ГП и Ткач-недоучка (гет)

На кухне меня встретила неожиданная тишина. Народ стоял возле накрытого стола, до сих пор нетронутого, и разглядывал что-то, что я от входа увидеть не мог. Пришлось закрыть дверь, шагнуть к людям.

На скрип обернулся Люпин, улыбнулся и громко сказал:

— А вот и Колин!

Обернулись все сразу, и я растерялся, почувствовав себя случайным путником, который после долгого блуждания в тёмных пустых коридорах вдруг оказался на ярко освещённой сцене. Неприятное ощущение, должен сказать, и главная мысль тут: «А ширинку-то я застегнул?!».

Потом на меня налетел рыжий вихрь, прижал к необъятной груди, и начал что-то сбивчиво говорить, перемежая речь всхлипываниями. Дышать посреди здоровенных мягких полушарий было нечем, и я начал выворачиваться, поначалу безуспешно. Но нехватка кислорода — прекрасный стимул к действию, так что мне удалось вырваться из удушливых объятий старшей Уизли. Да что с ней сталось-то?!

— Что случилось?!

— Вот это — Джинни, с мягкой улыбкой смотревшая на мои барахтанья, указала рукой в сторону камина. — Твой подарок маму очень взволновал...

Мой витраж с семьёй Уизли висел в воздухе перед каминным зевом, и яркое пламя не только подсвечивало картину сзади, но и добавляло жизни в изображение. Огненное зарево окрасило всё в тревожные цвета, и казалось, что семья сплотилась воедино перед приближающимися неприятностями. В общем, получилось настолько пророчески, что у меня самого пупырышки озноба по спине пробежали. Что уж тут говорить про мать и жену, у которой муж ранен клыками волшебной твари, а врачи ничего с ним поделать не могут?

— Она как увидела утром, так всё время такая, — сказала Джинни. — У нас ведь Перси ушёл из семьи, отец в больнице, а тут все, как живые... Спасибо тебе!

— За что? Это ты заслужила главную похвалу, без тебя ничего бы не получилось.

— Да, сестрёнка, — кивнул головой один из подкравшихся к нам близнецов. — и мы теперь знаем, что наши фотографии ты хранишь у себя под подушкой.

— Вместе с колдофото Перси, — улыбнулся другой. — Но кажется мне, что теперь нас рядом ты укладывать не будешь...

— Подерёмся!

Джинни улыбнулась, махнула рукой:

— Да ну вас! Сама буду решать, где кого держать.

— Спасибо, Колин, — оба брата неожиданно серьёзно обратились ко мне, — маме очень понравился твой подарок. Теперь ещё отец увидит...

— Хотите отвезти витраж в Мунго?

— Зачем? Отца сюда привезут...

— Договорились в больнице...

— Ещё раз спасибо, — пожал мне руку один близнец.

— Мама немного спокойней стала, — пожал руку другой. — Уизли помнят добро.

Мне осталось только улыбнуться:

— Сестру поблагодарите, без неё ничего бы не получилось.

До самого конца завтрака мой витраж светился внутренней жизнью, подсвеченный огнём камина. На него поглядывали Уизли, но и другие волшебники то и дело возвращались к семейному портрету. А после витража они переводили глаза на меня — задумчиво, удивлённо, оценивающе.

Блин, нафиг такую известность! Я себя Гарри Поттером почувствовал! Не хочу в его шкуру!

Кстати, именно он оказался, пожалуй, единственным магом в здешней компании, который воспринял мою работу спокойно, и за это я был ему чрезвычайно благодарен.

Потом нас отправили до самого обеда наводить порядок в комнатах- подозреваю, чтобы хоть чем-нибудь занять. Телевизора у магов нет, радио убогое, детвору отвлекать от глупостей нечем.

Так уж получилось, что в ходе работ по уборке близнецы непонятным образом переместились во внутренний двор, где начали проверять качество найденных в какой-то заброшенной комнате мётел. Средства волшебного передвижения были старые, но ещё вполне рабочие, и висели на стене, как символ престижа — на рукоятях виднелась резьба, шла инкрустация серебряной проволокой по древку, и даже у каждой метлы красовался держатель для путеводного фонаря, что ещё недавно являлось чётким признаком крутизны. В общем, это были когда-то магические «роллс-ройсы» и «лексусы», а не «опели» с «жигулями».

Близнецы проверили состояние магических леталок заклинаниями из арсенала профессиональных квиддичистов, а потом, когда оказалось, что аппараты ещё вполне рабочие, решили их проверить, так сказать, собственноручно, чтобы уберечь от возможной опасности подрастающую молодёжь.

Довольно быстро к ним присоединилась Джинни, а потом и Гарри с Роном, потому что мётел хватало на всех. И уже через пол-часа в воздухе носилось пять человек — с воплями, смехом, и девчоночьим визгом.

А снизу на эту воздушную вакханалию взирали мы с Гермионой — она традиционно не любила мётлы, а я был с ней за компанию. Мы сидели на балкончике, который выходил в колодец внутреннего дворика, и с которого стартовали в небо наши летуны, глядели на их воздушные выкрутасы, и нервничали. Я бы лично побоялся носиться на метле непонятного возраста в таком тесном месте, однако наших фанатов квиддича это не смущало — тормозили перед самой стеной, делали резкие уходы и срывы, заставляя нас вздрагивать от страха за их жизни.

— Я так больше не могу! — не выдержала в конце концов Гермиона. — Мне хочется на них накричать, и стянуть на землю!

— Но ты этого не делаешь, — улыбнулся я, — потому что они твои друзья.

— Но я видеть это не могу! Мне смотреть на них больно!

Я поднялся из кресла, одного из тех, что мы вытащили из комнаты ещё до полётов на мётлах, взял её за руку.

— Идём-ка отсюда, госпожа моя. Мне становится плохо от их лихачества так же, как и тебе. Поищем место поспокойнее...

Мы помахали летунам, но те, как мне кажется, вообще нас не заметили, увлечённые своими виражами. Кто-то из них уже сотворил снитч, золотым пятнышком мелькающий на фоне серых стен, и народ отчаянно гонялся за ним.

Оставив друзей сходить с ума на свежем воздухе, мы сделали несколько шагов к лестнице, чтобы отправиться наверх к гиппогрифу, но я резко остановился, и тормознул девушку:

— Как ты смотришь на танцы, Гермиона?

Моя радость удивлённо подняла брови:

— Ты о чём?

— Я помню твой удивительный вальс на Балу Чемпионов. Но что ты ещё знаешь о бальных танцах?

Гермиона фыркнула:

— Кое-что умею, мистер Криви. А вот чем вы можете похвастаться?

— Идём.

