Каждое Дерево (джен)

Кета выдала мне трусы и майку — белые, хлопковые, пахнущие порошком. Шатаясь, я оделась.

— Мне очень жаль, — кивнула я ей. Она не отреагировала. Только шагнула за порог и повела.

Босая, я старалась идти по коврикам, чтобы не ранить ноги о доски с отколупанной краской. Я завернула за угол, и всё потонуло в белизне, оттеняемой полуголыми людьми: молодыми, старыми, с рёбрами наружу или с целлюлитом. Они, как и я, ёжились на сквозняке открытого настежь окна, за которым сияло дневное небо. Мне, как и остальным, одетые люди с глазами Кеты подняли подбородок, проверили прикус. Простукали молоточком колени и позвоночник. Выдали белую, безразмерную сорочку, в которую я обернулась, надеясь согреться; ложная надежда. Я была как парус, развевающийся на портовом ветру. А комната — стоянкой самой хлипкой флотилии.

* * *

Кета схватила меня за локоть и усадила на стул. Резко, стремясь то ли прочесать, то ли прополоть, она прибрала мои пряди. На полу оставались тонкие тёмные волосины. Корни волос, ещё влажные, холодило. Я знала, что заболею, но ничего не могла поделать, и только поворачивала голову туда, куда её наклоняла Кета. А голова моя пухла изнутри, и болела, и, очевидно, начиналась простуда. Не заметив, как ушла Кета, я поникла, рассматривая пол и чужие пятки. Глаза слипались, слезились, я прочихалась, не зная, что делать с насморком.

— Почему они до сих пор без штанов? — услышала я сквозь дрёму.

Нейролептик вернулся неожиданно. Ледяная ладонь подтолкнула меня встать; обернувшись, я увидела Гарпию с чёрными, полными ненависти глазами.

— Не спи, не время, — шепнула она.

Не привлекая внимания, я поднялась.

— Одевайся, — Нейролептик бросил к ногам полной, длинноволосой девочки джинсы. Она потянулась к стулу, на который я опиралась, и судорожно натянула штанину. Дальше голени не шло. Звякнула пряжка. Из кармана выпала моя запасная игла.

— Это мои джинсы, — шепнула я Гарпии. Та цыкнула, но было поздно.

— Тогда верни их, — Нейролептик расплылся в улыбке.

— Но они же малы. Почему бы не отдать девушке её собственные? — заступилась Гарпия, прожигая лоб Нейролептика.

— Потому что девушка не сумела вернуть свои. Впрочем, вы вообще опоздали и не в курсе местной системы. Раз уж так вышло, будем учить ускоренно.

Нейролептик вынул нож, прицелился и занёс его, чтобы кинуть. В меня. Я резко вдохнула и зажмурилась, оцепенев. Я ждала укола, но боли не наступило. По плечу скользнули мягким и шерстяным.

— Всё хорошо, — настороженно шепнула Гарпия, а потом шипнула.

— Ой ли? — удивился Нейролептик.

Гарпия непонимающе глядела на ладони, порастающие синим пухом. Сквозь кожу на её запястьях, ногах и шее пробивались яркие жесткие пластины, блестящие и маслянистые. Перья.

— Дай посмотреть, я тоже любопытный, — Нейролептик наступал на нас, мы отступали спиной.

— Не отвечай ему, — упредила я, вспоминая Скорую. — Не смотри в глаза.

Гаприя прошипела. Окно обдавало спину морозом.

— Стой, дальше не нужно! — я вспомнила цифру восемь.

Нейролептик приблизился. Гарпия шагнула на низкий подоконник, потянула меня за собой.

— Думаешь, лётная птица? — устало вздохнул Нейролептик.

Я шагнула вверх. От резкого подъёма закружилась голова, потемнело в глазах.

— Нет! — Гарпия вскрикнула чайкой, отпуская моё плечо.

Мы повалились в разные стороны — и обе из окна. Я в комнату, она — в снежный двор восьмиэтажки.

