Гибель отложим на завтра (джен)

Он вывалился с сумеречной тропы, и тягучая вязкая хмарь сомкнулась за спиной, съедая проход. Тело тяжело шлепнулось на мокрую землю, руки вспороли влажный мох и тонкий слой гнили. Воздух тут был теплым, тяжелым, с кисловатым привкусом прели. Затхлая жижа хлюпала под болотистой почвой, стоило слегка пошевелиться, и давно уже пропитала одежду.

Таркхин попытался встать, но не смог — лишь перевернулся на спину и так и остался лежать, глядя в небо, в котором висели неподвижные, будто вырезанные из тусклого металла, облака. Во рту пересохло, тело казалось чужим и словно иссушенным.

Таркхин дышал жадно, шумно, почти радостно от осознания: он здесь. Он снова здесь. Где — он не знал, но это точно был явный мир. Земля под ним была настоящей, пахла илом и жизнью. Тонкая болотная трава щекотала лицо, издали доносился крик коростели. Не дух, не сон, не видение. Он вернулся.

Как — не знал. Через что — тоже не понял. Он только припоминал, что в тот миг, когда кто-то вытянул смертельно раненого Элимера обратно в мир живых, граница между мирами дрогнула и истончилась сильнее обычного — сильнее даже, чем в особые дни года. На несколько вздохов все стало зыбким и проницаемым, и сумеречный проход открылся сам собой, без его участия. Только поэтому Таркхин сумел вырваться от Калкэ. Он не знал, была ли то милость богов или всего лишь отголосок чужой силы, но шагнул на тропу прежде, чем наставник успел его удержать.

Но у истончения границы оказалась и оборотная сторона: пути спутались, переплелись, как паутина или нити в руках слепого ткача. И та тропа, на которую он ступил, вывела не туда, куда бы хотелось — не в Отерхейн и не в другое место явного мира. Она протянулась сквозь странное пространство — ту изнанку, где время и расстояние свиваются в тугие узлы, где все изменчиво, ложно и чуждо.

Он бродил, он заблудился там, в серых пределах, среди их бесплотных созданий, высасывающих жизненную силу. Они иссушали его, а он не мог найти выхода. Пока одна из сотен перепутанных троп вдруг не вывела его на привычный путь. Уже по нему он и вышел в явный мир. Или вывалился. Или его выбросило. Как бы то ни было, теперь он здесь. Живой.

Таркхин хотел что-нибудь сказать, просто услышать свой голос, но из горла вырвался только хрип.

Сколько прошло времени? Он не знал. Там, в той вязкой пустоте, где ночь не сменяется рассветом, ему казалось, что прошло несколько дней. Но сейчас, лежа на болоте, он чувствовал: тело стало другим. Словно все внутри усохло и сжалось, как сорванные листья под палящим солнцем. Сил не было даже на то, чтобы отползти на сухое место. А чтобы сплести чары, сил не хватит еще очень долго. Если они вообще хоть когда-нибудь появятся снова.

Он последней мысли Таркхин содрогнулся и прикрыл глаза. Лицо щипало то ли от мелких ссадин, то ли от грязи, а от болотной жижи уже начинало потряхивать, хотя она была теплая, как парное молоко.

Он вернулся. Но куда?

С каждой минутой росло чувство, что место, в которое он попал, было хотя и живым, но совершенно чуждым. Ничего знакомого: звуки, запахи, сама земля — все другое.

Он приподнялся, опираясь на осклизлый, поросший упитанным мхом валун. На этот раз получилось, и Таркхин медленно, превозмогая боль в шейных позвонках, огляделся. Он оказался на самой кромке болота; дальше простиралась роща из тонких, гибких деревьев с гладкой корой, а под ними стелилась какая-то зеленоватая хрящеватая поросль, похожая то ли на лишайник, то ли на мясистые водоросли.

Еле-еле он встал на ноги, сделал несколько шагов вперед и чуть не упал — в последний момент ухватился за одно из деревьев. Дальше пошел, попеременно придерживаясь за тонкие стволы. Он не думал, куда идет и куда хочет добраться. Просто надо было как-то выбираться отсюда, не оставаться же среди болот.

В роще все было влажным: земля пружинила и чавкала, среди ветвей висела тонкая водяная муть, а с листьев сползали капли влаги. Воздух дрожал от мошкары. Где то неподалеку захлопали крылья, хрустнула ветка, и в теплом тумане скользнула сладковатая мелодия незнакомого птичьего крика. Даже звуки здесь были иными.

Прошло не так много времени, и Таркхин набрел на тропинку, вымытую дождями и вытоптанную, кажется, босыми ногами. Она позвала его, и он пошел. К его удивлению, тропка не обманула — вывела к реке.

Вдоль берега, на высоких сваях, тянулись легкие хижины, сложенные из тростника и древесных волокон, и висели узкие мостки, на воде покачивались длинные лодки. И в них, и возле домов были люди. Смуглые, стройные, с густыми черными волосами на голове и почти без волос на теле. Даже у мужчин ни бороды, ни усов. Все они уже увидели Таркхина, смотрели на него, кто то показывал пальцем.

