Alone with the Sea (джен)

А потом спустя столько-то лет начинаешь снова писать

И не можешь — потому, что все, что болело — уже не болит,

Обо всем, о чем нужно, казалось тогда, непременно сказать

Сейчас

уже совсем необязательно говорить.

Кэл снова нарочито медленно переворачивает сумку вверх дном и пару раз сильно ее встряхивает. На дорогу падает сломанный гребень матери и несколько хлебных крошек. Кэл с некоторой надеждой наклоняет ее в другую сторону; в почву рядом с гребнем втыкается один из его облупившихся зубцов. Кэл тяжело вздыхает и начинает складывать обратно в сумку остатки своих пожитков. Закончив, он с тоской заглядывает внутрь; на секунду возникает желание еще разок все перепроверить, но Кэл тут же отметает его. От перекладывания вещей туда-сюда деньги и еда в сумке не появятся. Живот отзывается на эту мысль недовольным бурчанием.

Кэл одергивает себя. Он должен быть благодарен, что у него не украли вообще всё, хотя вполне могли, пока он спал.

Он разворачивает перед собой карту и находит ближайший город. Рядом с ним не стоит отметка Сказителей, но наверняка Кэл сможет найти там еду и возможность заработать.

* * *

Уэйкфилд встречает его тишиной.

Улицы пусты и безлюдны; город будто вымер — никто даже не подходит к дверям, как бы сильно Кэл в них не стучал. Но дома выглядят ухоженными, и занавески на чистых окнах висят целыми, без следа желтизны и пыли.

— Нет, Уилл, — мягкий женский голос звучит слишком громко в обволакивающей тишине; Кэл вздрагивает, но быстро берет себя в руки и сворачивает на узкую улочку, из которой идет звук. — Больше тебе нельзя. Эта порция на неделю вперед, и раньше, чем через семь дней, я тебя здесь видеть не должна.

— Да ладно тебе, Эми, дай еще, ну что тебе стоит...

Кэл снова выходит на одну из главных улиц. Перед домом прямо напротив него тянется небольшая очередь, на обшарпанном крыльце стоит, скрестив руки на груди, женщина с густыми темно-русыми волосами, небрежно собранными в пучок. Ее губы сжаты в тонкую нитку, брови нахмурены.

— Я тебе не Эми, заруби себе на носу, — резко отвечает она, отворачиваясь от мужчины во главе очереди. Взгляд падает на замершего Кэла; ее выражение лица как-то неуловимо изменяется.

— Прошу прощения, но на этом я закрываюсь. Приходите завтра.

Кэл ожидает криков возмущения, но этого не происходит: люди просто тихо расходятся. Их лица ничего не выражают.

Женщина, подождав, пока последний человек скроется за углом, пальцем подманивает Кэла и заходит в дом. Тот следует за ней.

Он успевает только поразиться тому, как сильно этот дом похож на его собственный, как женщина оборачивается к нему.

— Добро пожаловать в Уэйкфилд. Меня зовут Амелия, можно Лия, но никак иначе. Я ведьма, предупреждаю сразу, чтобы потом не пугался, вреда не причиню, торгую отварами и настоями. Можешь на первое время остановиться у меня, пока не найдешь себе постоянное жилье.

Ее голос звучит так, будто она читает давно заученный текст, в чем-то знакомых сине-зеленых глазах плещется пустота. Кэл не сразу находится с ответом.

— Простите, но... Мне только нужно немного еды, — про деньги Кэл решает пока умолчать. — Понимаете, я путешествую... Я шел из Гримсби, но по дороге...

— Гримсби? — перебивает Лия; на какой-то момент ее глаза зажигаются интересом, но тут же потухают. — Там Ярнам живет еще, не знаешь? Ну, Сказитель ихний.

В голове Кэла вспыхивает странная догадка.

— Это ваш портрет он хотел нарисовать?

— Что, так и не нарисовал? Неудивительно, — Лия фыркает. — Все бахвалился своим Сказительством, носился с ним как с писаной торбой, а как до дела дошло, так на попятную?..

— Он нарисовал.

Что-то в его голосе заставляет Лию замолчать на полуслове; почему-то только сейчас Кэл понимает, какую тяжесть он носит на сердце после встречи с Ярнамом — с картиной. Ему хочется снять с себя этот груз, рассказать, выговориться, погрузить Лию в тот водоворот чувств, бушующий от воспоминаний — во всё это отчаяние, тоску, безумную надежду, ужас и страх...

Он не находит слов.

— Наверное... — голос у Лии неожиданно сиплый; она прокашливается, прежде чем продолжить, — наверное, ты проголодался, — живот Кэла бурчит неожиданно громко, и на лице Лии появляется ломкая улыбка. — Сейчас чего-нибудь придумаю. Присаживайся.

Она отворачивается к камину — дрова в нем сразу вспыхивают и начинают тихо потрескивать — и наклоняется над висящим над огнем котелком. Кэл нашаривает табурет рядом с маленьким столиком, явно не рассчитанным на гостей, и садится; повисшая в воздухе тишина кажется больной, почти мертвой, и тревожить ее так же неприятно и страшно.

— Спрашивай уже, что собрался, — вдруг говорит Лия, не оборачиваясь; Кэл ошеломленно молчит. — Чуется, что спросить чего хочешь, тут даже ведьмой быть не надо.

Какое-то время Кэл пытается привести свои мысли в порядок, выбрать, что сказать и как сказать, — ведь он все-таки разговаривает с ведьмой.

