Начать заново (гет)

2 мая, 2003 г.

— ..ничего. Со мной ничего не случилось.

— Я тебе не верю, Алекс, — голос, доносящийся из телефонной трубки, неожиданно приобрёл серьёзный тон. И это выбивало из колеи. Мистер Сейл не смеётся, не дерзит, а говорит просто и прямо — такое чудо случается не часто.

Алекс даже споткнулась, отвлёкшись от невидящего созерцания поверхности под ногами, моргнула несколько раз, пришла в чувство, остановилась.

— Почему не веришь?

— Ты уже минут двадцать молча слушаешь мои историйки о жизни. Не перебивая, не коря меня за глупое поведение, не вставляя морализаторские комментарии, не умничая и не говоря, что я редкостный зануда. Хотя кто из нас зануда... — голос Сейла на мгновение приобрёл хихикающий тон, но тут же вернулся к серьёзности. — Ал, это ненормально. Я привык, что ты по пустякам мне не звонишь — тебе всегда есть что мне сказать. А сейчас ты молчишь. И это пугает.

Алекс вздохнула, растрепала свободной рукою волосы и посмотрела на небо. Оно было ясным. Слишком ясным для столь не ясного дня. Реденькие обрывки облачков бледнели на фоне спокойной голубизны, даже солнце на ней как-то терялось.

Город, лежащий под этим равнодушным небом был таким же отстранённым: у всех людей, мелькающих вокруг Алекс, была какая-то своя цель, известная лишь им. В окнах домов светились отблески других жизней, тоже занятых собой. Весь город напоминал собою кольцо, внутри которого катаются колечки поменьше. Каждое — по своей замкнутой траектории. Каждое — замкнутое в своей окружности. Алекс была лишь одной из многих колец, как и Том, как и...

Однажды она куда-то спешила и быстрыми шагами пересекала наискось некий дворик, коих в таком большом городе как Лондон, великое множество. Она не смотрела по сторонам, её взгляд был устремлён к предстоящим ей делам. Но она не могла не слышать звуки вокруг. И в общую их обычную уличную путаницу вдруг вмешалось что-то не совсем обычное. Алекс приостановилась и огляделась. Близко, шагах в восьми от неё, опершись на забор, стояла девушка неопределённого возраста: то ли ей было четырнадцать, то ли двадцать пять. Лицо её было розовым и мокрым, волосы выбились из-под резинки, связывающей их в хвост, и разметались, терзаемые неощутимым кожей ветерком. Она плакала, не навзрыд, а всхлипывая, не в полную силу. Рукою своей она сжимала нижнюю часть лица, будто пыталась удержать в себе всхлипы, но это ей не удавалось — они прорывались сквозь её пальцы и разрывали дрожащий воздух. Стояла тёплая погода, но девушка дрожала как при морозе и постепенно скрючивалась, сгибалась — вот-вот упадёт на землю.

Алекс мгновение просто стояла и смотрела на неё непонимающим взглядом только что отвлёкшегося от важного дела человека. Дворик пересекала не она одна — вот там идёт мужчина в сером пальто и серой шляпе, вот тут некто неопределённого пола в кожаной куртке и джинсах. Они слышат, непременно тоже слышат эту девушку. Но никто из них не откликается на её плач.

Алекс пошла дальше, чисто на автомате перенеся вес на поднятую ногу, потом оторвав от земли другую, вновь перенеся вес, но продолжала глядеть на девушку. И вдруг та повернулась в её сторону, глаза их встретились. Не было никакой связи, вспышки, безумия — просто девушка одним махом стёрла слезы с лица и бросилась в противоположном направлении от Алекс, а та продолжила шагать как шагалось, тут же забыв о странном происшествии.

Позже, спустя, наверное, месяц, Алекс неожиданно вспомнила ту девушку, проходя по какому-то похожему дворику. Перед ней всплыло видение того взгляда, её взгляда, как у загнанного в угол зверя, на которого почти спустили собак, как у обреченного, стоящего у стены перед ямой в ожидании расстрела, как у умирающего, не могущего ещё поверить в смерть, но почти смирившегося с нею. Что случилось с ней, куда она убежала? Зачем стояла она там, у забора, дрожа как осенний лист на ветру, стеная? Что вообще может довести человека до такого — забыть стыд и срам и разреветься на улице? И почему ни она, Алекс, ни кто-либо из прохожих не подошёл к ней, не спросил, как дела, не подал носового платка, наконец?

Среди людей — и магов, и магглов — ведётся ужасно сильная пропаганда доброты, сочувствия к ближнему, сопереживания. В школах все мы анализируем книги о добрых и злых героях, препарируя их мораль. А мораль по сути одна: доброта — вот на чём держится мир.

Но всё это теория. А в жизни... Она прошла мимо... Она... нет, все прошли мимо. Мимо создания, молящего о помощи. Мимо возможности доказать, Мерлин побери, что не зря читались все эти добрые книжки.

Алекс хотела бы вернуться в тот день, догнать её. Но слишком много времени прошло — Маховик бессилен. Оставалось лишь вспоминать. И говорить себе, что это не ты бессердечная сволочь, а такие уж сложились обстоятельства. И она ведь так быстро убежала...

