Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Ноябрь 1929 года

Холод в кабинете управляющего был не только от ноябрьского ветра, выстукивавшего нервный ритм по оконному стеклу. Он витал в самом воздухе, густой и тяжелый, как запах мокрой золы. На столе перед Томасом лежало не письмо — приговор. Аккуратный бланк лондонского универмага «Харродз», их самого крупного клиента, уведомлял о «временном приостановлении» закупок продукции «Барроу» в связи с «непредвиденными колебаниями рынка». Фраза была сухая, вежливая, но за ней Томас видел панику Уолл-стрит, докатившуюся до Йоркшира как цунами. Великая Депрессия перестала быть газетной страшилкой. Она стучалась в дверь.

Томас поднял голову. За окном, в сером предвечернем свете, мистер Докерти сгорбленно укутывал розы на клумбах — безнадежное занятие против грядущих морозов и куда большей стужи. Внизу, у конюшен, два поденщика, лица которых Томас знал с детства, молча грузили на телегу свои скудные пожитки. Арендаторы задерживали выплаты; лорд Грэнтэм, бледный и замкнутый после разговора с банкиром, приказал сократить расходы до минимума. Поместье, недавно сиявшее после королевского визита и киносъемок, сжималось, как еж перед ударом.

Железный ключ от старой мельницы, подаренный Дэвидом Эпплтоном, лежал у него в кармане жилетки. Томас сжал его, ощущая холод металла сквозь ткань. Символ признания. Теперь он чувствовал его вес как груз ответственности. Не только за стены и земли, но и за людей, чьи жизни были вплетены в эту ткань.

Запах, встретивший его в коттедже у мельницы, был другим. Не уютным ароматом «Очага» или свежей выпечки, а резковатым, химическим — Гвен, в старом рабочем фартуке и защитных очках, колдовала над котлом в цеху, пристроенном к дому. На столе громоздились не привычные флаконы эфирных масел, а мешки с более грубой мыльной основой, дешевые бутыли растительного масла, коробки с содой.

— Эксперимент, — сказала она, не отрываясь от замера температуры, лишь кивнув в его сторону. Голос ее был напряженным, но сосредоточенным. — «Барроу Эссеншиал». Мыло без изысков, но чистое, добротное. Лосьон на основе глицерина и отвара ромашки. Цена — вполовину дешевле «Солнечного Йоркшира». — Она сняла очки, протирая запачканный лоб. В ее глазах читалась усталость, но не паника. — Питерс из лавки в деревне уже согласился взять пробную партию. Говорит, народ спрашивает что-то попроще.

Томас подошел, заглянул в котел. Варево булькало мутной массой. Никакой лаванды, меда, дорогой розовой воды. Суровая реальность.

— Умница, — он обнял ее за плечи, чувствуя, как она на мгновение прижалась к нему, черпая силы. — Это правильно. Переждать бурю. Людям нужно мыло и чистота больше, чем роскошь.

— А «роскошь»... — Гвен вздохнула, указывая на полку, где пылились коробки с ароматами «Старые Стены» и «Королевская Лаванда». — Леди Розамунд писала — откладывает заказ. В Лондоне, пишет, «паника в магазинах». — Она горько усмехнулась. — Представляешь? Паника из-за духов.

Томас представил. Представил панику куда ближе. Лицо фермера Картрайта, приходившего накануне: «Мистер Барроу, нечем платить. Свиней пришлось пустить под нож — кормить нечем. Дети...». Он сглотнул ком в горле.

«Остров Стабильности». Так это назвал мистер Джей, заехавший на чай в редкий момент, когда его не мучил кашель. Он сидел в их гостиной, кутая ноги в плед, и наблюдал, как Джонни строит башню из кубиков, а Лиза, серьезно нахмурившись, «помогает» Гвен заворачивать первые бруски простого мыла в грубую, но чистую бумагу.

— Вы — якорь, Барроу, — сказал старый управляющий тихо, его острый взгляд блуждал между Томасом, Гвен и детьми. — Для поместья... и для деревни. Люди видят: цех работает. Ларёк в деревне открыт. Вы не прячетесь. — Он кивнул на Гвен. — Ваша жена... нашла выход. Простота. Надежность. Это сейчас дороже золота.

На следующий день Томас воплотил слова Джея в действие. Вместо кабинета он отправился в деревню, к дому Картрайта. Не один. На небольшой тележке, запряженной пони, лежали мешок картофеля из запасов поместья (тайно пополненных Томасом за свой счет), бутыль растительного масла и аккуратная коробка от «Барроу». Внутри — мыло «Эссеншиал», лосьон, и горсть пакетиков с сушеной ромашкой для детей. Никаких подачек. Скромная помощь соседа.

— Мистер Картрайт, — Томас снял шляпу, глядя в опухшие от бессонницы глаза фермера. — Поместье готово отсрочить аренду до весны. Без процентов. А это... от нас с миссис Барроу. Чтобы руки чистые были, да детишки не хворали. Зима долгая.

Картрайт молчал, глядя то на тележку, то на коробку в руках Томаса. Потом его лицо, огрубевшее от ветра и отчаяния, дрогнуло. Он не сказал «спасибо». Он кивнул, коротко и с трудом, и взял коробку, сжимая ее так, будто это был спасательный круг. Его жена, выглянувшая из двери с младенцем на руках, быстро смахнула слезу.

Весть о визите управляющего к Картрайту разнеслась по деревне быстрее осеннего ветра. Это был не жест барина. Это был жест человека, который помнил, что значит быть внизу. Который сам выстрол свой статус и теперь не отгораживался от тех, кого накрывала та же волна.

Вечером в коттедже пахло дешевой, но сытной похлебкой и свежим, простым мылом. Гвен считала выручку от первого дня продаж «Эссеншиал» в деревенской лавке — скромную, но реальную. Томас проверял школьные задания Джонни — мальчик старательно выводил буквы, его язык от усердия высунулся набок. Лиза спала, прижимая к щеке маленький брусок мыла «Эссеншиал», который она гордо называла «своим».

— Питерс просит еще партию, — сказала Гвен, откладывая монеты. — И миссис Хиггинс спрашивала, не можем ли сделать что-то для стирки, подешевле щелока? Думаю, на основе той же соды...

— Делай, — Томас положил руку на ее плечо. Он смотрел на спящую Лизу, на старающегося Джонни, на Гвен с ее вечными тетрадями расчетов и рецептов. Не было прежнего блеска «Барроу», не было королевских заказов. Была упорная работа, простая еда и тихая, но несгибаемая солидарность их маленькой крепости у мельницы.

Он достал из кармана ключ, подаренный Эпплтоном, и положил его на каминную полку, рядом с флаконом «Старых Стен». Символ прошлого и символ настоящего. Выкованные разными руками, но одинаково крепкие.

— Переживем, — сказал он тихо, больше себе, чем ей. Не утверждение. Обещание. Самому себе. Им. Всем, кто теперь смотрел на их огонек в окне как на маяк в надвигающейся тьме. Остров стабильности в бушующем море. Им предстояло доказать, что он непотопляем.