Бесславное звёздное небо (гет)

Рон пришёл первым (как он и надеялся, аппарируя из дома на полчаса раньше необходимого) и, отмахнувшись от эльфа, оглядел зал. Свободно всего несколько столиков: несколько в центре зала, в самой гуще людей, и два у стены. Рассеянно поколебавшись, парень выбрал тот, что побольше (рассчитанный на шестерых), и уселся, откинувшись на спинку жёсткого диванчика и прислонившись затылком к стене.

Потолок был неинтересным — чистым, когда-то побеленным, немного неровным,— и Рон прикрыл глаза. Горьковатое ощущение пустоты, руин, которыми была на самом деле целая с виду Нора, обострявшееся каждый раз, когда он выходил из дома, поселилось где-то в затылке. Он каждый день вёл борьбу с самим собой. Когда надо было встретиться с Гарри, смотаться в Министерство, сходить в магазин — словом, каждый божий день Рон Уизли держал бой. Одна его половина подбивала на то, чтобы просто молча улизнуть, выйти на крыльцо и аппарировать. А другая (та, что побеждала каждый раз) — буквально за шкирку заставляла дотащить себя до комнаты близнецов (реже — до кухни) и сказать несколько слов вроде: «Мам, я по делам на пару часов, скоро вернусь. Домой ничего не надо?». Эта честная, сильная, ненавистная половина держала его прямо, пока Молли поднимала на него тусклые глаза, слабо улыбалась и чуть слышно говорила: «Ничего, дорогой». Эта половина смотрела, как тяжело женщина поднимается со стула и подходит, чтобы обнять его. Эта половина ставила тонкую заслонку в глаза, чтобы из них ничего не потекло, пока Молли несколько секунд обнимала младшего сына так крепко, как позволяли ослабевшие руки, и говорила: «Возвращайся скорее. Я люблю тебя, сынок». Эта половина поднимала его руку, чтобы пару раз погладить мать по спине, а потом отстраниться и уйти. Эта половина чувствовала взгляд в спину, которым Молли каждый день прощалась с каждым своим ребёнком, уходившим из дома. Навсегда.

Рон зажмурил глаза покрепче. Эта половина каждый день становилась слабее. На сколько его ещё хватит?

— Привет.

— Привет.

Гарри уселся рядом, положил на стол старую папку и пожал другу руку. Сбоку снова возник эльф.

— Чего желают благородные господа?

— Кофе, — буркнул Гарри, рассеянно накрывая папку ладонью.

Рон посмотрел на друга.

— Да брось. Пятница, вечер — какой кофе? Давай пива.

— Нет, тогда уж кофе с бренди.

— Ладно, — Рон обернулся на почтительно застывшего в лёгком полупоклоне эльфа. — Один кофе с бренди и два сливочных пива.

— Один момент.

Эльф исчез, и Гарри, расслабляясь, медленно убрал руку с папки. Рон не выдержал:

— Что это? Берёшь работу на дом?

— В общем...

Но Гарри не договорил — к столику быстро подошла Гермиона.

— Привет! — она повесила сумку на спинку стула и устроилась напротив парней.

— Привет, — Рон подался вперёд и облокотился на стол. — Что случилось?

— Ничего, — Гермиона стягивала вельветовый пиджак, — просто давно мы не собирались втроём, и я решила это исправить. Гарри, ты работу на дом взял? — она кивнула на чёрную кожаную папку, заметно потрёпанную по углам.

Гарри замялся, как-то неопределённо повел плечами.

— Не совсем... Так, хотел поделиться новостями.

— Например, какими? — Рон потянулся к папке и раскрыл её. Первый же лист (строгий анкетный бланк личного дела с фотографией) привлёк его внимание. — Ого, Симус! Вы узнали, где он?

— Мы его и не теряли. Просто я ждал, пока он где-нибудь осядет, чтобы можно было рассказать.

Эльф ловко расставил заказанные напитки и снова испарился. Гермиона приподняла брови.

— Сразу два пива?

— Одно тебе, — Рон подвинул к ней бокал.

