппетита, Котик, — негромко сказала Юля неожиданно наклонившись к его уху и положив руку с зажатым между указательным и средним пальцами наушником ему на плечо, другой протянув ломтик белого хлеба.

Даня почувствовал, как сами собой расслабились под пальцами плечи, выпавшая прядь приятно щекотала шею, уголки губ инстинктивно дернулись, заслышав в голосе мамы улыбку. Только скосив глаза, он понял, что Юля не улыбалась, а скорее скалилась в сторону сидевшей с показательно возмущенным лицом Галины Михайловны. Юлин нос неожиданно ткнулся ему в щеку. Она слегка повернула голову, притершись своей щекой к его и прошептала в самое ухо: «Забей на все, пока я рядом».

Узел, завязавшийся внутри, резко лопнул. Он выдохнул, чувствуя, как спало напряжение. Необычная лёгкость наполнила тело. Волнение, терзавшее душу, пропало. У них был щит от нападок Галины Михайловны. Не самый прочный, но Даня надеялся, что достаточно крепкий, чтобы продержаться до возвращения Влада.

Позавтракав, они поспешили укрыться на чердаке, чтобы точно не спровоцировать конфликт, но быть достаточно близко, чтобы при необходимости иметь возможность вмешаться. Юля же, сгрузив посуду в раковину, наскоро вымыла ее и, оставив, чтобы позже вытереть, принялась пылесосить. Галина Михайловна, словно назло, постоянно мелькала перед глазами, то тут, то там, но Юля решительно не обращала на нее внимания. Она пропылесосила ковры в зале и двух спальнях, свернула их и выволокла из квартиры. Всучила сыновьям две пылевыбивалки, сгрузила им на плечи увесистые паласы и отправила во двор уничтожать сапрофитов. Димка воспринял это как возможность выплеснуть энергию и агрессию. Он так сильно лупил ковер, что Дане начало казаться: тот начнет молить о пощаде. Данька на всякий случай надел кепку и нацепил на брата мамину панаму, а то мерещится всякое.

Юля, негромко подпевая музыке в наушниках и пританцовывая, напоминая муху в предсмертных судорогах, драила ламинат. Боб сидел рядом, играясь со шваброй, попеременно прыгая на нее и отскакивая, иногда слегка подталкивал лапой, словно убеждаясь, что та ещё жива и двигается. Галина Михайловна что-то периодически говорила, кажется звала, но Юля упорно делала вид, что ничего не замечает. Опомнилась лишь, когда увидела, как свекровь хозяйничает у них с Владом в комнате.

— Вам что-то нужно? — вежливо поинтересовалась Юля, остановившись в дверях.

— Учитывая, что вы бессовестно игнорируете мои замечания по поводу уборки, я решила чем-нибудь себя занять. Меня заинтересовали ваши картины. Надеюсь, вы не против, если я посмотрю? Я спрашивала до этого, но вы меня не слышали, — укорила она.

— Пожалуйста, — фыркнула Юля, неожиданно скривившись, услышав, как подали предсмертный сигнал наушники, отключившись.

Последние пару дней она пользовалась ими чаще обычного, затыкая уши с конца ужина и до глубокой ночи, пока рисовала в свете ночника, чтобы не терять концентрации и не мешать мужу и детям. Вдохновение часто находило ее в ночи, и у Юли не было сил сопротивляться неизведанному влечению. Писала пейзажи, привычно выплескивая на холст, копившиеся внутри эмоции.

— Недурно, — оценила Галина Михайловна недавнюю работу с подсолнухами, которую Юля любила, как свое дитя.

На самом деле их спальня напоминала галерею, потому что холсты плотно закрывали все стены, и художественные материалы, обычно прятавшиеся в выдвижных ящиках кровати, виднелись тут и там. У них была свободная комната, которую можно было оборудовать под мастерскую, но Юле было комфортнее, когда дорогие сердцу вещи находились в одном месте. Она, как дракон, определила спальню сокровищницей и бережно хранила там все, что принадлежало ей. Картины, цветы, муж, дети, смотревшие телевизор в их комнате, на их кровати, когда зал был занят. Это приносило ей душевное удовлетворение, а Владу нравилось все, что нравилось Юле.

Разномастные картины чудесным образом создавали атмосферу, приносили уют и делали комнату теплой и родной, потому что были частичкой Юлиной души, меткой ее территории. Личной и непосягаемой.

