Хрупкие дети Земли (гет)

Кто бы мог подумать, что съемка для рекламы наручных мужских часов окажется такой нудной.

И долгой.

Холст за спиной Уильяма, похожий на бесконечно-белое полотно то падал с верхних креплений, устилая пол фотостудии подобно снегу, то, по словам фотографа, «выглядел не так, как нужно». И потому его, попросив Блейка сойти с места, снова принимались закреплять на верхних держателях. И поправлять, поправлять, поправлять... А потом шла новая настройка камеры и ее сонастройка с Уильямом. А потом... Какое-то дикое количество времени уходило просто на то, чтобы добавить в образ и так готового к съемке Блейка бесконечность невидимых постороннему глазу штрихов: выправить уголок черного платка, свернутого в нагрудном кармане бежевого пиджака, снова поправить на невидимый градус светлую прядь волос, пройтись то спонжем, то кисточкой по лицу, «чтобы не было блеска», и прочее, прочее, прочее...

Уильям, устроивший однажды безобразный скандал в Ницце, однозначно был за то, чтобы уйти с этой затянувшейся далеко за полночь съемки. Но Уильям, счастливый осознанием того, что в одном уютном лесном доме, за пределами города Пало-Альто, его ждет Ава Полгар, был теперь против такого поведения.

Да, часто то, что кажется с экрана и страниц журналов великолепным, на деле оборачивается самой банальной скукой, выстаиванием в одном и том же положении долгих минут или даже часов, но... Следует быть благодарным, не так ли? За лоском новой жизни, начавшейся для него в день встречи с Авой Полгар, Уильям постепенно стал забывать о том, из чего он выбрался и — откуда вышел. Но люди в этот раз оказались правы. Ему тоже нужно быть более благодарным. И за ничуть не пыльную работу, и за неспешную размеренность жизни, и за достаток, но, — на этой мысли голубые глаза андроида засверкали озорством и затаенным теплом, — более всего за ту, кто ждет его в том самом лесном доме.

Сейчас уже давно за полночь, и Ава Полгар, конечно, спит. Как всякий человек, что не может существовать и полноценно функционировать без сна и отдыха. Но съемка скоро закончится, Блейк сядет в автомобиль и вернется домой.

«Домой».

Это значило теперь не просто возвращение в дом, как в здание, в котором находятся или ночуют люди, но означало гораздо больше — Аву Полгар и их общий, единый мир. Он был удивительным, этот мир. Во многом еще непонятным, но таким... притягательным. И приятным.

Мысли о нем по-настоящему согревали Уильяма, а воспоминание о спящей Аве Полгар, которую он едва уловимо поцеловал в щеку перед уходом, поднимало в его электронной душе такую волну уютной радости, что даже операционка, согретая ею, почти перестала ворчать на Блейка.

Ну, в самом деле, а что ей оставалось делать? Конечно, она все ещ ворчала на него. Недавние шрамы были очень глубокими и шли поверх старых, и ото всех ран вместе взятых, сколько бы она ни ругала андроида, теперь некуда было деться. Приходилось только латать их, — насколько возможно, — да медленно, долго залечивать, и со вздернутой тревогой размышлять о том, а заживают ли они? На самом деле?

О том, что шрамы полноценно никогда не затянутся, ОС знала. И на чудо гладкой кожи для Уильяма Блейка она уже давно не надеялась. Но на то, что раны успокоятся и перестанут доставлять андроиду почти постоянную, нудную боль... Да, на это можно было рассчитывать. Не сейчас, а только со временем. А пока... Пока он, кажется внешне спокойный и даже вполне послушный, отстал от собственной операционки, и не просил от нее режима ретуши. Неужели Уильям ее услышал? Или прислушался к тому, о чем она ему повторяла?

Нет, об этом и речи не шло. Просто теперь весь внутренний мир Уильяма Блейка, — и рациональный, и эмоционально-чувственный, — был заполнен осознанием фактического счастья с Авой Полгар. И чем дольше, день за днем, длился этот факт в его жизни, тем увереннее внутреннее и скрытое от посторонних глаз счастье андроида переходило в фактор внешний.

Так Уильям стал мягче.

И в выражении лица, и в настроении, и в спектре физического движения. Операционка с немалым удивлением наблюдая за ним, из раза в раз фиксировала одну и ту же, новую для него черту — частота слишком резких проявлений в эмоциональном спектре андрода снижается, становится кратно реже. Наблюдательность Блейка от этого хуже не стала, но вот частота предпринятых им действий после наблюдения за тем, что раньше ему казалось «непозволительным», тоже снизилась. И, если отойти от системных показателей, и сказать совсем просто, то Уильям Блейк, — и теперь замечавший слишком много неявных деталей в окружающем его человеческом мире, — с недавних пор не спешил реагировать на все внешние раздражители, что попадали в поле его зрения и наблюдений.

Но самые поразительные перемены происходили в его эмоциональном секторе: он был, в самом прямом смысле слова, буквально переполнен теплом. И операционка, едва ли не с довольным мурлыканием наблюдая то за своим подопечным, то за ним же, но уже в компании Авы, не переставала удивляться тому, как меняется андроид.

Он, как прежде, все видел и все замечал. Но теперь Уильям Блейк не считал нужным реагировать на все, что в мире людей казалось ему непростительным. Иными словами, андроид теперь предпочитал меньше вмешиваться во внешний, окруживший его мир людей. Отныне он, греясь любовью Авы Полгар, и сам стал наполнен теплом. И теперь даже знавшей о нем все ОС было очень сложно представить его в не таких давних обстоятельствах. Таких, как, скажем, уличные драки, ввязывание в споры или, — что совсем казалось немыслимым из сегодняшнего дня, — угрозы адвокату.