— О, спасибо, — девушка улыбнулась и сделала глоток, а Рон в очередной раз машинально спросил себя — что в этой улыбке предназначалось ему? Что она хочет ему показать? Благодарность? Вежливость? Нежность? С Гермионой всё было сложно, чертовски сложно — иногда Рон прямо слышал скрип шестерёнок в своей голове, перемалывающих очередной жест или эмоцию любимой девушки, чтобы разгадать смысл послания. С Лавандой было намного проще, у той что на уме — то и на лице (и на словах)... Да. Рон неосознанно потёр лоб, отгоняя липкое, чёткое, холодное воспоминание. С Лавандой было проще. Когда Лаванда — была.

— Так где Симус?

— Вы следите за Симусом?

Друзья задали вопросы одновременно, и Гарри выбрал для начала менее интересный.

— Следить — не следим, но Министерство приматривает за своими подданными. Правда, если бы не наше... положение, то мы бы потеряли след Симуса в самом начале.

— Какое положение? — нахмурился Рон.

— Положение страны, которая только вчера из диктатуры и полна всяких психов. Зато теперь к нам стекаются запросы и уведомления с каждой таможни, границы, даже из крупных городов, которые посещают британские маги. Симус сначала попетлял по Европе — не думаю, что путал следы, он не преступник, но... Вообще было похоже на то.

— Не преступник, — Гермиона покачала головой, — но дал понять, что не хочет никого видеть. Видимо, он боялся, что мы будем его искать и насильно возвращать домой.

— Да уж... В общем, он уже недели три на одном месте.

— Где?

— В России.

— Где?! — Рон вчитался в листок перед собой, перевернул его и стал изучать следующий.

— Вот, — Гарри ткнул в нужное место.

— S-a-n-k-t-p-e-t-e-r-b-u-r-g, — бувально по буквам вслух прочел Рон и хохотнул. — Да, там мы его точно не найдем! Потому что не выговорим.

— Почему — в России? — Гермиона смотрела куда-то сквозь стол, вспоминая. — У него там кто-то живёт?

— Нет, насколько мы знаем. Он поселился в общежитии, устроился в... -— Гарри снова заглянул в папку через плечо Рона, но тот нашёл нужную строку первым.

— В Комитет установления лиц, предположительно связанных с явлениями, поименованными в пункте 6.19 статьи 3 Федерального постановления... Я не понял.

— Дай-ка, — Гермиона взяла протянутую папку.

— Они ищут волшебников. Я не до конца понял, с чем это связано, но вроде как там были запреты, маги уходили в подполье, и сейчас их выявляют заново. Навроде переписи, — Гарри устало потер щёки. — Была там какая-то заварушка несколько лет назад.

— Какая? — Рон потянулся в бокалу. — Пьяные медведи от рук отбились?

— Рон! — возмущённо подняла взгляд от бумаг девушка. — Ну что за... Нельзя же судить о стране по таким плоским штампам.

Парень лишь пожал плечами. Гарри, подперев подбородок ладонью, смотрел на подругу.

— А ты что знаешь?

— Ну... Немного вообще-то. Знаю, что во время коммунистического режима там было введено ограничение на использование магии, а потом...

— А разве они до сих пор не коммунисты?

— Ох, Рон... Нет. Уже лет пять как. Или чуть больше.

— Всё-то ты знаешь.

— Не всё.

— В общем, — Гарри торопливо вклинился в напряжённый диалог, — у Симуса всё в порядке. Работа есть, жилье тоже. Друзья — наверняка. А если что — он знает, где нас искать. Там ещё... — он хотел забрать папку из рук Гермионы, но девушка, рассеянно просматривающая документы один за другим, уже увидела следующее досье. Пробежала первую строчку и медленно подняла глаза.

— Лиретт Рокуэлл?

— Да, я... В общем, решил её проверить.

— Гарри... — начала было Гермиона, но, подумав, смолчала. Всё равно он бы «пробил» Лиру по всем доступным каналам. Паранойя друга была уже общепринятым фактом, порой ставившим окружающих в неловкое положение, но, впрочем, возможно, оправданным — учитывая всё, что происходило после войны. — Ладно, не будем. И что с ней?

