Гибель отложим на завтра (джен)

Элимер рассекал покои тяжелым шагом, сцепив руки за спиной и поворачиваясь так резко, что пятки проскальзывали по каменным плитам. Из-за приоткрытых ставней на пол и стол со свитками падала широкая солнечная полоса, с подворья доносились звуки обычной замковой жизни: скрипели телеги, приглушенно бил кузнечный молот, ржали кони, десятники отдавали распоряжения страже. Все это было привычно — и все раздражало.

Вошел слуга с донесением, встал, переминаясь на пороге. Элимер едва на него глянул.

— Ничего? — бросил он на ходу.

— Пока нет, мой кхан. Но вчерашний посланник утверждает, что они вроде бы точно уже должны были сесть на корабль.

Элимер сначала ничего не сказал. Глядел в пол, на серую плитку, которую только что мерил шагами, — будто искал там ответ. Потом медленно поднял взгляд и выплюнул:

— Так «вроде бы» или «точно»?

Слуга растерялся, и Элимер махнул ему рукой.

— Ступай.

С тех пор, как айсадка увезла сына к шаманке за защитным амулетом, прошло больше двух недель. И еще столько же минуло с того дня, когда Элимер впервые отправил Видальду поручение вернуть ее в Инзар. Но от телохранителя примчался гонец и сообщил: кханне отказывается, говорит, что амулет еще не готов и нельзя прерывать обряды. Элимер тогда чуть не набросился на посланца с бранью, но все-таки сдержался: в конце концов, тот был ни при чем. Это ему раньше надо было думать, а не идти на поводу у айсадки. Это он сам распорядился, чтобы Шейре передали его послание как просьбу, а не как приказ. Сам дал ей волю решать. Дурак! Вот она и воспользовалась. Мать его сына. Кханне. А повела себя, как своевольная девчонка.

Элимер пнул стоящую на пути скамью. Неудачно. Ушиб большой палец, взвыл, а злость стала только гуще и крепче, пропитанная глухой тревогой.

Что, если кто-то из его врагов одолел охранный отряд и перехватил айсадку? Что, если этот выродок, его брат, узнал, где она? У него ведь есть какая-то неведомая сила. Магия. Пламя, пожирающее стены. И боги знают что еще!

Элимер провел рукой по лицу. Он устал и был растерян, несмотря на злость. Он хотел видеть жену, видеть сына, убедиться, что с ними все в порядке, что они по-прежнему — его, что никто не отнял их и не причинил вреда.

— Где ты, Шейра?.. — пробормотал он, стиснув челюсти.

Раздался стук в дверь, и появился все тот же слуга, но теперь он выглядел оживленным и даже радостным.

— Мой кхан. Ладья причалила к восточной бухте. Это они.

— Восточная бухта? Почему не порт в Инзаре? — спросил Элимер слугу, и без того зная, что ответа у него нет. Хотя в восточной бухте Элайету сильно замедляла течение, причал был удобен, и до столицы от него всего-то с полчаса верхом. — Ладно, иди, спасибо за добрую весть.

Отпустив слугу, Элимер упал в кресло. Сердце вдруг сжалось — сначала от облегчения, а потом от негодования. Почему он должен так волноваться? Почему она не могла пойти ему навстречу и вернуться раньше? Ей что, совсем дела не было до его беспокойства?

Элимер побарабанил пальцами по подлокотнику, постучал ногой по полу, но наконец успокоил мысли и, поднявшись, шагнул к выходу. Надо встретить Шейру, как полагается встречать жену и кханне, и посмотреть ей в глаза. Убедиться, что она по-прежнему его любит.

Парадные ворота открылись тяжело, неспешно. По обе стороны от них, на вычищенной до матового блеска дороге выстроились воины гарнизона. Элимер проехал вперед по этому проходу, сверкающему доспехами и остриями копий. Следом потянулась избранная свита, еще дальше толпились жители столицы. Элимер не смотрел на них — он смотрел на горизонт. Там, в его дымчатой полосе проступали темные точки и, кажется, приближались. Но слишком медленно. Это ведь точно они?

Он сидел в седле очень прямо, хмурился и ждал. Челюсти сводило от напряжения, а сердце билось тяжело, и его стук отзывался в гортани.

Но вот точки на горизонте выросли, обретая очертания. Еще немного, и стали различимы фигуры, а затем и лица. Впереди Видальд и еще два всадника, но скоро их обогнал еще один. Одна. В знакомой полумужской одежде — что-то среднее между кафтаном и платьем. Блеснули в солнечных лучах подвески на широком поясе, золотом запылали волосы, собранные в хвост. Она ехала спокойно, уверенно держала поводья одной рукой, а другой прижимала к груди сверток — несомненно, то был Таерис.

Увидев ее такой: живой, невредимой — вернувшейся к нему, Элимер ощутил, как злость и напряжение отпускают, словно разжимаются тиски, которые сдавливали грудь, и теперь он может вдохнуть свободно. Вместо беспокойства и досады на несколько мгновений пришло чувство облегчения и тихой, смутившей его самого радости.

Взметнулись церемониальные копья, разнеслись в воздухе приветственные восклицания, им отвечали возгласы воинов из охранного отряда. Но Элимер как будто не слышал ничего, все вокруг исчезло: воины, жители, крики. Он видел только Шейру — и ребенка. Хотел что-нибудь сказать, когда они приблизились, но не нашел слов и только дотронулся до плеча айсадки, потом пальцами коснулся лба мальчика и вдруг ощутил себя слабым. Рядом с ними он таковым и становился — слабым. К своему стыду. К радости врагов. И ему совсем не нравилось это состояние.

Шейра улыбнулась и ничего не сказала, а на ее лице радость смешалась с растерянностью, будто айсадка тоже не знала, что и как говорить. Но вот, поймала взгляд Элимера на младенце и произнесла:

— Он спал всю дорогу. Сначала испугался реки, потом привык. Он очень спокойный.

— Главное… — Элимер запнулся и выдавил со слабой улыбкой: — Главное, что вы живы… и в порядке. Оба. Поехали домой. Там все готово. Для пира и отдыха.

Она кивнула и, удобнее перехватив поводья, первая тронула коня. Элимер верил, что ей, как и ему, хотелось скорее остаться вместе и наедине. Тогда все сразу станет легче. Проще. Понятнее. И он наконец узнает, как так вышло, что она не вернулась сразу же, как только он попросил.

Шейра тоже надеялась, что все станет легче, стоит только вновь оказаться рядом. Ведь она ждала этой встречи, и ей до боли хотелось его прикосновений, слов, взгляда. Но, увидев его, она ощутила: что-то не так. Не то... Не тот? Что-то в нем изменилось, но Шейра не могла уловить, что именно, и это пугало. Может, ей и вовсе показалось? Наверное, он просто усталый, его терзают мысли о провинции и о брате, и каждый день приходится что-то решать. Все-таки он кхан.

Она старалась не обращать внимания на беспокойные ощущения. Прижимала сына к груди, смотрела на улицы Инзара, уже давно и хорошо знакомые, и с удовольствием отмечала, что вдоль дорог и возле замковых стен больше нет повешенных, зато внутренние ворота украшены степным тмином и цветущим льном, а откуда-то тянет лепешками, копченостями, дымом. Но при этом в воздухе как будто застыла тревога. Желудок Шейры сжался то ли от этого чувства, то ли от обычного голода, ведь в последний раз она ела еще там, в племени, на самом рассвете, а сейчас уже вечерело.