Одни пейзажи были написаны прямо из окна или с высоты чердака, другие по фото и с натуры. Учитывая, что Галина Михайловна рассматривала картины с видом бывалого критика, Юля незаметно переложила блокнот с тумбы под свою подушку, чтобы культурная составляющая свекрови случайно не словила шок, обнаружив наброски и этюды с собственным сыном на центральном плане в разных материалах, позах и стилях, коими был до отказа заполнен небольшой альбом. Юля рисовала мужа спящим, сидящим в телефоне, перед телевизором, целующимся с Бобом, в рубашке и без нее. До деталей прорисовывала каждый едва заметный кубик его пресса, от вида которого ей кровь ударяла в голову. Она любила его искренне и страстно, с головой ныряла в это чувство, не боясь захлебнуться, потому что чувствовала себя русалкой. Моментами жизнь ее напоминала сказку. И Юля невольно стремилась запечатлеть каждый, даже самый незначительный. То, что могло затеряться в памяти, надёжно хранилось в телефоне, на облаке, в фоторамках на полках и ее блокноте.

— Он тебя любит.

Юля вынырнула из размышлений, и недоуменно посмотрела на Галину Михайловну. Та сидела на краю кровати, не отрываясь от полотна, словно боялась встретиться с Юлей взглядом. Девушка молчала какое-то время, осознавая услышанное. А когда смысл наконец дошел, то сердце ее дрогнуло. Шок молнией пробил тело, и Юле пришлось ухватиться за дверной косяк. Она даже не заметила, что Галина Михайловна перешла на «ты».

— Вы что ревнуете?! — голос не слушался, поэтому вопрос прозвучал грубее, чем предполагалось.

— В такой формулировке звучит не очень, — заметила свекровь, и Юле в ее голосе послышалась улыбка. Видимо, Галина Михайловна решила морально ее добить.

— В любой формулировке, — недовольно заметила девушка.

— Ты чересчур обобщила мои чувства, — спокойно отозвалась свекровь и обернулась на Юлю, с какой-то печальной полуулыбкой, что в сравнении с ее привычным бесстрастным выражением, несколько пугало. — Я не хочу занимать главное место в сердце сына, нет, — она покачала головой, отведя взгляд и будто уйдя в себя, — просто… переживаю за него.

Юля нахмурилась, пристально всматриваясь в ее лицо. Она не умела читать людей, особенно таких профессионалов, как Галина Михайловна, но честно пыталась понять честна ли та или вновь выводит ее на эмоции.

— Отчего же? — поинтересовалась Юля осторожно.

Тщательно скрываемая в голосе подозрительность была услышана, потому что Галина Михайловна то ли специально, то ли против воли, что с ее выдержкой было маловероятно, коротко усмехнулась.

— Ты напоминаешь меня.

Так Юлю ещё не оскорбляли.

— Не хмурься, морщины раньше времени появятся, — не дала ей и рта раскрыть Галина Михайловна. — И не возникай. Слушай. Ты плохо меня знаешь, поэтому не видишь, что похожа на меня больше, чем тебе хотелось бы. Неосознанная жажда власти, контроля, собственности — все это есть в тебе. Ты любишь моего сына, я это вижу. И хочешь, чтобы он был твоим и только твоим. Ты глупая, а оттого можешь неосознанно подавлять его волю, морально давить на него. А я бы не хотела, чтобы единственный, кто дорог моему сердцу, единственный, ради кого я живу, страдал.

Галина Михайловна замолчала, вновь отвернувшись к картине. Лицо ее приняло бесстрастное выражение и в голосе не слышалось больше эмоций:

— Только поэтому я считаю, что ты не пара Владу.

— Вы завидуете?

Галина Михайловна вздрогнула всем телом, но не обернулась. Юле хватило и того, что она смогла добиться реакции. Слова свекрови ее не задели и не удивили. Она даже была с ними согласна. Может Галина Михайловна и не стремилась обидеть ее, просто решила быть честной, поняв, что не пробьется через крепость Юлиной упрямости, зато обидеть хотела Юля.

— Не знаю, каким был ваш муж, может Влад и вправду на него похож, но вы забываете, что Влад — это Влад, — Юля невольно повысила предательски зазвеневший голос. — Он — личность, какие бы черты характера не перенял от родителей. Вы видите в сыне мужа, которого сильно любили, но который не смог ответить тем же. Поэтому вы завидуете мне. Ведь Влад, такой ответственный, решительный, уверенный, безукоризненный во многих аспектах смог полюбить МЕНЯ. Не идеальную, властную, эгоистичную, грубую, с тараканами в голове. Он не терпит это во мне, он это по своему любит. Всю меня. — Юля прервалась, переводя сбившиеся дыхание. — Вы смотрите на меня и вспоминаете себя. Пытаетесь понять, что же сделали не так…

— Ты проницательнее, чем кажешься, — почти шепотом прервала ее Галина Михайловна, так тих и опасен был ее голос, словно шипение змеи. — Почему Влад любит, а он не смог? Знаешь? — она резко обернулась, поймав Юлин взгляд своим, холодным, но горящим, отражающим внутреннее пламя, что многие годы тщательно скрывалось за непробиваемыми стенами.