— Я думал, Рокуэллы перевелись.

Гарри уставился на Рона.

— Тебе знакома эта фамилия?

— Да, влиятельная семья была лет двадцать назад, но после первой войны с Вол... — Рон понизил голос, — с Волдемортом все погибли. Сначала наследница — ей тогда было лет... Ммм... Не помню, шестнадцать или около того — Хогвартс она не закончила, помню, отец рассказывал. Пропала без вести. Потом её мать — как бишь её — погибла, а потом и сам лорд Рокуэлл. Детей больше не было, каких-то родстенников-наследников тоже. И род прервался.

— Да, но! — Гарри всё-таки забрал папку и зашуршал страницами. — Четыре года назад в Министерство обратилась девушка с просьбой вернуть ей титул Рокуэллов — якобы наследница. Её допросили, проверили какие-то факты и подтвердили — Лиретт, последняя из рода Рокуэлл, нашлась. Вернули ей поместье, но она его продала.

— Стой, Гарри, подожди... — Гермиона помотала головой, пытаясь упорядочить мысли. — Допросили? О чём?

— Не знаю я, не смог выяснить. Тут только пометка, что она дала показания перед министерской комиссией под веритасерумом (кстати, сама попросила о сыворотке), и комиссия признала её урождённой Рокуэлл.

— А протокол допроса?

— А он содержится в архиве министра. Туда мне хода нет.

— А Кингсли не поможет? — удивился Рон.

Гарри махнул рукой.

— Ну, он прямо не отказал, но... Я не стал наседать. В конце концов, это его ответственность.

— Так, — Гермиона побарабанила пальцами по столу. — Ты говоришь, все погибли. Но как?

— Её мать упала с лестницы и умерла на месте. Отец умер от... — Гарри бегло осмотрел зал, — запрещённого. Подозревают самоубийство.

— Кошмар какой, Мерлин. А куда пропала сама Лиретт? — руки Гермионы слегка дрожали от волнения.

— Куда пропала, где была, вся её жизнь за период с исчезновения до появления в Министерстве — в архиве.

— Ну допустим, — в голове девушки расставилось несколько пометок о том, куда можно заглянуть и где поискать информацию. Её это слегка раздражало, но Гермиона оправдала себя профдеформацией ("участник войны с кучей шпионов"), а не любопытством. Второе было как-то... низковато. — Но ведь это хорошо? Она мне ни слова не солгала.

— Хорошо-то хорошо, Герм... Но ты же понимаешь — протокол в архиве министра, все засекречено. Значит, была какая-то тёмная история.

— И что? Она на свободе, а не в Азкабане, ни от кого не прячется, называется своим именем, а тёмных историй и у тебя самого хватает. Это не повод с тобой не дружить.

Рон кивал, допивая пиво из своего бокала. Гарри покосился на друга.

— Ты тоже думаешь, что в этом нет ничего странного?

— Ох, Гарри, да всё вокруг нас странно.

— Я имею ввиду, что такая тёмная лошадка познакомилась с Гермионой и пытается втереться в доверие.

— Гарри, — воскликнула девушка чуть громче, чем нужно, но тут же сбавила тон. — Почему ты так говоришь? «Лошадка», «втереться»... Она обычная женщина. Одинокая, и ей нужен друг.

— Ну да. И по счастливой случайности именно ты...

— Да! Я, и по случайности! — Гарри дернул плечом и девушка поспешила взять его за руку. — Не злись, я знаю, ты меня... нас всех оберегаешь, но не надо запирать нас в клетки, ладно? Жизнь продолжается. Надо двигаться дальше, знакомиться с людьми, а не закрываться на все замки и сидеть в страхе. Насиделись уже.

— Так я не понял, Герм, — Рон жестом привлек к себе внимание эльфа-официанта и попросил повторить напитки, — она твоя новая подруга?

— Не совсем. Хотя скорее да, чем нет...

— Да, теперь всё понятно.