Алекс казалось, что вместе с незнакомкой от неё убежали и ответы на самые главные вопросы, оставив вместо себя рецепт наркотика, хранящегося у неё в прикроватной тумбе.

— Алекс, ты мой друг, моя родственная душа. Ты для меня и Эли третий близнец. Помнишь нашу клятву?.. Я...

Куда убежала та девушка? И почему она, чёртова идиотка, не догнала её?

— Приезжай. Приезжай немедленно. Пусть незаконно, пусть против желания Министра. Я, наверное, эгоист... Я эгоист. Но ты нужен мне.

Она уже не помнит, к каким это важным делам тогда стремилась. Но те глаза... Слезами, что они источали, сейчас обливается её сердце.

— Я тоже эгоист. Я, как буду в Лондоне, вытащу тебя из какого угодно места и заобнимаю. А если кто станет мешать — втащу ему непростительным. Всё. Не совершай ничего необдуманного. Жди меня.

В трубке послышались гудки: Том отключился. Он не успел услышать, как Алекс прошептала: "Прости. Поздно. Я уже совершила".

* * *

И она совершала необыкновенное. А ладони её пахли лимонами, когда она наносила ему вишнёвую краску на щёки. Не используя кисти, ни косметической, ни рисовальной, — её кистями были её пальцы. "Ты хотела сделать из меня тигра, но тигры не бывают вишнёвого цвета", — смеялся он ей в лицо. Она ни капли не смущалась и с серьёзным видом отвечала: "Гарри, это не вишнёвый, а малиновый. Не дёргайся, пожалуйста. Вот. Я попала тебе на губы. А они не должны быть малиновыми". "А какими они должны быть?" "Голубиковыми". "Сине-розовый тигр! Луна, что ты делаешь, в кого меня превращаешь?" "В малиново-голубикового тигра. Сиди смирно, Гарри".

А когда она смеялась, в её ушах звенели серёжки в виде редисок. Розовых, с зеленущей ботвой. Она их сделала сама, ещё в Хогвартсе, и очень их любит до сих пор.

Как удивительно: цитрусовый парфюм и овощные украшения (на шеё у нее болтался кулон-баклажан)! А впрочем, может, это и не парфюм, а её естественный аромат, ведь она постоянно так пахнет. Он помнит, как восхитился этим ароматом, впервые обняв её всего лишь несколько месяцев назад, когда она вернулась в Лондон из какой-то там экспедиции. И почему он не обнимал её раньше?

— Красивая луна, — сказал кто-то за его спиной.

— Да, очень красивая, — ответил Гарри. — И пахнет замечательно.

— Что, прости?

Гарри очнулся, повернулся на крутящемся офисном стуле и встретился глазами с высокой каштанововолосой девушкой в строгой длинной юбке-карандаше и слегка не доходящей до пола мантии.

— Гермиона? Привет.

— Да-да, привет, бездельник. Луны, значит, нюхаем вместо того, чтобы работой заниматься?

Гарри покосился на свой стол. Ах, шальная рука! Он, оказывается, тут замечтался и параллельно марал рабочие бумаги рисунками?

— Ой, да, — "бездельник" живо убрал испорченные документы куда-то в стол, а ручку поставил в стаканчик для канцелярии. Сметя попутно пыль со столешницы рукавом мантии (бытовые заклинания уже давно выветрились из головы, уступив место боевой магии), он сложил руки на коленях и с широкой улыбкой победителя над ленью вновь повернулся к Гермионе.

Та картинно поаплодировала ему. Гарри картинно же поклонился (что выглядело ещё более картинно, если брать в расчёт его сидячее положение).

— А ты, Герм, тоже, смотрю, бездельничаешь? Точнее, извините, пожалуйста, миссис Уизли.

— Ох, прикольчики... — усмехнулась сто лет уж как миссис Уизли.

— Да я всё не привыкну. Так неожиданно это всё произошло: вот мы сражаемся с Волдемортом, балансируем на границе жизни и смерти, и вот вы с Роном целуетесь среди руин. А я пытаюсь понять, что вообще происходит и с какого фига у вас тут романтика возникла.

— Пять лет прошло, Гарри. Пять лет. А приколы всё те же.

— Ну вот такой я. Гарри Поттер. Вечный герой с вечными приколами.

— И с вечной любовью к Джинни, я надеюсь.

— А, — сияющая улыбка слегка спала с уст "героя" и сменилась на какую-то неудобную ужимочку. Он никогда не умел притворно улыбаться.

— Только не говори, что ты забыл! — а Гермиона никогда не умела читать оттенки эмоций и различать тысячи видов улыбок. — Сегодня же знаменательная дата! Вы с Джинни женаты целых пять лет! Это нужно отпраздновать!

— А, — только и смог произнести счастливый муж. Он забыл. Первые четыре года помнил, а сейчас, в самый важный год из всех пяти, — забыл.