Ещё на балконе я поймал отзвук далёкой мелодии, прозрачный звук одинокой флейты. Но сегодня это была не грустная песнь одиночества и медленного увядания — сегодня это была музыка надежды. Робкой, слабой, но надежды.

В коридоре звук стал отчётливее, как только двери отсекли радостные возгласы детворы, и сразу появилась возможность определиться с направлением. Поэтому я так решительно взял девушку за руку, и повлёк за собой — я чувствовал, что эта мелодия может играть не только для меня. И это совсем не тоскливый плач, что слышали мы с Сириусом, это было нечто совсем другое. То, что можно разделить с другом...

И я оказался прав: пройдя несколько коридоров и спустившись этажом ниже, Гермиона нахмурилась.

— Подожди, — она освободила руку из моих пальцев. — Мне кажется, я что-то чувствую...

Она постояла, прислушиваясь к поскрипыванию рассохшихся панелей на стенах, шипению газовых рожков, шуршанию невидимых пикси, тряхнула головой:

— Нет, показалось...

— Я теперь? — я взял узкую ладошку, прижал её к своей груди. — Прислушайся ещё раз.

Брови Гермионы поползли вверх:

— Опять звучит... Но как..? Что ты сделал?!

— Не знаю. Я просто слышу, и ты слышишь вместе со мной. Наверное, я работаю, как антенна. Идём, посмотрим, что это?

— А если это что-то опасное? Магическая ловушка?

— Ты сама-то в это веришь?

Мы улыбнулись друг другу, и пошли вперёд, держась за руки. Теперь глаза девушки загорелись исследовательским блеском, и это она тянула меня в темноту пустынного дома. Ещё несколько коридоров, лестницы то вверх, то вниз, переход балюстрадой над тёмным залом, погружённым в непроглядную тьму, из которой тянуло холодом и вонью истлевшего тряпья, опять ступеньки вверх, коридор со светильниками в виде цветочных бутонов, а не традиционных Блэковских змей...

А потом ковровая дорожка упёрлась в большие двустворчатые двери, которые распахнулись перед нами в безмолвном приглашении, и мы вошли в бальный зал. Сквозь нас прошла волна тёплой бодрости, музыка заиграла громче, — уже не одна флейта, а целый оркестр, — вспыхнули люстры под потолком, и стена напротив засветилась прозрачными, от пола до потолка, окнами.

— Это... что это?.. — выдохнула очарованная Гермиона, когда окна растаяли в воздухе, и на нас хлынули запахи с той стороны. — Это иллюзия?

— Думаю, что нет, — улыбнулся я. — Давай проверим?

Балюстрада, на которую открывался танцевальный зал, заканчивалась пологими ступенями, уходившими в парк, где творилось настоящее буйство зелени. Какие-то пальмы, густые кусты с большими кожистыми листьями, оплетшие все эти джунгли лианы, удивительно крупные цветы, выглядывавшие сквозь зелень листвы, как игрушки на рождественской ёлке, плоды всех цветов радуги, и птицы — яркие тропические птицы, что порхали среди всего этого праздника жизни. А поверх этого — запахи, пряные, сладкие, горькие, — которые дурманили голову, и заставляли забыть о житейских проблемах, грусти и одиночестве.

— Мисс Гермиона Грейнджер, не окажете ли вы честь потанцевать со мной?

— С удовольствием, мистер Криви, — улыбнулась она так, что в груди защемило от нежности. — С удовольствием!

И мы закружили в вальсе посреди тропической зелени, под ярким тропическим солнцем, обжигающие лучи которого закрывало для нас маленькое облако. Музыка гремела радостно и живо, счастье наполняло тело пузырьками энергии , глаза любимой девушки сияли, как звёзды, и мы не поняли, как наши губы слились в поцелуе...

— Простите, что мешаю, ребята, — прозвучал вдруг весёлый голос, и музыка прервалась, оглушив нас накатившей тишиной, — но я обязан это сделать. Время садиться за стол, пока Молли не отправилась на розыски собственной персоной.

Заглохла музыка, лопнуло волшебное очарование, пропали запахи, солнечный свет, небо над головой. Мы стояли, обнявшись, посреди комнаты, загромождённой до самого потолка ветхой мебелью, а рядом, на ободранной временем полке старого камина, негромко тренькала простенькую мелодию музыкальная шкатулка.

Мы с Гермионой отшагнули друг от друга так резво, что Сириус опять засмеялся:

— Не бойтесь, я никому не открою ваш секрет! Но пора торопиться на обед, потому что на нём ожидается кое-что чудесное.

Он заговорщицки подмигнул:

— Вы ведь не хотите опоздать на сливовый пудинг? Я понимаю, что поцелуи любимых слаще мёда, но Молли с вами может не согласиться. Идёмте, я провожу вас короткой дорогой.

Он зажёг Люмос на кончике волшебной палочки, и направился к выходу. Уже в дверях мы с Гермионой обернулись: шкатулка звякнула, заканчивая мелодию, и развалилась на куски. В камине тот же час вспыхнуло пламя, его длинные оранжевые языка слизнули волшебные обломки, и немедленно погасли, не оставив ни следа недавнего волшебства.

— Что это было?! — спросила меня Гермиона одними губами, косясь на Сириуса.

— Потом! — ответил я так же беззвучно.

И мы пошли вслед за хозяином дома, который, похоже, не заметил наших тайных переговоров. И слава богу, зачем его заставлять нервничать?

А в кухонной пещере (после долгих полутёмных коридоров она каждый раз ошеломляла открывшимся пространством, и я невольно затаивал дыхание, входя под эти высокие своды) нас ждал сюрприз из сюрпризов — Артур Уизли собственной персоной!

Выглядел он неважно — весь какой-то желтушно-бледный, с синяком на пол-лица, всклокоченными волосами. Но глаза Артура буквально сияли счастьем, таким искренним, что я невольно улыбнулся, и поймал себя на том, что по хорошему ему завидую.

Старший Уизли заметил нашу компанию, приветственно помахал рукой, и я увидел, что он восседает в инвалидской коляске: такой совершенно обычной коляске с блестящими никелированными колёсами, которых полно в каждой больнице. А ответ, откуда здесь взялось такое маггловское чудо, пришёл сразу, как только взгляд поймал в толпе довольную физиономию Мундунгусаса Флетчера. Ну да, кто у нас здесь величайший специалист по применению человеческих изобретений в магической жизни, как не он?

— Вот вы где, — рядом появилась Джинни. — А мы собирались уже спасательную экспедицию организовывать. Где вы пропадали?

