О воспитании (гет)

— Я расскажу, но имей в виду, что эта исто-ория прямого касательства к делу не имеет, разве что опосредованное. Начну по порядку, то есть издалека. Мы с Никусей давно машину купить хотим, "Москвич" четыреста двенадцатый, как у Сергеича. Киваешь, значит, слышала уже. А про то, что гараж у нас уже есть, тоже слышала? Нет? Так вот, мы когда с Ирининым наследством разбирались, оказа-алось, что она успела в одном гаражно-строительном кооперативе тут неподалёку поучаствовать. Её привлекли, как известную личность, чтобы заручиться одобрением райисполкома на строительство. Раньше в гараже Кудрявцев, старухин любимый ученик, свою машину держал, но когда оказалось, что этот тип — жулик, мы его оттуда турнули и, пока наша очередь на машину не подошла, используем этот гараж как чердак с погребом. Ну, и я там, бывает, с мужиками время провожу.

Не смотри так скепти-ически, Никуся. Не грозит мне спиться, раз я при тебе. Да и хожу я туда не за тем. В нашем ГСК немало таких "барсиков", как мы хотим купить, так что я присматриваюсь, что и как чинят, как, к примеру, похожий на сито радиатор запаять или просевшие рессоры подлечить — пригодится. Ну, и подсобляю мужикам, если что, руки-то из того места растут. Вот и Тимофею Палычу помогаю, у него гараж от нашего по диагонали.

Фамилия у Тимофея Палыча Колосов. Да-да, правильно ты всё поняла, он муж Варвары, училки Мартиной, такое вот совпадение. Варвару я тоже пару раз видел в гаражах, но редко, она, как и Никуся, всю эту мужскую гаражную во-ольницу не одобряет. Что улыбаешься? Сама-то Сергеича отпустишь в гаражи? Или он не станет тебя спрашивать? Да не пихайся, Никуся, не обидится на меня Римма! Сегодня точно нет.

Тимофей Палыч — серьёзный мужик, обстоятельный, рукастый, с хорошим инженерным образованием, так что я от него много поле-езного нахватался. Курит он много, а пьёт обычно мало. Один раз я только и видел его по-настоящему пьяным — в конце октября. Я после работы в тот день в гаражи пришёл, и Палыча сильно поддатым застал над разобранным аккумулятором. В общем, собирал этот аккумулятор уже я сам, а он рядом сидел, курил одну за одной и бычки в рядок укладывал. Понятно было и козе, что ему тошно, так что я спросил в конце концов, что стряслось. Он ответил: "Дочь пропала". Я прямо рот раскры-ыл: "Как? Когда?!" Я и не знал, что у них дочь есть, он за два месяца знакомства не проронил о ней ни слова, а тут такое. Давно, говорит, пропала, ровно десять лет назад.

Сам Палыч родом из Карачева в Брянской области. Закончил институт в Брянске и работал там на машиностроительном заводе. А Варвара — коренная ленинградка, после пединститута попала по распределению в одну из брянских школ. Ну, и обычная история: знакомство на танцах, любовь-морковь, ячейка общества, комната в семейном общежитии, рождение дочери Светы, а в конце пятидесятых — переезд семьи Колосовых в Карачев, где построили какой-то большой современный завод, всесоюзная стройка, то да сё. Палыч туда на хорошую должность перешёл и отдельную квартиру получил. Так что где-то с пятого класса Света Колосова училась в Карачеве, в той самой школе, где работала её мать.

Палыч сказал, до поры они с дочкой почти никаких проблем не знали — спокойная девочка росла, добрая, послушная, даже болела нечасто. Ну, и училась отлично — папина-мамина гордость. Гром грянул прямо перед выпускным классом. Она на последнюю смену в пионерский лагерь ездила, вожатой в младший отряд. Вот к её возвращению Варвара взялась делать генеральную уборку в комнате дочери и случайно нашла её дневник, родители и не подозревали, что Света его ведёт. Ну, и не удержалась мать, заглянула внутрь, а там... Оказалось, у девочки уже чуть не год роман с учителем физкультуры.

