Золотой ворон (джен)

Карета катилась слишком медленно. Дорога была скверной, хуже некуда, и князь чувствовал, как раздражение в его душе вскипает с новой силой. Почти месяц в пути — сначала чуть больше недели на корабле, а остальное через леса и города Гредвела — после десяти лет на чужбине. И возвращение его в родные края случилось только потому, что Стево решил сейчас жениться. Впрочем, это было не самое худшее. Худшим было то, что при этом ему следовало направляться прямо в Орщен и было ещё неизвестно, сумеет ли он побывать у себя дома, и что везти ему приходилось эту девчонку, будь она неладна! К девчонке — хмурой и пугливой, но такой же гордой, как и все люди в её стране — прилагались вздорная нянька, такая же пугливая, словно и она сама, служанка, который на вид едва исполнилось десять, четыре сундука с платьями, два золотых подсвечника и три молчаливых великана, смотревших на Вацлава с таким презрительным негодованием, что тот иногда чувствовал, что ему впору их бояться. В общем, компания была не самая приятная. Даже, можно сказать, самая неприятная из тех, среди которых князю только приходилось находиться за всю его жизнь.

А ещё тот факт, что ему следовало прибыть именно в столицу Гредвела...

Орщен он не любил с детства. Всегда считал его отвратительным городом. Тесным, шумным, грязным... Там всё было таким кричащим, грубым, пошлым, что становилось противно. И от мысли, что князю вот-вот придётся снова там побывать, становилось почти что тошно. Возможно, город запомнился ему именно таким потому, что после смерти отца ему пришлось несколько лет жить там. А возможно сейчас в нём говорило общее неудовольствие сложившейся ситуацией — усталость, мигрень, раздражение из-за свалившейся на его голову обузы в виде этой злополучной инфанты с её злобной нянюшкой и кучей платьев из «шелков и бархата». А ещё он всей душой надеялся, что его троюродного брата в городе не окажется. Илина всегда нравилась ему гораздо больше.

Она, по крайней мере, была спокойнее, вежливее, умела промолчать, когда это было так уж необходимо... А ещё — это со Стево, а не с Илиной у Вацлава случилась та размолвка за пару недель до того, как его отправили в другую страну с «дипломатической миссией»... Потому и отправили, пробурчал себе под нос князь — потому что был всего лишь самонадеянным мальчишкой, уверенным в том, что ему позволено уж точно не меньше, чем кузену. Просто потому, что воспитывались они вместе, учились вместе и проводили вместе много времени... Что же... За это он поплатился. И если бы не умница Илина, кто знает, как всё закончилось бы — возможно, тогда Вацлаву отрубили бы голову. Возможно даже, что всем так было бы лучше, даже ему самому. Впрочем, князь был благодарен кузине за её своевременное вмешательство.

Читать в дороге уже не получалось — все книги, которые были в распоряжении у Вацлава, он уже успел прочесть, когда инфанта и её слуги мучались с морской болезнью, а он сам вспомнил, что умудрился проиграть все деньги, которые имел в личном пользовании. Тогда ещё у него в голове мелькнула дурацкая мысль, что можно будет отыграться, если поставить что-нибудь из того, что ему прислали на дорогу, но, к большому счастью, мысль сменилась осознанием участи, которая была ему уготована на такой случай. В который раз князь благодарил провидение — и, вероятно, останки голоса разума в его голове и совсем уж останки совести — за то, что оно внушило ему подобное. Всё-таки, лучше было возвращаться в Орщен проигравшимся и почти что нищим, но с достоинством выполнившим поручение монарха (тем более, зная царевну, можно было предположить, что она щедро одарит его золотом и покроет все долги), нежели всё таким же проигравшимся и ещё более нищим, но уже на плаху или — хуже того — на дыбу. Смерти князь, как и все, боялся. Но ещё больше он боялся боли и мучений, которые представлялись ему много хуже.