— Хотели к грифону пойти, да что-то по дороге отвлекло, — отмахнулся я, пока Гермиона не стала мучительно придумывать очередное неудачное объяснение, и попытался съехать с опасной темы. — А что у вас? Как полеталось?

Джинни поморщилась:

— Мама забрала всё. Её угораздило пойти лично звать всех к столу. Как увидела нас в воздухе, раскричалась так, что, наверное, даже на вокзале услышали. Мётлы едва не спалила прямо там. Хорошо, папа отвлёк...

— А почему его привезли? Он уже вылечился? — вмешалась Гермиона. — Выглядит он ещё не очень, если честно...

— Его похитили, — спокойно объяснила Джинни. — Чтобы с нами хоть пару часов провести. Радость — лучшее лекарство. Мундунгус заговорил маггловскую коляску, и вместе с Кингсли Бруствером привезли его сюда через весь город на машине.

— Обалдеть! — выдохнул я. — Настоящее приключение!

— Ты, кстати, подойди к папе, он хотел тебя за подарок поблагодарить.

Не долго думая, я отправился к раненому герою, аккуратно пожал протянутую руку, обменялся положенными словами, и заодно снял раппорт, который из его ауры уходил куда-то в туманную даль. Эта хрень, похожая на паутину «сонного клеща», тянула из него жизненные силы, не позволяя заживать ранам, одновременно загрязняя магическую оболочку.

Но в отличие от магии волшебного паразита, описанного в нескольких учебниках и хорошо изученного магами, связь между Артуром и укусившей змеёй не поддавалась определению стандартными диагностическими заклинаниями, коль скоро её до сих пор не обнаружили спецы из Мунго. Что было странно для меня, потому что эта пакость буквально смердела мертвечиной.

Это не было то сладостное разложение, от которого мы едва унесли ноги с Шенком, а более примитивное, почти что некромантское. У нас в школе, слава богу, эта средневековая хрень не преподавалась, однако о ней информировали довольно подробно и на Защите от тёмных искусств, и на Рунологии, и даже на Зельеварении вспоминали, когда заходила речь о старых рецептах, потому что ещё совсем недавно элементы человеческого тела являлись важной составляющей лекарственных прописей. И это я не говорю про Азию с Африкой — там людоедство практикуется вполне нормально в некоторых школах, вспомнить, хотя бы, людей-крокодиов из Конго, не к ночи будь упомянуты.

Так что я с удовольствием тормознул Мир, а потом бесконечно долгое мгновение поднимался над Страницей, чтобы перекусить призрачную связь, и капнуть на неё чуток яда с хелицер — состояние перехода из одной ипостаси в другую мне давалось всё легче, так что на этот раз получилось практически «на автомате», стоило только распознать причину недомогания волшебника. Мой яд, подаренный змее вопреки её желанию, должен был не убить гадюку-переростка, а только вызвать зубную боль и несварение желудка — инсектоидный монстр, сидящий внутри, всяких пресмыкающихся не любил какой-то глубокой, всё заполняющей эмоцией. Наверное, это генетическое — ящерки ведь на жучков-паучков охотятся активно, так что любить потомков динозавров членистоногим не за что. Ну а мне так всё ладно, потому что Волдемордовский червяк на живых пасть разевать не должен.

Артур после моих оздоровительных процедур чуток порозовел, и хотя сам ещё не понял, начал идти на поправку. Уверен, что уже через несколько дней можно будет героя отправить долечиваться в Нору, потому что необходимость постоянного контроля за состоянием бедолаги закончится, так же, как и регулярный приём сильнодействующих лекарств. И со мной это никак не свяжут, потому что положительных эмоций здесь за столом действительно хватает.

Поэтому я уверенно влился в толпу, здороваясь, кивая, смеясь и примечая новые лица. Сегодня к нам заглянуло несколько человек, которых я до этого не видел — пара женщин неопределённого возраста, довольно потрёпанных жизнью, да такие же мужчины не первой свежести. Гости эти, явно члены Ордена Феникса, у меня вызвали впечатление людей, самым точным определением которых было бы слово «неприкаянные» — тех, кто не может найти себя в жизни.

Героем Рождественского обеда был, конечно же, Артур Уизли. Окружённый вниманием, он сиял, как начищенный пятак, без конца повторяя рассказ про ужасную встречу со змеёй, и нежно улыбался Молли, которая то и дело хмурилась от всей этой благости. Бедная Матриарх явно страдала от раздвоения чувств: с одной стороны, следовало бы благоверного отругать за непомерный риск, а с другой ругать его совсем не хотелось после тех ночей, что пришлось провести в одиночестве и страхе за его жизнь.

Меня же чуток напрягал тот факт, что витраж оказался в центре внимания такого большого количества самых разных людей. Показывать «урби эт орби», что я такой охренительный маг, в мои планы не входило, а списывать чудесный результат на одни только магические цацки из Хогвартса — типа, это многовековая магия, пропитавшая стекляшки, дала такой результат, а не доходяга школьник, — было немного боязно. А ну как Директор осерчает на моё разбазаривание магических ресурсов? Ну и что, что это стеклянный бой, веками валявшийся по пустым классам и никому не нужный? А может, его там специально хранили, чтобы им дорожки украсить — вон, к лодочному сараю, например, чтобы детвора ноги по весне не выворачивала на грязи? Блин, я совсем не рассчитывал на такую известность, когда решил склеить нечто вроде подвижного пазла из стеклянного мусора...

После того, как вкусняшки были доедены, и народ разбился на кучки по интересам, близнецы меня подвели к отцу ещё раз. Тот, раскрасневшийся после домашней еды, бокала вина и такого внимания, ещё раз пожал мне руку, на этот раз намного энергичнее:

— Спасибо, Колин! Это действительно настоящий Рождественский подарок! Я чувствую себя лучше от одного только взгляда на картину!

— Только не забирайте её в Мунго, — улыбнулся я. — Боюсь, тамошние заклятия разрушат все внутренние связи: я ведь не на рунных цепочках всё связывал, а на приобретённом магическом фоне, которого в Хогвартсе выше крыши. Я не полноценный маг, мистер Уизли, ещё многому только предстоит научиться.

— Ничего, у Гвендолайнов можно много узнать. Ты только не переступай границу между дружбой и влюблённостью. А то потом тяжело придётся...

Он покосился на Молли, горячо обсуждавшую какой-то рецепт с подругами, хитро улыбнулся, и прошептал:

— Будешь счастлив в любви, но радоваться будешь каждому кнату!

— А вы знаете семью Гвендолайн? — удивился я. Да что же это за деревня такая, наша Магическая Британия! — Они разве не из Европы?

