Нарния или Англия? (гет)

В лесу Беатрис дышалось свободнее. Стоит ли уточнять, почему?

На этом расстоянии она хотя бы могла быть уверена в том, что каждый её шаг, вздох и проговорённое под нос слово не будут услышаны существом, которому даже такую мелкую информацию выдавать ощущается крайне некомфортно. Присутствие в одном здании рядом с ним ощущалась как налипшая на кожу слизь — будто её облили гудроном. И ещё плюнули сверху.

Она не преувеличивает. Любой жнец на её месте ощутил бы себя точно также! Хочет того или нет, но он своей вездесущностью залезает в личное пространство каждого живого существа, и благословлён тот, кто не ведает об этой его способности, ибо будет крепко спать по ночам.

Одно успокаивало: даже сейчас, идя по зарослям, внимательно глядя под ноги с подмятой до колена юбкой, она тихо бормотала: «Он скоро умрёт». Так ему и надо. Да, сейчас он чувствует себя хозяином ситуации, но… Ох, если бы он знал!

Когда Беатрис услышала, что они с Сиэлем хотят попасть в другой мир, то сначала ушам своим не поверила. Ну не может же во время драки человек сам упасть на нож?

Себастьян именно это и делает по собственному незнанию.

Только вот вопрос остался: что ей делать с Сиэлем? Она не может ждать. Не так долго, как просит Гробовщик, по крайней мере. Таскать с собой ребёнка она тоже не может, тем более он вряд ли будет ей рад после смерти его собачки на привязи. Может быть…

Нет, скорее всего, её идея не сработает. Он просто умрёт, если она поступит так, как ей искренне того хочется. Мальчика как будто со всех сторон смерть высиживает.

Мучительные поиски выхода из ситуации она позволила себе закончить, только когда нашла дерево, на котором были выцарапаны символы. Иероглифы какие-то. Кириллица, если быть точнее. Беатрис провела ладонью по грубому дереву, оглядываясь вокруг.

Если хотя бы примерно знать место нахождения портала, то «нащупать» его не составит для неё труда. Надо только вслушиваться, всматриваться внимательнее; снять туфли и пройтись босиком, оценивая плотность земли под ногами, дышать со всем своим умом. Где другое пространство, там земля рыхлее и воздух реже.

Эти дети, они такие милые. По её мнению, всё и так с первого взгляда было понятно. Привязались друг к другу, но упрямятся в своей ребяческой манере. Беатрис их дразнила не для удовольствия — просто прощупывала почву: какова вероятность, что при прочих идеальных условиях её идея сработает?

Оказывается, этим двоим до настоящей близости как пешком до Америки. Неудивительно: свяжи её обстоятельства таким же образом, она бы тоже стала великой слепой, просто чтобы сохранить остатки разума.

Если она пошлёт к чёрту аморального старого балбеса Гробовщика, если поступит так, как сама хочет, — эта идея въелась ей в кожу и не отпускала, — эти двое сблизятся или рассорятся? В тот день надо будет отобрать у Сиэля пистолет. А то вдруг всё-таки рассорятся.

Нашла.

На самом деле со шкафами всё просто: пройди прямо сквозь него, пока он закрыт, и ничего не заметишь. Но если замок в двери открыт, стоит только нашарить рукой дверцу и потянуть на себя, — шкаф снова окажется на виду.

Беатрис утомительно долго с серьёзным лицом пыталась понять, где эта дверца и как за неё ухватиться так, чтобы открыть: шерудила в воздухе обеими руками, будто играла в пантомиму какую. Шкаф открылся. Блестящие на солнце дутые пальто из непонятного материала закрывали ей вид на мир по ту сторону.

Ей предстояла сейчас небольшая командировка.

Ей-Богу, она никогда в жизни не курила, но прямо сейчас захотелось. Беатрис прищурилась, сминая копну кудрей, будто это помогло бы ей разглядеть, что это за место такое.