Карета остановилась, но до города было ещё далеко и, кутаясь от холода в плотный шерстяной плащ, колючий и жёсткий, князь Твегер решил вылезти из своего средства передвижения. Карета увязла в грязи, и мужчина с неудовольствием подумал о том, что так они могут и к ночи не добраться до столицы, а после месяца в дороге он уже точно этого не выдержит и обязательно кого-нибудь поколотит. Благо — колотить было кого. Срываться на заграничную принцессу или на кого-то из её слуг у Вацлава не было ни малейшего желания. Да и вряд ли бы Стево был доволен, если бы его супруга — а девчонка та вполне могла стать его супругой — была бы недовольна его, Вацлава, поведением в то время, когда она была ещё невестой.

Место, где они по воле случая остановились, князь знал прекрасно — не раз раньше проезжал здесь со своими маленькими кузенами, когда удавалось сбежать из-под надзора многочисленных воспитателей и нянек. В первую их встречу, Стево и Илине было лет по десять, а сам Вацлав был на пять лет старше. До Орщена оставалось всего ничего. И надо же было застрять именно здесь! Каких-то два часа пути — и они уже очутились бы в столице, где, благо, главные улицы были вымощены булыжником.

Князь готов был проклинать всех духов этого леса за то, что они позволили себе так с ним обойтись. Но, впрочем, решил лишний раз не открывать рта и не произносить того, о чём впоследствии мог пожалеть — в Орщене уже почти никто в духов не верил, ни в лесных, ни в водных, ни в домашних, однако в глубинках Гредвела вера в них ещё была распространена. Вацлав прекрасно помнил — хоть и был тогда слишком мал, — как его кормилица — эта милая женщина, находившаяся при нём первые пять лет его жизни — рассказывала, как русалка утащила на дно озера самого царевича, решившего там искупаться. Царевич, правда, был ненастоящий. Сказочный. Который потом победил морского царя и забрал его царство себе. Но на Вацлава это впечатление произвело.

Погода, к слову, была не самой плохой — во всяком случае, не лил дождь. Уже радовало. Вацлав вздохнул и решил пройтись, если уж выпала такая возможность. Неизвестно ещё, сколько он сможет отдохнуть, когда доберётся до столицы — неугомонный Стево мог в один миг придумать ему множество поручений, выполнить которые следовало бы немедленно. Стоило даже порадоваться такой задержке — пусть сейчас князю больше всего на свете хотелось поспать в нормальной постели, после долгих, почти что бессонных, ночей в крохотной каюте или трясущейся карете. Впервые, с тех пор, как им удалось пересечь границу, Вацлав мог дышать полной грудью и понимать, что вот он — воздух Гредвела. Родной воздух, от которого за годы скитаний он так отвык, что в груди теперь поднималось странное чувство.

Гредвел... Вот и всё — хотелось сказать князю. Вот он и возращается, хотя уже лет семь смирился с тем, что ему, очевидно, придётся навсегда позабыть о родных краях. И вот — уже около трёх недель он провёл в тряске, сырости и мечтах о тёплой постели и сытном обеде. Во всяком случае, в Герете — родном королевстве инфанты Камилы — было довольно много трактиров, где возможно было остановиться и передохнуть. А ещё там было тепло. И сухо. И князь не боялся бы каждый раз, что вот-вот их процессия снова увязнет в грязи и просто не сможет выбраться. За три недели карета застревала четыре раза, и каждый раз Вацлаву приходилось выходить и ждать, когда его средство передвижения вытолкнут из грязи. Впрочем, он-то вполне ожидал чего-то подобного, а вот инфанте и её нянюшке подобное ой-как не нравилось. Как не нравилась им и погода — Камила на геретском жаловалась на холод, а няня вторила ей и твердила, что при таких условиях можно и чахоткой заболеть, и что зря Джоаким отправил «свою кровиночку» в эту варварскую страну, где даже до столицы нормально не добраться. И забывали, что что-то из их слов Вацлав, всё-таки, в состоянии услышать и понять.