Он замер, понятия не имея, что сказать и как себя повести. Он не знал их языка. Не знал, кто эти люди. Не знал, что это за страна и страна ли это. Только чувствовал, что истощен, выжат до капли и беспомощен. И тут, откуда-то из глубины, опасливо и тихо, пришла тень узнавания. Так узнают запах знакомой травы на чужбине или историю, рассказанную когда-то в детстве.

Похоже, это один из Ютранийских островов... Он читал о них и слышал от мореплавателей и торговцев. И если это и правда они, то путь отсюда до материка долгий, дорогой и недоступный что для нищего чужака, не знающего местных речей и обычаев, что для чародея, утратившего свою силу.

Он привалился к тощему стволу дерева, сполз по нему и закрыл глаза, пытаясь не думать о безысходности. Собственное сознание как будто ускользало, размазывалось в этом душном неподвижном воздухе. А потом чья-то рука потрепала его за плечо, и Таркхин снова открыл веки, наткнулся взглядом на узкое запястье и пальцы, сжимающие тыквенную флягу. Он не спрашивал, что в ней. Он и не мог спросить. Поэтому молча припал губами к горлышку и сделал глоток. Внутри оказался какой-то прохладный травяной настой. Таркхин осушил флягу до дна, и дышать стало легче.

А вот чувство беспомощности так никуда и не делось. Раньше он рассекал ткань бытия и перемещался между странами и континентами, как ветер; чарами продлевал себе жизнь и мог неделями обходиться без сна; он хранил мир — и тем самым влиял на него. Сейчас же превратился в немощного старика, и его жизнь и смерть зависят теперь только от милосердия островитян.

Проснувшись, Таркхин увидел перед собой стену из глянцевитого тростника, в ней маленькое квадратное окошко, и сразу понял, что по-прежнему среди местных. Понимание отозвалось облегчением и горечью одновременно.

Он приподнялся на локтях, осмотрелся. В хижине, кроме него, никого не было. Стояла жара и духота, под потолком кружились мелкие, как пыль, мошки, а за окном плескалась река. Оттуда доносились голоса взрослых и крики детворы. Наверное, и хозяин или хозяйка дома были где-то среди них.

На стенах висели фляги, какие-то горшки, расписанные незамысловатым орнаментом, пучки незнакомых трав и лук со стрелами. Таркхин лежал на подстилке из широких сухих листьев, прикрытых грубоватым тканевым полотном, в центре хижины был выложен очаг, а в противоположном конце, подвешенное к потолку на веревках, болталось плетеное ложе — наподобие того, в которых обычно спят моряки на кораблях.

Он смутно помнил, как здесь очутился. Сначала был травяной настой во фляге, потом чьи-то руки помогли подняться. Мужчина, поджарый и смуглый, как и все здесь, довел его сюда, а дальше Таркхин забыл. Наверное, уснул сразу же, как улегся на пахучую травяную подстилку. Или его уложили.

В дверном проеме, на фоне яркого дня, выросла тень. Таркхин дернулся от неожиданности и уставился в проход. Тень шагнула внутрь, освещение выровнялось, и теперь человека можно было рассмотреть. Сухопарый, в набедренной повязке и полосатой накидке, с длинными седыми волосами, заплетенными в две веревчатые пряди, с гладким безволосым подбородком — все-таки ютраниец? — он прошел к противоположной стене. Не сказал ни слова — просто опустился на корточки и начал проверять содержимое небольших глиняных сосудов.

Таркхин сел на ложе. Горло опять пересохло, но говорить было нужно. Он судорожно подбирал язык, которым мог бы объясниться с незнакомцем. Ютранийского он не знал. Ни словечка. Но если это и правда Ютранийские острова, то можно попробовать эшмирский…

Много десятков лет назад Эшмир завоевал здешние земли, и отсюда увезли тысячи людей, сделали рабами на обоих материках. И хотя позже островитяне отстояли свою независимость, многие их потомки все еще рождались рабами на чужбине. Но кому-то удалось вернуться… Возможно, кто-то из тех, кто некогда жил в неволе — или их дети — еще не забыли язык завоевателей.

Таркхин медленно, запинаясь, произнес:

— Я... потерян. С дороги. Нужна… помощь. Очень.

Мужчина замер, повернул голову, в его лице ничего не изменилось, но в темных глазах промелькнул легкий и как будто неприязненный отблеск узнавания. Что ж, наверняка ему не за что любить эшмирцев, так что Таркхин поспешил пояснить:

— Отерхейн… я оттуда. Но знать еще другой язык.

Незнакомец чуть прищурился, обернулся полностью и как будто прикидывал, отвечать ли. Наконец на ломаном, но вполне понятном наречии сказал:

— Ты... говоришь эшмирский?

— Чуть, — выдохнул Таркхин. — И ты?..

— Мы с матерью. В Эшмире. Рабы. Давным-давно. Потом… вернулся. Мать — нет.