Так вышло и с этой съемкой. Она протянулась далеко за полночь. Так, что все часы, которые Уильяму Блейку аккуратно надевали на запястье правой руки, начали новый круг, за пределами цифры «12». В какой-то невидимый момент съемка пошла. Свет был именно тот, что нужно, и ни фотографу, ни его ассистентам больше не было ни душно, ни холодно, ни голодно, ни жарко... Вспышка фотоаппарата щелкала, фотограф отдавал команды, Блейк терпеливо спокойно переходил на указанные им точки в пространстве студии...

— Отлично! — громко вздохнув и махнув для верности рукой, резюмировал фотограф. — Съемка окончена!

Уильям кивнул, сошел с места, и отошел в сторону. Потайной замок на браслете часов, который, как шепнула ему девушка-ассистентка, был «с секретом», никак не хотел расстегиваться.

— Разрешите мне! — вскрикнув и подбежав к нему, заявила все та же ассистентка.

— Пожалуйста, — Уильям вытянул руку чуть вперед, чтобы ей был хорошо виден браслет часов.

— Здесь нужно очень аккуратно... Замок французский, иногда очень капризный, — с волнением и улыбкой, в которой Блейк без труда считал начало флирта, шепнула девушка.

Поколдовав над запястьем Уильяма еще пару секунд, она освободила его от ноши золотых, классических часов.

— Благодарю, — с легкой, отвлеченной улыбкой сказал Блейк.

— А вы... сейчас заняты?

Уильям сделал вдох, раздумывая над тем, как вежливо, не оскорбив девушку, отказать ей так, чтобы она не приняла это на свой личный счет, и не зацикливалась на этом в дальнейшем, но и в этот щекотливый раз ему на помощь пришла Моника. Может быть, у нее был свой собственный, наблюдательный пункт? И теперь, убедившись в окончании съемки, она звонила ему, не сходя с места и не опуская бинокля, который, — как знать? — мог быть больше похож на оптический прицел?

Развеселившись этой мысли, Уильям улыбнулся и ответил на звонок. Руководство Моники, удивительно бодрой в начале третьего ночи, если судить по голосу, было быстрым и кратким: через пятнадцать минут Блейк должен быть на закрытой вечеринке в роли репортера.

— Успеешь, сладкий? — томно протянула Бейли.

— Сделаю все, что в моих силах, — рассмеялся Уильям и нажал кнопку завершения звонка.

Так планы Уильяма неожданно поменялись. В начале, только узнав о том, что он должен быть на вечеринке, андроид закипел от раздражения. Но быстро сумел остановить себя: Блейка, как и прежде, продолжала греть мысль о том, что дома его ждет Ава Полгар. Улыбнувшись этому напоминанию, он затормозил перед входом в ночной клуб, в который ему, — голосом Моники, —было приказано явиться в ближайшую четверть часа.

У андроида еще мелькнул вопрос о том, а не эгоизм ли это — его личная и столь большая, — если не сказать громадная, — сосредоточенность на отношениях и мисс Полгар, но... «даже если это и так, то что? Неужели это — проблема?».

Поправив волосы, Уильям вытянулся из машины, — вверх, в ночное и темное, удивительно звездное небо, и напомнил себе о том, что и до любви с Авой Полгар он всегда был (да таким и остался) в глазах человеческого социума эгоцентристом.

«Нет, больше. Индивидуалистом. Эгоцентрик не признает иной точки зрения, кроме собственной. И он не способен к сочувствию, не способен поставить себя на место иного человека. А индивидуалист? — Блейк усмехнулся. — Он может участвовать в социальных группах и даже организациях, но при случае всегда выберет свои собственные интересы...».

«Индивидуалист отличается большим стремлением к автономности. Он способен успешно действовать самостоятельно. Часто — на свой страх и риск», — отвечая мысли андроида, добавила его операционка, и вывела текстовое сообщение на экран, доступный только Блейку.

— Спасибо. Ты очень предупредительна, — иронично, но вполне миролюбиво заметил Уильям ОС, проверяя фотоаппарат и диктофон.

Все работало идеально. Новоиспеченый репортер Уильям Блейк мог смело приступать к исполнению своих обязанностей.

«Ты не стал хуже с момента отношений с Авой. Ты только... начал меняться. По-моему, — в лучшую, мягкую сторону», — поделилась своими соображениями операционная система, обрадованная вниманием Блейка.

— Мне наплевать. Хуже я стал или нет. В морально-этическом, социальном или каком другом аспекте человеческого социума, — горячо и с долей высокомерия оборвал ее Блейк. — Я хочу счастья. С Авой Полгар. И это — все. И если для этого нужно еще что-то сделать или за кем-то присмотреть, я сделаю это. Сделаю все, что нужно. И мне неважно, какой я теперь: мягкий, мирный или какой-то еще. Единственное, что теперь имеет значение — наш мир с Авой Полгар. На мнения всех других...

«Знаю-знаю, тебе наплевать, — закончила за Уильяма ОС. — Но ты же способен работать в команде. С Келсом, например. Или с Риз. А «присмотреть»... это об Аллесе, да?».

Блейк чуть ядовито усмехнулся. Какого хорошего, оказывается, мнения была о нем его собственная операционная система! Он напомнил ОС, что его дружелюбность — явление временное, вызванное вполне конкретными целями по защите Авы Полгар, попросил ее не особенно считать его добрым («этого только мне не хватало!»), поправил козырек кепки, и, перепрыгнув через ограду «в неположенном месте» (прямо перед табличкой, сообщавшей о том, что это место для прохода — неположенное), пошел к ночному клубу.

Воздуха здесь, в отличие от количества слепяще-беспорядочных прожекторов, почти не было. Даже на той высоте, которую, благодаря своему немалому росту, занимал Уильям. Впрочем, это тоже не было важным. Нехватку воздуха в замкнутом, душном и переполненном людьми клубе он отметил автоматически, на входе, предъявляя охраннику в черном костюме и с белым наушником в правом ухе удостоверение журналиста.

