О воспитании (гет)

Явление духа Римма почувствовала ещё до того, как ушли Вероника и Белкин. Распространяющийся от солнечного сплетения холод заставил обхватить себя за плечи и предложить гостям чаю. Да, только сейчас, сегодня она оказалась нерадивой хозяйкой. Но Вероника от чая решительно отказалась и засобиралась уходить, а Белкин не стал спорить. Римма была очень благодарна им как за неожиданный визит и серьёзную помощь, так и за этот своевременный уход. Закрыв входную дверь, она вернулась в кухню.

Кто-то определённо был здесь. Просто обозначил своё присутствие, не решаясь пока ни на что большее. Прикрыв глаза, она даже заметила какое-то белёсое пятно на грани поля зрения. Но кто? Похоже, явление было связано с рассказом Белкина. Римма вдруг очень испугалась и вцепилась в край стола.

— Светлана Тимофеевна Колосова, говори со мной, — пробормотала она, борясь со страхом и дурнотой. — Светлана Тимофеевна... Иванова?

В лицо гневно ударил холодный колючий ветер.

— Римма Михайловна, вы меня слышите? — Голос Платона выдернул Римму на поверхность; парень подхватил её под локоть и усадил на табурет. — Вот что вы за человек такой? Нельзя вам пока одной духов вызывать! Я же за стеной, неужели так трудно было позвать?!

— Я не хочу пугать Мартусю, — произнесла она первое пришедшее в голову оправдание.

— Мартуся уснула, — сказал он, — я собрался уходить, а тут вы... взываете. Кто эта Колосова? Она имеет какое-то отношение к Варваре Антоновне?

— Дочь...

— И она умерла?

Римма покачала головой.

— Она исчезла десять лет назад. Вроде бы сбежала с мужчиной.

— Юная девушка сбежала со взрослым мужчиной? — тут же сообразил Платон.

— Да, — подтвердила Римма, — и я подумала, вдруг... Но нет. Когда я позвала, не было совсем никакого отклика. — Она прислушалась к себе. — И не могло быть!

Платон понимающе кивнул.

— Анна Викторовна тоже по имени или фотографии могла определить, жив человек или умер... Но вы бледны и замёрзли, а значит, какой-то дух к вам всё-таки приходил.

— Он и сейчас здесь, — вздохнула Римма и махнула рукой в сторону окна. — То есть там. И ему совсем не понравилось, когда я подумала, что Света умерла...

— Вы его видите? — удивился Платон.

— Скорее чувствую. Хотя, если закрыть глаза, там как будто пятно. Силуэт...

Она сглотнула. Глаза закрылись сами собой и тут же сами распахнулись от изумления.

— Что с вами? — Платон снова придержал её за локоть. — Что вы видите?

— С закрытыми глазами гораздо светлее, чем с открытыми... — прошептала она растерянно и тут же поняла, в чём дело. — Это ты!

— Что я?

— Ты светишься. Очень ярко. Белым.

Платон моргнул.

— С вами не соскучишься, Римма Михайловна.

Он пододвинул себе табуретку и сел рядом с ней. Недоумение на его лице было таким выразительным, что Римма начала улыбаться.

— Свечусь?

— Да.

— А остальные? Кого-нибудь ещё вы так видите?

— Володю, — ответила она. — Только он другого цвета — золотистого, а когда сердится — грозно-алого.

— Все мы, наверное, этого цвета, когда сердимся, — рассудил Платон и задумался; Римма ему не мешала. — Можно предположить, что в некоторых ситуациях вы каким-то образом видите исходящую от людей энергию, причём ту часть спектра, которая недоступна обычному человеку, например, инфракрасное излучение, — сказал он через некоторое время. — А вы не могли бы нарисовать то, что видите? Может быть, тогда станет яснее?

— Я не же Анна Викторовна, — возразила Римма. — Я рисовать не умею...

— Извините, — смутился он. — Я что-то увлёкся.

— Ты экспериментатор, — мягко улыбнулась Римма; отчего-то ей сейчас, в первый раз за всё время, захотелось взъерошить ему волосы. — Исследователь...

