Инженер хаоса (гет)

Берег озера. Предзимний вечер.

Воздух был холодным и прозрачным, пахнущим мокрыми камнями и гниющими листьями. Вода, тёмная и неподвижная, словно мазут, поглощала последние отсветы угасающего дня. Константин и Ремус стояли у кромки, два силуэта на фоне блеклого неба. Неудобный, но необходимый разговор только что состоялся. Константин задал свой вопрос — прямой, лишённый намёков, как техническое задание. Теперь он не смотрел на Ремуса, его взгляд был устремлён куда-то вдаль, за горизонт, но вся его поза выдавала необычайную собранность — не физическую, а ту, что бывает у оператора, ждущего финального вердикта системы.

Ремус молчал. Долго. Он наклонился, подобрал с земли плоский камень, взвесил его на ладони и резким, точным движением пустил его по воде. Камень сделал три чётких скачка, прежде чем утонуть. Ремус следил за расходящимися кругами.

— Ты знаешь, Константин... — его голос прозвучал тихо, но отчётливо, нарушая вечернюю тишину. — Меня в шестнадцать лет укусил Фенрир Сивый. С тех пор я каждую минуту своей жизни носил в себе монстра. Каждое полнолуние моё тело разрывало на части. Каждое утро после я просыпался в крови и грязи, помня лишь клочья кошмаров. Я был проклят.

Он повернулся к Константину, и в его глазах не было ни гнева, ни старой, выстраданной обиды. Лишь усталая, чистая, почти что хирургическая ясность.

— Ты забрал у меня это проклятие. Как будто вырезал раковую опухоль, что десятилетиями пожирала мою душу.

Он сделал паузу, давая словам повиснуть в холодном воздухе, впитаться в сознание, как вода впитывается в землю.

— Ты вернул меня к жизни, в которой я был лишь тенью. Дал мне тело, которое не предаёт меня каждую полночь. И... ты вернул мне сына. Не как призрачное воспоминание, а как живого мальчика, которому я могу читать сказки и которого могу... наказывать за двойки по зельеварению.

Уголки его губ дрогнули в слабом, но абсолютно искреннем подобии улыбки. Это была не маска вежливости, а след реальной, живой эмоции.

Он смотрел прямо на Константина, его взгляд был тяжёлым и прямым.

— Ты спрашиваешь, не оставил ли ты меня «слишком уж пострадавшим»?

Он тихо рассмеялся, и в этом звуке слышалось что-то горькое, щемящее, и одновременно — освобождённое.

— Константин. До тебя я был ходячим трупом с бьющимся сердцем. Ты сделал меня... просто человеком. Со шрамами, да. Со странной семьёй, состоящей из бывшей жены, её инженера-маггла, русской «травницы» и кота-телепортёра.

Он пожал плечами, и в этом жесте была вся странность и вся ценность его нового существования.

— Но человеком. Впервые в жизни.

Он сделал шаг и положил руку на плечо Константина. Жест был не дружеским, не братским. Скорее... церемониальным. Признательным. Как начальник, ставящий печать на акте о завершении грандиозной, немыслимой стройки.

— Так что нет. Не извиняйся. Лучше скажи спасибо своей лисе. Она... доводит процесс реабилитации до конца. Гораздо более радикальными методами, чем твои.

Константин медленно кивал, переваривая услышанное. Он получил не прощение, не оправдание. Он получил отчёт о завершённой работе. Исходные данные: «Ремус Люпин, ходячий труп, носитель проклятия». Конечный продукт: «Ремус Люпин, человек». Система стабильна. Целевой показатель достигнут. Побочные эффекты (нестандартная, высокоэффективная семейная структура) признаны допустимыми и даже желательными.

— Понял, — коротко сказал Константин. — Принято.

Больше им не о чем было говорить. Слова были исчерпаны, как топливо в отработавшей ступени ракеты. Они стояли ещё несколько минут в молчании, два таких разных человека, связанные странной, выкованной из боли, магии и безжалостного прагматизма связью. Они смотрели, как последние багровые полосы на горизонте гаснут в чёрной, безразличной воде. И в этом молчании, в этом предзимнем холоде, заключалась вся немая глубина той чудовищной цены, что была когда-то заплачена, и того причудливого, хрупкого и прочного мира, что родился из этой платы.