Плотный парень, передернув широкими плечами, с брезгливостью и сомнением скосился на документы Блейка, но возражать не стал. Фото на документах вполне соответствовало тому лицу, что было у блондина, а значит пока в этом случае все было в порядке. Если же этот переросток вздумает нарушить правила клуба, то он, несмотря на внушительный рост, с ним справится.

Уильям, верно считав предупреждение, засветившееся в глазах охранника, весело хмыкнул, изобразил безобидную улыбку ягненка, и пошел дальше, вглубь зала.

Именно здесь ему и предстояло осветить своим журналистским словом всю обстановку в целом (клуб был новым, с закрытым режимом, допускавшим только избранных, и потому пока особенно интересным читающей публике), и появление теперь уже своих уже бывших коллег-манекенщиков, — в частности.

Осмотревшись кругом коротким и быстрым взглядом, Блейк решил начать с частностей. Потому как общее, по его мысли, поднимется на поверхность само, сотканное из интервью гостей. «Мне нужен хороший репортаж, Уильям. Разговоры с гостями, впечатления, атмосфера, легкость, смех и красота», — напомнил ему чуть хриплый голос Моники, взяты из воспоминаний.

Уильям согласился. Не упускать же более, чем щедрый гонорар. Но как, черт вас подери, это делается? Блейк застыл на месте в растерянности. «Так, — подумал он, — давай по порядку. Что нужно?..». Но то, что ему было нужно, клуб и его гости знали лучше Блейка.

Какая-то девица, вцепившись в локоть Уильяма, стараясь перекричать шум беспорядочной музыки, потребовала, чтобы он с ней потанцевал. Блейк, с сомнительным сарказмом и до ее появления недоуменно озиравшийся по сторонам, посмотрел на девицу с таким видом, как будто только что сошел из огромной инопланетной тарелки на Землю.

— Извините, я не могу! Я журналист!

— Что?!

— Я журналист! Делаю репортаж!

Блейк ткнул указательным пальцем в свой бейдж, закрепленный лентой, надетой на его шею, и растянул губы в подобие улыбки.

— Журналист?! — взвизгнула девчонка. — А о чем репортаж?

— А что у тебя есть? — наклоняясь к ней ближе и включаясь в игру, спросил Уильям.

«Только говори легче и проще, без этих своих привычных фраз...» — напомнил он сам себе, разглядывая заволновавшуюся от его слов девушку, а вслед за ней — клуб.

— Я знаю здесь все! Последние сплетни! — радостно заявила новая знакомая Блейка. — Что ты хочешь узнать?

— Все, что угодно! Что ты можешь сказать о клубе?

Даже в неоновых цветах клуба андроид уловил огонек, которым засветились глаза девушки.

— Это новый клуб, открылся только вчера! Но здесь уже есть гости из Фриско!

«Откуда?» — хотел уточнить Блейк, но ОС вовремя шепнула ему: «Сан-Франциско!».

— Клуб новый, «для своих», посторонних сюда не пускают! Он открывается в полночь, в расчете на то, что сюда заедут гости из других клубов.

— И какие здесь гости? — прокричал Блейк, надеясь на то, что он выглядит и ведет себя хотя бы немного в соответсвии с этим местом.

— Ну... как ты. И как я! — с явным намеком отозвалась девушка, сильнее обхватывая руку Блейка. — Меня зовут Сильвия, я модель!

— «Сильвия»? — с сомнением переспросил Блейк. — Как Сильвия Стоун?

— А ты ее знаешь? — в голосе девушки зазвучало неприкрытое любопытство.

— А кто о ней не знает? Она известная модель!

— Уже нет! После скандала на подиуме! Взяла и столкнула манекенщика вниз!

Блейк изобразил полный священного ужаса взгляд. Который, впрочем, новая Сильвия не заметила, — так она была увлечена собственным рассказом. Уильям еще думал о Стоун, когда эта Сильвия, не на шутку вцепившаяся в его руку, уже рассказывала ему о гостях. Ее бурная речь оборвалась с окончанием музыкального трека и с началом нового: радостно взвизгнув, она объявила журналисту, что теперь он просто обязан с ней потанцевать! От этих слов на лице андроида изобразилась такая скука, что он начал спешно искать выход из грозившей ему ситуации. Что может быть лучше? Чем отвлечь ее, эту Сильвию?

— Извини, не могу! Мне нужно еще сделать снимки! Ты не против? — уточнил он.

Как же она, модель, могла быть против? Мгновенно, — словно и в ней, как в фотоаппарате, что был в руках Блейка, открылся затвор, — новая Сильвия изобразила перед новичком-журналистом чуть ли не с десяток профессиональных, модельных поз. Если бы не задание редакции и Моники, Уильям, взглянув на эти выученные позы и отрепетированные взгляды, наверняка рассмеялся бы. Но ему сейчас это было нельзя. И он, в сопровождении возмущенных и торопливых сообщений ОС, начал, наконец-то, исполнять свой репортерский долг. Фото, фото и фото! Сначала несколько — с одной Сильвией, а позже, когда от фотовспышек они стали заметны окружающим, — со слетевшимися на их свет другими моделями.

...Прошла только четверть часа, а у Блейка, если верить редакционному заданию, уже было на руках все, необходимое для великолепной статьи: общие сведения о клубе, интервью с моделями, записанные на диктофон, и нескончаемый поток снимков. О том, что позировать для неизвестного фотографа, чье лицо в полутемном клубе дополнительно и удачно было затемнено скругленным по краям козырьком кепки, девушки согласились не только в обмен на новые фотографии, но и на внимание со стороны самого репортера, Блейк не хотел. Наговорив какой-то ерунды и сторонясь пошлых, двусмысленных разговоров, он к концу заявленной четверти часа наулыбался так, что губы, без всякого преувеличения, сводило судорогой. Модели ждали его, звали и хотели. А он, отговорившись огромной занятостью и острейшей необходимостью срочно проявить их великолепные снимки, ретировался из клуба.

