Я не гребаный мальчик-который-не-мальчик-и-который-не-выжил, я теперь Спаситель! (гет)

Когда Эмма добралась да Портленда — была уже ночь.

Она примчалась бы и раньше, но сначала ей помешал токсикоз, заигравший новыми цветами на фоне нервного стресса, а потом Генри заупрямился и ни в какую не хотел ее отпускать одну. Но все же она уговорила его и отправила домой, а сама отправилась сюда.

Без всякого чувства жалости, Эмма приложила Империусом несчастную медсестру на посту и узнала у той, где лежит Джон Доу. Но уже около нужной палаты замерла. У нее внутри все сжалось, а руки затряслись так, что Эмма с трудом смогла ухватиться за ручку двери.

«Господи! Да открой уже эту чертову дверь!» — рыкнула сама на себя Эмма и резко повернула ручку.

Она медленно вошла в палату и сглотнув, огляделась.

В тускло освещенной палате была лишь одна кровать, перед которой стояла задернутая ширма, из-за которой раздавался мерный звук больничных мониторов. Эмма сжала кулаки по обе стороны от себя и подойдя к ширме, сделала глубокий вздох и отдернула ее.

Она не удержалась от всхлипа и прижала руку ко рту.

Перед ней лежала ее вредная потеряшка — Румпельштильцхен собственной, весьма побитой персоной. Висок и бровь на правой стороне был рассечен, рука, тоже правая, была в гипсе и лежала у него на животе. На лице у него была кислородная маска, а ресницы едва заметно дрожали.

Эмма пересекла оставшееся пространство и подошла к нему. Она вытянула дрожащую руку и сжала ладонь его неповрежденной руки. Его ладонь, обычно теплая, сейчас была прохладной и неподвижной. Очередной всхлип сорвался с ее губ.

— Страдалец ты мой… — тихо выдохнула Эмма, и наклонившись, едва ощутимо коснулась губами его лба. — Что ж ты у меня такой невезучий…

К несчастью, это был не сказочный мир, да и не Сторибрук. Одним поцелуем пробудить тут не выйдет. Хотя Эмма в этот момент, если честно, об этом даже и не думала. На нее вдруг навалилась такая усталость… Она хотела бы его исцелить, но кроме поверхностных ран, ничего бы не смогла исправить. К тому же, Эмма последние силы потратила на то, чтобы перенестись сюда.

— Проснись, бес проклятый… — ласково сказала Эмма. — Я тут уже вся измучилась. Кто бы знал, что мне будет без тебя так хреново… А мне нервничать сейчас, ох, как вредно, — тут она тихо хихикнула и коснулась его левого виска. — Да, да. Твое прошлое златоокое я весьма шустрым оказался… — и тяжко вздохнув, Эмма едва слышно прошептала: — Я никогда еще такого не чувствовала… Что же ты со мной наделал?... Пережила предательство и не одно, войну, раны, пытки, несчастное детство, голод, побои, но вот без тебя едва пару недель протянула. Но я тебя прощу, если ты только проснешься…

Но в ответ была лишь тишина и гул больничных аппаратов. Эмма рвано вздохнула, и притянув стул, стоящий неподалеку, положила на него ноги. Она пристроилась рядом с ним и прижавшись спиной к боку колдуна, обняла безвольно лежащую руку. Беззвучные слезы текли из-под ее зажмуренных век, и плечи мелко тряслись. Но и это продолжалось недолго, усталость и стресс всех этих дней разом на нее навалились, и Эмма просто вырубилась, не смотря на неудобную позу.

* * *

Белль, выгоняющая его за границу, кажется, холод асфальта под его коленями, которые взорвались болью, когда он упал на них, особенно в искалеченной ноге… Вроде, потом он куда-то хромал… Самое четкое, что он помнил, так это свет фар и агония… Агония, которая словно лава, растеклась по его жилам, особенно с правой стороны, а потом пришла тьма. Благословенна тьма, дарящая покой и отнимающую всю боль, как и мысли.

Румпельштильцхен не знал, сколько он пребывал в этой темноте.

Но в какой-то момент она стала рассеиваться, и он вновь смог ощутить свое побитое и ноющее, везде где только можно и нельзя, тело, а мысли вялым потоком потекли у него в голове.