И все-таки ощущение дома потихоньку возвращалось: от шума на подворье и ритмичного стука копыт ее кобылицы по мостовой, от Элимера рядом и даже от Айи, выбежавшей навстречу. Та уже издали строила глазки Видальду — как-то ей это всегда удавалось.

Замок выглядел привычным и мирным, но смутное беспокойство по-прежнему не отпускало. Может, оно началось вовсе не с возвращения и не с этой встречи? А с того утра, когда Шейра отказалась вернуться?

…В то утро, когда пришел Видальд, а точнее, когда его привели дозорные племени, солнце только-только поднималось над темными макушками деревьев, и фигура воина вынырнула из тьмы, как тень. Шейра тогда уже проснулась и вместе с сыном сидела возле гостевого шатра: ждала рассвета, чтобы пойти к Таши-Ри — та кормила Ирэйху своим молоком.

Видальд подошел в сопровождении двух ее соплеменников и без всяких предисловий сказал:

— Кхан просил тебя вернуться.

Слово «вернуться» больно укололо ее. Она ведь и сама хотела этого — но не могла. Не сейчас. В следующий же миг сердце подпрыгнуло в груди: вдруг что-то стряслось? Она поднялась, шагнула навстречу воину.

— Что-то случилось?

— Насколько знаю — нет, — Видальд пожал плечами. — Наверное, он просто… соскучился? Ну и велел передать, чтобы ты скорее возвращалась.

— Велел?

Видальд вздохнул и закатил глаза.

— Мне — велел. Тебя — просил. Но, между нами, довольно настойчиво. Если судить по написанному.

— Но… — Шейра растерялась. Она не могла вернуться прямо сейчас, обряды еще не завершились, нельзя было их прерывать. Но и отказывать было так сложно! Ведь Элимер ее ждал… соскучился. И она тоже. — Скажи ему, что амулет еще не готов.

— Так и передать? — хмыкнул Видальд. — Дословно?

— Да. Скажи, что я опасаюсь прерывать обряд. Он сам поймет, почему.

Воин взлохматил волосы, почесал затылок и, помедлив, кивнул.

— Ну, посмотрим, что он там поймет. Я передам с гонцом. Хотя не думаю, что прочту в ответ что-то приятное.

— Думаешь, он разозлится? Он не должен, это же ради Таериса. И как только наш сын получит защиту, я в тот же день поеду с вами в Инзар.

— Я скажу, как ты велела. Но не удивлюсь, если вместо ответа он приедет сам, — усмехнулся воин и, отвесив короткий, почти небрежный поклон, как это за ним водилось, развернулся к лесу. — До встречи, кханне, — бросил он через плечо и скрылся в чаще.

Элимер все-таки не приехал сам. Но и письмо было уже не просьбой, а приказом под видом заботы.

И вот, она вернулась. Увидела его — своего, близкого, и в то же время каким-то непостижимым образом чужого. Словно в нем что-то сдвинулось: в тоне, во взгляде, в явной сдержанности жестов. Шейру не отпускало ощущение, будто он зол. А может, она сама злилась на себя, но искала это чувство в нем, как подтверждение своей вины.

После ужина среди самой близкой свиты они оба отправились в покои Элимера, взяв с собой и сына. Слуг отпустили сразу же, как те разожгли жаровню. Чуть слышно затрещали угли, повеяло теплым дымком, он расползался матовыми полосами по тронутой сумерками комнате. Шейра зажгла лампу, уложила сытого, уснувшего младенца на ложе Элимера, а сама устроилась у изножья.

— Теперь я могу назвать тебе имя его души, — тихо сказала она, поднимая взгляд на мужа. — Ирэйху-Ше. Приходящий вовремя.

— Красиво звучит, — откликнулся Элимер, но ей показалось, что сказал он это как-то отстраненно. — Так ты ему… или шаманка… вы изготовили амулет?

— Да. Очень сильный. Из кости молодого сильного оленя, вожака стада.

— Оленя? — Элимер неприятно усмехнулся. — Кханади больше подошел бы хищный зверь, а не добыча.

— Но этот олень, он…

— Я пошутил, — не дал ей договорить Элимер. Присел рядом, положил ладонь ей на плечо и негромко, ласково сказал: — Ты ведь знала, как я волнуюсь. Почему не поехала сразу?

В его словах Шейре послышался сдержанный упрек. Может быть, это он и был.

— Элимер, но я не могла! Обряд нельзя было прерывать.

— Тебя так долго не было… Если бы с тобой что-то случилось… — он не договорил, помолчал, а потом добавил: — Я не простил бы себе. И никому другому. И я думал, что ты поймешь это.

— Я и поняла, — ответила она как можно мягче. — Но все равно не смогла бы приехать. Мэйя-Шу как раз говорила с духами, а такие разговоры очень важно доводить до конца.

Она почувствовала, как пальцы на ее плече чуть сжались. Потом ослабли. Элимер устало откинулся назад, прислонился к столбику кровати. Взглянул на спящего сына.

— Иногда мне кажется, ты больше доверяешь шепоту своих шаманок, чем моей защите. Моей власти.

— Если бы в Инзаре были такие же духи и обряды, я бы осталась здесь.

— В Инзаре есть я, — бросил он и нахмурился. — Как всегда, я пошел у тебя на поводу… с этой твоей поездкой. Но Таерису не нужна защита айсадов. Он — кханади. Его защищаю я и боги моей земли. А вы уехали так надолго.

— Но теперь я здесь. Мы оба вернулись и уже не собираемся никуда уезжать, — сказала она с легким недовольством.

Он не ответил, и в комнате стало так тихо, что треск углей в жаровне вдруг показался громким.

— Я скучал, — произнес Элимер спустя минуту. — На самом деле я просто скучал. С каждым днем все сильнее. И когда гонец вернулся с твоим отказом… — он снова замолчал, а потом негромко, будто стесняясь, выдавил: — Мне было больно.

— Мне тоже, — прошептала Шейра и прижала ладонь к его щеке. Элимер поцеловал ее пальцы, зажмурился. — Я хотела приехать, правда. И уж точно не думала… делать тебе больно. Я просто очень хотела его защитить.

— Я понимаю. Все, что ты делаешь — ты делаешь ради него, — Элимер кивнул на Ирэйху, улыбнулся уголками губ и повторил: — Понимаю.

Он сжал ее пальцы в своих ладонях, долго смотрел на нее, потом коснулся губ в коротком поцелуе.

— Просто… больше не заставляй меня ждать, — выдохнул он. — Не так долго. Обещай мне.

И она пообещала. А потом кормилица унесла ребенка, и они остались вдвоем, и все слова показались излишними, потому что теперь говорили прикосновения, объятия и поцелуи. И все-таки Шейра чувствовала, что тень развеялась не окончательно и, возможно, еще даст о себе знать.