«Довольно неуклюже для репортера! — со злостью и досадой думал он, забираясь в салон своего Range Rover. — Если так и дальше пойдет...».

«Совсем скоро я представлю вам всю информацию об Аве Полгар. И тогда вы узнаете, на чем основана ее, так называемая, успешная компания Sunrise».

Заголовок вчерашней статьи из интернет-СМИ, составленный ииз слов Аллеса Гудвина и набранный огромными, жирными буквами, ослепил Блейка. Прошло несколько секунд. Уильям оглянулся на клуб, в котором совсем недавно он чувствовал себя так неуютно и неуклюже, и лицо его озарилось довольной, хищной улыбкой. Завтра Моника Бейли получит от него замечательную, просто великолепную статью! Нашептывая себе незамысловатый стишок, симпатичный и легкий, как летний день, Уильям завел автомобиль и поехал домой.

...Скоро твой путь озарится

Самой большой звездой.

Может, поэтому сейчас он

Такой тернистый.

И если тебе мерещится, что

Ты — совершенно пустой,

То, может быть,

Ты — совершенно чистый?

* * *

Он заглушил Land Rover перед загородным домом Авы Полгар, и остался в салоне, долго обдумывая то, что теперь предстояло сделать.

Вскинув голову вверх единым, резким движением, Уильям рассматривал дом, затаившийся в ночной темноте.

Но это был не дом.

А домик.

Небольшой, — особенно в сравнении с тем, в котором прежде жила Ава и он, ваш покорный слуга, — но очень уютный. Андроид, разглядывая в темноте и в гулких, ночных шорохах леса дом, задумался о том, что именно делает это жилище в его понимании «уютным»? Компактный, невеликий размер? Сочетание дерева и стекла? Большие, почти панорамные окна, которые в ливень и даже в мелкий, моросящий дождь (особенно если в эти минуты в вашей гостиной зажжен камин, и вы, погружаясь в потустороннюю дрему, обнимаете своего любимого человека, как он тогда обнимал, буквально забрав ее всю в свои крепкие и теплые объятия, Аву Полгар) делают весь облик и само существование такого дома невероятно, нездешне теплым?

Или это множество огней, больших и малых светильников, то разбросанных, то развешанных по дороге к дому подобно хаотичному морю желтых, греющих звезд? Или шорох собственных шагов, ведущий тебя по гравию, к входной, стеклянной двери? Или, наконец, темный, — а ночью то зеленый, а то и вовсе черный, еловый лес? Любоваться таким можно, уйдя в целую бесконечность... Или виной всему небо, раньше всегда далекое, а теперь, с Авой Полгар, такое захватывающе близкое?

Уильям улыбнулся тихо и очень медленно, почти лениво. С момента их примирения все в этом мире бесконечно грело его сердце. Он словно перешел или внезапно попал на теплую, уютную, укачивающую покоем, волну. А сердце, замирающее от неведомого до того чуда взаимной любви, не обжигалось ею, не жглось и не тлело. Огонь любви горел ровно и сильно, отбрасывая причудливые, волшебные и завораживающие тени на стены комнат, в которых он и Ава теперь жили, любили и грели друг друга теплом.

Все это было так удивительно. И, даже по по прошествии времени, ново. Уильям замечал, как его тело, раньше подчинявшееся только ему, теперь странно и мгновенно реагирует на прикосновение Авы. Как бежит по коже, начинаясь едва заметно, дорожка тех самых мурашек, о которых он когда-то поставил себе цель узнать... И с тех пор узнал так много, что должен был бы, по законам земного опыта, пресытиться и этим знанием, и всем другим. Но нет. Этого как раз и не происходило.

Его тело, то греясь и млея, то исходя холодно-прохладными волнами восхительного возбуждения, кажется, жило отныне своей жизнью. Быть с Авой Полгар, — из-за шрамов, — он все еще полноценно не мог.

И тело его, кажется, дошло до того, что, обретя собственный разум и свои желания, ничего более не желало слушать. Оно хотело близости, пылало мыслью об этом. Так, что самый холодный, рассудочный и рассуждающий разум Блейка был перед тем бессилен.

Конечно, он слукавил бы, скажи, что тело было объято теми желаниями, которых у него не было. Но... требовалось ждать. А ждать было излишне мучительно, иногда — так, что Уильям думал, что готов выдержать боль. И стыд. От прикосновений Авы к шрамам.

Он знал, знал непременно, что она прикоснется к ним. Своими тонкими, невесомыми, паряще-изящными пальцами. И, кажется в начале, что не последует за ее касанием никакой боли. Но... это ошибка. Мираж и обман. Боль, заспанная на первых мгновениях ласки, очнется вполне чуть позже. И разрядит о него свою силу, похожую на электрический ток. И он, как бы того не желал, не сможет этого стерпеть... Хватит пока. Они пробовали. Начинали то нежно и мучительно осторожно, то страстно. Но, независимая от градуса, боль все равно наступала. Иногда с самого начала, иногда — после нескольких секунд, — а порой даже минуты, — забвения.

Уильям все еще стыдился своих шрамов так остро, что часто вся нежность, заостряясь в стыде, иссякала. Уступая место глухой непремиримости, она отторгала его от Авы, уводила от нее прочь. Сам обожая красоту и внешность девушки, он, покоряясь своему стыду, требовал в минуты их новых попыток сближения темноты, котрой никогда не было раньше.

В такие мгновения все было острым. Темнота, тишина, шорохи, их дыхания... Порывистыми и резкими становились его движения, всегда до того отличавшиеся изумительной, грациозной ленью и плавностью. Острым, болезненным за него, становился и взгляд Авы, блестящий в темноте.

Но надо отдать ей все должное. Теперь она ни на чем не настаивала. Боль за Уильяма и кротость любви изменили ее, сделали движения девушки еще нежнее и легче. Хотя и до того они были такими ласковыми, что это граничило с безумием. И безумие от жажды близости только подогревало.