Таркхину стало сложно сидеть, спина заболела, он привалился к стене.

— Мне нужно… за море… на материк. Сайхратха… Иллирин. Туда. Но у меня… ничего нет. Ни монет. Ни сил. Ни лодки.

Мужчина выслушал, потом вдруг спросил:

— Ты... живой? Точно не дух?

— Живой, — усмехнулся Таркхин. — Просто слаб.

— Слабый должен сидеть. И пить.

Он подал ему новую флягу, уже не тыквенную, а керамическую, обернутую травой и перевязанную грубой бечевкой. Внутри плескался теплый отвар с терпким, землистым вкусом. Похоже, старик был местным травником.

— Спасибо, — тихо сказал Таркхин. — Мне… нужен тот, кто поможет. Кто… знает силу.

Мужчина некоторое время молчал, глядя в пол. Потом прошептал:

— Саунан.

Таркхин вскинул голову.

— Кто?

— Саунан. Не имя. Так зовут… кто говорить с духами. Кто видеть внутри.

— Где он?

— Не знаю точно. Не здесь. Искать надо.

— Где? Где искать? — в нетерпении спросил Таркхин.

— В рощах, за рекой. Далек-о-о, — старик широко и медленно махнул рукой на дверной проем, за которым синел кусочек реки. — Там, у священных развалин. Люди говорят, иногда слышать: поет ночью что-то…

Таркхин кивнул и, не в силах сразу ответить, приложил руку к сердцу в знак благодарности.

Говорящий с духами. Шаман. Значит, есть надежда. Хоть какая-то.

Старик внимательно на него посмотрел, затем цокнул языком и качнул головой:

— Ты слаб. Не найдешь сам. Сложно. Дочь мой может отвезти. На лодке.

На следующий день, когда Таркхин немного пришел в себя, поел местной рыбы и напился здешних отваров, дочь травника — молчаливая, с двумя тугими косами, с лисьими глазами, в которых читалась то ли настороженность, то ли робость, — переправила его через реку. Ни разу не пыталась заговорить и вообще обращала на Таркхина не больше внимания, чем на рыболовную снасть на дне лодки. Только один раз — когда суденышко ткнулась в мшистый берег, — кивнула на тропу, что вела вглубь рощи, указала пальцем вперед, дождалась, пока Таркхин вылезет, а после оттолкнула лодку и ушла рыбачить. Недалеко. Чтобы заметить, когда он вернется.

Развалины, к которым привела тропа, выглядели очень старыми, даже древними, их почти поглотил лес: лишь основание круга из выветренного камня и следы рисунков на остатках стен из местного ракушечника, да высокая плоская плита — алтарь или что-то вроде.

Таркхин сел у входа в круг и вытянул ноги, тяжело дыша и прислушиваясь. Тишина здесь была глубокой и вязкой, и даже ровный гул насекомых как будто вплетался в нее, становясь ее частью.

Он почти задремал, но тут уловил быстрое скользящее движение: по стволу, затем между деревьев и по каменному кругу. Змея. Она вползла на плиту, легла кольцами и замерла. Черная, почти без блеска, наверняка ядовитая, она была совсем близко, в шаге от него. Если бросится и ужалит — Таркхин не жилец. Это никак не укладывалось в голове, казалось чем-то неестественным. Хотя он и знал, как живут обычные люди и как рискуют умереть от какой-нибудь случайности каждый день, просто выходя из дома, ему не приходилось испытывать это на себе. А теперь он почувствовал. Узнал, что это такое — быть бессильным.

Змея смотрела на него, он смотрел на змею. И вдруг она моргнула. У нее были веки, а стоило присмотреться получше, и он увидел ресницы. И ее взгляд… Он казался осознанным. Это не обычная змея, понял Таркхин. Возможно, одно из воплощений того, кого здесь называют саунан. Или его дух-помощник.

Змея подняла голову, и воздух как будто дрогнул.

— Ты — саунан? — тихо спросил Таркхин.

Никакого ответа. Но мысль вспыхнула в голове. Не его мысль — чужая: «Саунан слышит. Говори».

Таркхин сглотнул.

— Мне нужна сила. Немного. Чтоб ступить на сумеречную тропу и вернуться на материк. Только это.

Пауза. Потом снова — мысль, хлесткая, как щелчок:

«Это не бесплатно».

— Я знаю, — прошептал он. — Чего ты хочешь?

Змея вытянулась, зашипела, но не угрожающе, а голос снова отозвался в голове:

«Ты очень силен, хоть пока и исчерпан. Но в твоей памяти сила есть и сейчас. Знания. Я возьму часть».

— Какую часть?

«Какую смогу взять. Небольшую. Незаметную».

Это было страшно — но честно. Магия, особенно чужая, редко давалась без расплаты.

Таркхин кивнул, медленно и сдержанно.

— Бери. Только дай то, что нужно, чтобы я смог вернуться.

