Химия (гет)

Когда Джон сообщил Анне, что Эдвард временно поживёт у них, она не удивилась особо. Словно какая-то часть её сознания давно ждала этого момента — зная его неистребимую склонность к подобным авантюрам. Она понимала, что Эдвард рано или поздно появится в их жизни, как неизбежное следствие того, чем занимался Джон — и она не могла понять, чего в этом больше — его научного азарта или небезразличия?

За годы брака с Джоном она привыкла к тому, что его научные проекты редко оставались в стенах лаборатории, но за последние полгода, когда его имя стало постоянно мелькать в новостях и ток-шоу, эта внезапная, порой навязчивая публичность особенно давила на нее, постепенно все сильнее вторгаясь в их жизнь, и теперь грозила поглотить и их домашнее пространство.

Анна откинулась на спинку дивана, вздохнув про себя.

Дети выросли, их просторный дом опустел, словно призывая к переменам. Она мечтала, что теперь они смогут больше путешествовать, но с Джоном... Любые планы всегда оставались под вопросом, имея свойство таять, как дым, под напором его внезапных идей.

Она старалась звучать легко и непринужденно:

— Ну да, я, признаться, представляла себе наше времяпровождение немного иначе. Но... Значит, теперь выходные и вечера будут с Эдвардом. Что у нас, просто так 4 спальни пустуют? — ироничная усмешка легко тронула ее губы. — Будем читать с ним, музыку слушать… И что ещё? Какая у нас программа развлечений, доктор? — в ее взгляде, обращённом к мужу, блеснул огонек лёгкой усмешки.

— О, да там целая программа! — Джон с готовностью подхватил ее шутливый тон. — Писать его научить надо… Математика... Вот, займёшься. Шучу, конечно, — он со вздохом тут же словно переключил регистр. — Тут преподаватели нужны, в университете найду.

Шутка, игравшая в уголках его глаз еще мгновение назад, исчезла бесследно. Его взгляд, обращённый к Анне, теперь был абсолютно серьёзным:

— Тебе тяжело от этого? Честно. Если тяжело, скажи, — он заговорил тише, чем обычно, его голос потеплел. — Это временно, ты же понимаешь. Потом, когда он адаптируется, сможет жить в научном городке, возможно… Но сейчас его нельзя оставлять одного. Он же как ребёнок, которому только что открыли глаза на мир. Пока он привыкнет к протезам, освоит бытовые навыки... Пока мы объясним ему самые простые вещи… ему нужна поддержка. Чтобы кто-то надёжный был рядом. — он задержался взглядом на Анне, словно ища подтверждения её понимания.

Анна задумалась, глядя куда-то сквозь Джона, в свои собственные мысли. Внутри нарастало ощущение… не только тяжести того, что их частная жизнь теперь так или иначе станет частью большой публичной истории, со всеми вытекающими последствиями, но и осознания всей полноты ответственности. Не того абстрактного "спасения существа", о котором пафосно говорил Джон в своих научных кругах. А чего-то очень конкретного, личного. Она вспоминала обрывки газетных статей — про людей, которые "играли" с Эдвардом, как с диковинной игрушкой, а потом бросили. Она ясно видела всю уязвимость Эдварда, его полную зависимость от них.

И теперь, по какой-то иронии судьбы, ее замужество за ученым ставило задачи и перед ней — научить Эдварда жить в этом мире, оградить от новых ошибок. С Джоном и правда никогда не было скучно. В свое время ее привлек в нем вовсе не шаблонный образ будущего кабинетного ученого, а этот студенческий огонь, эта непреодолимая тяга к новому, желание изменить мир. Он сохранил его на всю жизнь. И Анна всегда была рядом, разделяя его взлеты и падения, становясь его первой слушательницей, его надёжным критиком и его самой преданной опорой, понимая и принимая его страсть во всех ее проявлениях. И вот — Эдвард. Возможно, и правда, самое неоднозначное и главное открытие в его карьере, которое уже стоило ему нервных срывов и бессонных ночей, а теперь требовало ещё больше личной силы и от нее.