— Знаю, — с вызовом ответила Юля.

— Сын, любящий мать, находит себе жену, не только похожую на нее, но и готовую дать то, что не смогла мать, — затихла Галина Михайловна, и горечь мелькнула в ее глазах, едва заметно коснувшись губ.

— Ответную любовь, — закончила Юля. — Вы потеряли мужа, боялись потерять и сына. Не пойму только, почему стали с ним жёстче. Разве не ваше властолюбие и холодность были во всем виноваты?

— Ты проницательнее, чем кажешься, — с нотками самодовольства повторила Галина Михайловна, — но все ещё остаёшься глупой. Это ещё одна черта, которая скорее всего привлекает в тебе Влада. Никому не нравятся умные женщины, а я всегда была такой. Ты даже представить не можешь, какого это, когда за спиной шепчутся, — Галина Михайловна внезапно повысила голос, застав Юлю врасплох.

Девушка, не ожидавшая такого выпада и инстинктивно остерегавшаяся свекровь, невольно сделала шаг назад, чувствуя себя кроликом перед удавом. Галина Михайловна осознанно или нет морально давила, душила своей аурой, отчего с ней неприятно было находиться в одном помещении. Юля ощущала себя бестолковым слугой, что тщетно пытался угодить вечно недовольной королеве. Галина Михайловна словно стояла на ступени эволюции выше остальных, а одноклеточной амебе едва ли приятно находиться в обществе многоклеточных организмов.

— То есть общественное мнение важнее благополучия собственного сына?! — не сдержалась Юля. — Случившееся было вашей ошибкой, и Влад стал ее жертвой. Вы подумали о его чувствах?

— Как раз из-за беспокойства о его чувствах, я и была так строга, — вскинула подбородок Галина Михайловна. — Он должен был научиться справляться с давлением общества, научиться противостоять ему. Влад не добился бы ничего, если бы прятался за моей юбкой.

— Так и не надо было прятать его за своей юбкой, надо было стать ему опорой. Дать понять, что он со всем справится, потому что у него есть поддержка.

— Я привила ему самостоятельность и научила думать, — взвилась Галина Михайловна.

— Но не научили доверять семье, — с отчаяньем в голосе парировала Юля, ей хотелось, чтобы ее услышали, поняли, приняли свою неправоту. — Благодаря вам Влад хорошо распознает мотивы и чувства других людей, полагается на здравый смысл, а не на эмоции, он сдержан и всегда собран, может постоять за себя, но совершенно беспомощен в оценке собственного состояния. Он никогда не берет во внимание свои переживания, не делится ими, считает их слабостью. А они тем временем копятся на душе.

— Потому что они и есть слабость, — с нажимом прошипела Галина Михайловна, поднявшись с кровати. — Общество жестоко и беспощадно. Ему нельзя давать даже повода для сплетен, а иначе… — она подошла вплотную к Юле, нависнув над ней и заглянув сверху в глаза, — уничтожит и репутацию, и гордость, и душу.

Свекровь ещё мгновение смотрела в глаза, упрямо не отводившей взгляда Юли, прежде чем выпрямиться, сгладить все эмоции на аристократично аккуратном лице и с приподнятой головой удалиться, неодобрительно зыркнув на замершего в коридоре Даньку. Тот даже забыл, зачем поднялся в квартиру. Он смотрел, как Юля тихо бесилась, с особой агрессией вернувшись к уборке. Она, наплевав на всех, включила музыку на беспроводной колонке, даже не сортируя плейлист, в котором Бах сменялся рэпом, и так тщательно пылесосила пол, что Данька решил ее не тревожить, незаметно включив пылесос.

* * *

— Нет, ну теперь стало хоть немного понятнее, чего она такая противная, — продолжая лупить ковер, прокомментировал его рассказ Димка. — Непонятно только, чего она пытается добиться?

— Что ты имеешь ввиду? — отвлекся от другого ковра Данька, чуть не получив по лицу пылевыбивалкой.

— Ну… — Димка тоже прервался, почесав затылок, — мужа она уже не вернёт, папу от «гнета» мамы не убережёт. Так чего ещё она хочет?