Змея неторопливо заскользила к нему, и лес словно затаил дыхание. Холодная чешуя проползла по руке Таркхина, раздвоенный язык коснулся его лба, и это ощущалось, будто кто-то вытягивает из него нить — не больно, но противно и пугающе. Он не понял, что именно исчезло, но что-то определенно ушло. Какая-то часть его памяти. Но в то же время кое-что вернулось: он снова мог ощущать ткань мира, а значит, и взаимодействовать с ним. Он получил часть силы, достаточную, чтобы ступить на призрачную тропу, пройти по ней и не раствориться.

Змея отползла, снова моргнула — и обратилась в обычную змею. Веки и ресницы исчезли, а взгляд стал стеклянным и пустым. Дух саунан покинул ее тело.

Таркхин постоял еще немного, приглядываясь, прислушиваясь — но круг молчал. Тогда он развернулся и пошел к реке. Лодка покачивалась недалеко от берега. Девушка сидела в ней неподвижно, будто вырезанная из дерева, и внимательно смотрела на воду. Потом заметила его, чуть наклонила голову и, ударив веслом, быстро причалила к берегу. Он быстро забрался внутрь. Девушка указала пальцем на небо, а потом на противоположный берег. И Таркхин понял. Почувствовал: воздух стал тяжелее, от воды тянуло тиной, насекомые вдруг смолкли. Скоро польет дождь, и возвращаться надо сейчас.

* * *

Шейра стояла на стрельбище, упражняясь с новеньким изогнутым луком, не слишком привычным, зато легким и скорострельным. Прицелилась, выдохнула — и стрела с коротким звоном впилась в верхнюю половину щита. Немного не туда. Она прищурилась, вложила новую стрелу, натянула тетиву, но тут за спиной послышался быстрый шаг, а следом веселый голос:

— Надо же! Давненько я не видела тебя с луком, кханне. А что меня не позвала? Я бы тоже…

Шейра выстрелила — и только потом обернулась. Айя стояла, сложив руки на груди, и смотрела то на щит, то на нее.

— Да я ненадолго, — отозвалась Шейра. — Так… потянуло что-то.

Еще один выстрел. На этот раз ровно в центр. Она опустила лук, и Айя приблизилась, вздохнула.

— Жаль. А с теми ребятами что же? Ну, которых ты учила? Из трущоб-то. Не соскучилась по занятиям? Сейчас, когда кханади немного подрос…

— Ему даже двух не исполнилось, еще совсем малыш, — прервала ее Шейра, пожимая плечами. — Хочу проводить с ним больше времени. А с теми детьми сейчас другие занимаются. Избранные воины кхана.

— Ну да, и то верно, — не стала спорить Айя, но тут же добавила: — И в кузню ты почти не ходишь. А раньше частенько то ножичком мне хвасталась, то еще чем.

— Айя, — Шейра взглянула на нее с легким раздражением, — что ты хочешь, чтобы я сказала? Я ведь ответила уже: хочу проводить больше времени с Ирэйху. — Она хотела закончить на этом, но как только слова отзвучали, сама уловила в них что-то неискреннее. Нет, это правда — ей хотелось быть с сыном. Но не только в этом было дело. — Просто… столько всего… — продолжила она, пытаясь через собственные слова нащупать и понять, что же все-таки изменилось — не снаружи, а в ней самой. И почему ей временами хочется запереться и спрятаться ото всех, а временами наоборот… не уйти, но — выйти. — Столько всего случилось — и там, в Антурине, и здесь… и сколько еще случится… Недавно были схватки на границе, ты ведь слышала?.. Кхан собирается сам повести войско… Я боюсь. Не войны даже. А потерять его — где-нибудь на поле, в стычке.

«Или даже раньше» — но эту мысль она уже не произнесла вслух, хотя часто ловила себя на ней.

После того случая с запертой дверью Элимер больше не делал ничего такого, что заставило бы ее чувствовать себя униженной. Или по крайней мере она об этом не знала. Но общаться с ним становилось все сложнее. Он вспоминал и говорил о брате даже чаще, чем раньше, и ненависть его как будто росла, затмевая все остальное. Даже в минуты объятий и поцелуев Шейра ощущала, что он с ней не полностью, не всецело, что часть его разума в плену злых мыслей. Она объясняла себе это тем, что он — правитель, поэтому всегда подспудно думает о делах страны, а тут еще и война… Но эти объяснения на самом деле ничего не объясняли, ведь она чуяла каким-то звериным чутьем — все гораздо глубже. Опаснее. Необратимее.

Айя как будто уловила ее сомнения и посмотрела внимательно и чуть встревоженно, неловкая тень прошлась по ее лицу.

— Просто мне показалось, что ты в последнее время стала как будто тише. Незаметнее. Я, может, и не соображаю в ваших кханских делах, но глаз у меня меткий. Значит, это все от волнения?

Шейра кивнула, вздохнув с облегчением, что Айя не стала лезть дальше и приняла ее объяснения. Приняла… Но вряд ли поверила. Шейра и сама себе уже не верила — она совсем запуталась и перестала понимать, где ее настоящие чувства, а где — самообман.