— Ну... Она меня спасла от репортёров, потом помогла с причёской... Всё было совершенно естественно, цепь случайных событий, — добавила девушка, глядя на Гарри. — Мы здорово пообщались, потом еще в кафе посидели — после праздника у Сириуса, помните? Лира очень милая.

— Лира?

— Да, Лиретт, сокращенно — Лира. И я вас с ней познакомлю, чтобы вы не переживали. Да и ей не помешает больше общаться с другими людьми.

На несколько секунд повисло молчание. Потом Гарри шумно вздохнул.

— Так. Гермиона, предалагаю соглашение. Я не буду лезть не в своё дело, ну то есть в ваши отношения... А ты, как только возникнет любая непонятная ситуация, шлешь мне патронуса. Хорошо?

— Если возникнет, — улыбнулась девушка.

— Если возникнет. Любая странная фраза, или подозрение, или что угодно ещё — и ты тут же скажешь мне.

— Нам, — вставил Рон.

— Нам, — поправился Гарри.

— Хорошо. Договорились, — Гермиона вздохнула и с улыбкой посмотрела на своих мальчишек.

— Так ты говоришь, мы с ней познакомимся?

— Да, я хочу пригласить её на свой день рождения.

— Оу, кстати! — встрепенулся Рон. — Герм, что тебе подарить? Только бога ради — кроме книг?

* * *

Ближе к ночи в окно постучалась сова. Гарри почему-то помедлил пару секунд, потом нехотя встал с постели и впустил в комнату маленького встрёпанного Крама — коричневого филина, которого он месяц назад подарил Джинни. Имя выбирали всей компанией, и в итоге сошлись на том, что для такого смешного, немного неуклюжего зверя с перьями торчком прозвища лучше не найти.

— Привет, Крам, — Гарри никак не мог отделаться от дурацкой от мысли, что письма ему носит заколдованный капитан румынской сборной, — что там у тебя?

Только он отвязал письмо, как филин взмахнул крыльями и вылетел в окно — Джинни не ждала ответ. Это плохо. Когда филин оставался, в письме всегда был вопрос. О встрече, о Сириусе, о Гермионе, о каких-то делах. Гарри писал ответ, и создавалась иллюзия нормального общения, словно всё идет своим чередом, а их с Джинни отношения не застыли какой-то неопределённой отметке между «Надоело, расстаёмся» и «Никто ни черта не понимает».

Я жду тебя.

Гарри снова завалился на кровать и не спеша рапечатал конверт. Через открытое окно комнату наполнял запах дождя и зябкая свежесть. К письму прилагалась сложенная вчетверо бумажка, на которой было написано: «Гермионе». Гарри отложил её и раскрыл письмо.

Привет, Гарри.

У нас всё в порядке, без изменений. Папа много работает, мама всё так же, про Рона ты знаешь. Билл обещался заскочить на следующей неделе. Флёр здорова, но старается не выходить из дома — бережёт силы. Чарли пока не писал. Завтра ждём Джорджа. В понедельник я уезжаю в Хогвартс. Сова со списком учебников так и не прибыла, так что я воспользовалась тем, что год назад получила Гермиона. Пожалуйста, передай ей мою записку.

Надеюсь, у вас всё в порядке. Пиши.

P.S. Я жду тебя.

Гарри уронил руку с письмом на кровать и закрыл глаза.

Я жду тебя.

Эта приписка сопровождала каждое письмо. Конечно, Джин всё понимала... Точнее, понимала лишь, что что-то идёт наперекосяк, но не давила на него, не требовала объяснений, не лила слёз, не устраивала разговоров по душам. Просто ждала его.

Письмо смялось в кулаке.

Чёрт возьми... Какое он всё-таки драклово дерьмо. Сам не знает, чего хочет, и девчонку мучает. Поттер.

Он вспомнил, как Малфой выплёвывал это ему в лицо, как оскорбление, как унизительное прозвище: «Поттер». Не так уж он был неправ, м? Вполне по-гриффиндорски, отважно и героически: тихо сходить с ума и тянуть за собой окружающих.