Что смотришь с таким ужасом? По-твоему, учителя — не люди, что ли? Физрук этот был совсем молодой парень, недавно после института. Разница в возрасте со Светой, как у Марты с Платоном. Симпатичный, душа компании, а учительский состав в школе в основном женский, так что по нему чуть ли не треть коллектива вздыхала, да и девчонки-старшеклассницы заглядывались, не без этого. Но в дневнике, видать, не про одни мечтательные взгляды было, так что Варвару над ним чуть удар не хватил. Палыч в раже рванул к физруку, но оказалось, что и он в том же самом лагере на той же смене, что и Света. Колосовы с трудом удержались от того, чтобы в лагерь сорваться и там скандал устроить. Света вернулась сама на следующее утро, и мать встретила её с дневником в руках. Та сразу всё поняла, побледнела и на "Как ты могла?!" ответила: "Я его люблю". Последовала ужасающая ссора с криком и слезами. Вот только кричала и плакала, в основном, мать, дочь же больше молчала, и родители так и не добились от неё никаких объяснений или подробностей и вообще ничего, кроме всё того же: "Я его люблю". В конце концов Варвара в сердцах влепила дочери первую в её жизни пощёчину, после чего с девушкой случился глубокий обморок. Когда она пришла в себя, родители на время оставили её в покое, а сами совещались полночи. Утром они велели дочери собираться и ехать к бабушке и деду в Ленинград, там заканчивать выпускной класс. Света отказалась наотрез, ещё один скандал не дал совершенно ничего, и тогда её заперли дома, а Палыч опять отправился к этому физруку, требовать, чтоб он немедленно уволился и уехал. Вот только и там он ничего не добился, парень хватать себя за грудки и бить не позволил, Палыча скрутил и встряхнул, сказал, чтобы не орал и дочь на всю округу не позорил. А после того, как ночью Света попыталась сбежать из-под домашнего ареста, Колосовы старшие отправилась с дневником к директору школы, а потом — в милицию. Физрука немедленно отстранили от работы, задержали на сутки, но потом отпустили под подписку.

Карачев — город маленький, "большая деревня" как она есть, так что уже на следующий день после задержания в курсе событий были даже дворовые собаки и дети в детском саду. Родители других его учениц своих дочерей допросили с пристра-астием, ничего особенного не выяснили, но всё равно чуть не устроили парню самосуд, так что милиции пришлось снова его задержать — от греха. Допрашивали, конечно, и Свету, но с милицией она разговаривала совсем иначе, чем с родителями. Девушка твердила, что всё, что в дневнике — фантазии от начала и до конца, "девичьи грёзы", что она влюблённая дура, а он ни в чём не виноват, и стояла на своём до последнего. Физрук же говорил, что Света — чудесная девушка, что он искренне ей симпатизирует, но ничего предосудительного между ними не было и точка. Милиция искала свидетелей и какие-то даже находились, но постоянно противоречили сами себе и друг другу, никаких улик так и не обнаружилось, страсти и сплетни кипели, Варвара плакала, Света молчала, Палыч скрипел зубами. В конце концов уголовное дело закрыли за отсутствием состава преступления, а на следующий день кто-то вымазал дверь в квартиру Колосовых дёгтем.

Когда это случилось, Палыч опять пошёл к фи-изруку — не требовать, просить, чтобы тот уехал, потому что иначе им жизни не дадут. В этот раз парень его послушал, тем более его и так уволили под каким-то предлогом, собрался в три дня и поймал попутку на шоссе. Света после этого три недели пролежала пластом, а потом дала всё-таки увезти её в Ленинград. Там закончила школу — на тройки вместо пятёрок, там и поступила — в техникум вместо института. Очень замкнулась, осунулась, а в день своего восемнадцатилетия ушла утром из дому и не вернулась. Когда хватились, ко всеобщему ужасу нашли в её комнате записку: "Я не хочу и не буду жить без Саши". Сперва подумали, что предсмертная, кинулись в милицию, несколько дней искали тело, но не нашли. Позже стало известно, что она не просто так ушла, а взяла кое-что из вещей, заняла денег у подруги, а через две недели подруга получила долг почтовым переводом из Орла. Тогда выяснили, что в Орле год жил этот её Саша, но когда к нему наведалась милиция, его комната в общежитии была пустой, он исчез вместе с вещами, а соседи сказали, что за несколько дней до того видели его с девушкой, и опознали Свету по фотографии. Дальше милиция искать её не стала: жива, уехала добровольно и ладно. Колосовы сами пытались найти и до сих пор пытаются, но фамилия Саши — Иванов, так что дело это безнадёжное. В связи с этой историей мать Варвары хватил инсульт и разбил паралич, так что надо было ухаживать, и Колосовы перебрались в Ленинград, тем более что жить в Карачеве им стало во всех отношениях невыносимо. Палыч с Варварой чуть сами не развелись после тех событий, потому что Варвара во всём винила этого физрука, а Палыч — себя и её, но как-то всё-таки перетерпели и живут... Ты уж на Варвару сильно не серчай, что она так из-за Марты вскинулась и чуть не натворила дел. Больное это у неё место. О-очень больное.

— Ничья, — сказала Мартуся и прилегла прямо тут же, рядом с шахматной доской

— Ты сегодня могла выиграть, — Платон осторожно отодвинул доску чуть в сторону от её щеки. — И выиграла бы, если бы не засыпала.

— Ты постоянно так говоришь, — пробормотала она, не открывая глаз, — но за всё время я выиграла у тебя всего три раза.