Настаивая на праве защиты Авы от Аллеса или от кого-то другого, подобного ему, Уильям напомнил ей об их договоре. Но сам уже тогда, в момент произнесения фразы, знал про себя: он не сможет подпустить Аву Полгар к себе так сразу, и так быстро, как о том заявлял сам.

Но и здесь, теперь, после всех разногласий, что были меж ними прежде, она его изумила. На каждый новый его, — нетерпеливый и нервный, — отказ в обработке ран, Ава отвечала молчанием и долгим, глубоким и скорбным взглядом. Под этим взглядом решимость Блейка рушилась и ломалась, он изнывал от жажды быть с ней, быть всецело. Но на краю его сознания всегда, даже в самые бурные и страстные их минуты, горело предупреждение: нельзя.

Ава, конечно, ничего о том предупреждении не знала. Оно было негласно, и светилось во взгляде Уильяма только злостью на самого себя и еще большим, громадным стыдом.

Клеймо. Они оставили на его теле одно, — если собрать в единое целое все шрамы, — клеймо. Он был их раб? Выходит, что так, если и теперь, пройдя через всю искреннюю нежность Авы, он не пускал себя, заклейменного, к ней. Она рисовалась ему чистой. Такой, которой не пристало иметь дела с таким, как он.

И если бы Ава знала об этих невысказанных вслух заключениях Уильяма, то она непременно сказала бы, что теперь, похоже, они поменялись местами? Она сама долго считала себя недостойной его, а теперь?.. Но самое мучительное и ужасное, что неотступно преследовало Уильяма даже во сне, было то, что в ее блестящем, обостренном до последней, невыносимой грани, ответном взгляде не было ни капли упрека, ни стыда, ни отвращения. И этим непереносимо-острым взглядом, да шепотом нежных губ, Ава, склонившись к плечу Уильяма, и целуя его вершину, сначала проводила губами по коже, — нежно, едва ощутимо, а потом, осторожно положив голову на плечо андроида, просила только об одном: разрешить ей быть с ним, прикоснуться к нему.

Эта блестящая кротость ее горячего, безумно нежного и горького взгляда, действовала на Уильяма разоружающе: он почти не могу тому противостоять. И, выстояв совсем недолго, — то ли всего один, то ли два раза, — не стал более закрываться, и кивнув, да тяжело вздохнув, позволил, наконец, Аве обработать его шрамы.

Но только обработать. В темноте. Лишь при свете неровного, едва полного месяца, глядящего в окно их спальни на втором этаже, незакрытого шторами.

Уильям тогда был ужасно, предельно смущен и скован. В ту минуту ничто в нем не напоминало того неотразимого манекенщика, по которому сохли, засыпая комментариями блоги и сайты о нем, то малолетки, то вполне взрослые, — и, как ошибочно о них оказалось думать, — «вполне осознанные дамы». Он был подавлен, сгорблен, отрешен. От мира, от Авы, от самого себя. Невыносимо хотелось спрятаться, забиться в самую черную муть. Исчезнуть, испепелить себя. Не быть, — как приказывали плетью они ему.

Ава. В ту бессонную ночь она свела его с ума. Своей нежностью. И своим великим, непередаваемым сочувствием к нему. Она снова плакала. В темноте, как он просил, — хриплым, чуть слышным шепотом, — не видя во всех подробностях его шрамов. Тогда этого даже оказалось не нужно: касаясь навсегда разъеденной плетьми кожи, Ава чувствовала каждый изгиб множества ран. И так страшно, беззвучно плакала, что их общей боли в ту ночь было больше всего.

Но когда боль, вылившись в горячих слезах, отступила, Ава, с твердым упрямством сомкнув горячие губы, осторожно прикоснулась к спине Уильяма с тем, о чем так долго просила его, — с желанием унять его боль, обработать шрамы.

Не сталкиваясь прежде с подобной глубиной чувств, Уильям уже было решил, что боли такой не бывает. Тем более — за него. И стоило ему это решить, как Ава, сделав горячий, прерывистый выдох, взяла себя в руки, смахнула слезы с лица, и, забавно и мило шмыгнув носом, начала обрабатывать раны.

Как ему хотелось бежать! Да кто бы только знал!.. Напоминание о том, что она уже обрабатывала его раны, очень мало успокаивало Уильяма. Ведь тогда он спал. Или был без сознания. В общем, — приходил в себя после того, как отключился, дотащившись до пляжа. И стыд не сжирал его. Но теперь!... Он принуждал себя сидеть смирно, сидеть прямо. Даже бормотал себе под нос, что «все хорошо». Но тело под нежной рукой Авы дергалось само. Как будто теперь из его плоти оно превратилось в зверя, непослушного ему, его воле.

Но разве Аву Полгар это остановило? Нет! Он выпил, изнывая, свою чашу стыда до дна. Он, сдерживая себя из самых последних сил, неясно какими остатками сил принудил себя не бежать. А остаться.

И все ждал, как сама Ава когда-то, — правда по своим, другим причинам, — что вот оно, вот-вот... И рука Авы Полгар не выдержит, убежит касания к страшной коже. Вот, вот-вот! Только подожди! Уильям ждал злорадно, с остервенением, но ничего, кроме нежности, не происходило. И сердце его, электронное, и для иных людей, холодно-пустое, не выдержало. Снова засбоило, сбилось с ритма, зашлось слишком быстрыми ударами пульса, захлебнувшегося в белой крови.

Ава тогда испугалась. Снова. Но все сделала правильно, все выдержала. Отстранив руку от очередного шрама, она как можно аккуратнее накинула на спину Уильяма белую, очень легкую ткань, пропитанную мазью, и уложила его на бок. Так, что голова его, светлая и горячая от боли, легла на ее колени.

Она так долго сидела. Не смея пошевелиться, испортить его хрупкий покой. Боль побила его тело знакомыми, электрическими разрядами, и постепенно, медленно отошла. Не в последнюю очередь, как казалось потерянному в болевом тумане воспрятию Уильяма, — шептаниям Авы.