Он должен был отпустить Джин. Должен был расстаться с ней, чтобы рыжая красавица могла жить полной жизнью, а не ждать у моря Поттера. Он должен был — и уже не раз решался. Но стоило ему, собираясь с силами, на миг приложиться лбом к её руке, как вся решимость исчезала, а оставалось слабое облегчение, которое дарили прохладные пальцы. Они гладили его по голове, перебирали волосы. Ни слова, ни вздоха, ни слезинки. Она вела себя достойно. Он — пользовался, и презирал себя всё больше.

Гарри встал и спрятал письмо с запиской в ящик стола. Было поздно, он решил не будить Гермиону.

* * *

Гермиона втайне гордилась своими маленькими открытиями в области человеческой психологии и даже подумывала заняться изучением этой науки в каком-нибудь маггловском университете — разумеется, заочно и после окончания Академии. Одно из таких открытий гласило: «Если ты начинаешь находить себе множество мелких, лёгких заданий — значит, ищешь повод избежать большого и трудного. В таких случаях надо пересились себя и сделать его, чтобы снять давление с психики».

Девушка вспомнила о своем открытии ближе к обеду в понедельник, когда за несколько утренних часов успела посетить Гринготтс, купить учебники для предстоящего года (а также заказать несколько книг по психологии, чтобы проверить базу данных волшебников по этому предмету, и одну — по новейшей истории магической России, для общего развития и на всякий случай, вдруг они поедут к Симусу?), приобрести полный комплект писчих принадлежностей на пару месяцев, снова посетить Гринготтс, быстро выпить чаю из исчезающего стаканчика, купленного у лоточника на углу Косого и улицы Предсказателей, вернуться в книжный (забыла атлас мировой системы магических потоков!)... И вот тут она вспомнила свой маленький принцип и большое дело, которого избегала — зайти к Джорджу и пригласить его на день рождения.

Сначала Гермиона хотела послать сову. Но поразмыслила и отказалась от этой идеи — на письма Джордж не отвечал с такой упёртостью, будто ни одного не получил. К тому же надо было наконец решиться и навестить его. Ну и что, что он никому не открывал? Она найдёт нужные слова!

Так Гермиона себя успокаивала, пока подходила к серому дому, заходила внутрь, поднималась на третий этаж. «Левая дверь», — сказал Гарри. Что ж, левая так левая.

Девушка подняла руку, чтобы постучать, но замешкалась — и напускная уверенность схлынула так мгновенно, словно держалась на тонкой ниточке, которую подпалили спичкой.

Что я ему скажу?

* * *

В квартире стояла благословенная тишина. Джордж лежал на диване и лениво перебирал картины прошедшей (вчера? позавчера?) субботы. Здесь он чувствовал себя намного лучше: без трескотни Джин, без смущённых неловких жестов отца, но главное — без этих тоскливых маминых квохтаний-вздохов. Маму было жалко, но не настолько, чтобы заставить себя вести как-то иначе. Откровенно говоря (а раз уж мы с тобой признаем, что я — ничтожество, то будем говорить откровенно), она уже даже начала раздражать его своим заунывным выражением лица.

Джордж закрыл глаза и мысленно поставил галочку напротив пункта «Третья стадия». Интересно, сколько их вообще будет? А впрочем... Нет. Неинтересно.

Первая стадия началась с тянущей, склизкой тоски, в которую он стал проваливаться в первый же день после победы. Он боролся: улыбался, когда кто-то пытался разрядить обстановку глупой шуткой, и плакал опустив голову, когда просили не держать в себе горе. Блядь. Не-держать-в себе-горе.

Но мутный омут схватывал его за рёбра, стоило лишь выпасть из общего разговора и окунуться в собственные мысли — сразу возникало противное ощущение, будто он съезжает в серую воронку со скользкими стенами. Ни зацепиться, ни затормозить. И страшно, и больно — и не выкарабкаться.

Первая стадия закончилась через неделю (спустя три дня после похорон), когда он упал на дно этой воронки и оказалось, что там сухо, холодно, довольно темно, но в целом спокойно. Это спокойствие понравилось Джорджу, надо было только не давать внешнему миру нарушать его. Тогда он снял квартиру, перестал выходить на улицу — и началась стадия вторая.