* * *

Окно было открыто настежь, и во внешнюю комнату его покоев лился солнечный свет и залетали назойливые мухи. Элимер сидел за столом, отмахивался от них и просматривал доклады и донесения: в Антурине продолжалась отстройка домов. Палач, казнивший мятежников, куда-то исчез — подозревали, что это месть кого-то из невыявленных сообщников бунтарей. Снова произошла стычка между поселенцами и одним из дикарских племен — хвала богам, не с айсадами.

В дверь постучали, и Элимер разрешил войти. Оказалось, это Калнеу. Предводитель серых с порога поклонился и широким быстрым шагом подошел на дозволенное ему расстояние — довольно близкое.

— Прости, что отвлекаю, мой кхан, но известие может быть важным. Один из наших людей в Эхаскии прибыл в столицу. Я велел ему ждать за дверью.

— Впусти.

Разведчик вошел. Невысокий, плотный, с хищным прищуром карих глаз.

— Говори, — бросил Элимер.

— Мой повелитель, несколько дней назад в столицу Эхаскии приезжал царь Иллирина.

— Аданэй? — уточнил Элимер, хотя знал, что других царей у Иллирина нет. К сожалению.

— Он. Пробыл там сутки. Разговаривал с Иэхтрихом наедине, за закрытыми дверями. Больше никого к разговору не допустили. Даже его ближайший советник — тот, одноглазый, Хиэртис, — узнал только, что речь шла о «личной обиде».

— Иэхтрих вообще ни с кем не поделился?

— Нет, мой кхан. Ни с кем. А сразу после этого, ночью, отправил из столицы трех гонцов, но к кому именно — неизвестно. И неизвестно, связано ли это как-то… с царем Иллирина — или это только кажется.

Элимер молчал. Пальцы медленно сжимались в кулак. «Личная обида». Он догадывался, о какой обиде могла идти речь. Только вот не знал, что именно сказал регису Аданэй. И не мог знать, поверил ли ему Иэхтрих. Но чутье, проклятое чутье подсказывало — быть беде.

— Выясните, куда отправились те гонцы, — отрывисто приказал Элимер. — И с чем.

— Разумеется, мой кхан. Те, кто там остался, — серый кивнул себе за спину, — уже выясняют.

— Хорошо.

— Будут еще приказы? — уточнил Калнеу.

— Нет. Вы свободны.

Когда оба вышли, Элимер откинулся на спинку кресла, прижал пальцы к вискам. Голова снова гудела. «Он опять действует. Встает на пути. Отнимает у меня союзников…»

Элимер почувствовал, как внутри него зашевелился, просыпаясь, загнанный хищный зверь.

* * *

В Отерхейн пришла поздняя осень. Земля по утрам все чаще покрывалась изморозью, а ветра становились злее. Они стонали, кричали, ревели, не замолкая ни днем, ни ночью, буйствовали в степи и городах, взметали пыль, гнули травы и стучались в окна домов.

Элимер в последние недели каждое утро отправлялся на военные смотры и возвращался лишь к вечеру. Теперь Шейра реже видела его в течение дня, но к ночи он всегда заходил и к ней, и к Ирэйху-Ше, которого по-прежнему звал Таерисом. Шейра не возражала.

Утро выдалось на редкость тихим. Ильха, покормив кханади, ушла на кухню — она предпочитала проводить время подальше от господ. Там же кормила и своего ребенка. Зато Айя, наоборот, любила крутиться среди местных вельмож и рядом с кханне и наследником. Вот и сейчас не спешила уходить — сидела вместе с Шейрой у колыбели. Как всегда, долго молчать Айя не могла: наклонилась над люлькой и присвистнула:

— Ну, глянь на него! А зубки-то! Или еще не зубки? Только намек? Смотри, как языком чешет… ой, что будет, как вылезут!

Шейра улыбнулась, не отрывая взгляда от сына. Он лежал на спине, размахивал руками и пытался дотянуться до подвешенной над колыбелью деревянной лошадки. Та покачивалась от его усилий, а Ирэйху гукал что-то — сосредоточенно и серьезно, будто уговаривал ее спуститься.

— Уже уверенно переворачивается, — сказала Шейра, — и узнает всех, не только меня с Ильхой. Тебя особенно — ты когда приходишь, он сразу руками машет.

— Ну а как же! — фыркнула Айя. — Кто его развлекает? Я! Кто его на руках таскает? Я! А кто, между прочим, первой услышал, как он сказал «бэ»? Тоже я! — Младенец тут же вцепился ей волосы, и она, ойкнув, отпрянула и погрозила пальцем. — Ах ты, разбойник! Смотри, кхану на тебя нажалуюсь.

Шейра усмехнулась, провела рукой по пушистым волосам малыша. Он захлопал глазами, зевнул и тут же потянул в рот кулачок.

Айя вдруг замялась, поводила пальцами по краю колыбели и пробормотала:

— Слушай… кханне… ты только не пугайся. Я тебе скажу — а ты потом сама решай.

Шейра насторожилась.

— Что такое, Айя?

— За тобой, кажется, кто-то шастает. Уже не в первый раз замечаю. Какой-то худой, лицо такое… стертое… никакое. Как будто слуга, будто просто мимо проходит — но нет, не слуга. И не воин. Одно время он вроде бы пропал, я успокоилась. Но потом снова появился. Будто следит.

— Ты уверена?

— Да не уверена я ни в чем! — вспыхнула Айя. — Но это ж страшно, когда кто-то так… как тень… наблюдает.

Шейра помолчала. Потом кивнула и погладила Айю по плечу.

— Спасибо, что сказала. Я сообщу об этом Элимеру, он разберется. Тебе не стоит волноваться.

— Мне, может, и не стоит. А вот ты… — Айя осеклась и буркнула: — Ну, ты у нас и сама знаешь, что к чему.

Айя еще немного покрутилась рядом, потом ушла, оставив за собой вязкое беспокойство. Пытаясь отогнать его, Шейра долго смотрела на сына, но это не успокоило, а наоборот. Если Айе не показалось, то за кем следит этот человек? За ней? Или… за Ирэйху? Выверяет время, когда наследник престола на несколько минут остается один? Может, это соглядатай, которого отправил мерзкий иллиринский царь? И что он замышляет? Мысли путались. В последнее время она слишком часто думала о врагах. Словно переняла это у Элимера — его почти неотступно что-то тревожило, будто в самом воздухе была разлита тревога. Шейра прикрыла глаза, прислушалась к себе — под кожей чуть шевельнулся испуг. Еще не смятение. Но уже не спокойствие.

Вечером того же дня Элимер пришел раньше обычного. Уставший, в запыленной одежде, чуть пахнущей дымом — видимо, опять ел у костра вместе с воинами. Он сбросил плащ на скамью и вместе с Шейрой прошел в смежную комнату — к сыну, позволил мальчику смять рукав его кафтана и потянуть за волосы.

Шейра наблюдала за ними с улыбкой.

— Он становится все сильнее, — наконец сказал Элимер. — Скоро я посажу его на коня.

— Скоро? — засмеялась Шейра.

— Когда ему исполнится год. Всех мальчишек сажают в седло в этом возрасте, обычай такой. Поэтому все мужи Отерхейна отменные всадники.