Она слишком многое делает для случайных маленьких засранцев, поняла она в эту секунду. Нормальные люди просто закрывают глаза на проблемы, которые их не касаются.

И зашла внутрь, закрыв за собой дверь.

* * *

Людей всё-таки терпеть невыносимо тяжело.

Сиэль иногда мечтает, чтобы его оставили в полном одиночестве хотя бы на один день. Ну, конечно, под словом «полном» подразумевается, что его весь день вообще не будут трогать; далеко находиться при этом вовсе необязательно — не для того он их нанимал, чтобы его оставляли в опасности.

На несколько секунд он позволил себе накрыть глаза ладонью, лишь бы не видеть ухмыляющееся лицо Себастьяна.

Он не знал, на кого сейчас больше злился: на Беатрис, нёсшую всякую чушь, не касающуюся её никоим образом, или на Себастьяна, преподносившего это как злободневный анекдот. С каких пор правила приличия в этом поместье начали попираться настолько открыто и нагло?!

А Аня… Сиэль поднял голову и сцепил руки в замок. Хмурость ложилась на лицо от одной мысли о том, что вообще у неё на уме.

Он начал сомневаться в уровне её интеллекта. Точнее, способности его применять. Слишком легко она идёт на поводу у своих эмоций, доверяясь незнакомой женщине. Незнакомой нечеловеческой женщине. Ясно как день, что Беатрис — сомнительный персонаж, но Аня всё равно выкладывает всё как на духу. Ещё и позволяет себя обнимать… Она что, маму новую себе ищет?

От этой мысли он не смог удержать себя от того, чтобы снова закрыть лицо руками.

Дура. Ей же будет хуже от этого потом, когда окажется, что у этой истории со жнецами есть какое-нибудь подводное течение. А он старался, пытался как-то облегчить ей жизнь, больше свободы дал… Но иногда ему кажется, что добро человеку нужно причинять, а не просто предлагать.

И что теперь, запретить им разговаривать друг с другом?

— Юный господин, не стоит так убиваться: общество ещё не заглядывает людям в дверные замки.

Эта реплика прозвучала, как последний удар по гвоздю в крышку гроба терпения Сиэля. Он поморщился, поднимая на Себастьяна полный брезгливости взгляд:

— Вижу, у вас с ней одинаковое чувство юмора. Какая жалость, я думал, демоны в этом хоть немного лучше вечно брюзжащих о божьих заповедях бюрократов…

Ему пришлось отвернуться и прикрыть рот ладонью, чтобы не выдать, как он доволен тем, что лицо Себастьяна перекосилось ещё на середине фразы. Сиэль попал в точку — и наконец-то отомстил ему за эти детские поддразнивания на тему несуществующей влюблённости.

— Всё ваши шуточки, юный господин, но на той фотографии за вами стоит явно не ваша дражайшая невеста…

Сиэль сам не заметил, как ударил кулаком по столу.

— Какая разница, что я к ней чувствую?

Фраза получилась громче, чем он изначально предполагал, а кроме того, сразу после её произнесения хотелось выгнать Себастьяна вон и подумать, чему он только что позволил выйти из своего рта.

Ну да, конечно, он даже не имеет права что-то к ней чувствовать: для начала, он скоро должен умереть, а даже если нет — у него всё ещё есть невеста. Но почему это прозвучало так отчаянно, будто он в самом деле влюблён, но ничего не может с этим поделать?

Себастьян тоже посмотрел на него такими круглыми глазами, что сразу стало понятно: для него это звучало как признание.

Сиэль глубоко вздохнул, пытаясь не пойти снова на поводу у своих эмоций, дабы не ляпнуть чего-то лишнего, и откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Да. Так он точно выглядит равнодушно — чтобы Себастьян наконец-то правильно решил, что эта фраза подразумевала.

— С меня хватит. Уходи и не смей больше отвлекать меня по всяким глупостям.

— Как прикажете, господин: кто я такой, чтобы вас ослушаться?