— У них с Министерством контракт, рунологами подрабатывают. Поэтому главу Рода я знаю лично, и нескольких членов семьи тоже. Прекрасные специалисты, хотя и немного снобы, этого не отнимешь. Кстати, а что вы с Элизабет хотели сделать — какой-то альбом с картинками для детей?

Я внутренне поднял очи горе, и коротенечко рассказал о своей задумке про альбом с фотографиями. К моему удивлению, Артур идеей заинтересовался.

— Это хорошая мысль, Колин. Давно пора освежить замшелые мозги старых гильдийцев! Такой учебник и дешевле будет, и доступнее каждому, кто не купается в галеонах. Может, и зельевары наши станут шевелиться, в конце концов!

Он возбудился так, что я начал нервничать — как бы у него снова раны не пооткрывались. Ведь только-только схватываться начали!

— Ты вот что, Колин, загляни к нам в отдел, поговори с Арчи Гудвином. Он парень толковый, он подскажет, как правильно оформить заявку, и сделать первый шаги в этом начинании.

— В отдел по выявлению поддельных заклинаний?? — удивился я.

— Именно, — улыбнулся Артур. — Мы ведь часть Отдела магического правопорядка, все новые идеи проходят через нас. И если тебе не помогает кто-то из Визенгамотских сидельцев, то после долгих месяцев согласований и проверок на твоём пергаменте обязательно будет стоять зелёная печать нашего отдела. Это значит, что ничего вредного в твоей идее не найдено.

— А если ваш отдел против, то печать будет красной?

— Коричневой, — Артур огляделся по сторонам, склонился ко мне, и заговорщицки прошептал: — Только об этом никому, это секрет!

— Буду нем, как могила! — стукнул я себя в грудь, и мы оба рассмеялись.

Потом Артура отвлекли другие гости, и я потихоньку отошёл, чтобы подумать.

Интересная картинка получается с будущим бизнесом — внутренние разрешения, покровительство других волшебников... Как много они захотят за свою помощь, доброхоты эти, и что мне самому останется после воплощения идеи в реальность? Ладно, посмотрим, сначала надо переговорить с этим мистером из Отдела, может, он такой же, как Артур, и занимается своей работой из чистого интереса.

Я глянул вокруг — беседа шла вовсю, Молли уже разливала по третьей чашке чая, а от сладостей остались только крошки на тарелках, но тут Кингсли наколдовал Темпус, посмотрел на цифры, и нахмурился. Он протолкался к Артуру, который что-то радостно рассказывал новым тёткам, шепнул тому на ухо несколько слов. Артур поскучнел, махнул рукой, подзывая Молли. После нескольких фраз жене, он улыбнулся ей, поцеловал ладонь, и крикнул:

— Друзья! Прошу внимания!

Народ прервал беседы, стал поворачиваться к виновнику торжества.

— Благодарю вас, что провели с нами этот замечательный день, но мне пора возвращаться в палату. Скоро вечерний обход, и нам не хочется, чтобы персонал больницы, который помог сотворить эту шалость, был наказан. Благодарю вас ещё раз!

Он замахал руками, как политик на трибуне, гости начали с ним прощаться, а в кухню вернулся Мундунгус, волоча под мышкой очередной баул. Они перекинулись с Кингсли парой слов, баул куда-то пропал, Мундунгус махнул палочкой, и коляска с Артуром покатилась к выходу. Праздник закончился.

Всей толпой мы попрощались с троицей волшебников — Кингсли впереди, с палочкой наперевес, за ним Артур и Мундунгус, — а когда входные двери с грохотом захлопнулись за их спинами, народ начал отправляться домой. Они целовали Молли, жали руку Сириусу и тем, кто стоял поближе, а потом шагали в зелёное пламя камина. И очень скоро в огромном доме остались только его временные обитатели, да мрачнеющий с каждой минутой хозяин. Потом Сириус буркнул что-то неразборчивое, исчез на лестнице, а я скользнул за ним, чтобы неугомонная тётка снова не озадачила какой-нибудь нагрузкой. Потому что мне надо делом заняться!

Так что я вернулся в мрачную спальню, раскрыл шкаф, и начал перебирать кляссеры с плёнками, чтобы найти подходящие фотографии для своей затеи. Потом щёлкнул замок двери, и я услышал лёгкие шаги.

— Вот однажды зайдёшь ты ко мне без стука, а я тут мастурбирую на какой-нибудь Ведьмополитен. И что ты будешь делать тогда?

— Наколдую Агуаменти, — махнула рукой Гермиона, — а потом Обливиэйт, потому что Ведьмополитен — не то издание, на которое стоит возбуждаться.

— О, — я обернулся, подмигнул девушке, — а ты разбираешься в предмете!

— Колин! — она навела на меня палочку. — Сейчас прокляну!

— Нет! — испугался я, закрывая спиной содержимое распахнутого шкафа. — Здесь фотографии, они боятся воды!

— Значит, не зли меня, — Гермиона спрятала палочку. — Я хочу знать, что с нами сегодня произошло?

— Не моя тайна, Гермиона.

— А чья? Сириус ведь не увидел того, что видели мы!

— Не видел, — вздохнул я. Мне очень не хотелось делать то, что я собрался сотворить, но ничего лучшего в голову не пришло.

— На Сириуса, как и на всех Блэков, нало... х-х-ххь...

Горло перехватило спазмом, тело свело болью, в глазах потемнело, и сквозь грохот барабанов в голове я услышал отчаянное:

— Стой! Я не хочу знать!!

И сразу всё прошло — горло задышало, голову отпустило. Правда, ноги подкосились, и я хлопнулся на колени, пробуя восстановить дыхание. Пока получалось не очень.

— Спасибо, Гермиона, ты меня спасла, — прохрипел я наконец. — Думал, сдохну...

И покачнулся от звонкой пощёчины, которую залепила мне девушка.

Гермиона упала передо мной на колени, схватила за грудки, и рванула к себе:

— Не смей так делать! Не смей так больше делать!

Рыдая, она ещё раз залепила мне по физиономии:

— Не смей!

Голова у меня ещё гудела после Непреложного, но я смог перехватить её ладошку, прижал к груди рыдающую девушку.

— Не смей!

Она вздрагивала от всхлипываний, а я гладил угловатые лопатки, и тихо шептал непослушными губами прямо в её ухо:

— Хорошо, хорошо, радость моя, не буду. Обещаю честное-пречестное слово, что никогда больше...

Постепенно девушка успокоилась, задышала ровнее, и даже попыталась высвободиться из объятий. Но я только крепче прижал её к себе:

— Не отпущу, даже не надейся. Слишком долго я тебя искал...

— Мне надо умыться.

— Ничего, Гермиона, я тебя и такой люблю.

Она ткнула меня кулачком в бок. Мягко, не так, как делала обычно.