— Еще и осень… — приправила она свои слова очередной полуправдой. — Ветра эти злые… Всегда меня утомляют.

— Может, и так. Но если захочешь… не знаю… поболтать, то зови, — она усмехнулась, вновь став привычной Айей. — Я уши подставлю.

Шейра чуть улыбнулась, а в груди слабо кольнуло тепло — благодарность. И на душе стало немного легче.

После той беседы она действительно начала выходить из своих комнат чаще. Словно сама себе пообещала — не дать сомнениям осесть слишком глубоко. Вернулась к лучным тренировкам и стреляла иногда одна, иногда с Айей. Выезжала в степь под охраной, короткими выездами — не ради охоты или какой-то другой цели, а просто чтобы ощутить простор. Иногда спешивалась и, пробираясь в высокой сухой траве, слушала ее хруст под ногами. Пару раз даже зашла в кузню, но надолго не задержалась.

Сегодня, ближе к вечеру, она снова выбралась из своих покоев, отправилась в сад камней — в пределах замковых стен это место она любила больше всего. Особенно на закате, когда свет порыжелого солнца лежал на изогнутых плитах и высоких валунах, как золотая пыль. Здесь всегда было немного тише, чем вокруг, — ветер, пролетая над садом, цеплялся за высоту камней и гасил в себе шум.

Шейра стояла у одного из валунов, придерживая рукой длинную накидку, и смотрела, как тень от центра лабиринта медленно ползет по кругу. Здесь было спокойно и почти не доносились звуки с подворья — ни лая собак, ни человеческих голосов. Только ветер и камни.

Она обернулась, заслышав шаги.

Элимер.

Он шел неспешно, один, в простой одежде. Волосы развевались, глаза казались уставшими, но взгляд теплым. Он остановился чуть в стороне, всматриваясь в нее, затем медленно приблизился и сел рядом на камень.

— Прячешься? — спросил он негромко, с тихой улыбкой, почти стеснительной.

— Нет, — ответила Шейра. — Просто тут… легче дышать.

Он кивнул. Некоторое время оба молчали, слушая низкий гул ветра. Потом Элимер сказал:

— Я тоже устал. От всего. Иногда просто хочется побыть одному. Или рядом. Без всех остальных. Без всей этой тяжести...

Она не повернулась к нему сразу, только чуть склонила голову, прислушиваясь к его голосу — печальному, но живому.

— Я знаю, ты тоже любишь это место, — вырвалось у нее. — Значит, у нас есть что-то общее.

Он не ответил, но в молчании было больше согласия, чем в любых словах. Шейра села рядом, медленно, будто примеряясь к камню и к нему. Обхватила колени руками и смотрела, как на выступах валунов застывает медный отблеск закатных лучей.

— И тебя, — вдруг сказал Элимер.

— Что? — не поняла она.

— Я люблю это место. И люблю тебя. А ты — здесь. И поэтому сейчас мне вдвойне хорошо. И спокойно.

Его ладонь чуть задела ее руку, но касание вышло неуверенным, будто он спрашивал позволения. И Шейра позволила — позволила себе не думать, просто припасть к его плечу. Без разговоров и без решений. Камни отдавали часть тепла, впитанного за день, а тело Элимера было еще теплее. Шейра расслабилась, и ей стало почти уютно. Ветер трепал полы ее накидки, но не проникал под одежду, он нес с собой пыльные, вольные запахи степи.

В какой-то момент она уловила, как Элимер выдохнул — будто перестал сдерживать что-то внутри себя. И она поймала себя на том, что выдохнула вслед за ним. Хотелось задержать это мгновение. Завтра будет война, тревоги, запертые двери. А сейчас пусть останется только этот сад и этот голос, сказавший: «Я тоже устал».

Их пальцы переплелись — сначала едва, потом чуть крепче. А когда солнце скрылось за крепостными стенами, и мир посерел, Элимер провел тыльной стороной ладони по ее щеке и спросил:

— Пойдешь… со мной?

Она кивнула.

Покои Элимера были освещены шелковистым огнем масляных ламп, в жаровне лениво потрескивали угли, а в спальной комнате гудело пламя в камине. От него исходил такой жар, что Шейра сразу же сняла накидку.

Она вошла в покои первой, шагнула внутрь и остановилась, словно вдруг почувствовала, что это место — его, не их. Но Элимер закрыл за ней дверь и, не дожидаясь слов, взял за руку и провел ближе к очагу. Там, у огня, на низкой и густо покрытой шкурами скамье, он привлек ее к себе, обнял, уткнулся лицом в шею и как будто задержал дыхание. Шейра погладила его по волосам и вдруг услышала:

— Спасибо, что пришла… Сейчас это значит для меня больше, чем ты думаешь.

— Я и сама хотела быть рядом...

Они сидели так некоторое время, потом Элимер коснулся ее губ — осторожно, почти как в первые дни, когда еще боялся спугнуть. И Шейра ответила — мягко и доверчиво.