— Просто я играю в шахматы, сколько себя помню, а ты...

— А я — сколько тебя помню.

Он осторожно коснулся ладонью её лба, который оказался прохладным и влажным.

— Нет...

— Что "нет"?

— Температуры сейчас нет. Но ещё наверняка будет. Я всё-таки разболелась и теперь вряд ли смогу прийти в субботу на твой день рождения.

— Значит, перенесём.

— Тоша, зачем?! Я не хочу вам портить праздник!

Он усмехнулся и погладил совершенно растрепавшиеся непокорные медные пряди.

— А я не вижу смысла отмечать без тебя. У меня не круглая дата, много гостей не намечалось. Ты же не думаешь, что Римма Михайловна с дядей Володей оставят тебя лежать здесь и отправятся есть холодец и петь песни под гитару? И вообще, всё это затевалось в первую очередь для того, чтобы ты познакомилась с моей мамой.

— Так ведь мы уже познакомились. Наверное...

— Наверное?

— Мне кажется, что наверняка я свела знакомство только с её халатом, полотенцем и шерстяными носками, всё остальное — в тумане. А ещё я вспомнила, что рыдала при первой встрече с твоим отцом в августе, и в этот раз тоже. Как-то это... не очень удачно.

— Какая разница, при каких обстоятельствах состоялось твоё знакомство с моим отцом, если сейчас и у тебя, и у Риммы Михайловны с ним прекрасные отношения? Да и маме ты понравилась...

При этих словах Марта немедленно открыла глаза.

— Это она сказала?

— И она, и штрудель.

— Он умеет говорить?

— Он умеет очень многозначительно молчать.

— Как ты?

Платон рассмеялся.

— Ты несправедлива. За последнее время я, кажется, очень много всякого сказал.

— Это правда.

Марта поймала его руку, прижалась лбом к запястью и опять прикрыла глаза.

— Тебе бы поспать, солнышко.

— Если я засну, ты уйдёшь.

— Рано или поздно мне придётся уйти, потому что даже койко-место на кухне занято дядей Володей.

— Это тоже правда...

Платону в самом деле уже пора было идти, потому что сегодня следовало ещё поговорить с мальчишками, да и над чертежами посидеть пару часов. Но оставлять Мартусю не хотелось совершенно. Когда он пришёл, то застал у неё светловолосую и пухлощёкую девочку, которая при его появлении вся сжалась и практически спаслась бегством. "Это Тоня, — сказала Марта, когда за беглянкой закрылась дверь. — Она очень себя виноватит". В голосе прозвучала не жалость — печаль. Позже она повеселела, улыбалась, шутила, поддразнивала его, а когда подействовал аспирин, с удовольствием съела кусок пирога и едва не обыграла его в шахматы, но Платон понимал, что печаль, обида, неуверенность, даже страх — всё это ещё может вернуться, особенно ночью. А всего через несколько дней закончится обеспеченная простудой передышка, и Марте придётся выйти в люди, вернуться в школу, столкнуться с "возмущённой общественностью", и чёрт его знает, удастся ли им всем до тех пор умиротворить эту самую общественность.

Да, уходить не хотелось. Платон как никогда понимал сейчас дядю Володю, плюнувшего на условности и обосновавшегося на коммунальной кухне просто потому, что он был очень нужен здесь и сейчас. Вот только у самого Платона такого варианта пока не было. Он шумно вздохнул, и тут же разжались пальцы на его запястье.

— Тоша, ты иди, раз надо. Я не хочу тебя отпускать, но я этого никогда не хочу. И не захочу. Но ты всё равно не сможешь охранять меня постоянно, как...

— ... дракон своё сокровище?

Марта тихонько прыснула:

— Ну да, похож: когда сердишься, шипишь и огнём дышишь, так что я сама тебя боюсь.

— Неправда, нисколечки ты меня не боишься.

— Ну ладно, не боюсь... Я тебя люблю.

Он застыл. Марта открыла глаза и продолжила очень серьёзно, даже строго:

— Ты же вчера сказал, значит, и я имею право. И не смотри на меня так!

— Как? — отозвался он эхом.

— Укоризненно, — Она насупилась. — Ты не думай, я прекрасно понимаю, что даже если ты сделаешь мне в субботу предложение, всё равно для нас с тобой ещё долго ничего не изменится. Так и будем гулять, как гуляли, и ждать, пока вырасту. Но хотя бы один раз я могу сказать?!

— Пока один... — ответил он почти шёпотом.

— Что?

— Пока один раз, Марта.

Примечания:

1. ГСК — гаражно-строительный кооператив, а "барсик" — народное название "Москвича-412".

2. Градообразующее предприятие "Карачева", на котором работал Колосов-старший, это завод "Электродеталь", строительство которого было начато в 1958 году.