— Отпусти.

— А ты снова начнёшь драться. Вон какой синяк под глазом мне поставила.

— Где?? — девушка мигом вывернулась из объятий, встревоженно глянула в лицо, и нахмурилась, когда увидела мою улыбку. — Обманщик!

— Ага, есть такое.

Мы облегчённо засмеялись, и я дал Гермионе пачку салфеток, опять сотворённых из какого-то подручного материала. Она вытерла покрасневшее от рыданий лицо, буркнула:

— Не надо так больше делать, Колин. Ты даже не представляешь, как я перепугалась...

— Обещаю, Гермиона.

Она вздохнула:

— Мне всё-таки надо умыться...

— Идём, — поднялся я, — здесь лучшая ванная в доме.

— Так она ведь заблокирована?!

— Не для всех, Гермиона, далеко не для всех. Прошу!

И я открыл дверь, которая до этого сливалась со стеной. Когда девушка уже исчезала за дверью, я не удержался:

— Спинку потереть?

И был вознаграждён искренним:

— Колин!!

Зная, сколько времени лучшая половина человечества проводит перед зеркалом, я не стал дожидаться, пока Гермиона закончит приводить себя в порядок, а вернулся к прерванному занятию. Плёнки с негативами вставлялись в держатель, волшебный фонарь бросал яркий пучок света на стену, и негативное изображение превращалось в позитивный образ — я ещё в школе чуток поколдовал с линзами объектива проектора, чтобы удобнее было работать.

Виды озера с самых разных ракурсов сменялись видами лесных опушек, плотоядные синички сменялись крякучими поганками, и за недолгое время удалось выбрать десяток хороших снимков, которые можно показывать для иллюстрации своих идей и умения фотографировать.

Потом очередная плёнка почему-то оказалась не в фокусе, словно во время съёмок куда-то уехала резкость, и я так сосредоточился на решении странной проблемы, — у меня такого не бывает, вообще-то, — что возвращения Гермионы просто не услышал. Девушка напомнила о себе, только когда я убрал заклятие расфокусировки, зачем-то наложенное на всю пачку негативов, вернул изображению резкость, и увидел голую девичью коленку, что выглянула из-под слишком высоко взлетевшей мантии.

— Это что за хрень?! — вырвалось у меня. Я щёлкнул рычажком, передвинул плёнку на следующий кадр, и увидел голое плечо с бретелькой лифчика. — Твою ж мать!

— Что это, Колин? — тихо спросила Гермиона, удивлённая не меньше моего. Она привела себя в порядок, и теперь уже ничего не напоминало о недавних слезах. — Ещё один Обет?

— Хуже, Гермиона, — скривился я. — Это те самые фотки, о которых вся школа судачила.

— Что-о?? — взвилась моя радость. — Это та самая порнуха, из-за которой Хогвартс сверху донизу перерыли?

— Она самая.

— Покажи, — решительно потребовала Гермиона, и я не решился ей отказать. Тем более, что мне самому хотелось узнать, из-за чего был весь сыр-бор?

К моему огромному облегчению, практически все фотографии оказались весьма целомудренными по нормам двадцатого века — голые коленки, грудь в лифчике, да ягодицы в трусиках. Разве что десяток изображений, явно сделанных в квиддичных раздевалках, можно было бы отнести к мягкой эротике с её обнажённой грудью и открытым лобком. Жёсткой порнухи, всяких пакостей в стиле реальных папарацци, чего я больше всего опасался, здесь не нашлось. Да и откуда им взяться, если хорошенько подумать?

Моя радость тоже растерялась, судя по лицу — видимо, опасалась чего то более серьёзного.

— И это всё? — нарушила она молчание, когда последняя плёнка выскользнула из рамки проектора. — Больше ничего нет? Более такого...

Она замялась в поисках подходящего слова, и я вздохнул:

— Более откровенного? К счастью, нет.

— И что всё это значит, Колин? Опять Непреложный обет?

— Хуже, Гермиона. Это моя собственная глупость...

И я рассказал ей про историю с фотографиями. К этому времени многое из прошлого Криви уже вспомнилось, так что предысторию своего подросткового кретинизма я примерно знал, и только не мог вспомнить, куда эти чёртовы фотки спрятал. А я их вон куда законопатил, хитрец этакий.

В общем, началось всё с просмотра готовых фотографий вместе с Джинни, когда она отбирала лучшие фотки Гарри для фан-клуба. Среди множества самых разных изображений, нашим глазам попалась парочка таких, где кому-то на заднем плане мантию подняло слишком высоко. У чистокровных на этот случай имеется вышивка по краю одежды, так что героинями были девочки из нашего мира.

Джинни просветила меня насчёт правил ношения одежды в старых семьях, и посетовала на несправедливость — дескать, такие обидные казусы случаются только с новичками в волшебном мире, а вот с местными снобами никогда.

И я раскрутился на подпольное фотографирование девчонок. Джинни брала на себя разнообразную помощь в проникновении и прокрадывании в нужные места, а фиксация удачных моментов лежала на мне. Юному придурку даже в голову не пришло, что за такие шалости можно голову при случае потерять, потому что понятие «родовая честь» в разных волшебных семьях трактуется по разному.

Занимался я этой хренью, считай, целый учебный год, и только к весне начал что-то подозревать, потому что интерес Джинни к плёнкам становился всё более назойливым, и пару раз она даже проговорилась, что такие изображения могут некоторых людей заинтересовать настолько, что они будут готовы заплатить хорошие деньги.

Становиться всеми презираемым папарацци я не собирался, да и про шантаж слышал не раз в обычном мире, поэтому сократил тайные вылазки за девичьими прелестями, объяснив подготовкой к экзаменам, и перед отъездом из школы надёжно перепрятал плёнки. А после множественных Круцио забыл, куда спрятал. И вот нашёл...

— Мда... — протянула Гермиона, покосившись на меня с нечитаемым выражением лица. — И что ты собираешься с этим делать?

— Исправить ошибки, — бросил я. — Пока ещё не поздно.

Негативов с девчонками оказалось всего пятнадцать штук. Были они разбросаны по разным папкам, но на всех лежало одно и то же заклинание Расфокусировки. Я свалил все негативы на металлической тарелке, что служила подставкой традиционного Блэковского подсвечника из замороженных в вечности змей, нахмурился, концентрируясь на желании уничтожить собранную пакость. Плёнки вспыхнули прозрачными язычками пламени, зачадили сгораемой химией, и расплылись вонючей пластиковой лужицей, догорая.

Чтобы убрать даже следы содеянного, я попытался открыть окно. Рама подниматься не хотела.