Что она тогда шептала ему?

О чем говорила?

Он не помнил, а если спросить? Робел.

И казался себе то слабым, то глупым, то жалким. Боится как трус!

Но и это оказалось не важно. Ава была с ним. Сидела долго, склонившись к его густым, влажным от пота, волосам. Нежно перебирая их, она говорила ему что-то, и голос ее, тихий, и в самом начале сплошь прерывистый от страха и глубокого волнения, успокаивал его.

И он уснул своим странным, рваным сном. Пульс перестал перескакивать самые высокие, невероятные пороги, и под голосом Авы постепенно, смиренно стих.

Стало гораздо легче. Так легко,что почти совсем невесомо.

Уильям, чьим первым и непреложным правилом всегда была защита Авы Полгар, сам неожиданно ощутил себя в покое и в безопасности. Под защитой едва слышных слов Авы Полгар. Касания ее руки были тихими, такими безумно нежными, что какое-то время спустя, успокоившись и уже совершенно охмелев, он притянул девушку к себе, уверенный, что вот оно, мгновение. И что сейчас... Но тогда ничего не вышло. Боль от едва стихших шрамов снова затмила все. И Ава сама, отстраняя его от себя «по благим соображениям безопасности», говорила о том, что нужно подождать.

А ждать он не мог. Он просто сошел с ума от лавины обращенной к нему нежности. Ее хотелось пить. Ощущать. Обнимать вечно. Впитать в себя каждой клеткой, каждым отрезком кожи. Но Ава, улыбаясь, отстраняла его от себя, и молила ждать. Он целовал ее горячо, до головокружения самозабвенно, когда сквозь царящий вокруг них дурман, вдруг услышал:

— Уильям, пусти... мне нужно в душ... Очень жарко. Ты обещал отпустить меня...

— Я не могу больше ждать Ава Полгар... я так хочу тебя...

— Ты обещал отпустить меня в душ, — улыбаясь, срываясь на хрип, напомнила Ава.

— Это было до того, как ты совершенно свела меня с ума... А я — сошел...

Вспомнив все это, Блейк улыбнулся больно и радостно, вздохнул быстро и —полной грудью. Ему следует пересмотреть манеру своего поведения при исполнении роли журналиста. То, что вышло сегодня, в клубе, совсем не понравилось Уильяму. Необходимо обдумать план поведения, оптимальную манеру взаимодействия с людьми, когда он снова станет исполнять эту полушутовскую роль.

И еще.

От Аллеса засветились новые заголовки в СМИ. А новостей о том, где он, и когда будет пойман полицией США, — нет. И если это «нет» продлится еще дольше, то... Уильям сам начнет решать этот вопрос. При поддержке, как он надеялся, одного небезызвестного ему адвоката.

* * *

Ава проснулась резко, сквозь сон расслышав какой-то грохот. Сердце, испугавшись, мгновенно зашкалило пульсом и жаром, и девушка решила, что кто-то разбил окно на первом этаже.

Она вскочила с кровати, схватила с кресла шорты, майку и легкий кардиган. Натянув все это на себя за какую-то пару секунд, Ава испуганно оглянулась в темноте, убрала волосы в высокий хвост и собралась бежать. Стащив со столика ключи от машины, Ава рванула на себя дверь и остановилась, расслышав, наконец, сквозь шум своего бешеного пульса и страх, беспокойство Хэма.

Он сидел в террариуме и наблюдал за ней. За ее паникой, слишком быстрыми, резкими сборами. А потом, когда девушка подбежала к двери, Хэм, освещенный верхней, теплой лампой террариума, закачался, и, не удержавшись на ветке, упал вниз.

Именно этот звук от падения хамелеона и остановил Аву на пороге спальни. Она шумно, сухо сглотнула, подошла к террариуму и внимательно посмотрела на маленькую ящерицу. Выпуклый глаз Хэма, с крохотным, черным зрачком, несмотря на всю свою причудливость и кажущуюся невыразительность, смотрел на нее со страхом и испугом. И Ава, уже открывшая террариум для того, чтобы забрать Хэма, подумала, что... Первое: она та еще трусиха, и второе, — она не имеет права оставлять Хэма здесь, одного.

Хамелеон, упавший на пол своего жилища, двигался еще неувереннее и медленнее, чем обычно. И Ава нетерпеливо и впервые за все время знакомства с ним, позволила себе ускорить неспешную, испуганную ящерицу. Острожно зажав Хэма в руке, она посадила его на сгиб локтя и нежно погладила.

— Испугался? Ну, не бойся... не бойся.

Хэм ответил ей внимательным взглядом все того же причудливого, большого глаза, и замер на месте. Странно, но в этот раз он, всегда воспринимающий Уильяма с гораздо большей симпатией, чем Аву, и не подумал сбегать от нее. Наоборот. Мордашка его повернулась к девушке, и теперь уже два хамелеоновских глаза смотрели на нее так внимательно, словно знали обо всем происходящем самую настоящую истину.

За остановкой и разговором с Хэмом Ава успокоилась. Первая большая и испуганная нервенность отошла от нее, и девушка, тихо спустившись на первый этаж, убедилась, что с домом все в порядке. А шум, так напугавший ее со сна, был не звуком разбитого стекла, а громовым раскатом и ливнем, что и сейчас шел стеной, заливая снаружи дом и весь лес, что был вокруг.

Шепнув себе еще раз, что она стала «просто невероятной трусихой!», Ава остановилась у окна. Бурный ливень, несмотря на шум, уже заканчивался и странно, невероятно убаюкивал ее постепенно редеющими каплями, уютно бьющими по крыше и по окнам лесного домика.

Улыбнувшись своему испугу и все еще иронизируя над собой, Ава провела указательным пальцем по гребешку Хэма, и вместе с ним пошла на кухню. Ей — горячий зеленый чай в огромной кружке, а ему, от волнения ставшему ярким и сине-зеленым, — лист салата.