Понимать в последнее время он стал лучше, хоть и жил в Герете недостаточно долго, и говорили с ним большей частью на амерлском языке. Да и няня всегда говорила слишком уж громко — инфанта Камила всегда этим тихо возмущалась, прося не мешать людям, что путешествуют с ними...

В Гредвеле князь не был уже десять лет. Должно быть, за эти годы в его родной стране многое изменилось. За это время мужчине удалось побывать в разных странах — пожалуй, в большинстве своём весьма красивых. Особенно ему понравилось герцогство Новетен — совсем небольшое, по размерам так и вовсе едва больше Орщена, словно кукольное, с маленькими аккуратными светлыми домиками и роскошными садами и виноградниками, с улыбчивыми красивыми женщинами в ярких платьях, смешливыми ребятишками, что за медную монетку могли сделать что угодно, нужно было только поманить их пальцем к себе, и красивыми картинами. В герцогстве их было столь много, что Вацлав иногда терялся. Художников, каменщиков, архитекторов тут было так много, что князь иногда удивлялся, как до сих пор они могут найти себе работу — Вацлав иногда подумывал пригласить кого-нибудь из этих художников в Гредвел: Илина скорее всего обрадовалась бы своему портрету, если бы он был куплен на деньги князя. А сам князь обрадовался бы новому дворцу — необычному, в новетенском стиле, с мраморными колоннами, чёрно-белым мраморным полом и большими окнами. В Новетене было вкусное вино, а жизнь текла сама собой и была чем-то похожа на сказку. В Новетене Вацлав даже почти не скучал по Гредвелу. В Новетене князь жил, смеялся, развлекался на полную катушку — если уж сильным людям его страны понадобилось, чтобы он, Вацлав, жил на чужбине, то они не имеют никакого права заставлять его жить ещё и по своим правилам и законам. Впрочем, никто и не пытался. Никто князю и слова не говорил. Вообще — его, вероятно, почти игнорировали. Во всяком случае, у мужчины иногда складывалось такое впечатление.

Впрочем, это было даже хорошо. Это означало, что Стево не вспоминал о нём, что забыл, перестал злиться... Это означало, что когда-нибудь жизнь Вацлава должна будет войти в прежнее русло. И, пожалуй, он никогда не хотел, чтобы лучшие его годы прошли скучно, даже если ему приходилось проводить их в далёком герцогстве, княжестве, королевстве или где-нибудь ещё.

В общем, в Новетене Вацлаву было хорошо. Как будто там вообще могло быть что-то иное — тепло, солнечно, вольно, песни у людей весёлые, пляски ещё более весёлые, нет зимы (то, что новетенцы звали зимой, князь таковой не считал). Лето, вечное лето. Почти целый год. С небольшим перерывом на осень и на весну.

Ещё было Ватхетское княжество, куда более крупное, нежели Новетен. Там постоянно звучала музыка — пожалуй, она Вацлаву тоже нравилась. Музыка была весёлой, пусть и не такой душевной, как песни в Гредвеле, под неё было легко танцевать. И князю нравилось танцевать, нравилось улыбаться всем тем людям — даже зная, что они считали его варваром и чужеземцем. Там было легко, весело — хорошо во всех отношениях.

Королевство Герет ему понравилось куда меньше. Оно было несколько мрачнее, чем Новетен, но, впрочем, не лишено своей прелести — дворцы там были поистине шикарные. Невеста царя, Камила, была пятой дочерью правителя Герета, короля Джоакима, предпоследним ребёнком в семье. Король готов был выдать свою дочь за Стево, ведь это означало, что войны с Гредвелом не будет. Королева, кажется, не была полностью согласна с решением мужа, но промолчала, что, в общем-то, было на неё не похоже. Обычно Долорес возражала. Она была правящей королевой доброй части Герета и вовсе не собиралась позволять мужу править от её имени.