В конце концов он сдается.

— Почему на улицах нет людей? Почему никто не открывал мне двери? Что такого случилось с городом?

Помолчав, Лия отвечает. Голос ее звучит обыденно, даже скучающе, будто она рассказывает о погоде.

— У нас эпидемия.

Сердце Кэла пропускает удар. Эпидемия. Эпидемия...

Он не жилец.

И уходить тоже нельзя — какой бы ни была эта зараза, ее нельзя переносить куда-либо еще.

Он умрет. И умрет вдали от дома, просто потому, что у него украли еду и он, идиот, решил найти ее здесь.

Кэла захлестывает удушливый страх, и он судорожно сжимает кулаки, пытаясь унять дрожь.

— Сколько? — его голос звучит на удивление ровно. Лия по-прежнему стоит к нему спиной; вода в котелке уже давно закипела.

— Кто как. Кто-то умирает сразу, в тот же день, кто-то — нет.

— А... быстро?

— Нет. Очень, очень долго.

— И... всё еще нет лекарства?

— Нет. Всё, что ты можешь сделать — это ненадолго облегчить болезнь. Но она всегда возвращается.

Страх буквально сжимает горло, и Кэл едва слышно выдавливает:

— Что это за болезнь такая?

Когда Лия, помолчав, отвечает, ее голос странно глух, лишен интонаций.

— Апатия.

Сначала Кэл ошеломленно молчит, затем начинает тихо, прерывисто смеяться. На душе становится легче, и внутри будто развязывается тугой узел. Апатия? Она с ума сошла. Никакая это не болезнь! От такого не умирают!

— А с чего ты это взял, мальчик?

Лия наконец поворачивается к нему; огонь в камине тут же потухает. Выражение ее лица заставляет Кэла замолкнуть.

— В этот город просто так не приходят. Здесь полно людей, которые потеряли цель в жизни, которые разочаровались с себе, в близких, в том, что делают, в своих ценностях — в чем угодно. Ты здесь тоже не просто так оказался.

— Я лишь хотел попросить еды...

— Ложь, — отрезает Лия. — Первая высказанная причина — всегда лишь повод, она ненастоящая, даже если кажется весомой. Подумай-ка: как давно тебе хотелось есть? Или почитать, если ты это умеешь? Или рисовать?

Кэл невольно задумывается. Он так хотел найти море, что его не заботило ничто другое. Когда он в последний раз ел? Спал ли, пока шел до Гримсби?

Он не может вспомнить.

— Представь, что ты достиг той цели, за которой гонишься. А что потом?

Кэл молчит. У него нет ответа на этот вопрос.

— А может быть, ты давно потерял след. Откуда тебе знать, что ты идешь не за пустым эхом?

Кэл утыкает взгляд в свои изношенные ботинки. Он не может выдавить ни звука.

Лия присаживается за стол напротив него и невесело улыбается.

— Убивает, правда?

Кэл не отвечает.

Спустя какое-то время он поднимает голову.

— А что насчет вас? — хрипло говорит он. — Что вас сюда привело?

Кэл успевает заметить брошенный в сторону взгляд и оказывается у кресла на секунду раньше Лии, первым схватив лежащий на нем предмет.

Им оказывается книга — точнее, черновик книги. Кэл быстро пролистывает ее — большая часть текста оказывается зачеркнутой. Он бросает взгляд на обложку.

— Третий том "Сказок Эми"? Я думал, на втором томе все закончилось...

— Как видишь, так оно и есть, — выпаливает Лия, выхватывая черновик из его рук. — Давно надо было сжечь это к Зверю...

— Но... В детстве мы зачитывались вашими сказками! Будет большой потерей для всех детей, если вы не допишите...

— Не будет, мальчик, поверь. И нечего тут мне всякое на уши вешать, мол, так оно вам сильно нравилось. Я никогда не писала ничего стоящего, никогда в моей писанине не было какого-то глубокого смысла, или души, или еще чего такого, из-за чего можно было бы ее любить. А это, — она взмахивает черновиком, — вообще марание бумаги. Всё не то, перечитываю — вроде хорошо, да только ничего за душу не трогает. Год за годом переписывала, раз за разом... Всю себя в пустоту излила, ничего уже не осталось...

— Не надо так говорить, — тихо произносит Кэл. — Знаете, в детстве у меня мало чего было хорошего, но ваши сборники сказок — одни из таких вещей. Не наговаривайте на себя и свои книги.

Лия отворачивается к тут же вспыхнувшему снова камину, кладет книгу на стол и начинает нарезать овощи, время от времени скидывая нарезанное в котелок. Куски получаются неровные, с рваными краями и разного размера.

— Что, говоришь, еда тебе нужна? — не отрываясь от работы, спрашивает Лия. — Вот доделаю скоро, и можешь забирать и выметаться из города. Не надо тебе к нам пока что.

— Вы не будете сжигать книгу?

— Не твоего ума дело, мальчик. Ты меня слышал.

* * *

Вечером, спустя несколько часов после ухода Кэла, Эми зажигает свечу на своем маленьком, не рассчитанном на гостей столике и начинает задумчиво перелистывать страницы. Остановившись на первом чистом листе, она садится и достает из неприметного ящика стола чернила и истрепанное перо.

Затем Эми поворачивается и смотрит прямо на тебя.

— Ну, чего ты ждешь? Твой мальчик давно ушел. Беги за ним, не мешай людям работать.

Ты поспешно уходишь, с трудом сдерживая улыбку.