Они ласкали друг друга долго, без спешки, без яростной жадности. Как люди, ищущие близости из страха ее утратить. Ей казалось, что и она, и Элимер как будто вспоминали себя и друг друга заново. Без долга, без власти, без требований и обид… А потом она устроилась у него на груди, Элимер поцеловал ее в висок и, не размыкая объятий, притянул ближе. Скоро его дыхание стало глубоким, ровным, и Шейра, прислушиваясь, начала дышать в унисон с ним. Потом и ее глаза сомкнулись. Мысли еще плавали на границе полусна, полуяви, но начали таясь, сменяясь путаными образами: лицо сына, линия горизонта, смех Элимера, ее пальцы на бронзе светильника… Все становилось размытым, расползалось, теряло форму и плотность; осталось только ощущение покоя и того хрупкого мгновения, когда ты еще здесь — но уже не совсем. Шейра уснула.

* * *

Головная боль, усиленная жаждой, разбудила Элимера среди ночи. Он встал, отошел к столу у окна. Там все еще догорала толстая свеча в подсвечнике, бросая ржавые отблески на серебряный кувшин с водой. Элимер отпил из него, затем приоткрыл ставень, выглянул в окно. На изъязвленном звездами небе все еще висел щербатый лунный огрызок — до рассвета было не меньше трех часов.

Элимер перевел взгляд на жену: во сне Шейра всегда казалась особенно хрупкой, трогательной, почти беззащитной. Он приблизился, склонился над ложем, бережно отодвинул с ее лица золотистую прядь — и замер. Что-то в чертах было не так. Какое-то искажение…

Его губы дрогнули, а затем — искривились в крике.

— Нет! — вырвалось даже не изо рта — из сердца.

Перед ним была не Шейра. Это был бледный, как кость, Аданэй в лунном свете! Аданэй, который открыл глаза, уселся небрежно, как дома, и ухмыльнулся — медленно, лениво.

— Что с тобой? — с издевкой проговорил он. — Ты как будто испуган, Элимер,

Элимер провел рукой по глазам, отгоняя наваждение. Да только оно не исчезло. Аданэй не исчез. Он все с той же глумливой усмешкой сидел на кровати и смотрел на него.

— Опять кошмары? Мысли о войне?

Элимер оцепенел, напряжение в кончиках пальцев сковало руки, притянув их к полу, а в голове кружились и жалили, как шершни, вопросы. Где Шейра? Что Аданэй с ней сделал? Как прошел мимо стражи и оказался здесь? Колдовство? То самое, что однажды уже помогло ему проникнуть за крепостные стены?

В душе шевельнулась слабая, едва слышная догадка: «Или кажется?» — но ее тут же смела удушающая ярость.

Элимер зарычал, бросился к кровати и изо всех сил толкнул врага вниз. Тело с глухим стуком ударилось о пол и будто потеряло форму. Но только на мгновение. Почти сразу Аданэй вскрикнул и отполз в угол, приподнялся на локтях. Элимер накинулся на него, схватил одной рукой за волосы, другой — за горло и дрожащим от бешенства голосом выдохнул:

— Где она? Где Шейра?! Куда ты ее дел, падаль?! Говори!

— Элимер… — прохрипел тот, — это я…

— Издеваешься?! — заорал Элимер, глядя в эти насмешливо-чужие глаза. — Сознавайся! Где она?!

Он хотел впечатать голову Аданэя в стену, но в тот же миг сам получил ногой в подбородок. Удар вышел не слишком сильным, но неожиданным. Элимер отшатнулся, налетел на скамью и, выругавшись, потерял равновесие. Этого оказалось достаточно.

Аданэй вскочил, выбежал из спальной во внешнюю комнату, распахнул дверь и вылетел в коридор. Элимер, задыхаясь от бешенства, на ходу натягивая штаны, схватил меч со стены и помчался следом.

— Держите его! — крикнул он стражникам у двери.

Один из них открыл рот, будто хотел спросить что-то, но Элимер уже несся дальше, босиком, с растрепанными волосами, обнаженный по пояс.

На повороте коридора мелькнули светлые волосы.

— Аданэй! — заорал он. — Стой! Только тронь Таериса — и я тебя разорву! Из-под земли достану, выродок!

Он свернул за угол — и врезался в чью-то грудь. Словно в стену. Сильные руки удержали его.

— Кого ты достанешь, мой кхан? — спросил Видальд. Его голос был спокоен и холоден, как сталь в ножнах.

— Аданэя.

— Кого?! — в голосе телохранителя прозвучало изумление.

— Аданэя! Он здесь, пробрался, подменил… Шейру подменил собой. Какая-то магия, — запыхавшийся, Элимер тараторил и старался сказать как можно больше и скорее. — Он побежал к Таерису! Давай за мной, быстро!

— Аданэй в Иллирине, — припечатал Видальд и не тронулся с места, еще и путь загородил.

Элимер оттолкнул его и хотел броситься дальше, но тот — немыслимо! — удержал за плечо.

— Тебе почудилось, — отрезал воин. — Аданэй в Иллирине.