Себастьян повернулся спиной, и Сиэль мог поклясться…

— Кажется, в саду сейчас кто-то плачет: но вам, конечно, все эти глупости не важны.

…что теперь самодовольную ухмылку прятал он.

* * *

Он задержался.

Нет.

Он опоздал.

Сиэль просто не подумал, что если это не сделает он, то эту нишу займёт кто-то другой. Причём кто-то из его собственных слуг.

Аня сейчас сидела в саду на скамейке, до сих пор. В кофточке, он подметил, — хоть какая-то хорошая новость: в прошлый раз она вообще лежала в мокрой траве, когда уже начались осенние холода. Заплаканная — издалека видел. Мнёт подол платья — эта её привычка всегда цепляла его взгляд и раздражала.

Но это не самое главное, что его сейчас сбило с толку и заставило остановиться посреди вымощенной дорожки: она слабо улыбалась и обсуждала что-то с Финнианом. Обсуждала что-то достаточно тихо, чтобы он не услышал.

Сиэль почувствовал себя глупо. Разговор с Себастьяном выжал его, как лимон, все эти издевательские предположения о его чувствах… Он знал, что если выйдет в сад, в глазах этих двоих — жнеца и демона — он окончательно поставит точку в этом вопросе. Никаких сомнений не оставит. И тогда уже от бесконечных поддразниваний и унизительных попыток убедить в чём-то Аню ему не избавиться; даже если прикрикнет на Себастьяна, глаза тому не завязать — и будет он смотреть с насмешливой снисходительностью каждый раз, как речь заходит об их отношениях. А Беатрис он и вовсе не указ.

И всё-таки он рискнул своим покоем и вышел. Вышел, потому что… не монстр же он, в конце концов. Ещё помнит о таком понятии, как «сочувствие». Ещё помнит, что такое быть джентльменом: джентльмены выручают дам в беде.

Она напоминает ему себя. Сиэль даже видит это сходство достаточно очевидным, чтобы решить, будто его, вероятно, видят почти все. И не заикаются они об этом потому, что оно настолько очевидное, что даже говорить об этом глупо.

Уж Себастьян точно должен заметить. Как её мучает бессонница, как она постоянно плачет, пугается всяких мелочей… Он был таким же, когда только выбрался из того ада.

Может быть, если бы у неё был свой Себастьян, она стала бы таким же, каким Сиэль является сейчас. И он не хочет быть чересчур драматичным, но он бы хотел быть для неё этим «Себастьяном». Просто из сочувствия, конечно. Из глубоко чувства понимания. А остальные? Пусть думают, что хотят.

Вся эта логическая цепочка привела к тому, что сейчас Сиэль стоял как вкопанный, глядел на этих двоих… Они были так зациклены на разговоре, что даже не замечали его.

Как глупо. Сиэль прикусил нижнюю губу, пытаясь избавиться от унизительного чувства, сковавшего всё его тело. С чего он решил, что нужен ей? Он не то что опоздал. Он ошибся. Она — не он. Она более доверчивая. Возможно, слишком доверчивая. Естественно, она позволит позаботиться о себе каждому, кто только захочет это сделать.

И с чего он взял, что сможет ей помочь? Его максимум — это посидеть рядом. Молча. Иначе он снова скажет что-то, из-за чего они начнут перепалку.

Сиэль собирался развернуться и уйти, — ему достаточно было убедиться, что ей уже лучше, нет, это не потому, что он почувствовал себя брошенным, он вообще не чувствовал эту брошенность, откуда только это взялось в его голове, — но заметил, что она смотрит на него искоса, не прекращая слушать Финниана.

И теперь развернуться и уйти было бы ещё более глупо.

Финни наконец-то услышал его шаги, замолк и повернул голову; подскочил со скамьи, встал по стойке смирно, — как всегда и делает при виде своего господина. Сиэлю от этого легче не стало. Он будто лишился речи: смотрел на них двоих, не зная, оставить их в покое, прогнать Финни или с обоими поговорить. В любом случае он уже почувствовал, что прервал их, что пришёл на праздник, на который не был приглашён.