Ава рассчитывала захватить на подносе все сразу: и чай, и тарелку с листьями салата, но действовать при этом ей пришлось бы только одной рукой, — испуганный до предела Хэм никак не хотел слезать с ее теплой руки. И потому Ава перенесла кружку с чаем и лакомство для хамелеона в гостиную в два подхода и вместе с Хэмом, отказавшимся покидать сгиб руки девушки, к которой он так внезапно воспылал привязанностью.

Терпеливо покормив ящерку, Ава еще долго, сжав в руках горячую, и оттого особенно уютную, кружку с чаем, наблюдала за Хэмом, за его забавными и мило-неуклюжими движениями. Их общий испуг отступил, и они снова стали спокойны. Ава, забравшись на диван с ногами, оглянулась по сторонам.

На журнальном столике, справа, она заметила две тонкие, картонные папки, и удивленно приподняла бровь. Сама она в подобных папках документы не хранила. Тогда... что это может быть?

Досье на Аллеса Гудвина она открыла первым. В нем не было ничего обычного. Потому, что в нем не было почти ничего. Только несколько строк, набранных в текстовом компьютерном редакторе, которые сообщали читавшему их о характерных чертах бывшего заместителя Авы Полгар: «...Харизматичный лидер, склонен к нарциссизму и самолюбованию. В высшей степени честолюбив. Способность подчиняться почти отсутствует. Не приемлет давления и статики, работы в команде и подчиненной должности (подчиненного положения)».

Девушка медленно, останавливаясь на каждом слове, перечитала характеристику Аллеса. И мысленно согласилась с ней. Впрочем, в напечатанных, ровных словах для нее не было ничего удивительного, — она хорошо помнила биографию Гудвина. Вот только тогда, принимая его на работу, она не придала ей должного значения. Да и было ли в тот момент что-то подозрительное? Что-то, что она упустила?

Нет. Конечно, ее немало удивил тот факт, что Аллес Гудвин, — блестящий выпускник факультета IT-технологий в Пало-Альто, для своего будущего места работы выбрал маленькую, и в тот момент едва приметную, компанию Sunrise. Ава помнила, как услышав от него о желании работать в ее команде, спросила: «А как же Yut-stereo? Они гораздо больше и блистательнее нас». Аллес тогда как-то неожиданно замялся, начал не слишком уверенно что-то плести про то, что он всегда мечтал «встать у истоков хоть и маленькой, но перспективной и талантливой компании», что ему претит большая корпорация, которой уже тогда были конкуренты Авы. И что он мечтает «утереть им нос».

Девушка вздохнула. Может, тогда он и мечтал «утереть нос» Yut-stereo, а в итоге утер нос ей, владелице Sunrise? Интересно, этот план с предательством был у него изначально или появился со временем? Уложив заспанного Хэма на руке поудобнее, она начала вспоминать.

Аллес Гудвин пришел в Sunrise одним из первых, на заре компании. Тогда и компании-то, как таковой, еще не было. Так, арендованный на месяц офис, завезенные, но еще не распакованные офисные кресла, недавно занесенные в офис цветы — для бодрости духа, — торопливо разбирающие вещи первые сотрудники и, во главе всего этого, — маленькая девушка. Ава Полгар.

Ее кабинет тогда был тоже импровизированным, — она просто выбрала для себя большой письменный стол, поставила на него ноутбук и... собеседования о приеме на работу тогда Ава тоже еще проводила сама.

Spider уже гремел как «инновационная звуковая система», о ней, как и о компании мисс Полгар, в ту пору было много слухов, домыслов и публикаций. Да и сама Ава, пока не привыкшая к роли «самого большого начальника», чем дальше шло дело, тем больше мечтала спрятаться подальше от такого пристального внимания со стороны СМИ. Она прекрасно понимала, что Sunrise никто не принимал и не хотел принимать всерьез.

Но факт грандиозного шума, который наделал своим появлением Spider, СМИ отрицать не могли. Как бы упрямо им того ни хотелось.

На фоне всех этих тревог и громадных перемен в жизни Авы и явился Аллес Гудвин. Крайне самоуверенный, и, — как девушка подумала про себя, «лаковый», — он с порога, осмотрев ее несуществующий кабинет, заявил, сияя неестественно-белоснежной улыбкой, что всегда мечтал работать в таком, как он выразился, «стартапе». Аве, удивленно посмотревшей на него после этих слов, такое заявление с самого начала показалось странным: слишком уж сильно не вязался образ успешного IT-специалиста, закончившего один из лучших профильных факультетов и успевшего поработать в паре ведущих американских компаний с тем, о чем он говорил.

Но Аллес Гудвин мог быть очень убедителен. И в тот день он был именно таким. Настолько, что Ава была буквально придавлена его напором и страстным желанием «стать частью Sunrise на заре ее неминуемой славы». Разум мисс Полгар, наблюдая за Аллесом и его речью, вопил от удовольствия: «Только представь, что будет, если он останется с нами! Ты его биографию видела? Да он новый Стив Джобс! Только без гаража! Посмотри на него! Он выглядит блестяще, он продвинет компанию так, как ты и мечтать не могла! Ну, что ты молчишь?! Зачем сомневаешься?!».

А вот сердце было против. Сразу, еще до того, как самопрезентация Аллеса, такая же блестящая и остроумная, как и он сам, закончилась.

Ава сидела, откинувшись в кресле, и внимательно наблюдада за Гудвином. Умом она понимала, что такой сотрудник, находясь в штате, пойдет только на пользу общему делу, тем более на той начальной стадии, на котрой тогда находилась компания Sunrise. А вот сердце Авы в это не верило. Никак. И делай, что хочешь! Оно тоже слушало блестящего кандидата, наблюдало его... но чем громче и цветистее были его речевые обороты и обещания непременного прогресса, тем больше оно, сердце, восставало. «Не нанимай его... с ним что-то не так. Его вообще здесь быть не должно. Он слишком неотразим для стен снятого только на месяц офиса. И слишком... хорош. Ни к чему не придирешься. Все смерено в нем точно, до грамма. Но если он такой опытный и крутой, то что, я спрашиваю тебя, ему нужно здесь, у нас? Что он забыл в Sunrise, если ему будет рада даже самая пафосная IT-корпорация? Что-то здесь не так...».