— Нет, он был здесь! Я видел! Он...

— Ты видел не его. Что-то другое. Или кого-то. Или — никого.

— Нет! И не смей задерживать меня, слуга! — выплюнул Элимер, а в следующий миг получил обжигающую оплеуху. В глазах сначала потемнело, потом заплясали красные, зеленые, желтые круги. В голове же осталась одна мысль: как он посмел?!

Вынырнув из багрового тумана, Элимер обнаружил, что зрение прояснилось. Теперь он четко видел все окружающее: шероховатые стены, чадящие факелы в позеленевших от времени медных кольцах, вымощенный гранитными плитами пол. И телохранителя, преклонившего колено.

— Молю о прощении, мой кхан, но тебе это было нужно, — проговорил воин и добавил: — Аданэй — в Иллирине.

В голове у Элимера все еще стучала ярость, щеку жгло от удара. Но вокруг… вокруг была тишина. Ни Шейры, ни Аданэя, ни следов его схватки с ним. Только он сам — с мечом в руке, босой, в одних штанах… Он бежал так мимо растерянных стражников, а потом натолкнулся на спокойного Видальда. И если бы кто-то еще наблюдал сейчас со стороны, то увидел бы не правителя, а… безумца.

— В Иллирине... — вторил Элимер, постепенно приходя в себя. — Да… в Иллирине. А ты… больше не смей, ясно? В следующий раз — убью.

Видальд поднялся с колен и склонил голову.

— Да, повелитель, — сказал он, а потом осторожно поинтересовался: — Что тебя вообще заставило думать, будто Аданэй здесь?

— Не знаю, но… кажется, мне приснился кошмар. Там был он и… — Элимер провел ладонями по лицу, мотнул головой. — Наверное, это зверь смотрел моими глазами…

— Зверь?

— Не знаю… Неважно, — отмахнулся он и тусклым, упавшим голосом закончил: — Я вернусь к себе. Лягу спать.

Не дожидаясь ответа Видальда, Элимер развернулся и поплелся в свои покои, мучимый единственным вопросом: если сегодня кошмар заставил его гоняться за тенью, то до чего доведет в следующий раз?

На рассвете раздался стук в дверь, и Элимер с трудом разлепил веки. Голова раскалывалась сильнее обычного. Глаза были сухими, воспаленными, словно в них кто-то насыпал песок. Горло тоже пересохло, а еще по непонятной причине болела челюсть, хотя телохранитель вроде бы ударил его только по щеке.

Стук повторился, и кхан сиплым голосом спросил:

— Кто там?

— Варда.

— Что случилось? На нас напали? Или Аданэй умер?

— Нет мой кхан, но…

— Если нет, то все остальное подождет до полудня… — тут он вспомнил, что речь, наверное, идет о совете и поспешно добавил: — И совет тоже отложи до… до вечера.

Варда ушел, а Элимера кольнула совесть. Хорош правитель, нечего сказать: не может встать, не может вспомнить, не может связать двух мыслей и тем более прийти на военный совет. Голова гудела, тело ломило, а хуже всего, что вчерашний вечер и ночь почти забылись. Последнее отчетливое воспоминание — сад камней и Шейра. А потом? Она осталась? Или ушла? Или ему приснилось, что она приходила? Только обрывки ночного кошмара всплывали на поверхность сознания. В этом состоянии Элимеру, конечно, не стоило выслушивать новости и тем более принимать решения. Лучше сначала прийти в себя, иначе можно натворить глупостей.

Он закрыл глаза, и с безжалостной силой его затянуло в водоворот сна без сновидений.

Проснувшись во второй раз, Элимер так и не почувствовал себя отдохнувшим. А потому что не надо было ночью гоняться по коридорам за призраком! Неудивительно, что теперь он ощущает себя таким разбитым. Но валяться в кровати и дальше нельзя.

Превозмогая себя, он встал, оделся, причесался наскоро и вышел из покоев. Надо было найти Варду и провести совет. Позвать всех. Сделать вид, что все в порядке.

Совет он едва пережил. Все слова — предложения, споры, выводы — приближенных буравили голову костяным сверлом, но почти не задерживались в ней. Вымотанный после совета, Элимер хотел сразу же рухнуть на постель и, хотя еще даже не стемнело, уснуть до утра. Но перед этим, как часто делал, он зашел в покои Шейры. Просто чтобы увидеть и хоть немного побыть рядом с ней и сыном. Только ее там не оказалось. Ни там, ни в комнате Таериса. Элимер посмотрел в саду, но и там их не было. Вернувшись к себе, он уже хотел поручить слуге, чтобы разыскал ее, но тут к нему обратился один из стражников.

— Мой повелитель, — заговорил он, — кханне просила передать, что вместе с кханади уехала в охотничий дом и вернется завтра вечером.

— И когда она уехала? — встревожился Элимер.

— На рассвете, мой кхан.

— Так почему я узнаю об этом только сейчас? — процедил он.