— Вот только вы не подопытный кролик, — нахмурился он и повторил: — Извините.

— Мне не меньше тебя хочется — а главное, нужно — разобраться со всем этим. Но не сейчас, сейчас мы не одни...

Платон покосился в угол.

— Дух по-прежнему здесь?

— Да. Только он какой-то робкий, что ли.

— Не швыряет в вас предметы, чтобы привлечь внимание?

— И не пытается прервать разговор на самом интересном месте, — усмехнулась она, а потом вдруг сказала решительно: — Кто вы? Что вам нужно? Чем я могу вам помочь?

И тут же свет погас и дверь распахнулась.

Дверь распахнулась в тёмную прихожую.

— Тёмыч, ты где? — позвал он сына.

— Здесь.

Ломкий мальчишеский голос донёсся откуда-то сбоку. Он включил свет и обнаружил Тёмку сидящим на тумбе под вешалкой.

— Ты чего тут в темноте?

— Волнуюсь. Ты в больницу дозвонился?

— Только что. Нет пока новостей, сынок.

Схватки у Светланки начались ещё утром и скорая увезла её в центральную районную больницу. Он звонил туда с работы каждые два часа, но снова и снова слышал только: "Ваша жена в родильном зале. Ждите". Это было очень тяжело, почти невыносимо. Хуже, чем восемь лет назад, когда Светланка рожала на акушерском пункте у тёти Оли, и он, так и не давший себя прогнать, сидел на бревне под окном и слышал все её крики и стоны, а потом и первый Тёмкин плач.

— Ты говорил, что это будет быстрее, — пробормотал Тёмка.

— Обычно вторые роды быстрее первых, — вздохнул он и, не придумав ничего лучше, опустился на тумбу рядом с сыном. — Но что я в этом понимаю!

На работе ему сегодня уже нарассказывали всяких историй, исключительно чтобы успокоить, но эффект был прямо противоположный.

— Вот почему это женщинам рожать приходится? — спросил сердито Тёмка. — Почему всё самое трудное — им?

Вопрос, конечно, ответа не требовал, но задел за живое. Просто в их со Светланкой истории всё самое трудное действительно пришлось на её долю. И первая отчаянная влюблённость без надежды, которую он долгое время даже не замечал, а заметив — сперва растерялся, не понимая, что с ней делать. А когда летом в лагере он наконец-то разобрался в своих чувствах и сделал первые шаги ей навстречу, разразился тот ужасный скандал с её родителями, грязь и сплетни обрушились на неё потоком, а он вообще никак её не защитил, напротив, это она его защищала, пока он отсиживался в следственном изоляторе, ел, спал и отжимался до изнеможения. А потом он уехал, оставив письмо, которое она нашла только через три недели, и всё это время думала, что он её просто бросил. И год в разлуке для Светланки оказался гораздо мучительней, чем для него, а он, не понимая этого, уговаривал её закончить техникум и собирался ехать в Карачев объясняться с её родителями. Но она решила по-своему, и разбуженный ранним октябрьским утром, он обнаружил её на проходной общежития — похудевшую, повзрослевшую, почти чужую — и сначала лишился дара речи, а потом смог пробормотать только: "Ты как здесь оказалась?" Когда он как раз в ночь Тёмкиного рождения под самогон рассказал эту историю тёте Оле, та отвесила ему такую затрещину, что голова зашаталась. Он не стал спрашивать за что, но она сама объяснила: "Сначала охмурил девчонку, а потом измучил. Если бы быстро не опомнился, я б тебя вообще убила!" Да, он опомнился почти сразу, не дал Светланке отшатнуться и убежать, обнимал на виду у всех, а после и в комнате, куда её пропустили до отбоя вопреки всяким правилам мужского общежития. Она упорно не хотела, чтобы их нашли, поэтому он увёз её к тёте Оле, сестре отца и лучшей маминой подруге, потому что больше некуда было, родители погибли под лавиной в экспедиции, когда ему было семнадцать лет. Позже оказалось, что уехать и спрятаться было самым правильным решением, а вот попытка восстановить отношения со Светланкиной семьёй после рождения Тёмы — большой ошибкой. Жена сомневалась, но он, дурак, уговорил-таки её написать в Ленинград. Ответ от Светланкиного деда не заставил себя ждать. Тот написал, что из-за неё, беспутной, бабушку хватил удар, и потому семья знать не хочет ни её, ни её отродье, оба они теперь — навсегда отрезанный ломоть. Светланка плакала тогда почти сутки, а Тёмка остался без материнского молока...