Данька в ответ только моргнул, удивлённо расширив глаза. Димка сразу понял, что брата осенило. Тот думал много настолько, что часто зацикливался на чем-то, забывая мыслить шире, а потом удивлялся, как не нашел ответа, лежавшего на поверхности, раньше. У Димы не было его мозгов, поэтому помочь с анализом ситуации и поведением других людей не мог физически, зато он первоклассно подбрасывал в топку размышлений идеи, способные натолкнуть Даньку на верные мысли.

— Разрушить нашу семью.

— Это понятно, — ударил по ковру Димка, проигнорировав помрачневшего брата, — но во-первых, что ей с этого, а во-вторых, как она собралась это сделать? Уже неделю у нас паразитирует, только воздух портит.

— Она ломает маму, — перебил его Данька, и Дима замер, настороженно всматриваясь в его обеспокоенное и побледневшее лицо. — Медленно, почти незаметно, но Юлино душевное состояние трещит по швам. Галина Михайловна морально давит на нее: читает нотации, не упускает момента указать на ошибки, укорить в чем-нибудь. Со стороны кажется, что она просто пытается наставлять, делится приобретенным опытом, а на самом деле безжалостно бьёт по Юлиной гордости, выставляет ее в плохом свете перед Владом, заставляет сомневаться в себе.

Пылевыбивалка выпала из внезапно ослабевших Димкиных пальцев:

— Я даже не заметил.

— Я тоже не думал об этом, пока ты не спросил про цели. Влад унаследовал от мамы многие качества, и упрямство — одно из них. Она не отступится.

— Черт ее дёрнул без предупреждения приехать, — рыкнул Димка, подхватив выбивалку и с новой силой принявшись колотить ковер, но быстро остановился, оглянувшись на затихшего брата.

— Не черт, — ответил он на вопросительный взгляд, — а кто-то из знакомых.

Дима на мгновение задумался, а стоило нужной мысли стукнуть его по голове, как глаза его широко распахнулись и рот открылся, чтобы в красках выразить мнение о посетившей его догадке, но вид нахмурившегося брата остановил от необдуманных действий.

— Хочешь сказать, что у Галины Михайловны где-то здесь имеется информатор? — с толикой скепсиса поинтересовался Димка. — Не слишком ли — следить за своим сыном?

— Не думаю, что она следит. Галина Михайловна не маразматичка, а конформист.

— Чего?

Данька вздохнул и пояснил Димке на его языке:

— Она зависима от мнения общества. С одной стороны, Галина Михайловна и вправду видит в Юле себя и боится, что та может разбить Владу сердце, но в большей степени ее беспокоит то, что говорят о нем другие.

— Да что о нем можно говорить?! — вспылил Димка, всплеснув руками, снова чуть не задев брата. — Он же не преступник какой-нибудь, а врач. Да и в принципе добропорядочный, вежливый, короче, безукоризненный.

— Верно, — кивнул Данька. — И он женился на Юле и усыновил двух детей.

— Да в чем проблема?! — закричал Дима, хватаясь за голову. — Брак и усыновление — это теперь преступление, порицаемое обществом?

Данька не ответил, вновь задумавшись. Димка по лицу видел, как у того заходили шестерёнки в голове. Он опустился на ближайшую лавку, опустив взгляд в землю и сосредоточив внимание на тащившим травинку муравье. Дима не стал его тревожить, вернувшись к коврам. Даня нередко уходил в себя, размышляя о чем-то. В такие моменты бесполезно было пытаться дозваться его.

Пыль от ковров летела во все стороны, глухим эхом отдавались вдалеке тяжёлые удары. Взмокший на солнце Димка, утирая краем футболки пот со лба, вымещал на несчастных половинках злость, грозясь выбить из них душу. Руки мелко подрагивали от перенапряжения и казались непривычно тяжёлыми, но подростка это только заводило. Он бросил себе вызов, пытаясь узнать, где граница его возможностей, сколько он продержится на одних эмоциях, когда выдохнется физически.

— Зинаида Львовна, — внезапно воскликнул Данька, вскочив с места, и Димка, отвлекшись на него, получил сбоку ковром, позорно плюхнувшись на землю.

— Опять что ли волкодава своего вывела? — недовольно поинтересовался Кудряшка, даже не пытаясь подняться, переводя дыхание.

— Что? — не понял Данька, обернувшись на подъезд, но не заметив угрозы, нетерпеливо опустился рядом на корточки. — Нет. Галину Михайловну не черт дёрнул приехать, а Зинаида Львовна, — возбуждённо выдал он, ожидая реакции.