Боялась ли она самого Эдварда? Нет, страха, пожалуй, не было. Главное, что всплывало в памяти — давнее видео с ток-шоу, в котором он снимался еще до трагедии. Скромный, робкий, даже интеллигентный, каким он показался ей на экране… И ещё — его огромные, выразительные глаза на кадрах суда. Нет, ее чувство, пожалуй, было не страхом. Скорее, глубокое беспокойство, потому что она отчетливо понимала — он другой. И эта его оторванность от мира, это незнание самых простых вещей могло обернуться… непредсказуемостью. Как, собственно, уже обернулось однажды.

— Я просто понимаю, — медленно произнесла Анна, глядя Джону прямо в глаза, — что это ответственность. Это же не поиграть, как те люди сделали. Это живой человек. И очень необычный... человек.

— Именно, — Джон кивнул, его взгляд стал мягче, но не потерял своей силы. — Ты абсолютно права. Это не игра. Это живой и уникальный человек. И в этом... — он сделал небольшую паузу, выбирая слова, — и наша ответственность, и наша, если хочешь, привилегия. — в его глазах разгорался огонь глубокой решимости и воодушевления, предвещая новые горизонты. — Помочь ему. Дать ему то, чего у него никогда не было. И у нас есть для этого... все возможности и средства.

Готова ли она сама была к таким переменам? В ней зрело странное любопытство — желание хотя бы попробовать выстроить с Эдвардом какие-то отношения, увидеть, что он вообще из себя представляет, не по рассказам Джона, не по многочисленным ток-шоу и новостям, последние полгода ставшим, казалось, непрерывным фоном в их доме, а лично.

Анна знала, что независимо от того, тяжело ей или нет, всё равно будет так, как решил Джон. У него было удивительное умение — уважать её мнение, выслушивать, кивать, а потом всё равно делать по-своему. Их брак держался на этом хрупком балансе. Обычно они находили компромиссы там, где у каждого были свои территории интересов. Но там, где их интересы пересекались, как сейчас… если для неё вопрос не был критически важен, она шла на уступки. И в глубине души она понимала, что сейчас — несмотря ни на что, именно такой случай. Её личный комфорт против… целой жизни, против сломанной жизни, которую они могли попытаться исправить.

Джон подошел к ней ближе, опустился на колени рядом с диваном, мягко взял её руку, уверенно накрыв своей ладонью, и крепко сжал. Его взгляд был полон искренней благодарности.

— Я так благодарен тебе, Анн. За то, что ты всегда понимаешь меня и поддерживаешь. Что ты всегда... всегда на моей стороне. Даже когда я заношусь, наверное, со своими идеями. Но именно поэтому я и знаю, что мы справимся. Вместе. С тобой я могу всё.

Он сжал её руку чуть крепче, и на его лице заиграла та самая, знакомая ей до боли, очаровательная улыбка, наполненная непоколебимой уверенностью и той самой искрой, что всегда вела его за собой, а ее за ним.

Анна не смогла не улыбнуться ему в ответ — нежно и тепло, погладила его руку. Поддержка… да, поддерживать она умела как никто другой. Но в этот раз, за словом "поддержка" крылось нечто большее, чем просто согласие с решением мужа. Это было принятие новой, неизвестной реальности, которая неумолимо вторгалась в их жизнь. И вместе с принятием приходила смутная тревога, смешанная с нарастающим ожиданием. Что ждет их всех впереди? И она предчувствовала, что это изменит их жизнь необратимо.

* * *

Вечером дверь в комнате Эдварда бесшумно отворилась, и в проеме возникла фигура Джона, пришедшего на смену Эндрю. Погруженный в тренировки, Эдвард чуть вздрогнул — не доктор Оуэнс ли это опять, и поднял голову. В его глазах мелькнуло мгновенное облегчение — Джон, как и предупредил его Эндрю. Он тут же устремил взгляд к его лицу, пытаясь разглядеть малейшие признаки приближающегося очередного "серьезного разговора", которые обычно оборачивались для него чем-то трудным или неприятным.