Неуклюже поднявшись, я подтянулась к раме, у которой уже стоял Нейролептик. Мы всматривались в снег под окном, потом — долго — в чистую белизну двора. Краем глаза, в небе, я заметила синий отблеск.

— Видела? — с энтузиазмом выпалил Нейролептик.

Мы долго смотрели вслед.

* * *

— Возьми нож.

Нейролептик оставил ножик на подоконнике, прошёл к стулу, на котором сидела полная девушка, и спросил:

— Как тебя зовут?

Та промолчала. Тогда он взял её волосы и медленно, осторожно сплёл из них косу. Я узнала девушку — это она не выносит запахов. Вот почему окно распахнуто? Нейролептик намотал пшеничную косу на руку, сжал у затылка, и кивком указал мне на нож.

— Как тебя зовут? — сорвалось с моего языка. Девушка плакала.

— Ане… — прорыдала она.

— Аня? — уточнил Нейролептик.

— Анестезия, — ответила мне девушка.

Я взяла нож.

— Хорошая ученица. Раз уж Анестезия не смогла заслужить себе почестей, заслужи их ты. Кидай, — он подтолкнул Анестезию вперёд, выставив перед собой. — Кидай же. Я могу подойти ближе, но это будет уже неприлично, тогда и Кета попадёт.

Он ей не управляет. Он не касается кожи. Не смотрит в глаза. Анестезия смертельно напугана, настолько, что даже не вырывается. Кого она больше боится — его или меня?

Я боюсь себя. Потому что мною он тоже не управляет.

Старушка со смоляной кожей подаётся, чтобы толкнуть Нейролептика, и Кета протягивает к ней лезвие кухонного ножа.

Воздух звенит от беззвучия. Я неровно дышу. Голова горит. Ноги ведут меня, я отпихиваю Кету, и заметив, как в полёте она выпускает лезвие, полосую наугад воздух там, где должна быть шея человека, приказавшего мне убить Анестезию.

Заливаемая кровью, Анестезия падает. Кета зовёт охрану. Меня подхватывают безмолвные носильщики тел. Заламывают руки и тянул на пол. Из Нейролептика хлещет кровь, рану зажимают чьей-то сорванной белой рубахой.

Я убила человека.

* * *

— Вот маньячка, — возмутились басом. — Она так и нас порешает.

— А ты сюда как попал? Я бы его тоже зарезала, — проскрипела женщина.

Бас прокашлялся и ответил:

— Смотри, какая косостриженная — так в психушках бритвой чиркают. Приличные девочки ходят в парикмахерские, а эта панкушка. Добрые люди вымыли, одели, глядишь, и дом устроят, и работу, надо только чуть потерпеть.

— Если она тебя не чиркнет, я попробую, — ответила басу скрипучая.

Я стояла лицом к стене, удерживаемая охраной. Я была благодарна безмолвным — они хотя бы молчали, в отличие от комнаты, потонувшей в панике и возмущении. Я понадеялась, что голос прозвучит спокойно, и громко произнесла:

— Да, как ты сюда попал?

— Он пьяный уснул в сугробе, — хихикнули из ближнего угла.

— Мне страшно, — прозвенела маленькая девочка, сидевшая рядом, на половике.

— Им тоже, — призналась я.

— А тебе? — спросила девочка.

— А меня тошнит, — я повернула к ней голову, выдавила улыбку и скорчила рожу.

— Ты выпьешь со мною чаю? Мальчик обещал, что будет чай, — она болезненно улыбнулась в ответ.

— И пирожные, сливочное суфле с кокосовой посыпкой, — из угла снова заржали.

Меня стошнило желчью. Пришла Кета, обтёрла моё лицо кровавой рубахой, кинула её на пол и указала затереть лужу. Охранники отпустили, но не дали мне убрать желчь: вытерли сами. Кета одобрительно кивнула, подала мне джинсы, жестом велела надеть, и вывела из ослепительно белой комнаты.