— Окно заблокировано, — улыбнулась Гермиона при виде моих неудачных попыток. — Нам Сириус говорил.

— Мне тоже, но я уже забыл, — поморщился я. — Знаешь, после того, что случилось за лето, я совсем забыл обо всей этой пакости. И вот вдруг она напомнила о себе. Такой стыд...

Гермиона помолчала, и продолжила другим тоном:

— А я даже представить не могла, что наш вездесущий Криви на самом деле оказывается такой...

Она замялась в поисках слов, и я помог ей:

— Такой придурок, Гермиона, — давай называть вещи своими именами. Я совершенно не понимал, что творю: ни то, что рискую собственной жизнью, ни то, что могу других жестоко подставить...

— И всё это с подачи Джинни...

— Не уверен, что она сама понимала возможные последствия наших шалостей. В конце концов, её братья травят детвору уже несколько лет, и ничего, пока ещё никто не умер.

— Удивлена, что никто, — поёжилась Гермиона. — Почему Директор им это разрешает?

Я хмыкнул:

— Ну, во-первых, это помогает быстрее понять, что в мире волшебников доверять случайным людям нельзя. Сегодня он тебе дал Блевательный батончик, а завтра подсунет Дьявольские силки под видом какой-нибудь Бегонии стыдливой, и они тебя задушат во сне.

Гермиона вздрогнула.

— А во-вторых, ты обратила внимание, сколько людей пришло к Артуру, сколько сидело за столом? Как много новых лиц мы увидели за эти дни?

Гермиона нахмурилась.

— Вот и я о том же. У Дамблдора отчаянно не хватает людей. Те, кто погиб в первую войну с Безносым, не воспитали потомства, не дали молодую смену. А оставшиеся выбирают ожидание и нейтралитет — кто победит, того и будут слушаться.

— Но это же ошибка! От зла нельзя спрятаться в шкафу!

— Это мы с тобой понимаем, потому что нас учили в школе, как начиналась Вторая мировая война, и как дошло до лагерей смерти. А что знают чистокровные? Что где-то за Каналом наш Гриндевальд несколько лет шугал тамошних магов, а потом проиграл нашему же Дамблдору? Ну так, значит, наши маги сильнее тамошних, и этим можно гордиться.

— Ты как-то странно всё переворачиваешь, Колин...

— Потому что я слушаю людей, Гермиона. То, что они говорят, не слишком совпадает с тем, что написано в учебниках. Общая идея — зло творилось далеко от нас, хорошие маги погибли за правое дело, а плохие справедливо наказаны. Ты много мемуаров читала, написанных выжившими в Гриндевальдовой войне? Тебя не удивляет, что мы лучше знаем про гоблинские восстания, чем про то, что случилось буквально вчера?

— Нет, — нахмурилась озадаченная Гермиона, — но я и не искала их специально.

— Не найдёшь, — они никому не интересны. Тема не слишком экзотична, потому что Европа — это не Южная Америка, не Азия какая-нибудь. А зло Гриндевальда коснулось только несколько семей, где кто-то пострадал в войне. Именно этим Вторая мировая война отличается от войны с Гриндевальдом: там люди боролись за жизнь на всей Земле, а здесь одни волшебники не давали другим усилиться без меры.

— Как-то всё безрадостно получается...

— Мне тоже не нравится, — вздохнул я, — но опровергнуть мой взгляд пока никто не смог.

— Ты не торопись делать выводы, — улыбнулось девушка, — окончательная точка ещё не поставлена. Как только вернёмся в школу, я обязательно проверю в библиотеке, так ли мрачно всё на самом деле!

Сразу после праздников атмосфера в доме Блэков начала опускаться к нулю. Поблёкла ещё не убранная новогодняя мишура, потускнели игрушки, и свежий аромат ёлочной хвои начал перебиваться душным запахом пыли, словно какой-то вредный Кричер, большой и невидимый, незримо бродил по тёмным коридорам, и вытряхивал в них пыль из старого мешка.

Вместе с этими изменениями начало портиться настроение Сириуса. Он то и дело исчезал с глаз на несколько часов, а когда появлялся на людях, от него разило спиртным. Может, потому, что в доме никого, кроме Уизли, да нас с Гермионой, не осталось, и он опять столкнулся с призраком одиночества, которое захлестнёт дом с головой, как только мы уедем. А может, из-за невозможности решить загадку, что открылась ему из-за моего появления, потому что, как мне кажется, именно второе моё Я помогло приоткрыть завесу над прошлым его семьи.

Как бы там ни было, Сириус пьянствовал в одиночку, ребята развлекались в меру своих сил, а я всё сильнее чувствовал зуд нетерпения — надо что-то делать!

Надолго меня не хватило — уже через день после нашего разговора с Уизли, я собрал пачку отобранных фотографий, натянул парадную мантию, предупредил пьяного Сириуса, и выскользнул наружу. Нетрезвый хозяин только обрадовался моей «шалости», потому что я, разумеется, не стал ему рассказывать о настоящей цели путешествия. Так что уходил я с благословением хозяина дома, с полным разрешением сюда же вернуться (важный нюанс для старого магического поместья), — слышал я уже несколько печальных историй, как можно остаться бездомным волшебником.

Улица встретила шумом, запахами и послерождественской суетой — как и в других европейских странах, Рождество у британцев праздник семейный, предназначенный для родственников. Зато Новый год можно встречать самой разношёрстной компанией, с песнями и плясками. Так что лондонский народ готовился к весёлой пьянке, фейерверкам и массовым гуляниям.

Я посмотрел на одежды прохожих, и решил не заморачиваться с изменением мантии — а что, она тёплая, удобная, и на костюм сказочного волшебника смахивает. Значит, я либо участник театральной постановки, либо просто оригинальничаю по традиционной британской привычке.

Правда, несколько раз я всё-таки ловил острые взгляды знающих правду людей: какого-то негра, что потягивал пиво под стенкой магазина, и судя по дредам, прибыл к нам откуда-то с Карибских островов; араба в деловом костюме, который даже споткнулся, когда заметил рунную вышивку на воротнике (мы как раз шли навстречу другу другу по пешеходной дорожке, и когда наши глаза встретились, я приложил руку к сердцу, приветствуя на арабский манер), а старухе, классической злой ведьме, что ковырялась в мусорном баке, пришлось даже погрозить пальцем, когда она стала что-то бормотать, и я почувствовал чужую волшбу.

В целом же дорога к Диагональной аллеи прошла спокойно и радостно, — я дышал городским воздухом, впитывал шум, запахи, эмоции людей вокруг, и чувствовал себя как человек, только что вылезший из тесной камеры-одиночки прямо в радостный карнавал. Боже, как мне всего этого не хватало!