Но Ава приняла доводы разума. Она дала Аллесу испытательный, месячный срок, и, — да станут тому свидетелями все боги, — на протяжении всех этих дней он был предупредителен, внимателен, исполнителен. Только, пожалуй, излишне часто вился вокруг Авы. В начале она не придавала этому значения, строго соблюдая деловую дистанцию, а потом дел в компании стало все больше, — Sunrise, словно молча следуя предварительной аналитике Аллеса, развивалась, росла, летела вперед.

Конечно, и тогда компания мисс Плгар не шла ни в какое сравнение с гигантом Yut-stereo. Ава и не думала об этом. Она лишь была полностью и абсолютно поглощена своим делом, своим детищем, своей компанией. Если бы не необходимость сна, Ава никогда не уходила бы из своего офиса.

Но требовалось прерываться на сон, на еду, на принятие душа, на монтонную чистку зубов... Она делала все это быстро, нетерпеливо и механически. А по-настоящему жила и горела только в своем офисе. В существование которого, как и в существование Sunrise ей, бродяжке, после жизни на улице да работы уборщицей, было все еще сложно поверить.

И все это время великих перемен Аллес был рядом. Умный, обходительный, опытный. Он казался самым понимающим, спокойным, бесконечно мудрым. Первое впечатление, что сложилось о нем у Авы, словно растворилось теперь, под грузом настоящих дней и того громадного вороха задач, которые нужно было решать Аве. И Гудвин всегда был рядом. Помогал советом, поддерживал шуткой, больше не претендовал на слишком близкое нахождение рядом с Авой, и... выходит, добился своего? Того, что буквально стал почти незаменим в Sunrise? Сама Ава много советовалась с ним. Что же говорить о других сотрудниках. Они смотрели на него как на бога, непонятно за что такой великой милостью снизошедшего до них, зеленых и неопытных.

...К моменту официального назначения Аллеса на должность заместителя, он работал в компании полгода. И в его назначении на новую должность не было ничего удивительного.

Напротив.

Подписывая приказ о назначении Гудвина ее заместителем, Ава с удивлением и улыбкой думала о том, что как же раньше она этого не сделала? Его вклад в развитие компании неоспорим, его опыт, влияние, авторитет среди сотрудников... Да что там! Сама мисс Полгар была под впечатлением от Аллеса. О своем первом мнении о нем она тогда совсем уже забыла, и теперь считала только одно: ей и Sunrise невероятно повезло в том, что Гудвин — с ними.

...А потом? Что же стало потом? Да, собственно, ничего. Не считая того, что кредит доверия к Аллесу со стороны Авы был почти безграничным. В ее отсутствие он вел все дела компании, он... Именно тогда придумал перебежать к Yut-stereo? Аве было важно это знать. Когда именно у Гудвина созрел этот план? И как она, Ава, ничего не заметила? Настолько крепко спала ее бдительность?

То, что монстру среди IT-компаний не дает покоя стремительный и очень шумный успех Spider, а вместе с ним, и успех Sunrise, Ава сначала с волнением подозревала (потому что все еще не могла в это поверить), а потом и много раз в этом убеждалась.

Но предательство? Аллес? «Не может быть!» — все еще твердила на рефрене какая-то пораженная этим известием, часть Авы. Предал, сбежал, перешел в Yut-stereo... Зачем? Что хотел лично он от всего этого, и неужели ее великие конкуренты на самом деле так опасаются Sunrise?

«Похоже, детка, ты не вполне отдаешь себе отчет в том, что сумела придумать, — вмешалось в ее размышления сердце. — Твоя звуковая система создана для помощи людям. А не для подсаживания на электронную иглу, как в случае с Yut-stereo. Да-да, знаю! Они обвиняют в зависимости пользователей тебя, но по факту покоя им не дает чистота и шумный, такой же чистый, успех Spider. Это то, чего они, при всех своих деньгах и вложениях, придумать не смогли. А ты смогла. И вот теперь расхлебывай...».

Ава глубоко вздохнула, прикрыла беспокойные, уставшие глаза. Досье Аллеса показалось ей странным. Разве так их составляют? «А что во второй папке?» — подумала девушка. Она с любопытством отогнула обложку точно такой же, в какой было досье на Гудвина, черной папки, перелистнула первые страницы, и, с мгновенно забившимся грохотом сердцем, прочитала: «...Но в 16 лет ей все-таки удалось сбежать, и (приложения № 10-15) до 18 лет, то есть на протяжении двух лет, она жила на улице. Ночевала на перронах, вокзалах, в аэропортах, электричках, торговых центрах и на стадионах. За это время на нее (приложения № 15-21) было совершено несколько нападений, предпринято несколько попыток физического изнасилования (реальные последствия таких нападений прояснить не удалось, т.к. ни в одно из официальных медицинских учреждений Сюзен тогда не обращалась). За это же время Сюзен пристрастилась к наркотикам (легким), позже, когда ушла с улицы — к таблеткам (смесь снотворных и болеутоляющих)...».

Стало ужасно жарко, к горлу мгновенно подкатила дурнота. Отшвырнув папку в сторону, Ава побежала в ванную. Ее вырвало мгновенно. Долгой, желчной, крутой судорогой все сдавило внутри. Голова горела огнем. А долго и намеренно запертые разумом воспоминания прыгали перед ней, наконец-то выпущенные на свободу. Воспоминания о том, как «некоторые попытки физического изнасилования» оказались успешными для тех, кто их тогда предпринял в отношении Сюзен Сато.