Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Тишину утра разорвал не птичий щебет, а скрежет грузовиков и резкие команды на ломаном английском. По главному подъезду сновали люди с треногами, катушками кабеля и огромными ящиками, маркированными «Fragile. Cinematographique». Воздух, обычно пропитанный запахом скошенной травы и роз, теперь отдавал бензином, пылью и чем-то новым, электрическим — тревогой перемен.

Томас Барроу стоял на ступенях особняка, скрестив руки. Его лицо было бесстрастной маской управляющего, но взгляд, скользивший по хаотичной суете, был острым, как бритва. Лорд Грэнтэм, поддавшись уговорам леди Мэри и Тома Брэнсона, согласился сдать поместье в аренду британской кинокомпании для съемок немого фильма «Алая Рулетка». История о любви и интригах в казино Монте-Карло должна была обрести плоть в стенах Даунтона. Для Роберта — кощунство. Для Мэри и Тома — спасительный финансовый поток. Для Томаса — головная боль невиданного масштаба.

— Мистер Барроу! — К нему стремительно направился коренастый мужчина в клетчатом пиджаке и берете, сценарист и помощник режиссера, мистер Финч. — Этот… «бальный зал». Он недостаточно блестит! Нам нужны зеркала, сияющие как солнце! И хрусталь! Много хрусталя! И почему в вашей «Монте-Карло» пахнет сеном, а не сигарами и дорогими духами?!

— Потому что это Йоркшир, мистер Финч, а не Лазурный Берег, — ровно ответил Томас, не двигаясь с места. — Зеркала будут отполированы к полудню. Хрусталь из кладовой уже достают. Что касается запаха… — он едва заметно усмехнулся, — я могу предложить вам «Старые Стены» от «Барроу». Аромат вековой пыли и сдержанной роскоши. Или «Королевскую Лаванду» — по личному заказу Ее Величества. Сигар не будет. Это частная резиденция.

Финч замер, пораженный не столько словами, сколько тоном — спокойным, но не допускающим возражений. — Э-э… Лаванда… Возможно. Томас повернулся, поймав взгляд миссис Хьюз, беспомощно наблюдающей, как двое рабочих тащили огромный прожектор через холл. — Миссис Хьюз, ключи от Восточного крыла для дам из гримерной. И проследите, чтобы в Голубой гостиной не трогали портрет пятого графа.

У мельницы царил организованный хаос иного рода. Гвен, с Лизой на бедре (девочка с любопытством хватала воздух ручонками), обсуждала с режиссером, мсье Дювалем, детали сцены «будуара певицы казино».

— Non, non, madame! — восклицал Дюваль, размахивая руками. — Слишком… скромно! Где страсть? Где бархат? Где le parfum dangereux?!

Гвен, не теряя спокойствия, поставила Лизу в манеж рядом с Джонни, копавшимся в песке с деревянной лопаткой. Она взяла со стола флакон с темно-рубиновой жидкостью — новый, экспериментальный аромат «Барроу», «Ночной Огонь». — Попробуйте, месье. Страсть, дым и… черная смородина. Как воспоминание о рискованной игре. А бархат… — Она указала на сундук в углу цеха, откуда Бетти доставала старинные вышитые скатерти и покрывало темно-синего бархата, купленное когда-то для «Старых Стен». — Настоящий. Йоркширской работы, 1890-х. Не яркий, но глубокий. Как чувства вашей героини.

Дюваль брызнул «Ночной Огонь» на запястье, понюхал. Его брови поползли вверх. — Mon Dieu… C'est parfait! А бархат… да, profondeur! — Он схватил угол покрывала. — И скатерть! Для столика! Authenticité! Мадам Барроу, вы — artiste! Сколько за аромат и ткань?

Гвен улыбнулась. Деловой расчет мелькнул в ее глазах. — Аромат — пробники для съемок. Если понравится — обсудим опт. Бархат и скатерть — аренда. Стоимость… возместит ущерб, если краска с ваших декораций запачкает наш дубовый пол в холле. Прагматично?

— Pragmatique! — рассмеялся Дюваль. — J'adore! Договорились! — Он поспешил к своим декорациям, унося скатерть и флакон.

— Мама, — Джонни подбежал, держа в грязной руке идеально круглый камешек. — Смотри! Сокровище!

— Прекрасное сокровище, солнышко, — Гвен взяла камень, незаметно вытирая его о фартук. — Положи его в сундук капитана. — Она указала на старый морской сундук, где хранились «сокровища» детей: ракушки, перья, гладкие стеклышки. Мир кино казался здесь чужим, шумным кораблем, пришвартовавшимся к их тихому берегу.