Но на этот раз все было иначе. В глазах Джона, вместо привычной внутренней собранности и непреклонности, играл полный искрящейся живости блеск — словно он вот-вот собирался сообщить нечто невероятно важное и долгожданное. Его тон, когда он задавал уже привычные вопросы "как успехи?", был не просто живым, он буквально звенел энергией, разносясь по тихой комнате. Напряжение, чуть было не сковавшее Эдварда, начало отступать, уступая место живому, заинтересованному любопытству.

— Ну что, Эдвард! — Джон подошел ближе, и на его лице появилась мягкая улыбка. — Ты за это время сделал огромный прогресс. Пришло время нам оглянуться на все, чего мы достигли. Мы оставили ножницы позади, — Джон сделал жест рукой, словно отбрасывая невидимые оковы прошлого, и удовлетворённо взглянул на его руки. — Я вижу, как ты осваиваешь протезы. Все ключевые обследования успешно пройдены. И теперь для тебя начинается кое-что новое. Следующий шаг — это очень важный шаг.

В этот момент, глядя на Эдварда, гордость и глубокое удовлетворение охватили Джона — все шло именно так, как он задумал.

Эдвард замер, внимательно слушая, словно пытаясь уловить не только слова, но и скрытый смысл, вибрирующий в воздухе. Что же это за шаг?

— Ты поживешь какое-то время у меня дома, — торжественно объявил Джон. — Это нужно, чтобы ты смог ощутить... почувствовать, что такое нормальная домашняя обстановка. Не стены лаборатории. А обычный дом. С кухней, с гостиной, с садом... — он сделал выразительный жест рукой, словно обрисовывая в воздухе контуры того нового мира, что открывался перед Эдвардом. — Это важный этап твоей новой жизни. Там тебя больше не будут запирать. И самое главное — у нас будет гораздо больше времени, чтобы поговорить. — Джон по-доброму улыбнулся Эдварду.

Но при этих словах лицо Эдварда вдруг омрачилось. В его глазах вспыхнула, а затем застыла тревога, он начал быстро теребить край своей кофты. Джон отметил про себя, что даже такое тонкое нервное движение уже ему давалось.

Слова Джона — "поживешь у меня дома" — ударили в ту самую болезненную точку в его душе, слишком сильно напоминая о его прежнем опыте, о жизни в пригороде, которая обернулась не домом, а... тюрьмой. А что если он снова не понравится людям вокруг, и само его существование, каждое его отличие вызовут ту же яростную ненависть, и все вновь обернется смертельной угрозой и желанием уничтожить его любой ценой?

— Но... — прошептал Эдвард, и голос его прозвучал глухо, словно он говорил из глубины болезненных воспоминаний. — Но я уже... жил так. Там. В пригороде... — он отвел взгляд. — Можно я лучше останусь здесь? Здесь я привык.

Джон мгновенно стал серьезнее. Он сразу понял, куда ушли мысли Эдварда, какую именно чувствительную точку он невольно затронул.

— Нет, Эдвард, — сказал он твердо, чуть подавшись вперёд. — Нет. Послушай меня внимательно: это совершенно другая ситуация. Совершенно. Те люди не чувствовали за тебя никакой ответственности. К сожалению, им было... все равно. Здесь... — Джон произнес с особым нажимом. — Ты едешь ко мне. В мой дом. Ты познакомишься с моей женой, — на этих словах его голос сразу же заметно смягчился, — она тоже очень ждёт тебя. Ты не будешь брошен. И... — он посмотрел Эдварду в глаза. — Никто не посмеет причинить тебе вред. Это твой следующий шаг к новой жизни. Пожалуйста, просто поверь мне. Все будет хорошо.

Он выдержал паузу, давая своим словам найти отклик.

Эдвард отчётливо понимал, что здесь всё всегда решается за него, и выбора у него в любом случае не будет. Он бы предпочел остаться здесь, в лаборатории, где он уже так привык и чувствовал себя в пусть и относительной, но привычной безопасности. Жить у Джона... это пугало его. Он был таким напористым, таким непреклонным. Эдвард всегда был уверен, что его удел — жить только в лаборатории, и уж точно не ожидал, что именно Джон вообще захочет устроить ему домашнее существование. Эдвард помнил слова Эндрю о том, что Джону можно доверять, но... вот к Эндрю он, пожалуй, переехал бы, если бы тот предложил. Ему он... доверял, как бы удивительно ему ни было это признавать, и даже называл про себя защитником.