Дима внезапной радости брата не разделял, борясь с желанием покрутить пальцем у виска. Временами они будто менялись местами и обычно сдержанный Данька едва мог усидеть на месте от переизбытка чувств, радуясь какой-нибудь мелочи так, будто раскрыл преступление века или доказал, что есть жизнь на Марсе, а Димка смотрел на него бестолковой рыбешкой и улыбался, потому что брат радовался. Ему было решительно все равно, что привело того в восторг: необычный жук, выпуск научного шоу, новое заумное слово. Он готов был часами смотреть с ним за компанию, как какой-то пожилой профессор нудно вещает про теорию струн, и пропустить мимо ушей все объяснения учителя, слушая брата, читавшего ему на ухо о петлевой квантовой гравитации так воодушевленно, будто это был какой-то занимательный рассказ.

— И что это значит? — не отрывая своего взгляда от Данькиных глаз, задал ожидаемый от него вопрос Димка, улыбнувшись, когда брат вцепился в его плечи, завалил на траву и, нависнув над ним, с энтузиазмом принялся пояснять:

— Зинаида Львовна знакома или, что хуже, дружит с Галиной Михайловной. Мы с Юлей ей не нравимся, вот она и распускает слухи среди «своих». Вспомни, как бабушки у подъезда про маминого бывшего судачили, и нас за спинами постоянно обсуждают.

— Ну и что?

— Это нам ну и что, а Галине Михайловне, пекущейся о своей репутации, кость в горле. Судя по тому, что она сказала Юле, могу предложить: «бабушка», разведясь с мужем, оказалась в центре общественного внимая, совершенно ей не нужного. Ее обсуждали, осуждали, шептались за спиной и перед. Это ощутимый удар по гордости, а на ней ещё и сын, чью неокрепшую психику и душу нужно было любой ценой уберечь от всей этой лавины слухов и косых взглядов.

— То есть, — попытался переварить вываленную на него информацию Димка, — в молодости она не смогла справиться с общественным давлением, поэтому стала зависимой от него, и теперь всеми правдами и неправдаии старается поддерживать свой статус, чтобы о ней нельзя было сказать ничего плохого.

— Верно. А мы порождаем много слухов и все портим, — обрадовано закончил Данька, выглядя ненормально счастливым для такой ситуации, разве что в ладоши не хлопал.

Димка знал, что брат был доволен тем, что смог распутать сложный клубок из человеческих мотивов и заскоков, но ему все равно было не по себе от осознания ситуации, в которой они оказались, а Даня совершенно не помогал.

— И что нам теперь делать? — задал он логичный вопрос.

Данька тут же скис, сполз с него, завалившись рядом, и устремил взгляд в бескрайнее голубое небо. Дима последовал его примеру. Их сроднившимся, слившимся, объединившимся душам не нужны были слова. Они и так все чувствовали и понимали по незаметным другим жестам и действиям. Даня был умен, а не всевидящ, и то делать с Галиной Михайловной не знал. Переубедить ее в ошибочности собственных суждений они точно не смогут, ни они, ни Юля, ни, наверное, Влад, так же как и выставить ее из квартиры раньше намеченного срока. От неизбежной гибели их отделяло всего одно воскресенье, которое для их семьи виделось судным днем.

Данькина задумчивость говорила Диме о том, что он тоже предполагает скорую развязку. Внезапные откровения Галины Михайловны казались предвестниками чего-то масштабного, спусковым крючком, запустившим сложный механизм, что должен был привести Воронцовых к неизбежной гибели. Они плохо знали Галину Михайловну, поэтому боялись даже предполагать о том, сколько тузов у нее припрятано в рукавах и насколько хороший она шулер.

А по бескрайнему небу беззаботно плыли облака. Не было у них ни проблем, ни переживаний. Они доверчиво отдавались во власть ветра, не задумываясь, куда и зачем их гонят, и где они в итоге окажутся. Братья им завидовали.

Повернув головы и переглянувшись, подростки, не сговариваясь, поднялись. Четкими, выверенными, словно отрепетированными действиями, без лишних движений, сняли ковры, захватили пылевыбивалки и с видом богатырей, способных головой крушить скалы, двинулись в сторону подъезда. У них не было четкого плана, только бестолковая уверенность в том, что нельзя спускать глаз с Галины Михайловны и быть на чеку.

Судьба, уже знавшая исход, только снисходительно улыбалась, смотря на детей своих, как новорожденных котят, бестолково, но мило тыкавшихся носом в мамино пузо.