Но всякая радость однажды заканчивается, вот и моё путешествие подошло к концу. Я вышел из автобуса на нужной остановке, прошагал пару перекрёстков, разглядывая витрины с Санта Клаусами, и увидел знакомую вывеску.

В «Дырявый котёл» я заходил в школьном облике. После долгих размышлений, я всё-таки решил рискнуть, и не появляться взрослым. В конце концов, это школьник Криви из клана МакГонагал идёт к взрослым магам за советом, а не взрослый не пойми кто припирается в Министерство.

Так что открывал двери я в напряжении, и облегчённо выдохнул, когда увидел за прилавком одинокого бармена, а в дальнем углу группку бомжеватого вида стариков, вечных завсегдатаев этого богоспасаемого заведения. Злые языки даже поговаривали, что некоторые из посетителей — фантомы, которых бармен творит, чтобы создать видимость движения в забегаловке. Дескать, среди голых стен он чувствует себя одиноко, а с такими вот призраками всё веселей стаканы протирать. Надо будет, если доживу до конца, у Ханны Эббот спросить, которая по канону паб этот у старого хозяина переняла. Если доживу...

Я приветственно кивнул головой хозяину, протопал к мусорным бакам, и через открывшийся проход вышел на Диагональную аллею. Здесь, как обычно, ярко светило солнце, голубое небо совсем не по зимнему радовало глаза, и воздух наполняли запахи торговой улицы, от лимонных пирожных из недалёкой кафешки, до сладковато-пряной гнильцы драконьей печени.

По прежнему готовый к неприятностям, я двинул между лавок, разглядывая витрины, товар и людей вокруг. Мне нужно было на почту, к публичным каминам, но почему бы не глянуть, как изменилась улица с моего последнего появления здесь. И как и следовало ожидать, не изменилось ничего — те же запахи, те же товары, та же детвора под ногами. Детвора?!..

Я моргнул, ошарашенный внезапным озарением, аккуратно выдохнул, медленно повернул голову — из глубины соседней лавки, где на виду лежали самые разнообразные кружева (некоторые шарахали по глазам мощью заклинаний, как электросварка) смотрело на меня знакомое лицо.

— Госпожа! — рука сорвала берет с головы, и я согнулся в поклоне. — Приветствую!

— А почему не желаешь здравствовать? — хмыкнула хозяйка, приближаясь к порогу.

— Подозреваю, что это вам не требуется, госпожа, — улыбнулся я, чувствуя, как внутренности стягивает в тугой узел ощущение жути от нахождения рядом с чем-то невероятно сильным и могущественным. Ни моё человеческое Я, ни Паук, что забился куда-то в запредельную глубину подсознания, не стоили ничего рядом с этой несокрушимой Силой.

— И опять ты прав, — кивнула благосклонно хозяйка. — Выберешь своей избраннице что-нибудь?

Я полез в карманы, и она махнула пренебрежительно рукой:

— Счастье не деньгами покупается, хоть для себя, хоть для других. Выбираешь сердцем, платишь жизнью. Ты ведь не собираешься жить вечно?

— Нет, госпожа, — улыбнулся я быстро немеющим лицом. От невообразимой мощи, что неслась сквозь меня ураганным потоком, я с каждым мгновением всё острее ощущал себя сталеваром, что заглядывает прямо в жерло пылающей домны. — Это лишь наш безносый друг пытается убежать от неизбежного.

— Вот и я о том же. Выберешь что-нибудь?

Я прищурился от нестерпимого блеска заряженных «под крышку» артефактов, попытался хоть как-то увидеть, что эти украшения могут, а потом вытер слёзы, и просто закрыл глаза. Раз отказывает зрение, не стоит и мучиться. Поэтому я просто протянул руку к витрине, прислушался к ощущениям — ладонь то стягивало холодом, то обдавало жаром, кололо иголками и прошивало ноющей болью от заложенных в изделия проклятий.

А потом я почувствовал тепло — мягкое, доброе тепло, какое ощущаешь летом где-нибудь на цветочном лугу. Я даже почувствовал запах этих цветов, и улыбка сама появилась на лице, когда пальцы сжались на тонкой ленточке.

— Вот и хорошо, — прошелестел рядом голос, — значит, ты ещё человек...

Я открыл глаза, поднёс к лицу подарок, — скромная полоска кружевной вязи, которую можно пустить по воротнику любимой одежды. Она не колола глаза вспышками встроенных заклинаний, не холодила пальцы мощью, спрятанной в рунные цепочки, но она удивительно приятно грела руку, сердце, и от этого тепла хотелось улыбаться, а мир вокруг становился лучше.

Потом меня задел прохожий, я вздрогнул, приходя в себя. На улице не изменилось ничего: шли по своим делам волшебники, били в нос запахи из соседних лавок, и только стена передо мной ничего не делала. Старая кирпичная кладка, мох в щелях выкрошившейся от времени глины, кое-где пятна лишайника. Я прижал ладонь к старой стене, но не почувствовал отклика, даже отдалённого — произошедшее со мной в привычную схему волшебства не укладывалось.

Но память хранила ощущения собственного ничтожества перед лицом той непостижимой Силы, что заметила меня когда-то. Я вздохнул, спрятал кружево поглубже, шагнул вперёд — пора было торопиться на почту.

Идти в Министерство следами Гарри Поттера я не хотел, потому что так и не понял, как они с Артуром туда добирались. Да, я слушал рассказы Гарри, и даже вопросы задавал, но наш герой был слишком растерян и напуган, чтобы запоминать названия станций метро и улиц. Кроме того, мне не хотелось слишком долго отсутствовать в доме, потому что Молли за нами присматривала, и мои путешествия непонятно куда тут же стали бы известны Директору. А он, уверен, не обрадуется излишней самостоятельности пронырливого сироты.

Поэтому я заплатил пару сиклей приятной старушке в будочке, сыпанул в камин горсть порошка, шагнул в зелёное пламя, и вывалился в Атриуме волшебниковской штаб-квартиры. Голову тут же стянуло железным обручем, и я резко отступил вбок, поближе к янтарным панелям, от которых тянуло мёдом и сосновой рощей. Я такую удивительную смесь только раз в жизни встречал, на балтийском берегу под Светлогорском, и остались от той поездки самые приятные воспоминания.

И именно те ощущения помогли преодолеть накативший вдруг приступ тоски и отчаяния. Гладкая тёплая поверхность помогла успокоиться, выровнять пульс и дыхание, преодолеть дрожь в конечностях. Чему удивляться, ведь в этом удивительном месте я в первый раз убил женщину...

