Взаперти (гет)

Столовая дома на Гриммо тонула в багровых сумерках. Пыльные занавеси, словно саваны, поглощали последние лучи умирающего дня, оставляя комнату во власти дрожащего света каминных язычков и тревожной синевы заклинательных шаров, плывущих под потолком. Воздух был густым, спертым, пропитанным запахом воска, старого пергамента и невысказанных страхов.

В глубине комнаты, в кресле, отодвинутом от общего стола, как невольник от пира господ, сидел Сириус Блэк. Он был не просто в тени — он был ее частью. Иссиня-черные волосы сливались с бархатной обивкой, бледное лицо казалось парящим в полумраке маской с горящими глазами. Дым от дешевой папиросы, зажатой между нервными пальцами, струился в потухшую груду камина, обвивая ее призрачными кольцами. Он не двигался, лишь глубокая, едва заметная дрожь в скуле выдавала внутреннюю бурю.

Напротив, за массивным столом, покоились руки Кингсли. Его бархатный баритон, обычно вселяющий уверенность, сегодня звучал как погребальный звон:

— ...пропала вся семья. За исключением отца. Он был обнаружен... или то, что от него осталось... на месте так называемого «взрыва бытового газа».

Он сделал паузу, позволив каждому ощутить ледяную тяжесть этих слов.

— Экспертиза, проведенная нашими агентами, показала наличие в тканях минеральных соединений. Тот же состав, что и в образцах, предоставленных мисс Кейм и профессором Снейпом.

Из самого темного угла, где, казалось, сама тьма сгущалась в человеческую форму, донесся тихий, шипящий выдох. Все взгляды непроизвольно метнулись к Снейпу, но его лицо оставалось непроницаемой маской. Лишь бледные пальцы судорожно сжались, словно вцепившись в невидимую горловину.

— Это что-то новое, — продолжил Кингсли, и в его голосе впервые прозвучала металлическая нотка. — Мощное. Целенаправленное. Растворяющее плоть... и душу, если таковая еще оставалась, до состояния, пригодного для последующего... фейерверка. Что-то еще что мы упускаем, мало повреждения плоти.

Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Ее нарушало лишь резкое, сухое потрескивание табака в руке Сириуса. И тогда заговорил Грюм. Его скрипучий голос, похожий на скрип ржавой двери, разорвал тишину.

— Знаю то место. Суррей. Там есть один старый бункер. — Его магический глаз бешено завертелся, уставившись в пространство, увиденное лишь им одним. — Сорок пятый год. Последние шавки Гриндевальда забились туда, как крысы. Вперемешку с теми, кто по ту сторону Ла-Манша так любезно предоставил им убежище. — Он с силой ткнул своим деревянным протезом в пол. — Вонь там стояла — страх, пот, гниющая плоть и черная магия. Идиллическое гнездо.

Он откашлялся, прочищая горло от призраков прошлого.

— Тонкс. Кейм. Собираться. Проверим.

Слова прозвучали как приговор. И тут же, с оглушительным скрежетом, Сириус вскинулся с кресла. Ржавые пружины взвыли под ним, как раненый зверь. Он стоял, выпрямившись во весь рост, и тень его, гигантская и изломанная, металась по стенам, затмевая собравшихся.

— Я пойду, — его голос был низким, хриплым, едва сдерживаемым ревом. В нем не было просьбы. Это был ультиматум.

Кингсли, не моргнув глазом, парировал с ледяным спокойствием:

— Твоя задача, Сириус, оставаться здесь. Этот дом — крепость. Его необходимо охранять.

— Охранять? — Сириус издал короткий, резкий звук, нечто среднее между смехом и удушьем. — От кого? От призраков моей матери? От портретов, которые плюются на меня с стен? Я не сторож, Кингсли! Я...

— Мы не можем рисковать тобой, — мягко, но неумолимо вступил Дамблдор. Его голос был тихим, но он заполнил собой всю комнату, как теплый, плотный мед. — Группа Аластора слажена. Риски просчитаны и минимальны. Твое время еще придет, Сириус.