Взгляд задержался на Ане. Ему нужно было понять, как она сейчас на него смотрит. Что это за эмоция? Глядит на него внимательно, чуть сощурив глаза, будто учительница, внимательно вслушивавшаяся в его ответ.

Только он молчал. Чего она пыталась допытаться, он не понял.

— Эм, господин, вам что-то нужно было?..

Финни. Да, точно, Финни. Чёртов добряк.

Зря Сиэль пришёл. Чем дальше всё идёт, тем хуже он себя чувствует: увязает в этой ситуации, будто в болоте. Он отвлёк их и теперь сам не знает, что сказать…

— Да. Оставь нас с Анной наедине, пожалуйста. Нам надо поговорить.

— Есть, господин.

Финниан тут же убежал в сторону ближайшей теплицы.

— Что за разговор?

Сиэль нахмурился и стиснул зубы. Не мог же он сказать: «Нет больше никакого разговора, я соврал, чтобы не чувствовать себя неловко». И ему вообще-то всё ещё хотелось уйти.

— Почему ты плакала?

Он не сел, хотя на секунду порыв был. Почему-то сейчас он чувствовал необходимость нависать сверху, сложив руки за спиной в замок.

— Не понимаю. В этом есть какая-то проблема?

Огрызается. Не хочет рассказывать, значит. Конечно, она никогда ничего не хочет рассказывать… Но он думал, что она никому ничего не говорит. А оказывается, садовнику она доверяет больше, чем человеку, который её подобрал, обеспечил лучшие условия, спас, в конце концов…

Ладно, в ту передрягу с Алоисом она попала только по его ошибке. Лучше не причислять это к списку своих достижений.

— Проблема в том, что ты никогда ничего не рассказываешь.

— Тебе это для чего?

Сиэль тем глупее себя чувствовал, чем более враждебно она вела себя по отношению к нему. Отказывается от его помощи. Она её уже получила… Да и ещё от человека более приятного для неё.

Он горько усмехнулся и отвёл взгляд, махнул на всё рукой:

— Извини, не знал, что мне нужны особые полномочия, чтобы узнать о твоём самочувствии.

Краем глаза он увидел, как Аня закатила глаза. И внезапно он почувствовал, как что-то тянет его за руку вниз.

— Сядь.

Для Сиэля это было слишком неожиданно: он думал, что сейчас уйдёт, и разговор на этом завершится. Сначала он даже не понял, что происходит, не успел скоординировать движения, и поэтому безвольно рухнул на что-то мягкое.

— Ой. Прости, прости, пожалуйста…

Аня затараторила прямо ему в затылок, и только тогда он понял, что случилось. Жар моментально залил ему щёки, и уши, и шею, и теперь ему стало ещё сложнее выдавливать какие-то слова. Пока он пытался прийти в себя и подавить уже неприлично разросшееся сожаление по поводу того, что вообще сюда пришёл, Аня сдвинула его со своих колен обратно на скамейку.

Дьявол. Один позор за другим… Ему теперь ещё больше хотелось раствориться в воздухе. Ситуация ощущалась как ловушка: если сейчас встанет и уйдёт, то тем самым с головой выдаст свои чувства, но если останется и попробует заговорить — едва ли не начнёт заикаться.

Сегодня будто весь мир пытается его оконфузить его, сбить с толку…

Он посмел только краем глаза посмотреть на Аню: та тоже покраснела и глядела пристыженно себе под ноги, разглаживая складки платья. Потом начала поправлять рукава кофты. Трогать свои вещи — это точно что-то нервное у неё.

Сиэль всё никак не мог прийти в себя. Сидеть на коленях у девушки… У Ани… Конечно, это произошло не по его воле (и вряд ли по её), но как же невыносимо неловко! От одного воспоминания — он на секунду почувствовал её тонкую круглую коленную чашечку, пока она сталкивала его с себя, — всё его тело сковывало от смущения, и дыхание перехватывало.