К счастью, долго приступ не продлился, и со стороны, думаю, это могло выглядеть, как обычное детское любопытство, тем более, что одет я был в школьную мантию. Поэтому я кое-как перетерпел приступ дрянного состояния, и отправился мимо фонтана к одинокому аврору, что стоял у барьерчика.

— Первый раз? — ухмыльнулся он мне, когда я приблизился. — Заметил, как ты стены разглядывал.

— Второй, — ответил я слабой улыбкой. — Не перестаю удивляться всему этому величию. Потрясающе, сэр. Просто голова кружится!

— Реджи, — усмехнулся ещё шире мой собеседник. — Просто Реджи, никакой не «сэр». А ты, как вижу, с моего факультета? Как там МакГонагал, по-прежнему строга?

— Так точно, — я поправил Знак, и у аврора брови поползли на лоб , когда, наконец, заметил то, что нельзя было не заметить. — Четвёртый курс Гриффиндора, Колин Криви, вассал по слову рода МакГонагал, к вашим услугам.

— Реджиналд Браун, из шотландских Браунов, аврор. Но брось ты эти формальности, — судя по лицу, парню явно польстило такое уважительное отношение от школьника. — я пока ещё Реджи, мне до сэра лет пятнадцать карьеру делать.

— Спасибо, Рэджи. А я Колин, гриффиндорский фотограф.

— Колин? — послышался за спиной удивительно знакомый голос, от которого по спине побежали мурашки в кулак величиной. — Фотограф? На которого летом напали Пожиратели?

Тело стянуло ледяным холодом, и я буквально услышал скрип натянутых мышц, сковавших тисками невидимого корсета грудную клетку. Чувствуя, как в сердце начинает входить ледяная игла, я медленно развернулся, и лицо моё онемело, как от удара, — ослепительно прекрасная Бэкки Тэтчер улыбалась нам обоим. Моя убитая жена...

— Мэм, — я склонил голову на автомате, потому что всегда стоит проявлять вежливость, когда не понимаешь, что происходит, и как надо себя вести.

— Ты меня не помнишь? Я стажёром была, когда нас Кингсли на вызов с собой забрал. Ужас, что увидели...

— Я плохо запомнил то время, прошу прощения. Всё смешалось в голове.

— Я понимаю... Как ты сейчас поживаешь?

— Благодарю, мэм, всё хорошо. Друзья и подруги не дают грустить, а учёбы столько, что на скуку просто времени не остаётся.

Моя Бэкки?? Вот здесь рядом, живая и улыбающаяся?!

— Рада слышать. Мы за тебя все переживали.

Она ещё раз улыбнулась мне, на этот раз ободряюще, и повернула божественное лицо к парню.

— Рэджи, мне удалось сдать отчёт по ночному дежурству, так что я отправляюсь отдыхать. У меня Пэт высосала столько крови, что раньше вечера я о домашних хлопотах даже слышать не хочу.

Парень улыбнулся ярче Солнца, так, что в глазах зарябило от зависти.

— У меня пересменка через полчаса, и я смогу присоединиться к тебе. У Этруска?

— Да! — вспыхнула радостью Бэкки. — Его мороженое придаст мне сил!

Она чмокнула парня в щёку, улыбнулась нам на прощание, и отправилась к каминам. Мы проводили её божественное совершенство глазами, повернулись друг к другу.

— Жена, — поделился радостью молодой аврор. — Сколько времени я за ней ухаживал, не передать. Даже, представляешь, о приворотном зелье подумывать начал. Но решил, что такая любовь и не любовь вовсе, проявил чуть больше настойчивости, и вот!

— Счастья вашему дому, — улыбнулся я онемевшими губами. — Доброго дня.

Но не успел я отойти подальше, как аврор меня окликнул:

— Колин, подожди! Ты ничего не забыл?

Я обернулся — он махал моей папкой с фотографиями. Я так торопился сбежать, что чуть не оставил здесь то, ради чего сюда припёрся. Трусы часто оставляют свои вещи на месте бегства...

Руки у меня дрожали, когда я забирал папку, и она раскрылась прямо в руках — счастье, что хоть содержимое на пол не вывалилось.

— О! — заинтересовался парень, — Так ты действительно фотограф! Позволишь?

Бесконечно долгое время он разглядывал изображения растений и деревьев, наиболее удачные пейзажи, а я чувствовал, как во рту после пережитых потрясений разверзается Сахара. Может, сбегать к фонтану, да прямо из него напиться?

Но мучения не закончились после того, как закончились фотки — он уже собирался возвращать мне треклятый набор, как сзади послышались лёгкие шаги, и парень воскликнул удивлённо:

— Бэкки? Что-то случилось?

— Случилось, — улыбнулась ему богиня такой улыбкой, что у меня потемнело в глазах. — Твоё одиночество. Уже собиралась шагнуть в камин, когда вдруг подумала: «А как я проглочу хотя бы ложечку мороженого, когда муж стоит один посреди Атриума? В огромной пустоте Министерства считает долгие минуты, а цифры в Темпусе никак не хотят меняться...». Мне стало так тебя жалко, что я решила дождаться конца смены вместе с тобой. Ты ведь не против?

Парень, похоже, онемел от счастья, потому что просто широко улыбнулся, схватил богиню за её совершенные пальцы, и прижал их к груди.

— Бэкки!!

Мне было мучительно больно видеть эти счастливые лица, но английское воспитание, будь оно не ладно, не позволило просто тихо смыться, не прощаясь. Нет, я выперся пред светлы очи влюблённой парочки, и произнёс в пустоту:

— До свидания.

Взгляды скрестились на мне — лицо обдало жаром их чувств, — и счастливый Рэджи брякнул:

— Бэкки, смотри, какие прекрасные фотографии делает Колин! Гриффиндор и здесь впереди всех!

Богиня подняла бровь знакомым движением, от которого в сердце вонзилась ещё одна иголочка, раскрыла папку.

— Вот как? Интересно...

Но я уже просто не мог находиться рядом с женщиной, которая умерла у меня на руках. С каждой минутой мне становилось всё хуже — плыло перед глазами, стягивало живот, по спине ползли струйки пота, и лишь вопросом времени было, когда такие же крупные капли потекут по лицу. И мысль, что именно она бросится мне помогать, начнёт творить свои удивительные заклинания, склонит ко мне своё божественно совершенное лицо, была столь невыносима, что я почти вырвал папку из её рук, не дав толком рассмотреть карточки, и смог только пробормотать:

— Простите, меня ждут! Мне надо идти!

А потом торопливо зашагал, даже почти побежал куда-то в министерские коридоры, не разбирая дороги и не понимая толком, куда я бегу. Я только знал, что удираю от их невыносимого счастья...

Боже, дай мне сил не вырубиться у них на глазах!