«Где я?.. И что со мной?..» — заторможенно подумал Румпельштильцхен, с трудом приподняв тяжелые веки. Казалось, те налились свинцом, и ему только с четвертого раза все же удалось открыть глаза. Перед его мутным взором первым делом появился белый потолок, судя по отдаленным звукам пищащих мониторов, больницы. Пару раз моргнув, он понял, что у него на лице была маска, и он рефлекторно попытался убрать мешающий ему предмет с лица, но не смог этого сделать. Его правая рука болела и кажется была заключена в гипс, а вот левую он просто не чувствовал, но прежде, чем он успел запаниковать, понял, что та просто затекла из-за странного веса на ней, от которого так же его левый бок нагрелся.

Он нахмурился, и с усилием повернув голову немного в сторону, посмотрел вниз. От вида светлой макушки женщины, которая лежала наполовину под его боком, а наполовину на стуле, обнимающая его руку, как любимую плюшевую игрушку, угол его губ против воли дернулся.

«А думал, что больше не увижу… — подумал он с радостным вздохом. — …старый ты дурак, забыл, что для этой женщины невозможного нет».

Он неуверенно пошевелил пальцами правой руки, и поняв, что кое-какая подвижность в его несчастной конечности все же сохранилась, неловко стянул с себя маску. После чего, прикоснулся кончиками пальцев к золотой гриве. Эмма тут же заворчала и вдруг резко села.

«Она выглядит такой уставшей и измученной», — с тревогой подумал Румпельштильцхен, а вслух просипел:

— Эмма…

Его горло было такое сухое, как и губы, что он едва смог выдавить из себя одно единственное слово.

— Румпель… — тихо выдохнула Эмма, и увидев, как он облизывает сухие губы, встала, на миг покачнувшись, отчего мужчина еще больше нахмурился, и подошла к тумбе, где стоял графин с водой. Налив немного в стакан, она вернулась на место и помогла ему сделать глоток.

— Спасибо, — искренне сказал он, чувствуя себя так, словно в жизни ничего вкуснее не пил.

— Пожалуйста, — хрипло сказала Эмма и поставила стакан на столик.

— Эмма… — вновь сказал он, но блондинка вдруг закрыла лицо руками, всхлипнула. Она наклонилась вперед и уткнулась ему лбом в плечо.

Румпельштильцхен даже растерялся. Но почти сразу опомнился и положил левую руку ей на затылок.

— Не плачь столь горько, принцесса… Я же не умер, — нежно сказал он, поглаживая ее волосы.

— Еще бы ты умер, — возмущенно проворчала Эмма, между всхлипами. — Я бы нашла способ, как тебя вернуть, чтобы самой потом убить.

Он тихо засмеялся и дразняще сказал:

— Не сомневаюсь.

— И правильно, — еле слышно буркнула она ему куда-то в плечо. — Ты мне еще алименты должен.

Рука Румпельштильцхена замерла.

— Что? — хрипло спросил он. — Повтори…

Эмма замерла, проклиная свой длинный язык и медленно подняла голову. Глаза мужчины были широко распахнуты и были полны неверия. Она сглотнула и взяв его левую руку, положила ее себе на изогнутый живот, предварительно задрав свитер.

— Я… — неуверенно начала она, но тут же умолкла. Ей вдруг стало так страшно… Эмма не знала, хочет ли он вообще еще одного ребенка и…

— Ты беременна… — изумленно выдохнул Румпельштильцхен, чувствуя под ладонью тугой изгиб ее утробы.

— Ну, наше прощание в Заколдованном лесу было весьма плодотворным, как ты уже заметил, — тихо сказала она, пытаясь прочесть по его лицу… да хоть что-то, но так ничего и не поняв, самоуничижительно добавила: — Я вот, к своему стыду, это только пару недель, как поняла. Хотя уже четыре месяца, как на сносях…

— Четыре? — все еще не придя в себя, спросил он.

Эмма нахмурилась.

— Ну, в прошлом, как я уже сказала я пробыла три месяца, а ты… — тут она на миг замерла, но тряхнув головой, тихо добавила: — Румпель… Тебя не было почти три недели.

Вот тут-то Румпельштильцхен, к своему огромному стыду, и отключился.