Волки и Овцы (джен)

Рудольфус уже битый час валялся на постели, глядя пустыми глазами в потолок. Казалось бы, он уже успел привыкнуть к отвратительным видениям, что не давали покоя каждую ночь на протяжении последних месяцев. Но время от времени они рушили все старательно возводимые им ментальные барьеры. Тут уж никакой умиротворяющий бальзам помочь не мог. Ему всё ещё было интересно, каким образом Том Реддл добился таких успехов в этой сфере, не имея ни определенного семейного наследия, как тот же Мальсибер, ни предрасположенности, как Снейп.

Руди частенько сравнивал этого нелюдимого полукровку с Тёмным Лордом, особенно в последнее время. И чем глубже он копал, тем сильнее убеждался, что первые суждения оказались ошибочными. Безусловно, у них было много общего: отсутствие должного воспитания, бедное детство, жажда знаний, силы. Всё это было очевидным следствием их неблагополучного прошлого. Но Снейп черпал силы из злости, граничащей с яростью. Его детские обиды хранятся в нём и по сей день, как неиссякаемый ресурс, как энергия, на которой он и живёт вопреки внутреннему желанию умереть. То, что таковое у угрюмого мастера зелий имеется, знал не только Рудольфус. Эта жажда смерти была выцарапана у Северуса Снейпа толстыми кровавыми буквами на лбу, на лице, даже на руках. С каждым прожитым днём этих надписей становилось всё больше. Но зельевар продолжал жить вопреки, а не благодаря. Если у Снейпа и есть предрасположенность к ментальным наукам, как и к некоторым другим аспектам магии, то он развивает её исключительно вследствие необходимости. Тёмный Лорд не такой.

Реддл движется не просто вперёд по инерции — он карабкается вверх. И не потому, что ему это нужно, а потому, что хочет и может. Но что питает это желание? Руди думал, что понимает мотивацию Тома Реддла, но, похоже, что нет. Он предполагает, чего бы мог хотеть мальчик из приюта, узнавший однажды, что он особенный. Он понимает, чего может желать властолюбивый лидер министерской оппозиции. Но что движет тем Тёмным Лордом, который вернулся из мёртвых, никак не может для себя сформулировать. Было что-то большее, чем жажда власти и вечной жизни, и это что-то лежало на ладони. Просто сожми пальцы и раздави, и Тёмный Лорд потеряет самое важное — свою опору. Однако Руди никак не мог сосредоточиться на столь простой вещи. Будто Лорд, зная о своей уязвимости, нарочно отвлекает Лестрейнджа, погружая того в его собственные страхи.

Скорее всего, так оно и было. Как иначе объяснить причину, по которой Рудольфус постоянно отвлекался от этих размышлений, не мог даже заговорить ни с кем о своих подозрениях, ведь попросту не вспоминал о них? Руди вообще допускал непозволительно много нелепых ошибок. Он отшучивался, злился на себя, на окружающих, что-то умалчивал, и прекрасно понимал, что эта ситуация далека от нормальной. Был ли он таким всегда, как говорил Люциус? Или же виной всему вмешательство Лорда, как считали Тони и Басти? Но если последние и правы, то следует помнить, что Лорд позволял себе подобный произвол задолго до своего перерождения. Значит ли это, что Рудольфус был не совсем собой чуть ли не с самого рождения? Вопрос, который его откровенно пугал. Руди одновременно хотел и не желал получить на него ответ.

Он старался не думать об этом, но после того, как вскрыл память своей жены, всё никак не мог отбросить сомнения. Они елозили у него под кожей, как миллионы крохотных жучков. О таком захочешь — не забудешь. Рудольфусу было любопытно, что с ним самим будет после того, как не станет Тёмного Лорда. Почти научный интерес, ничего личного. Так было проще примириться с действительностью, не думать о том, что на разделочном столе лежишь ты сам. Но сколько ещё он сможет так себя обманывать? И что случится раньше? Тёмный Лорд падёт? Или Рудольфус Лестрейндж окончательно свихнётся? Хотя, учитывая обстоятельства, вряд ли ему удастся сохранить разум при любом раскладе.

Загоняя себя в ловушку подобными мыслями, Руди никак не мог смириться с тем, что, скорее всего, победы над Волдемортом он уже не увидит. Что бы там про него не думали, Рудольфус не хотел умирать до того, как это существо, возомнившее себя сверхчеловеком, падёт. Не просто хотел убедиться, что у Басти есть шанс жить свободно от их Хозяина, но и жаждал увидеть, как меняется взгляд Тома Реддла в последнее мгновение его жизни. Лестрейндж весьма детально представлял, как искажается лицо их некогда Повелителя в тот момент, когда он осознаёт, что весь его мир, все грандиозные планы в одночасье рушатся. И виной тому те, кого он меньше всего подозревал в предательстве, те, кого, как он считал, он держит в сжатом кулаке. Одно дело представлять, Руди же хотел увидеть это собственными глазами. Ради одного этого мстительного желания стоило побороться за свою никчёмную жизнь.