— Так говорят, — согласилась Шейра. — Но все-таки в год дети еще совсем маленькие! Надо осторожнее... Особенно потому… — Она запнулась, затем все же договорила: — Особенно потому, что он кханади. Вдруг кто-то напугает лошадь и… — Она громко вздохнула и выпалила: — Айя заметила кое-что. Будто бы за мной следят. Но я боюсь, что не за мной, а за ним. — Шейра кивнула на Ирэйху. — Она говорит: человек странный, не воин, не слуга, лицо… никакое. То появляется, то исчезает. Как тень.

Элимер не сразу ответил. По-прежнему глядел на сына, как будто не слышал ее или делал вид, что не слышит. Только когда Шейра чуть пристальнее на него посмотрела, он сказал с усталой снисходительностью:

— Айе, наверное, показалось. Она же любит придумывать. У нее всегда кто-то прячется за углом, а в каждой тени соглядатай.

— Вообще-то раньше я не замечала за Айей мнительности, — буркнула Шейра. — И сама тоже не стала бы волноваться из-за пустяков.

— Я знаю, — ласково проронил он. — Вот и сейчас тебе не стоит волноваться понапрасну. Здесь безопасно. Сын под охраной, ты тоже. Была бы хоть малейшая угроза, я бы знал.

Он произнес это так спокойно! Слишком спокойно. Словно знал куда больше, но отчего-то притворялся незнающим.

Шейра посмотрела на него, опустила глаза, а потом сказала, что уже поздно. Надо позвать Ильху, чтобы покормила Таериса и уложила его спать. Он кивнул и поцеловал ее долгим, нежным поцелуем. И она ответила тем же. Будто все в порядке. Будто поверила. Хотя внутри уже догадывалась: Элимер знает, кто тот человек, вот почему он так спокоен. И скорее всего, это он и приказал следить за ней. Вряд ли из недоверия — скорее из страха. Но почему тайком от нее?

Когда Элимер ушел, она еще долго прокручивала в голове его слова и эту нарочитую мягкость в голосе, которой он прикрывал свои недомолвки. И это ощущалось, как тонкая заноза под кожей.

* * *

Несмотря на злые ветра, в степи почти каждый день проводились воинские учения, а Элимер, наблюдая за ними, чувствовал себя спокойнее, чем в каменных стенах замка. Воинские забавы и поля сражений всегда казались ему привлекательнее политических игр и тронных залов. Иногда он даже думал, что если бы не ссылка в Долину камней, не издевки Аданэя и презрение отца, он предпочел бы стать военачальником, а не правителем. Признал бы власть за братом и помогал во всем. Но боги распорядились иначе.

Живой коридор, образованный конницей, двигался быстро. Одни всадники, отскакав положенное расстояние и выполнив сложные трюки, становились в его конец, а по проходу уже мчались следующие.

Его так и подмывало присоединиться к наездникам. Кречета тоже: жеребец прядал ушами, рыл копытами землю и с шумом раздувал ноздри. Элимер не стал противиться их общему желанию, тем более что было нелишне показать людям, что предводитель не растерял воинских умений.

Выехав в начало строя, он пустил жеребца в галоп, через несколько мгновений соскочил на землю и, пробежав рядом с Кречетом десяток шагов, снова на него взлетел. Удерживая ноги в стременах, свесился на сторону головой вниз. Потом сполз под конское брюхо и снова вернулся в прежнее положение. Теперь нужно было встать на лошадь, удержать равновесие и вытащить копье, заранее воткнутое в землю одним из десятников. Сделав это, Элимер опустился в седло, подхватил наконечником кованое железное кольцо, лежащее справа, и заставил Кречета встать на дыбы. До конца пути пронесся широким галопом, затем перевел коня на шаг, отдал копье ближайшему воину и остановился, чувствуя себя почти счастливым.

Боги не дали людям крылья, но неистовая скачка была сравнима с полетом.

Скоро, совсем скоро, он начнет учить верховой езде своего сына. Сам начнет. А Шейра, тоже хорошая наездница, ему поможет.

Он спешился, бросил поводья подбежавшему прислужнику, и тут — внезапно, как удар в висок — в голове снова толкнулось воспоминание о проклятом письме. Он сжал пальцы, снова разжал их, пошевелил, и они зазвучали ритмом на бедре, отмеряя слова, врезавшиеся в память.

«Правда победила ложь…»

Послание Иэхтриха Элимер запомнил наизусть с первого прочтения. Каждый раз, когда вспоминал его, внутри ворочался гнев, дурное предчувствие и горькое чувство необратимости.

Тон письма был холоден, выверен, почти сух. Регис, обычно льстец, склонный к громоздким комплиментам, теперь говорил как палач, который не только обнажил меч, но и указал на чью-то шею.

«Оскорбление, нанесенное Эхаскии, должно быть смыто кровью убийцы…»

«Выдай ее. Или казни сам.. И тогда мы снова будем друзьями и союзниками».

— Друзьями, — прошептал тогда Элимер, сжимая пергамент так, словно хотел раздавить. — После казни моей жены, матери моего сына?

Даже думать о таком было отвратительно. Но он понимал Иэхтриха. Смерть дочери — это не просто политическая рана. Это личное. Глубокое. Регис не простит.

А Аданэй… Аданэй умел говорить. Многие с легкостью верили даже в его ложь, а тут брату и врать не пришлось. Он и сам бы ему поверил на месте Иэхтриха…

Элимер ответил, как мог: уклончиво, мягко, ничего не обещая, но и не отталкивая.

«Если у доблестного Иэхтриха есть сомнения, он может приехать в Отерхейн…»

Ответ был бесполезен. Он это знал. Как знал и то, что союз мертв. Эхаския больше не сторонник, а ее правитель, потерявший любимую дочь, хорошо если не враг. Хотя скорее всего, уже враг… И неизвестно, что он предпримет, столкнувшись с отказом.

Потому-то Элимер и велел приставить к Шейре одного из серых. Чтобы следил. Не за ней, а… на всякий случай. Если вдруг Иэхтрих захочет быстрой и прямой мести. Или если она опять решит уехать к айсадам и подставит себя под удар недоброжелателей…

Жаль только, что приставленный к ней человек оказался не таким уж неприметным, и эта пронырливая Айя его углядела.

Элимер не раз повторял себе: он просто принял меры предосторожности. Он обязан предварять шаги врагов — особенно теперь, когда с границ Эхаскии повеяло недобрым ветром. Он не следил за женой — он защищал ее. Наблюдал, а не проверял.

Так он говорил себе, но все-таки чувствовал в собственных рассуждениях некоторую шероховатость, поверхностность. Что-то скрывалось глубже. Что-то, до отвращения похожее на недоверие. Не к регису Эхаскии. К ней.

«Наверное, я просто устал, — подумал Элимер. — Надо бы хоть на день выбраться с Шейрой в лес, к Еху. Без свиты, без дел. Просто вдвоем. Отдохнуть…»

* * *

Элимер не забыл о своем желании, а Шейра с радостью на него откликнулась. Так что спустя два дня, под вечер, они добрались до лесной опушки — верхом, в сопровождении Видальда и нескольких телохранителей. Дальше двинулись пешком, вдвоем, оставив охрану ждать на границе чащи. Явились ближе к полуночи и, поприветствовав Еху, сразу скрылись в доме.