— Мое время проходит здесь, в этой проклятой клетке! — выкрикнул Сириус, и его голос сорвался на высокой, почти истерической ноте. Он был похож на затравленного волка, который видит стаю, уходящую на охоту без него.

Кэтрин, до этого сидевшая, вцепившись в подлокотники кресла, тихо произнесла:

— Сириус, информация о бункере... его планировка... если там действительно...

— Молчи! — резко обернулся он к ней, и в его глазах вспыхнула такая ярость, что она физически отпрянула. — Ты тоже? Ты тоже будешь читать мне проповеди о долге и терпении?

— О, Блэк всегда был мастером терпения, — из своего угла прошипел Снейп. Его губы изогнулись в едва заметной, ядовитой усмешке. — Особенно когда дело касается сидения в безопасности, пока другие делают грязную работу.

Сириус двинулся к нему с таким стремительным порывом, что воздух свистнул. Только железная хватка Римуса, успевшего вскочить и схватить его за плечо, удержала его от прыжка.

— Северус, довольно, — голос Дамблдора прозвучал чуть громче, и в нем впервые ощущалась сталь.

Собрание было закончено. Волшебники исчезали кто за дверью, кто в камине. Грюм, не глядя ни на кого, бухнул своим деревянным протезом об пол.

— Час. У подъезда. Не опаздывать.

Тонкс кивнула, ее разноцветные волосы беспокойно взметнулись. Римус, не отпуская плеча Сириуса, что-то тихо и быстро говорил ей, его лицо было серьезным и печальным.

Сириус вырвался из его хватки. Он не посмотрел больше ни на кого. Он развернулся и зашагал прочь, его шаги гулко отдавались в каменном коридоре. Он шел наверх, в свою клетку, в свою тень, не оборачиваясь, не дожидаясь ее.

Кэтрин замерла на мгновение, ее рука инстинктивно потянулась к тому месту на шее, где обычно лежала цепочка с его камнем. Потом, сжав губы, она бросилась за ним, ее каблуки отчаянно застучали по ступеням вслед уходящему в темноту эхом его шагов.

А в столовой оставались лишь призраки прошлого, тиканье часов и тяжелое, невысказанное знание, что война пришла не только извне, но и поселилась здесь, внутри этих стен, разъедая их изнанку страхом, яростью и бессилием.

* * *

Спальню затянуло тягучим мраком, разрываемым лишь алым заревом за окном — Лондон пылал под осенним ливнем, а в комнате бушевал свой пожар. Воздух был едким от дыма, пота и медной свежести крови, что алыми мазками украшала обои у изголовья.

Сириус стоял в центре бури, сотворенной им самим. Его силуэт, подсвеченный багровым отсветом, казался вырезанным из тьмы — напряженные плечи, сцепленные руки, с которых капала на поскрипывающие половицы тягучая красная жидкость. Каждая капля отдавалась в тишине оглушительным эхом. Он разбил кулаки в кровь. Он не рычал больше. Тишина после грохота была страшнее крика.

Кэтрин застыла на пороге, впиваясь пальцами в косяк. Она не решалась шагнуть вперед, боясь сорвать последний, невидимый затвор, сдерживающий ту бурю, что клубилась в его сжатой спине.

— Уйди. — Его голос прозвучал глухо, будто из-под земли. Безжизненно, без даже отголоска прежней хрипоты. — Просто уйди.

— Я не понимаю. — Ее собственный голос сорвался с шепота на высокую, сжатую ноту. — Что я сделала? Скажи мне.

Он резко обернулся. В глазах, обычно подернутых дымкой насмешки или вспыхивавших озорными искрами, теперь бушевала черная, бездонная пустота. Лицо, хранившее следы былой аристократической красоты, было искажено не просто гневом — на него легла маска чистой неприкрытой ярости.

— Сделала? — Он издал короткий, сухой звук, нечто среднее между кашлем и смехом. — Ты дышишь. Выходишь за эту дверь. Возвращаешься, пахнущая ветром и чужими улицами. И каждый раз, глядя на тебя, я вспоминаю, каково это. И ненавижу тебя за это.