— Пап, ты чего такой, а? — Голос сына вырвал его из воспоминаний. — Давай лучше поужинаем и сходим ещё раз в больницу позвоним...

— Ох, товарищ Иванов, вы простите меня, пожалуйста, — виновато протараторила в трубку дежурная медсестра. — У нас тут совпадение получилось удивительное: в один день в родильное отделение поступили две Светланы Ивановы, одна с Романовской стороны, а другая — с Борисоглебской. Ваша же Тимофеевна, так? — Он подвердил. — Получается, я уже полдня ввожу вас в заблуждение. Родила ваша жена давно, около полудня ещё. Здоровую девочку, вес три шестьсот, рост пятьдесят один сантиметр. Поздравляю!

— Римма Михайловна, вы меня слышите?

Судя по голосу, звал её Платон отнюдь не в первый раз.

— У них всё хорошо... — прошептала она, открыла глаза и тут же удивлённо констатировала: — И у меня тоже.

— У вас — пожалуй, — проворчал Платон, — вас всего пару минут не было. Давайте, я вам чаю сделаю.

Римма прикрыла глаза и прислонилась к стене. Видение не было лёгким, но закончилось на такой ноте, что хотелось улыбаться.

— А у кого "у них"? — спросил Платон пару минут спустя.

— У Светы Колосовой, то есть Ивановой, и её мужа.

— Ясно. А кто к вам приходил, вы поняли?

— Её бабушка, наверное.

— Чего хотела?

— Мне кажется, помирить Варвару с дочерью... Скажи, ты не знаешь, в каком городе есть Романовская и Борисоглебская стороны?

— Что-то знакомое и историческое, — ответил парень задумчиво. — Золотым кольцом повеяло. Надо отца спросить, они с мамой летом там были...

— Тоша, ты не ушёл?

Римма открыла глаза. Марта стояла в дверях, придерживаясь за косяк.

— Зачем ты встала, солнышко? — вопросил Платон, брякнул на плиту чайник и метнулся к девочке.

— Проснулась и тебя услышала, — ответила та, позволяя усадить себя за стол. — Ну чего ты? Я же не инвалид. И я есть хочу.

— Глупостей не говори, какой инвалид? — возмутился Платон. — Просто я не хочу, чтобы ты в обморок грохнулась. Хватит с меня на сегодня обмороков!

— Что это значит? Тётечка?!

— Да, к Римме Михайловне дух приходил, но довольно вежливый, как мне показалось.

— Какой ещё вежливый? Вежливо было бы оставить человека в покое хоть на пару недель после того, что этот Никитин тут устроил. Как ты, Риммочка?

Римма смотрела на детей, которые, несмотря на её присутствие, просто не могли не касаться друг друга. Они были здесь с ней и говорили с ней, но при этом они были вдвоём, едины, связаны особенным образом, на годы, на целую жизнь, как она сама с Володей, как старшие Штольманы, и как самые старшие, конечно же, тоже.

— И у вас всё будет хорошо, — сказала она хрипло; они посмотрели на неё одинаково недоумённо. — У вас обязательно всё будет хорошо.

— Риммочка... — прошептала испуганно Мартуся. — Ты чего?

— И детей у вас тоже будет двое: мальчик и девочка.

— Почему "тоже"? — растерялась Мартуся.

— Рыжих? — спросил Платон отрывисто.

— Мальчик точно будет рыжим, а девочка — не знаю. — Римма развела руками. — Я же не оракул.