Элимер разжег в очаге огонь, и как только небольшое помещение согрелось, сбросил верхнюю одежду. Шейра расстегнула фибулу, и плащ соскользнул с плеч, тяжелыми складками упав у ног. Айсадка не стала его убирать, а наоборот — расстелила поверх медвежьей шкуры, чуть сырой от времени и осенней прохлады. Опустившись на это ложе, Элимер потянул Шейру за собой.

Снаружи стонал ветер. Ветки деревьев раскачивались, скреблись по ставням и царапали крышу. Но внутри трещало пламя, рыжие отблески рисовали на дощатом полу узоры и, выплясывая на стенах, телах и лицах, обволакивали нежным теплом.

Голова айсадки покоилась на плече Элимера, а пальцы скользили по его обнаженной груди. Приподнявшись, Шейра посмотрела на него задумчивым взглядом.

— Что такое? — спросил Элимер.

— Да так, ничего… Просто подумала: таким я тебя и полюбила.

— Каким?

— Таким… Опасным, как хищник, и ласковым, как дитя.

— Дитя? Нет уж, я не готов к такому прозвищу! — делано возмутился он и рассмеялся, но сразу же посерьезнел. — Я полюбил тебя потому… просто потому, что полюбил. И теперь ты моя сбывшаяся мечта…

Они провели в доме всю ночь, а наутро, когда вышли на тронутую изморозью поляну, старик Еху уже вовсю хлопотал у костра — в котелке тушились два фазана. Рядом виляя хвостом, крутился Бурый.

— Хорошего вам утра, повелители, и чтоб боги благоволили! — радостно воскликнул старик. — Я с зарей до силков сбегал, и вот, глядите-ка, кого нашел! — он кивнул на котелок. — Жирненькие, мягкие. Еще немного — и готовы будут. А вы присаживайтесь! Вот сюда, на овчинку. Самую кучерявую подобрал, теплую.

— Спасибо, Еху, — улыбнулся Элимер. — Вижу, все предугадал.

— А то как же! Я хоть и старый, а сметливый. Голова еще варит.

Элимер опустился на шкуру, увлекая Шейру за собой, обнял, а она привалилась к его плечу. Еху глядел на них с умилением.

— Ох и красивые вы, — пробормотал он. — Век бы смотрел… да только век-то мой, считай, на исходе. Вот-вот Ухела поцелует.

— Брось, — поморщился Элимер. — Я хочу, чтобы ты и моих внуков увидел. Это приказ. Запомни.

— Ну, если приказ… ох, дай-то боги, — кивнул старик, но по глазам было видно, что польщен.

— А кто такая Ухела? — спросила Шейра.

— Владычица-Смерть, — отозвался Еху. — Приходит к старикам, когда срок близится. Чаще — в виде красавицы, что и не устоишь. А как поцелует — самый древний дед себя юнцом чувствует. Вот и идет за ней на ту сторону, за реку. Знают все: спереди она краше некуда, а сзади — скелет, с ребер гнилая плоть свисает. Да все равно никто не сопротивляется. Сила такая у нее.

— А к женщинам?

— К старухам? По-разному. То в облике любимого, то молодым красавцем… — Еху прищурился. — Кем угодно обернется.

— А если младенцы умирают? Или дети?

— За ними не сама Ухела, а ее сыны ходят. На вид — мальчишки, только на левой ладони у каждого — черный глаз. На кого посмотрят — тому не жить.

— Пусть только попробует подойти к Ирэйху! — вскинулась Шейра. — Я ему этот глаз выколю! Ведь можно так, да?

Элимер усмехнулся — он этих сказок еще в детстве наслушался, Шейра же впитывала их, и все ей было в новинку.

— Расскажи, как женщине удалось мальчика-смерть обмануть, — попросил Элимер Еху.

— А почему бы и нет. Хорошая история. Она случилась, когда те земли, что за горами Гхарта лежат, еще не покрылись льдом и наши предки жили там. Давно то было… Так давно, что и прадеды прадедов еще не родились. Но предание сохранилось…

— Давным-давно это было, — начал Еху, поудобнее устраиваясь у костра, — когда еще травы были гуще, горы выше, а скакуны быстрее. Жила одна вдова — совсем одна, только сын-младенец у нее и был. Больной, хилый — сердце матери уже знало: смерть рядом бродит.

И вот однажды ночью она выглянула в окно — и увидела его. Мальчика. На первый взгляд — обычный сиротка: одежонка драная, щеки чумазые, волосы кудрявые, как у ягненка. Но руку он поднял — и увидела вдова на его ладони глаз. Настоящий, живой. А веко у глаза дрожит — будто вот-вот откроется. Поняла тогда женщина, кто перед ней стоит. Мальчик-смерть. Если пустить его в дом — сын погибнет. А если прогнать — все равно погибнет. Испугалась вдова, но не закричала: решила перехитрить.

Открыла дверь, пригласила ласково:

— Бедняжка ты... Застыл совсем. Иди, обогрейся. Поешь чего.

Мальчику-смерти такое обращение внове было. Обычно его гонят, ругают лихом, кости и горькие травы бросают — лишь бы отпугнуть. А тут — гостьем назвали. Вошел.

Она усадила его у очага, похлебку налила, питье поставила. А потом говорит:

— Ты такой маленький… А у меня молоко осталось. Хочешь — попей с груди, как родной.

Мальчик не отказался. Видно, тепло ему стало, словно забыл, зачем пришел. Только как присосался — вдова, не мешкая, достала ножичек и полоснула по его запястью. Кровь капнула — а вдова тут же побежала к колыбели и тем же лезвием рассекла запястье сына. Кровь на кровь, капля на каплю.

Опомнился мальчик-смерть, выпрямился, и вдруг лицо его будто смазалось — кожа стала прозрачной, и сквозь нее глянул череп, зубастый, мерзкий. Вскочил мальчик, взревел — и даже стены задрожали.

— Что ж ты натворила, женщина? — прорычал он. — Теперь твой сын стал мне побратимом. Как мне забрать его? Убить самого себя?

Но вдова не дрогнула.

— Вот и хорошо, что не заберешь, — сказала. — Теперь он твой брат. Стань ему охраной, а не бедой.

Мальчик молчал. Потом оскалился и прошипел:

— Глупая… Кровь моя — не просто кровь, а сила. Сила, что в паре с жизнью пляшет. Теперь твой род никогда не прервется, да только придется за это платить. Из всех детей, что родятся у твоего сына и у потомков его, выживать будет один. Только один. Остальные — как искры в золе: вспыхнут и исчезнут. Сила смерти не терпит равных.

— Пусть так, — вздохнула женщина. — Пусть хоть один, зато живой.

Мальчик дернул головой, а в голосе его — холод могильников и пустота подземелий:

— Годы улетят, как вздох, тысячелетия — как сон. А что будет потом, ведомо лишь непознаваемым, что сами себя создали. И вдруг судьба сыграет злую шутку… — Он впился в нее вещим взглядом и прошелестел, как ветер в сухой траве: — Что станет с миром, если одна тень решит поглотить другую?

— Что?

— Смерть убьет смерть. И в ткани мира прорвется дыра. И расползется. И станет пусто. Ни сынов твоих не останется, ни земель, ни имен, ни шагов, ни света. И даже времени больше не будет.