Здесь его ждало несколько открытий, довольно неожиданных, но не настолько, чтоб прямо изумиться и записать их в блокнотик. Во-первых, на удивление легко жилось в одиночестве — несравнимо легче, чем среди людей. Во-вторых, если привыкнуть, достаточно есть один раз в сутки. И в-третьих...

В дверь постучали.

Джордж тихо выругался.

* * *

— Джордж? Это я, Гермиона. Открой пожалуйста.

Тишина. Она вслушивалась до лёгкого шума в ушах, но не уловила ни звука. Она постучала ещё раз, чуть громче.

— Джордж, у меня к тебе есть дело...

Годрик, ну и глупость. Дело у неё.

Мысли метались, но как назло — ни одной достойной.

Может, он просто спит?

— Джордж!

Бесполезно.

И что делать? Просто уйти? Если его нет дома — то она как идиотка разговаривает с дверью... Нет. Гермиона нервно заправила короткую прядь за ухо. Будем исходить из того, что он дома, а соседи пусть думают, что хотят.

— Джордж, — она старалась говорить уверенно, но проклятый голос чуть дрожал, — прости, что беспокою тебя...

* * *

— Джордж, — а голос-то! Словно вот-вот разревётся, — прости, что беспокою тебя. Я только хотела пригласить тебя на свой день рождения.

Рождение, да. Верно. Они тоже когда-то родились... Чёрт вас всех подери, родились вдвоём, а умирают поодиночке. Причем, Фредди, это еще большой вопрос — кому хуже.

— Пожалуйста, приходи. Это будет в субботу вечером, в доме... — она запнулась. — Ну, ты знаешь, где.

Знаю. Джин все уши прожужжала, какой Ронни идиот.

— Я буду очень рада, если ты придёшь. Не надо подарков, просто приходи.

«Не надо подарков, цветов, оваций» — озвучил их общую мысль Фред, когда мама, открыв рот в немом ужасе, выслушала их добровольный подробный отчёт о проделке на экзамене год назад. Или два года?

В тонкую щель под дверью протиснулся конверт. Джордж, тихо сидевший на полу напротив двери, не стал его брать, пока не услышал тихое «Пока, Джордж» и не убедился, что она ушла.

В конверте была записка, всего несколько слов:

«Джордж, приходи на мой день рождения в субботу на Гриммо. Это будет лучший подарок для меня. Гермиона».

Да, лучший подарок был на двенадцатилетие — отец притащил маггловский набор-конструктор из смешных разноцветных деталей, а потом нечаянно подпалил его. Фред тогда на две секунды раньше сообразил, что их можно превратить в такие яркие леденцы со вкусом жжёного пластика...

Джордж сам не заметил, как вернулся на диван. Когда он открыл глаза, на улице уже было темно. Конверт всё так же лежал на полу у двери.

* * *

Конверт всё так же лежал на туалетном столике, но Лира не смотрела на него. Она смотрела на своё отражение в зеркале и размышляла над изящным французским словом «Шанс».

Вероника говорила: «Лиретт, только французы знают, как назвать счастье. Английский же — язык бездарных статистов». И она прилежно учила французский.

Шанс. Счастливый случай. Подарок судьбы.

Ночь ничего не могла поделать с этой комнатой: её холодную, льдистую белизну не пробрало бы никакое заклинание. Днем комната была белой (как и постель, и туалетный столик, и изящная жёрдочка, на которой днем спала Рокс). Ночью она становилась голубым островом прохлады и спокойствия в бушующем море ночных кошмаров и жарких прикосновений, наползающем на большой город.

В эту комнату допускалось только две живые души — белоснежная полярная сова Рокс и прекрасная Лиретт, последняя дочь Благородного дома Рокуэлл. Рокс с сумерками улетела на охоту, а Лиретт привычно устроилась на мягком стуле напротив зеркала.

Шанс.