— Прости, мой кхан, но с утра мне сказали, что тебя никто не должен тревожить, пока ты сам не позволишь. А потом ты ушел на совет… очень быстро. Я не успел.

Элимер подавил порыв отчитать стражника за нерасторопность и выдавил сквозь зубы:

— Ладно. Можешь идти.

Воин удалился, а кхан, не в силах совладать с беспокойством, снова отправился в комнату сына. Надеялся застать там Айю и расспросить ее. Но Айи не было тоже. Ни в комнате, ни в замке. Все-таки зря он отозвал того наблюдателя! Хотел заменить другим да не успел. Ильха же, бывшая кормилица, а ныне нянька, которую все-таки удалось обнаружить, сказала, что Айя уехала в охотничий дом вместе с кханне.

Подумав, Элимер отправил к Еху в лес нескольких воинов, чтобы вернули Шейру. Теперь следовало запастись терпением, ведь раньше, чем через несколько часов, они не появятся.

Но как Шейра могла? Почему не предупредила его? Элимер в раздражении прошелся от окна к стене и обратно. Не находил себе места. У него в голове не укладывался ее поступок. Вчера все было хорошо. Они встретились в саду камней, вернулись в замок, заснули в обнимку…

Что?

Воспоминание заставило его застыть посреди комнаты. Сейчас он не понимал, как вообще мог забыть, что ночью они с Шейрой были вместе. А потом? Тот кошмар…

Элимер потянулся рукой к подбородку: челюсть по-прежнему болела. В тот же миг обрывки воспоминаний, словно ковер из лоскутов, сплелись в страшный узор. Тело окатило тошнотворной волной. Он бросился к углу, в котором душил брата и хватал его за волосы. Все было чисто, и Элимер вздохнул с облегчением. Пока его взгляд не уперся в несколько светлых волосков, зацепившихся за неровность на стене.

Может быть, это просто совпадение? Ведь Шейра бывала в этих покоях множество раз.

Но и разум, и чувства, и что-то еще более глубокое сказали ему: в том кошмаре он только думал, будто перед ним Аданэй, а на самом деле сражался с Шейрой. Это ее он швырнул на пол, ее схватил за волосы и хотел ударить головой о стену. Ее преследовал в коридоре, а она бежала в ужасе перед безумным супругом. И конечно, стражники и не подумали мешать кхану: он властен над всеми подданными, а над женой тем более. Страшно подумать, что могло бы произойти, не вмешайся Видальд!

Выглянув в коридор, Элимер окликнул охрану и приказал:

— Найдите хоть одного из тех, кто ночью охранял мои покои! Немедленно!

Долго ждать не пришлось — уже спустя минуту на пороге появился смуглый скуластый воин.

— Рассказывай, что ты видел той ночью, — потребовал Элимер.

— Повелитель, кханне чем-то прогневала тебя, и ты…

— Я понял. — Элимер отвернулся, не желая видеть своего отражения в его глазах. — Можешь идти.

Стражник закрыл дверь, а Элимер взревел, подобно раненому зверю. От осознания, что натворил, его бросило в дрожь, и он заколотил стену в ярости, обращенной против себя. Пока кулак не онемел от боли, а на костяшках не выступила кровь. Это немного отрезвило. Сейчас он мог надеяться лишь на то, что посланники найдут Шейру в лесном домике. И что она вернется. Он хотел этого. Но не знал, что скажет, когда увидит ее. И не был уверен, имеет ли право говорить вообще. Он бы и сам отправился сейчас за ней туда, к Еху, но опасался, что они разминутся. Хотя в душе уже зрел страх, что Шейры в лесу не окажется.

Оставаться в покоях стало невыносимым, и Элимер отправился на другую половину замка, в одну из гостевых комнат. Окна как раз выходили на ворота, через которые должны были въехать воины и айсадка. Элимер припал к нему в ожидании, борясь с бесполезным желанием куда-то бежать и что-то срочно делать. Сколько прошло времени, он не знал, но уже стемнело, и теперь он всматривался в освещенный факелами проход в воротах.

Отправленные к Еху всадники наконец вернулись. Но Шейры с ними не было. Элимер даже не стал их ни о чем спрашивать. Вместо этого велел одному из прислужников найти и позвать Калнеу.

Предводитель серых, как и всегда, явился прямиком в покои к Элимеру. Закрыл за собой дверь, отошел от нее подальше и склонился в поклоне.

— Калнеу, — с ходу обратился к нему Элимер. — Кханне с наследником пропали. Задействуй своих по всему Отерхейну. Найдите ее и кханади.

Не прошло и суток, как паутина серых раскинулись по стране.

— Обшарить все трактиры, прочесать леса, пробраться к дикарям, высматривать среди айсадов. Залезть в каждый угол, проникнуть в каждую щель, но найти! — так велел Калнеу своим людям.

Приказ разлетелся в каждый, даже самый глухой уголок страны.

В ту ночь Элимер не сомкнул глаз. Сидел, глядя в темноту. В пустом замке, полном слуг, советников и стражи. Повелитель Отерхейна, утративший все, кроме власти.