— Твоя комната здесь, в лаборатории, никуда не денется, — заверил Джон, стараясь развеять сомнения Эдварда. — Она так и останется твоей для занятий днем. Ты будешь приходить сюда каждый день, как обычно. И как обычно будете общаться с Эндрю, — он невольно улыбнулся, зная, насколько они поладили. — Ничего не изменится. Просто проводить вечера и ночевать ты будешь у меня.

Эдвард поднял на него глаза. В них все еще мерцал страх, смешанный с неизбежной покорностью. Но слова Джона о том, что он продолжит приходить в лабораторию, общаться с Эндрю, принесли ему ощутимое облегчение. Страх перед вновь нависшей над ним неизвестностью и... опасностью все ещё не ослаблял своей хватки, но теперь он переплетался с цепкой надеждой, что в его жизни сохранится хоть какая-то стабильность. Напряжение в его плечах чуть спало.

Он только кивнул:

— Хорошо.

— Вот и отлично! — Джон кивнул в ответ, и теплая улыбка тронула его губы, а в глазах читалась собранная решимость человека, который не просто предлагает новую жизнь, но и сам является её архитектором. — Мы поедем сегодня вечером. Я все подготовил.

* * *

Для Джона это был не просто ещё один этап, но и своего рода кульминация этого сложного противоречивого пути, начавшегося задолго до появления Эдварда в его лаборатории. Взяв Эдварда — чье существование бросало вызов всему миру — под свою опеку, его карьера получила головокружительный импульс. Научное сообщество и широкая общественность видели в нем новатора, открывшего двери в неизведанные уголки науки. Его имя и лаборатория стали символом прорывных открытий, притягивая внимание со всего мира. Это конечно же льстило его самолюбию, да что там, опьяняло, словно редкое вино, заполняя сознание головокружительным ощущением абсолютного триумфа, но со временем, по мере того как он все глубже погружался в тайны Эдварда, постепенно его поразительная уникальность... переставала его удивлять. И, пожалуй, это было наилучшим раскладом — ведь только так он мог начать воспринимать Эдварда по-настоящему.

Но вместе с известностью пришли и тени: на Джона сыпались обвинения, что он эксплуатирует уникальность Эдварда, превращая его в подопытного кролика ради собственной выгоды и славы. Эти нападки подогревались не только общественностью, но и завистливыми конкурентами из научного мира, жаждущими его дискредитировать. Джон презрительно отметал эти обвинения или просто иронизировал над ними, потому что как никто другой понимал — мир был просто не готов к такой невероятной правде. В газетах и на телевидении разгорались бурные споры об этичности "его методов", о самом праве исследовать в лаборатории человека, пусть и искусственно созданного, превращая его в подопытного. Джон же только усмехался, слыша эти дискуссии, а внутри поднималось глухое раздражение — ведь именно он спас Эдварда от тех, кто действительно применял бы те самые "методы", превратив его в объект жестоких экспериментов, а не подопечного. Его научный триумф неизменно омрачали мучительные моральные дилеммы, размывавшие границы дозволенного в научном поиске. Если раньше он был готов пойти на многое ради прорыва, искренне веря и убеждая других, что цель оправдывает средства — что постоянно становилось предметом их жарких споров с Эндрю, то теперь каждый шаг требовал от него глубокого этического переосмысления. Ему приходилось вести ожесточенную борьбу и с коллегами, многие из которых все ещё пытались настаивать на бесчеловечных и инвазивных исследованиях Эдварда.

А теперь, когда Эдвард покинет лабораторию и будет жить у него... общественный резонанс и буря в СМИ разгорятся с удвоенной силой, превратившись в настоящий шторм. Что ж, Джон был к этому готов. А вот Эдвард... Теперь и ему предстояло так или иначе столкнуться с этим штормом.