Они с Джинни женились в день Битвы за Хогвартс, сразу же после того, как он, сломавший ту самую великую волшебную палочку и выбросивший её обломки, вернулся в порушенный Хогвартс и сел на первый попавшийся камень. Опустив голову к земле, закрыв глаза, сжав руками волосы, он пытался осмыслить всё произошедшее и понять, что ему делать теперь. Теперь, когда убийца его родителей погиб. Да и не только он, не только плохие маги, но и множество хороших тоже нет теперь в живых. Он уже не сможет спросить у Дамблдора, как ему поступать. Не сможет обнять Сириуса. Не сможет положиться на Люпина, всегда таскающего с собой лекарство от всех болезней — шоколадные плитки. Не сможет пошутить с Джорджем... или с Фредом? Непонятно, кто из них умер, кто жив. Гарри решил, что умерли оба. Так было написано на лице выжившего близнеца. И что ему делать? что? "Жить", — тихо сказала Джинни, подсаживаясь к нему, обнимая его, ероша его волосы. Жить. Он, значит, размышлял вслух. Как забавно. Как стыдно. "Давай поженимся?" — спросил он её между поцелуями на холодном камне Хогвартса. "Давай", — ответила задыхающаяся Джинни. И они отыскали где-то того самого маленького лысенького волшебника, который распоряжался на похоронах Дамблдора и на свадьбе Билла и Флёр. Всё прошло быстро, в частном порядке, официально. Свидетелем от Гарри стал Лонгботтом, от Джинни — Лавгуд. Их счастливые влюблённые заметили неподалёку и быстренько прихватили с собой. Больше никого на этой "свадьбе" не было. Миллион гостей и миллиард блюд — как у нормальных волшебников — у них случились месяца через три. Но праздновали они ту, крошечную и искреннюю свадьбу. Именно её дата считалась важной. Именно о ней забыл теперь Поттер.

— Я не забыл, — ложь далась неожиданно легко. — Я всё помню.

— Интересно, что там вы с Джинни придумали! Она говорила, что это будет грандиозный сюрприз и все гости будут очень приятно удивлены. Я жду не дождусь — обязательно приду. Кстати, приглашения у вас очень оригинальные. Буквы-мармеладки мы с Роном очень даже оценили, — Гермиона счастливо засмеялась.

Гарри подумал, будет ли она смеяться так же счастливо на пятилетии своей свадьбы. Да, наверняка. Она же не Гарри. Она не нюхает луны.

— Надеюсь, всё будет на высшем уровне, — сказал он.

— Я не надеюсь, Гарри. Я уверена, — ответила Гермиона.

В её руку влетел бумажный самолётик, другой такой же врезался в Поттера. Обычное дело в министерстве: кто-то захотел кому-то черкнуть пару строк, но при этом не смог убедить себя оторвать задницу от стула. О, Великое Министерство магии! О, Великое Сборище Ленивцев!

— Мне нужно бежать, — Гермиона, молниеносно развернувшая свой самолётик, нахмурила брови.

— Мне тоже, — обречённо сказал Гарри. — Нам, случаем, не в одну сторону?

— Меня мистер Грюм вызывает.

— Ах, глазастый дядюшка? Ну тогда нам по пути.

Гарри помахал своим письмом перед глазами Гермионы, и она, выхватив колыхающийся пергамент из его рук, прочитала: "Поттер, пройдите немедленно в мой кабинет. Аластор Грюм".

* * *

— Аластор, — репетировала она, шёпотом выговаривая обрывистые фразы. — Аластор. Аластор. Чёртов Аластор.

Его ладони пахли лимонами. Каким-то неведомым средством с вонючим кислым цитрусом он любил мазать руки перед выходом на операцию. Иногда он мазался им и в скучные будни, и она, проходя мимо него, кривилась от отвращения.

— Аластор. Чёртов Аластор. Спасите меня.

Она никогда не забудет того дня, когда он этими самыми пропахшими лимонами лапами хватал её за лицо, пытаясь не просто сорвать с неё маску — он знал, кто скрывается за ней, — но достать до её рта и носа, закрыть их своими вонючими ладонями и втравить в неё аромат лимона с примесями, убивающими желание сопротивляться.

— Аластор. Чёртов Аластор. Мне больше не к кому пойти.

Она сумела извернуться, вывернуться. Её сумели спасти. Соратник в чёрной мантии, цветастом парике и серебряной маске коршуном упал на её обидчика и проткнул его плечо ножиком. Маггловские неизящные приемчики. Однако действенные, нельзя не признать.

— Аластор. Чёртов Аластор. Как хорошо, что вы есть. Сильная личность.

Не с целью убить, но припугнуть вошёл ножик в плоть Аластора, но лишь раззадорил его. Но коршун и полупридушенная жертва уже расстворились чёрной дымкой в воздухе.

— Не будь вы таким сильным, вас бы не было в живых. Вас легко убить. Любого человека легко убить. Вы живы не потому, что вы непобедимий. Вы незаменимый, Аластор. Даже Он признавал это.

С тех пор она всегда носит с собой брата того коршуновского ножика. Магия — это прекрасно. Но и она может подвести.