Он поднял руку, и глаз на ладони открылся.

— Ты обманула меня. Но лишь отсрочила встречу. Я пришел за сыном, а заберу тебя.

Женщина не успела даже вскрикнуть. Только пламя в очаге трепыхнулось, как испуганная птица.

— Вот такая вот история, — закончил Еху и потянулся к котелку. — Старая, как кости пращуров, но все еще нужная. Особенно когда кто-то слишком крепко верит, что может обмануть саму смерть…

Некоторое время все молчали. Пламя костра потрескивало; в тишине, наступившей после рассказа, будто разлилось что-то древнее и холодное. Но вскоре старик подбросил в костер еловую ветку — она весело вспыхнула, и тени отступили. Элимер усмехнулся, Шейра провела пальцем по его ладони, и мир снова стал прост и ясен: огонь, тепло, запах варева и смолистых веток. И хотя в голове еще кружились образы мальчика с глазом на ладони и пустоты, поглощающей все, — день оказался светлее и быстро вытеснил привкус мрачного сказания.

На протяжении всего дня Элимер и Шейра то проверяли ловушки вместе с Еху, то охотились на лесную дичь, да никого не поймали — слишком уж громко смеялись и переговаривались, распугали все зверье. На закате, после простого, но вкусного ужина, скрылись в домике.

Ощущение спокойного счастья, не покидавшее Элимера весь день, не оставило и к вечеру. Он чувствовал его и когда опускался на ложе, и когда пушистые волосы айсадки защекотали лицо, и когда он целовал ее губы и ласкал тело, сам согреваясь ее теплом. А потом она уснула, по-детски сложив ладошки под щеку. Какое-то время Элимер лежал рядом, с улыбкой смотрел на нее, слабо освещенную огнем очага, но сон не приходил, и тогда он поднялся, подошел к окну и открыл ставни. Высунувшись в окно, втянул ноздрями свежий воздух — ночь сегодня выдалась безветренная, приятная — вслушался в ночную тишину. Лес за стенами дышал неспешно, глубоко. Дышал запахами дыма, сырой земли, сосновых игл…

И все-таки ночная прохлада потихоньку начала пробираться в дом, и Элимер закрыл ставни, повернулся к ложу. Шейра спала. Свет от очага ложился на ее лицо полосами: оранжевое, золотое, темное. И на одно дрожащее мгновение ему показалось, что это не она, что в ее лице что-то изменилось…

Нет. Не изменилось — подменилось. Светлые волосы, чуть растрепанные, как у Шейры. Ладони, прижатые к щеке. Контур скулы, тень на щеке, изгиб губ… и вдруг в этом лице проступил кто-то иной. Не было зловещего морока — лишь тонкий, как дыхание, сдвиг в восприятии. Будто там, на медвежьей шкуре, накрытый плащом, лежал кто-то чужой... И знакомый. Элимер дернулся от резкого, пронзительного узнавания.

Аданэй.

Он быстро зажмурился, потом открыл глаза — все стало как прежде. Лицо Шейры, мирное, юное, подрагивающие ресницы.

Он провел ладонью по лицу. Все объяснимо. Просто волосы у нее светлые. Просто свет от очага и неверные тени проползли по стенам, сплели узоры, маской легли на лицо. Просто глаза устали, вот и привиделось.

Элимер выдохнул, вернулся на ложе и обнял жену, стараясь не разбудить. Но пока треск углей в догорающем очаге ласкал уши, где-то в сердце медленно прорастал гиблый росток. Незаметно. Почти нежно. Что-то нарушилось.

* * *

Прошло уже больше десяти месяцев с того дня, как шаманка Мэйя-Шу вложила в ладонь Ирэйху защитный амулет из оленьей кости. С тех пор мальчик заметно вырос — уже не тот младенец, которого Шейра прижимала к груди, уезжая из леса. Теперь он цепко держался за край колыбели, пытался делать первые шаги, когда его опускали на пол, а завидев кого-то знакомого, расплывался во все понимающей улыбке.

Утром, когда открыли ставни и солнце ворвалось в окно, Ирэйху уже вовсю резвился. Шейра застала сына в самый разгар забав. Он сидел в колыбели и, раскачиваясь, с воодушевлением колотил по деревянной фигурке коня, одновременно бурча себе под нос что-то невнятное, но очень важное.

Элимер, как и обычно, зашел их проведать. В простой рубахе, с распущенными волосами и довольным лицом, он стоял посреди комнаты и смотрел, как сын тянется к пучку сухих трав, висящих на стене.

— Видела? — сказал он. — Ухватил взглядом, потянулся… целеустремленный. Сильный будет.

Ильха, проходя мимо, привычно подхватила мальчика, прижала к боку и, словно извиняясь, пробормотала:

— Пора его покормить. А потом можно и в сад.

— Только заверни потеплее, — сказала Шейра. — Ветер сегодня сильный.

Она проводила взглядом кормилицу с ребенком, потом повернулась к Элимеру.

— Упрямый, скорее, — ответила она на его замечание. — Если чего-то хочет, не остановишь.

— Ну и отлично. Таким и должен быть наследник. — Элимер задержал на ней взгляд и невзначай добавил: — Пора готовить седло. Его первое.

— Что? Ему только год исполнится.

— Уже год. Я ведь говорил — всех мальчиков сажают в седло этом возрасте. А он — кханади.

— Да, ты говорил… но тогда казалось, что до этого еще так долго… — она споткнулась, затем выпалила: — Элимер, он даже ходит еще нетвердо! Обычай или нет, но это опасно. Даже у айсадов, хоть мы и хорошие наездники, в таком возрасте детей в седло не сажают.

Он тихо усмехнулся:

— У вас в лесу коней-то держат, только чтобы иной раз повоевать с поселенцами. А мы живем верхом, это не просто умение. Он будет кханом, должен привыкать с детства.

— А если упадет?

— Я сам его посажу. Сам буду рядом. Клянусь, все будет хорошо. Ты тоже можешь там быть, если так уж беспокоишься.

Он говорил спокойно, даже ласково, но в тоне сквозили нотки упрека — будто она вмешивается не туда, куда следует. Шейра ничего ему на это не сказала, только нахмурилась. Элимер подошел ближе, обнял ее, коснулся губами лба.

— Поверь мне. Все будет хорошо. Он справится. Он — кханади.

Выдохнув, Шейра положила голову ему на грудь, прислушиваясь к сердцебиению. Оно было ровным, уверенным. А вот в ней, напротив, тревога только нарастала…

День выдался мягким и ясным. Конная площадка на замковом подворье была расчищена, в стороне стояли военачальник Ирионг, тысячники и несколько сотников — те, кого позвали на обряд первого седла. Элимер был возле коня, а в паре шагов от него — взволнованная Шейра.

Жеребца для мальчика выбрали хорошо выезженного, смирного, но Шейра не отрывала глаз от его крупа и ног, ей все казалось, что он вот-вот взбрыкнет.

Элимер аккуратно посадил сына в седло, придерживая за плечи. Мальчик засопел, забавно сдвинул брови и схватился за луку седла.

— Вот так, умница, — сказал Элимер и просунул ему под руки вожжи. — А теперь держи поводья. Видишь, как ты высоко?