Он сделал шаг вперед, и она инстинктивно отступила. Не от страха, а от ледяного волны опасности, что исходила от него.

— Что изменится, если тебя здесь не станет, а? — он прошипел, приближаясь. Его дыхание, горячее и прерывистое, коснулось ее лица. — Ничего. Абсолютно ничего. Я все так же буду сидеть в этой клетке и слушать, как по коридорам похаживает призрак моей сумасшедшей матери. А если ты не вернешься? — Он наклонился ближе, и в его глазах вспыхнули знакомые искры, но на этот раз — адские. — Для меня ничего не изменится. Кроме того, что я буду ждать. Сначала час. Потом день. Потом неделю. Пока кто-нибудь не придет и не сообщит новость. Или не придет. И тогда я буду ждать вечно. Лакать эту дрянь! — он с силой швырнул пузырек с лекарством, которое она готовила о стену.

Он выпрямился, и его лицо вдруг исказилось презрительной усмешкой.

— Думаешь, я не мог бы его защитить? Гарри? Думаешь, я, Сириус Блэк, сбежавший из Азкабана, не справлюсь с кучкой подонков? Но нет. Мне велено сидеть здесь. Сидеть и гнить. А ты… ты ходишь туда-сюда, и твое присутствие… твоя свобода… она меня добивает. Лучше бы ты не возвращалась.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые. Кэтрин замерла, чувствуя, как по щекам катятся предательские горячие слезы, которых она даже не ощутила.

— Ты… не думаешь так, — выдохнула она, и голос ее дрогнул. — Ты измучен. Стены давят на тебя. Но я…

— Что ты можешь знать о том, что давят стены? — он перебил ее, и его голос внезапно сорвался на крик. Он рванулся к окну, схватился за раму, костяшки побелели. — Ты выходишь отсюда! Ты дышишь этим проклятым воздухом свободы, который мне больше не принадлежит! Ты прикасаешься к миру! А я могу только смотреть в эту щель и видеть обрывки чужой жизни!

Он обернулся к ней, и в его взгляде читалось что-то дикое, почти безумное.

— Уходи, Кэтрин. Уходи и дыши полной грудью. Ты… не нужна мне здесь.

Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Казалось, само сердце мира замерло в груди. А потом оно взорвалось.

— Как ты смеешь? — ее голос прозвучал тихо, но с такой силой, что он вздрогнул. — Как ты смеешь говорить это? Каждый раз, выходя за дверь, я знаю, что могу не вернуться. Каждый мой шаг по улице — это риск. Я делаю это не для себя! Я делаю это для него! Для Гарри! Для твоего мальчика! И для тебя! Чтобы ты знал, что он в безопасности! Чтобы у тебя был шанс однажды снова быть с ним! Чтобы твое заточение здесь имело хоть какой-то смысл! Я два года живу ТВОЕЙ ЖИЗНЬЮ!

Она сделала шаг к нему, больше не скрывая слез.

— А ты… ты видишь только свои стены. Ты не видишь меня. Ты не видишь, как я каждый раз собираю себя по кусочкам, чтобы снова войти в этот ад! Ты не видишь моего страха! Тебе плевать, вернусь я или нет! Тебя заботят только твои собственные страдания! Ну так знай, Сириус Блэк! — ее голос сорвался на шепот, полный ледяной ярости. — Самый страшный Азкабан — не тот, что из камня. Он — у тебя в голове. И ты запираешь себя в нем добровольно. И я… я устала ломать об него руки.

Она повернулась и вышла. Не побежала, не хлопнула дверью. Ушла, оставив дверь открытой. И этот тихий, аккуратный уход был страшнее любого скандала.

Сириус остался один в комнате, постепенно поглощаемой сгущающимися сумерками. Он медленно сполз по стене на пол, поджал колени и уронил голову на руки. Снаружи доносился шум дождя, стихающего города и ее шаги, затихающие в глубине дома.

* * *

Ее исчезновение не было похоже на уход. Это был внезапный, абсолютный вакуум. Один миг — ее дыхание, слезы, пронизанный болью взгляд, запах вереска и ночного ветра в ее волосах. Следующий миг — ничего. Только гулкая, давящая тишина, в которой звенели последние, отравленные слова.