Не сказать, чтобы Рудольфус Лестрейндж искал смерти. Вовсе нет. Он хотел жить. Попробовать на вкус, каково это? Не просто существовать, не выживать, не быть, а именно жить свою жизнь. Однако думать об этом было опасно. Надежда порой разрушает человека не хуже потерь. Позволить себе подобную слабость он не смел. Слишком уязвим человеческий разум перед этой настырной дамой. Она же только того ждёт, что привязанности и зависимости, чтобы в самой неудачный момент бросить наивного мечтателя на растерзание жестокой реальности. А уж от той ждать милосердия точно не стоило.

Рудольфус обречённо вздохнул. Его мысли опять ушли в какие-то псевдофилософские дебри. Но всё лучше, чем безрезультатно отгонять от себя тени ночных кошмаров. Слишком они были осязаемы, чтобы просто списать их со счетов и забыть. На часах уже было полшестого утра. Попытки снова уснуть казались нелепыми. Тем более ему было чем себя занять. Люциус вновь завёл свою шарманку о бедных агнцах, волею не иначе как судьбы угодивших в когтистые лапы бессердечной бюрократии. Спорить с этим напыщенным павлином, когда он был в этом своём отточенном за долгие годы образе, было не то чтобы сложно, но как-то уж слишком тоскливо.

Малфой и сам превращался в типичного занудного бюрократа, расписывая пошагово, в мельчайших подробностях их дальнейшие действия. Руди прекрасно понимал и его мотивы, и его рвение. Но как же раздражало лицедейство! Он видел, знал этого белобрысого хитреца, пожалуй, лучше, чем тот сам себя знает. И тот азарт, что горел где-то в глубине холодных глаз, ему импонировал. Настоящий Люциус Малфой был далёк от того образа, который так умело отыгрывал. Расчётливый, скользкий — это видели все, это было на слуху. Но мало кто осознавал, какой на самом деле запальчивый нрав у этого хлыща.

Рудольфус всегда ненавидел фальшь. Он ощущал её как длинные толстые иглы, вонзающиеся в уши и под ногти. Он не терпел её в искусстве и ненавидел в людях. Потому с таким почти осязаемым удовольствием срывал маски с людей. Мало кому это приходилось по душе — люди вообще очень ревностно оберегают свои лица за вымученными, тщательно выкроиными личинами. Это-то и приводило в унылое, на грани с апатией, тихое бешенство. И всё же Руди прекрасно понимал, что это его личные проблемы, и по возможности старался держать эту едва преодолимую неприязнь при себе. А Малфой относился к тому редкому типу людей, фальшь в которых Лестрейндж терпеть был не в силах.

Возможно, дело было в том, что он больше не считал его чужим, и это нервировало. Или всё было проще? Люциус сам не до конца осознавал, где пролегает граница между реальным им и вымышленным, чем бесил приятеля, не терпящего безответственную глупость в людях, которым она не свойственна. Вероятно, и то, и другое. И оба этих аспекта казались Рудольфусу опасными: ещё один человек, к которому он испытывал привязанность, и этот самый персонаж в любой момент мог его подвести в угоду собственной слабости. Да, это именно слабость! Не зная себя, ты не просто лишаешься преимуществ, которых не видишь, но и выставляешь свою уязвимость напоказ, сам того не ведая. Лестрейндж имел достаточно оснований так считать. Всё же он руководствовался не только теорией: опыта общения с самыми скрытными, а порой откровенно лицемерными людьми у него было больше, чем хотелось.

А теперь и он сам должен нацепить на себя потрескавшуюся от времени некогда белую маску невинной жертвы обстоятельств и постараться при этом выглядеть естественно. От одной мысли его одновременно обуревала ярость и мучила тошнота. Ни Люциус со своим показным чванством, ни Снейп с его наигранным безразличием, ни даже Волдеморт с его искусно проработанной иллюзией неуязвимости не могли закрыть все бреши в тщательно выстроенных по собственному желанию стенах даже для узкого круга людей. Рудольфус же должен был возвести ненавистный воздушный замок для сотен волшебников, которые его не просто презирают, но боятся, и не позволить этому нелепому строению развеяться по ветру до самого конца.

— Вот только и после моей смерти ничего не кончится, — не то сердито, не то печально пробормотал Рудольфус, покидая свои покои.