Он ослабил хватку, отвел руки — лишь чуть, чтобы ребенок попробовал баланс. И в этот самый миг мальчик вдруг качнулся, завалился вбок.

— Ирэйху! — выкрикнула Шейра.

Она рванулась к коню одновременно с Элимером. Их руки потянулись к сыну, но кхан успел первым: поймал, схватил его под мышки, прижал к себе. Мальчик заревел, а Шейра глядела на них, и дыхание сбилось. Сердце так громко ударило в груди, что она на долю минуты потеряла опору под ногами и оцепенела.

— Ты обещал, — наконец прошептала она. — Ты обещал, что все будет хорошо.

— И все хорошо, — ответил Элимер почти невозмутимо. — Он не упал.

— Он почти упал… Ты же в последний момент… — она запнулась, похолодела, представив, что могло бы случиться.

— Главное, поймал. Все в порядке.

— Не иначе его спасли духи-хранители, — пробормотала Шейра, забирая сына из рук Элимера: обряд был закончен. — Хорошо, что Мэйя-Шу успела сделать для него амулет.

Она хотела звучать уверенно, но голос подрагивал. Элимер ответил резко, почти раздраженно.

— Его не духи подхватили и не дали упасть, Шейра, и не амулет. Это был я.

Она только смерила его возмущенным взглядом, но ничего не сказала, не желая развивать спор. Лишь после короткой паузы тихонько добавила:

— Надо будет снова к ним съездить … Пусть Мэйя-Шу проверит, не ослабла ли защита.

Шейра проснулась раньше обычного — так рано, что за окнами еще не рассвело по-настоящему. Небо было темно-серым, тьма только начинала таять. В приоткрытое окно тянуло запахами свежей травы и сена, к которым примешивался слабый аромат расцветающих в саду степных цветов. Доносился птичий щебет и первые звуки с просыпающегося подворья: ржали лошади, кто-то чистил конюшни, скрипели, открываясь, ворота.

Она приподнялась, опустила босые ступни на прикрытый плетеным ковром пол и на цыпочках прошла в смежную комнату. Ирэйху мирно посапывал в колыбели, рядом на низком ложе спала кормилица. Опасаясь их разбудить, Шейра так же тихо вернулась к себе. Но сна больше не было. Одевшись, она захватила с собой еще и легкую накидку и шагнула к двери: раз уж все равно встала, можно выйти и встретить рассвет среди каменного сада, посмотреть, как первые лучи обнимут высокие камни, размыв их темные края золотом.

Она взялась за дверную ручку, толкнула — дверь не поддалась. Шейра попробовала снова, уже сильнее, но опять тщетно. Беззвучный отказ. Она отпрянула, затем всмотрелась в щель между краем двери и косяком. Засов был задвинут. Снаружи.

Несколько мгновений Шейра стояла, ничего не делая. Затем все так же тихо прокралась в комнату Ирэйху и толкнула дверь там — ту дверь, которой обычно пользовалась кормилица и другие слуги, приставленные к сыну. Тоже заперто. Она вернулась и какое-то время просто слушала утро — те же звуки, то же пение птиц. Все по-прежнему, кроме одного: она не могла выйти из собственных покоев.

Шейра отступила, перевела взгляд на окно, оглядела комнату, вдруг ставшую немного… теснее. Словно стены подступили ближе. В памяти шевельнулось знакомое чувство — однажды она уже переживала его, в этом же замке, два с лишним года назад.

Сердце билось негромко, но часто. Она затаилась. Ждала. И вот, когда солнце наконец показалось из-за горизонта, всплыло над крепостными стенами, тогда снаружи послышался звук. Щелчок. Тихий скрип. Засов отодвинулся.

Шейра развернулась, бросилась к двери, рывком распахнула.

Перед ней стоял Сарвин, молодой стражник. Он не успел даже отступить.

— Почему дверь была заперта? — требовательно спросила Шейра.

Воин замер, потом отвел взгляд.

— Таков был приказ, кханне, — выговорил он. — Только на ночь. Лишь на всякий случай…

Он замолчал. Шейра посмотрела на него и тоже больше ничего не сказала. Просто прикрыла дверь — медленно и плавно. А в животе у нее все сжалось от пугающего понимания, на которое быстро наслаивалось дурное предчувствие.

Шейра почти не сомневалась, что он будет у себя. Военный совет закончился около полудня, и если Элимер не ушел на смотры или еще куда, то скорее всего, уже вернулся в покои. Так и оказалось: охранник у двери молча поклонился и впустил ее, не задавая вопросов.

Она вошла, стараясь оставаться спокойной, и все же сердце билось быстро.

Элимер стоял у стола, просматривал какие-то донесения. Услышав от стражника, что пришла кханне, он обернулся, замер на мгновение, затем расплылся в улыбке.

— Айсадка моя, до чего же я рад тебя видеть. Иди же ко мне. — Элимер распахнул объятия, приглашая ее, но Шейра не тронулась с места. Тогда он нахмурился и медленно опустил руки. — У тебя испуганный вид… Растерянный. Что-то случилось?

— Я хотела поговорить.

Он кивнул и жестом пригласил сесть, сам остался стоять, только проследил взглядом, как она идет к креслу и как садится в него. Чуть нетерпеливо повел плечами. Это движение — мелкое и вряд ли осознанное — от нее не ускользнуло.

— Я сегодня проснулась до рассвета, — начала Шейра. — Хотела выйти в сад. Но дверь была заперта.

Элимер промолчал, только слегка приподнял брови, но выражение лица осталось нечитаемым — не то недоумение, не то ожидание.

— И дверь в комнату Ирэйху — тоже, — продолжила она. — Я ждала. Потом услышала, как отодвигают засов и вышла. Спросила стражника, а он сказал, что было… распоряжение.

— Да, — ответил Элимер после паузы. — Я отдал такой приказ. Только на ночь. На всякий случай.

— Вот он мне так и ответил! — не выдержав, Шейра вскочила с кресла и шагнула к мужу, заглянула ему в глаза. — Почему тайком, почему не сказал мне? И на какой такой случай?

— Не хотел тебя пугать, вот и не сказал. Это всего лишь предосторожность.

— От кого ты меня охраняешь? От воров? Убийц? Или… от меня самой?

— Перестань, — раздраженно бросил он. — Я просто хотел тебя защитить.

— От чего?

Он отступил на шаг, прошелся, сцепив руки за спиной, потом обернулся.

— От людей Аданэя… Или Иэхтриха. От твоей порывистости, в конце концов! Вдруг бы тебя как-то выманили. Ты все-таки до сих пор не искушена во всех этих… играх. И ты снова заговорила о поездке к айсадам, а враги знают о твоей с ними связи. В прошлый раз ты уехала — и больше месяца тебя не было, я понятия не имел, что с тобой.

— И поэтому ты запер меня и даже не сказал? Будто я снова пленница?! — Шейра повысила голос и чуть не задохнулась от негодования, но взяла себя в руки и дальше говорила спокойно — и холодно: — Я никогда бы не уехала и не увезла Ирэйху без твоего ведома. Так почему ты молча решаешь за меня? Я кое-как смирилась с тем… соглядатаем, но это? Это — уже слишком, Элимер.

— Я вовсе не… — он осекся, потом заговорил еще тише: — Только ради твоей безопасности.