Лира когда-то была шансом Вероники, и это отражалось в их внешности. Обе статные, холодные красавицы, обе чуть свысока смотрели на мир, обе верили в своё предназначение...

Лира смотрела в зеркало и видела прошлое.

Вот она стоит перед зеркалом — перед совсем другим зеркалом, большим, в сложной старинной раме с налетом патины — и смотрит в пошедшую трещинами, чуть скрытую пятнами старины поверхность. Она видит своё сияние. Видит блеск своих пронзительных глаз. Она стоит неподвижно — жемчужный шелк платья замер вместе с ней, только чуть дрожащие ресницы выдают, какое бесшабашное, сверкающее шампанское течёт сейчас по ее венам вместо крови. Это магия. Другого порядка, непривычная, не до конца покоренная, но — магия. Это главное.

Вот за её плечом останавливается Вероника. Ослепительна в чёрном бархате, зелёные глаза ловят тень от пышных ресниц.

Вот Лиретт чувствует, как тонкие руки скользнули ей на талию, ладони легли на живот и мягко потянули назад. Вероника чуть коснулась её спины грудью и прошептала на ухо: «Ты рада?». Конечно, она была рада! Она была готова взлететь, взорваться от бушевавшего внутри восторга, но воспитание не позволяло. Гордость не позволяла. Вероника не позволяла.

Поэтому Лиретт лишь слегка кивнула и улыбнулась.

Мерлин, как счастлива она была тогда. И как счастлива была Вероника — после стольких лет одиночества.

Шанс.

Гермиона была другой.

Эта девочка, что стала шансом самой Лиретт, была до такой крайней степени другой, что красавица порой терялась, не зная, справится ли с этими детскими эмоциями, с этой краской, чуть что заливавшей щёки, с этими неловкими, даже неуклюжими движениями. Даже над её волосами пришлось серьёзно потрудиться, а ведь это было самое лёгкое!

Взгляд Лиры скользил по отражению — точёному носу, чувственным губам, — а мысли осматривали Гермиону, какой она была за столиком в кафе.

Она влюблена, это прекрасно. Это очень, очень поможет. И ещё нужно время, но времени достаточно.

Гермиона...

Брови в отражении чуть шевельнулись, обозначая лёгкое недовольство.

Даже имя какое-то жёсткое, крепкое, под стать фамилии. Ну кто в здравом уме назовет девочку — Гермионой? Лиретт. Вероника (или Вероник — как она сама называлась). Беллатриса. Мелани. Андромеда. Вот — имена женщин, королев, властительниц. В каждом — характер, в каждом — обещание. А Гермиона?.. Крестьянство какое-то.

Голова в отражении чуть склонилась к плечу, открывая пристальному взгляду изящную шею.

А впрочем...

Девочка умна. Безусловно, талантлива. И очень хороша, когда не смущается — тёплая кожа, шоколадные волосы, талия, кисти рук... Вполне возможно, что она сама создаст вокруг своего имени ореол силы и величия. В конце концов, их красивые имена были в честь кого-то, а Гермиона имеет шанс создать своё имя — и уже следующие поколения женщин будут называть дочерей в её честь.

Какой дом будет у неё?

Вероника жила в старинном тёмном готическом замке — под стать ее тёмной, лживой душе. Лиретт выбрала дом морозного севера в ознаменование своей честности, стойкости и немного в пику Веронике. А какой будет дом — у неё?

День рождения — прекрасно. Это либо праздник, либо скандал, и оба варианта подойдут. Лиретт не пришла бы и без повода (ещё рано показываться её друзьям), но повод был.

Дорогая Гермиона!

Спасибо тебе за приглашение, я буду очень рада познакомиться с твоими друзьями, но увы — каждый год во второй половине сентября я навещаю сестру во Франции, и не могу этого отменить. Мне жаль. Если ты не против, я устрою тебе второй праздник, когда вернусь — ближе к концу месяца, как раз перед началом твоей учёбы.

Надеюсь, ты не обидишься и примешь мое предложение.

Лиретт.

Вот так. Все — правда, до единого слова. Лиретт не обманет свой шанс.

Оставалось дождаться Рокс.