Осознание ударило не в голову, а под дых, лишая воздуха. Словно легкие внезапно заполнились свинцовой пылью. Он не думал. Его тело среагировало раньше разума — инстинктивным, животным порывом вернуть.

Он не побежал по коридору. Он ринулся. Его плечо с размаху врезалось в косяк двери его спальни, но он даже не почувствовал боли. Он уже мчался по темному коридору, его шаги гулко отдавались по ступеням главной лестницы. Портреты шептались, шипели, но их голоса тонули в оглушительном стуке его собственного сердца в ушах.

Она не могла уйти далеко. Он догонит. Он закричит ее имя, схватит за руку, и...

Прихожая. Массивная, резная дверь, отделяющая его от мира. Его последний рубеж. Его тюрьма. Он налетел на нее, обеими руками вцепившись в холодную бронзовую ручку. Дернул.

Ничего. Магия держит. Сидеть Блэк. Место.

Он дернул снова, изо всех сил, до хруста в суставах. Дверь не поддалась. Она была неподвижна, как скала.

Неистовство, холодное и слепое, охватило его. Он отшатнулся и с разворота ударил по темному дереву плечом. Звонкая, тупая боль отдалась во всем теле. Он ударил снова. И снова. Глухой стук его тела о непробиваемую преграду был единственным звуком в кромешной тишине дома.

— Откройся! — его голос сорвался на скрипящий, сдавленный крик. Он бил кулаками по древесине, уже не чувствуя свежей боли в израненных костяшках. — Черт возьми, ОТКРОЙСЯ!

Он отступил, дыхание вырывалось прерывистыми, хриплыми криками. Его глаза, дикие и невидящие, метнулись по сторонам, выискивая слабину, щель, любой намек на уступчивость. Он пнул дверь ногой — отчаянно, с силой, от которой онемела стопа.

И вдруг — щелчок. Тихий, насмешливый. Замок сдался.

Волна дикой, безумной надежды захлестнула его. Он рванул ручку на себя, распахнув створки так, что они с грохотом ударились о стены.

Ночь. Холодный, влажный воздух ударил в лицо, пахнущий дождем, прелой листвой и свободой. Он сделал шаг вперед, за порог, на холодные камни площади, готовый броситься вперед, в темноту...

И замер.

Улица была пуста. Совершенно, абсолютно пуста. Ни силуэта вдали, ни звука отступающих шагов. Только шорох осенних листьев под порывом ветра и гул далекого города. Тишина была оглушительной. Она была не просто отсутствием звука. Она была ответом. Окончательным и бесповоротным.

Его горло сжалось. Грудь вздымалась, но воздух не шел внутрь. Он открыл рот, и из него вырвался не крик, не имя, а длинный, горловой, звериный вой. Звук, в котором смешались ярость, отчаяние, осознание собственной немощи и страшной, непоправимой потери. Это был звук того, как рушится последняя опора. Блэк сделал шаг назад в дом.

БА-БАХ!

Звук был таким громким, что звонко отозвался в костях.

Он резко обернулся. Массивные дубовые панели снова стояли непоколебимо, слившись в единую темную массу со стеной дома. Ни щели, ни намека на выход.

Он поднялся, бросился к ней, стал дергать ручку, бить по ней ладонями. Но теперь она была не просто заперта. Она была мертвой. Будто это была не дверь, а лишь картина, нарисованная на безнадежно толстой стене.

Сириус Блэк остался стоять на коленях перед своей крепостью, отрезанный от мира несколькими сантиметрами проклятого дерева. Он уперся лбом в холодную, неподатливую поверхность, и наконец его тело содрогнулось от беззвучных, удушающих спазмов. Он был заперт. Не в доме. В своей собственной, добровольно выбранной клетке. А снаружи остался только ветер, шуршавший листьями, уносившими ее следы.

Война была проиграна. Не с Пожирателями, не с Министерством. С ним самим. С его домом. С его демонами.

Он один. Взаперти.