— Безопасность, которую ты мне предлагаешь — клетка! — выпалила Шейра, все-таки потеряв терпение. — Не смей! Больше никогда не смей меня запирать!

Он смолчал, но почти что придавил ее к месту тяжелым взглядом. Некоторое время они смотрели друг на друга, и в комнате было тихо, как будто даже в замке все на миг замерло. Потом Элимер выдавил:

— С тех пор, как ты стала кханне и матерью кханади, твоя безопасность, Шейра, уже не может быть только твоим делом и твоим личным выбором. Это дело государственной важности. Государственной — понимаешь? — Он говорил сдержанно, но с тем напором, за которым угадывалась привычка отдавать приказы. — Я — кхан. И я обязан принимать решения, даже если они кому-то не нравятся. Даже если тебе. — Он помолчал и добавил уже тише и мягче: — Но в следующий раз я обязательно предупрежу. Обещаю.

Шейра опустила взгляд. В ней бушевало столько чувств, что она едва могла их все осознать: гнев, страх, боль, неверие — и одновременно страшная усталость. Она слабо кивнула.

— Хорошо. Тогда хотя бы предупреждай.

Она направилась к двери, не дожидаясь, пока он скажет еще что-то. Спину жгло ощущение, будто за ней смотрят — и не просто смотрят, а целятся, как в мишень. Только оказавшись в коридоре, она по-настоящему осознала: ей стало легче дышать на расстоянии. Элимер сказал, что хочет защитить ее — а она впервые почувствовала себя беззащитной.

Эта мысль пришла просто, без надрыва — как данность. Шейра больше не чувствовала себя в безопасности, потому что безопасность — это не только отсутствие явной угрозы. Это еще и уверенность, что можешь уйти, если захочешь. Что замок, где все подчиняются кхану, — не темница, а она в нем — не пленница. Когда-то это казалось ей очевидным. Сейчас уже нет. И запертая дверь пугала сильнее, чем опасности снаружи.

Элимер слышал, как за ней закрылась дверь. Немного постоял, глядя в пустоту, затем вернулся к донесению из провинции Райхан, но читать уже не смог, мысли разбегались. Сдавшись, он отложил свиток на потом и рухнул в кресло. Голова снова разболелась, и он прижал к вискам пальцы. Прохладные. Хорошо…

Голос Шейры все еще звучал в ушах — и его ответы ей: сухие, отстраненные, как будто он снова был айсадке не мужем, а великим кханом. Хотя он и есть великий кхан… И он не мог иначе. Не имел права. Он не только супруг и возлюбленный, он в первую очередь правитель.

Да, он мог бы сказать заранее, мог бы объяснить. Мог бы… Но объяснять — значит вступать в спор. А она точно стала бы спорить и, скорее всего, переспорила бы и уговорила, как бывало уже не раз до этого. Но сейчас он не мог позволить себе снова идти у нее на поводу. Сейчас не время для сомнений и уступок. И вот поэтому он не сказал.

В виски с новой силой толкнулось боль, и Элимер со свистом втянул в себя воздух. Еле поднялся, закрыл ставни и вернулся в кресло. Комната теперь погрузилась в полумрак, и глазам стало немного легче: яркий свет их раздражал. Если бы еще и разум можно было закрыть от раздражающих мыслей… Но нет, мысли не уходили. Крутились и крутились: Шейра, Иллирин, Аданэй, политические игры и союзы, Антурин, война, Эхаския, снова Шейра — и так по кругу.

Хоть Антурин уже почти восстановили, это ничего не значило. Полные склады, отстроенные башни и стены, даже вновь заселенные кварталы — все это останется хрупким и ненадежным, пока Отерхейн не вступит в войну и не победит в ней.

Проклятый Аданэй добился своего, причем дважды: сначала война отодвинулась из-за разрушенной провинции, потом — из-за неясности с Иэхтрихом.

Регис выжидал. С тех пор, как получил тот ответ — мягкий, уклончивый, но отказ, — больше не упоминал ни свою дочь, ни Шейру. Ни упрека, ни угрозы, ни знака примирения. Его письма не содержали ничего, кроме расплывчатых заверений в том, что Эхаския, конечно, ценит в Отерхейне союзника, но поддержка в войне зависит от столь многих обстоятельств, которые нельзя предугадать, — и дальше шел длинный перечень этих обстоятельств. Иэхтрих всеми силами увиливал от прямого ответа, и эта неопределенность была хуже любых обвинений.

Элимер уже понял, что союзника у него больше нет. Но стал ли Иэхтрих врагом? Или просто ждал, что кто-то ударит первым, и тогда он присоединится к победителю?

Настоящий же враг — Аданэй — тем временем не дремал и отсрочку в войне, выбитую подлостью, использовал по полной. Разведка доносила, что в Иллирине скупают и куют новое оружие, что золото из царской казны оседает в карманах наемников. Что через порты заходят корабли с людьми — «ремесленники», «торговцы», «странники», но все они — мужчины крепкого телосложения и с воинской выправкой. Хуже того — мелькали слухи о союзах то с Зуром, то с Сиаданом. То были не оформленные союзы, не заверенные пером и печатью, зато скрепленные где нуждой, где выгодой.

И в этих условиях Шейра собралась снова отправиться в лес! К айсадам! Где не действуют его, кхана, приказы, где нет ни стен, ни дозора, где ее будут охранять две дюжины воинов. Что они против войска? А это только на первый взгляд кажется, что войску там неоткуда взяться. Аданэй однажды уже воспользовался какой-то страшной магией, кто-то ему помог. Элимер же так и не смог дозваться Таркхина, хотя уже много раз переступал ради этого через свою гордость. Он не мог поверить до конца, что бывший наставник и советник, хоть они и расстались недобро, просто отрекся от него. Это было непохоже на Таркхина. Может быть, что-то случилось… Что-то плохое. Может, и в этом замешан Аданэй? Тогда кто знает, на что еще он способен?

А вдруг кто-то из охранного отряда окажется подкуплен? А если устроят засаду в пути? Если все спланировано?

Он мог бы сказать ей это. Мог бы сесть рядом, взять за руку и объяснить, почему именно так, почему приходится так. Но тогда она посмотрела бы на него этим своим печальным и светлым взглядом, и он бы снова не выдержал и сдался. Нет, так нельзя. Потому что он сказал ей правду: ее безопасность — больше не ее личное дело. Это — вопрос власти, наследия и выживания всего Отерхейна. Иначе все развалится…

«Кажется, все уже разваливается», — тихо, ядовитой гусеницей вползла вкрадчивая мысль. Элимер тут же прихлопнул ее, не давая свить кокон в своей голове. Закрыл глаза и так и остался сидеть в полумраке. Лоб гудел, тело казалось тяжелым, а все вокруг — зыбким. Прежние опоры слабели, старые соратники молчали, даже любимая женщина смотрела на него и не понимала. И все же он обязан был удержать равновесие.

Элимер провел ладонью по лицу, надавил на виски. Потом медленно выдохнул и сказал себе то, что говорил уже много раз:

— Аданэй падет, и я получу все, что мне нужно. Иллирин, выход к морю и процветание Отерхейна. И любовь. Все это нужно заслужить. Или захватить.