Томас решал кризис за кризисом:

Повар киногруппы требовал убрать гигантский котел миссис Патмор. Томас настоял: котел — исторический артефакт, недвижим. Повару выделили угол и велели не трогать святыню.

Операторы решили снять «дуэль на пистолетах» прямо на клумбе леди Мэри. Садовник, мистер Докерти, чуть не хватил апоплексией. Томас нашел компромисс: стреляли в дальнем конце парка, где подсолнухи скрыли вытоптанную траву. Докерти получил бонус «за терпение».

Главный оператор, угрюмый француз, тайком снимал на ручную камеру не постановочные сцены, а жизнь поместья: служанок, несущих белье, садовника, подрезающего розы, самого Томаса, отдающего распоряжения. «Реальность, месье Барроу, — шептал он, — она убедительнее любой выдумки. La vérité cachée Даунтона…»

Но главная буря разразилась в кабинете управляющего. Руководящий съемками, багровый от гнева, тыкал пальцем в листок бумаги.

— Триста фунтов?! За повреждение газона?! Это грабеж, Барроу! Они испортили пяток квадратных ярдов, а не парк Версаля!

Томас оставался ледяно спокоен. — Пятнадцать квадратных ярдов уникального газона из смеси полевицы и овсяницы, выведенной специально для поместья. Плюс два куста редкой розы 'Lady Grantham', случайно сломанные при установке отражателя. Плюс моральный ущерб мистеру Докерти. Счет выставлен по рыночной стоимости восстановительных работ и упущенной эстетической выгоды. Контракт, подписанный вами, пункт 7b, предусматривает компенсацию ущерба «в полном объеме». — Он положил на стол копию контракта. — Если вы откажетесь платить, мы подадим в суд. Репутационный ущерб от судебного разбирательства окажется дороже трехсот фунтов.

Молчание повисло густым туманом. Лорд Грэнтэм смотрел на Томаса не как на слугу, а как на грозного переговорщика, защищающего интересы поместья. — Хорошо, — процедил француз наконец. — Оплатим

Последняя ночь съемок. В бальном зале, превращенном в игорный рай, царил искусственный полумрак, прорезаемый лучами юпитеров. Статисты в нарядах, взятых напрокат и подправленных Гвен, изображали азарт и томление. Мсье Дюваль кричал «Снято!» с хриплым восторгом.

Томас наблюдал из глубокой тени галереи. Гвен стояла рядом, Лиза тихо спала у нее на плече. Джонни давно уложили в коттедже. Внизу, среди бутафорского золота и карт, мелькнул знакомый профиль — леди Мэри, наблюдавшая за процессом с холодным любопытством. Ее взгляд встретился с Томасом. Она едва заметно кивнула. Спасибо. За деньги. За порядок. За спасение газона.

— Ты сделал невозможное, — тихо сказала Гвен. — Удержал между молотом и наковальней. Между кино и графством.

— Мы сделали, — поправил Томас, его рука нашла ее руку в темноте. — Твой «Ночной Огонь» сводит с ума режиссера. А скатерть спасла бюджет от трат на новый бархат.

Она тихо рассмеялась. — Мсье Жерар… он просил продать ему кадры, где Джонни копает песок у мельницы. Говорит, «чистая поэзия детства». Я отказалась. Наше детство не для продажи.

Внизу крикнули «Кончено!». Свет погас. На смену искусственному азарту пришла усталая реальность: рабочие стали сворачивать кабели, актеры снимали парики. Шумный корабль отплывал.

— Завтра, — вздохнул Томас, глядя на заляпанную краской и следами ботинок величественную паркетную доску, — начнется великое отмывание Даунтона. И… обсуждение того самого наследства.

— Франция? — спросила Гвен.

— Вилла. Маленькая. На берегу. Лорд Грэнтэм хочет, чтобы я разобрался с бумагами и местными юристами. — В его голосе не было энтузиазма, только усталая ответственность. Чужие берега манили меньше, чем свой порог у мельницы и запах мыла из цеха.

— Поедешь? — В ее голосе — тень тревоги. Чужие берега… и чужие правила.

— Придется. Но ненадолго. — Он обнял ее за плечи, чувствуя под ладонью тепло спящей Лизы. — Здесь моя крепость. Моя земля. Мои… сокровища. — Он кивнул на детей. — Франция подождет. Сначала нужно вернуть Даунтону его запах. Травы, роз… и свежевымытых полов.

Они стояли в опустевшем, залитом лунным светом зале. Тени камер ушли. Остались только высокие окна, темный паркет и тишина, в которой медленно возвращалось дыхание старого дома. Томас знал: завтра будет битва с грязью и счетами. Но сегодня, в этой тишине, с Гвен и спящей дочерью у плеча, он чувствовал непоколебимость своего места.