И как она схватила его за руку… Разве прилично вот так молодой девушке хватать кого-то за руку? Так настойчиво? Да ещё и тянуть? Скажи он это вслух, Аня назвала бы его старомодным. У неё в голове нет таких правил приличия… Или предрассудков?

— Сиэль, я не хотела…

— Н-ничего страшного.

Он откашлялся: оказывается, голос у него охрип.

— Так что ты хотела сказать?

— Ах, да…

Аня поморщилась, будто лимон пожевала.

— Да я… Не знаю.

— Не знаешь?

Она решила сбить его с толку окончательно.

— Ну…

Аня забегала глазами: то ли ложь придумать пыталась, то ли действительно не могла что-то понять. Да как вообще можно не знать, почему плачешь? Просто признаваться не хочет.

— А Финни ты что сказала?

С её лица окончательно пропало смущение: она повернулась лицом к Сиэлю, глядя на него с нахмуренными бровями, будто он спросил что-то неприличное.

— Ничего. Он у меня не спрашивал.

И снова Сиэль почувствовал себя самым глупым человеком в этом поместье, потому что Финни действительно мог так поступить.

— Ты что, думаешь, что я доверяю ему больше, чем тебе?

— Нет.

Он сказал это, должно быть, слишком быстро: Аня вскинула брови, будто ей только что признались:

— И ты расстроился из-за этого?

— Да нет же!

Она наклонилась вперёд, к нему; он, как уже часто с ними бывает — назад.

— Я не знаю, Сиэль. Я не знаю.

— Я уже понял.

Сиэль на самом деле понял только то, что больше её вранья его волнует сейчас чувство унижения, которое он испытал несколько раз за один короткий час. У него словно муравьи по животу бегали; ему хотелось спрятаться в тёмном месте и там, пока никого рядом нет, спрятать лицо в ладонях и застыть так на часы, пока чувства снова не вернутся в норму.

— Может быть, я просто устала… Меня как будто сто вещей за раз расстроило.

«Та же самая история,» — ответил бы он, если бы когда-нибудь говорил о себе хоть что-то честное. Но он ничего не ответил.

— Эй, Сиэль…

Он не отреагировал. Оцепенел, верно: не мог заставить себя даже пошевелиться.

Но по телу снова побежали мурашки, когда она потрясла его за плечо. Сиэлю так хотелось огрызнуться, но тогда это бы показалось неуместным и чрезмерным. Ему пришлось стиснуть зубы, когда он проговаривал это, скидывая с себя её руку:

— Не трогай меня, я этого не люблю.

— Я заметила. Но ты сам задал вопрос, а когда я ответила, перестал реагировать.

Он не мог придумать оправдания.

— Я что-то не так сказала?

— Знаешь, твой разговор с Беатрис…

Сиэль надеялся сбить её с толку, чтобы она перестала подкапывать под него, но Аня только округлила глаза и воскликнула так громко, что ему стало больно:

— Ты из-за этого расстроен?

Он открыл рот и… Закрыл рот.

Она, может, специально пытается сделать ему ещё хуже, чем уже есть? Надо взять себя в руки. Что сказать? «Это вздор»? Очевидно. А если Аня думает, что это правда, такая слабо звучащая фраза только больше её убедит.

— Что ты думаешь?

— Вздор, — ответила она, не поведя и бровью, — Предположим даже, что это правда. Какое это должно иметь значение в наших обстоятельствах?

Ого. Она будто прочитала его мысли.

Сиэль довольно хмыкнул и внезапно почувствовал, как его плечи расслабляются. Конечно, он не ошибся. Конечно, они похожи. Даже думают одинаково. Она просто… Вежливая с другими, даже если ей самой плохо, не больше и не меньше.

— Именно. В наших обстоятельствах невозможно любить.

— Да кто его знает.