В королевстве Герет тоже было жарко. Куда жарче, чем в Гредвеле, и даже жарче, нежели в Новетене. Но люди там улыбались реже. Даже когда танцевали. В Герете было красиво. Возможно, даже более красиво, чем в Новетене или Ватхете, но там было столь мрачно, столь тоскливо, что Вацлав только и мечтал поскорее покинуть это место. Даже забавно, что всё получилось именно так — что именно ему выпала честь сопровождать царскую невесту до самой столицы, где он, наконец, сможет, передать её на попечение Илины.

Осень в этом году в Гредвеле выдалась довольно холодная и сырая, подумалось князю. Вацлав даже опасался, что путешествие закончится для него простудой и обязательным приёмом настоек, что изготавливал царский лекарь — преотвратных настоек, между прочим. Впрочем, возможно, он просто отвык. За столько-то лет в тёплых странах. Что же... Если и для него подобное неожиданностью не являлось, то для принцессы и её сопровождающих... Они-то вряд ли ожидали того, что в дороге будет столь холодно.

— Не замёрзли? — заглянул он в карету, где ехала инфанта.

Говорить на геретском — то ещё удовольствие. Вацлав знал его слишком плохо, чтобы изъясняться достаточно свободно, однако понимать чужую речь — отрывками, во всяком случае, отдельными словами и фразами — мог. И знал, как следовало обращаться к августейшим особам. И некоторым важным герцогам и вельможам. Ну и ко слугам, конечно. Разумеется, у князя были собственные, но только вот трактирщики, в чьих заведениях Вацлаву приходилось останавливаться, и их прислуга совершенно не понимали другие языки. И это было даже сложнее, чем разговаривать с вельможами, которые в случае чего могли подсказать ему нужное слово на другом языке.

Девчонка, эта избалованная принцесса, лишь молча глянула на него из-под вуали — глаз её князь не видел, но зато успел заметить, что она немного повернулась к нему. Вероятно, она была не слишком-то довольна тем, что ей пришлось перенести столь дальний путь, если даже не было известно, станет ли она супругой Стево или нет. Впрочем, вероятно, никто не был бы доволен подобным. Неопределённость страшила куда сильнее самой серьёзной кары — в голове начинали мелькать предположения, одно хуже другого. Да и дорога была тяжёлой. Слишком тяжёлой для девушки, которая за свою жизнь лишь четырежды покидала материнский дворец. Будь на то воля князя, он никогда не взял бы инфанту с собой. Слишком уж много хлопот. Да и вряд ли Стево выбирет именно её своей женой — по традиции он должен был представить ко двору Орщена около десятка девиц королевской, царской или княжеской крови, из которых потом ему и будет нужно выбрать одну-единственную, что станет его царицей и матерью его будущих наследников.

Няня геретской принцессы казалась раздражённой. Впрочем, возможно, это было естесственным состоянием этой многоуважаемой женщины, что и стало поводом для того, чтобы выбрать её в верные спутницы инфанты — с самого рождения до рождения ей самой первой девочки, после чего, по традиции, Камила должна будет попросить няню приглядывать теперь уже за её дочерью. Очередная глупая традиция, которых полно в любом королевстве. Очередная глупая традиция, что вряд ли будет исполнена — в Гредвеле полным-полно собственных глупых традиций, которые будут считаться куда более важными и необходимыми. Скорее всего, этой женщине позволят остаться до свадьбы, если Камила будет выбрана женой Стево, после чего отошлют обратно в Герет. Возможно, впрочем, что ей разрешат остаться до коронации или даже до первых родов — если Стево будет в достаточно благодушном настроении, а Илина не будет иметь ничего против этой ворчливой и брезгливой старухи.

У девочки-служанки вуали не было, и взгляд её тёмных глаз мужчина вполне сумел уловить — недоверчивый, почти злой, но любопытный. Она пряталась за плечом инфанты и с интересом наблюдала за князем. Князь вытащил из кармана пряник и кинул девочке, та поймала и посмотрела на него ещё более недоверчиво, но пряник сунула куда-то в карман, после чего что-то зашептала на ухо принцессе.

Вацлав был почти убеждён, что инфанта улыбнулась словам этой девочки. Но лица принцессы он по-прежнему не видел, а хихиканья — тихие, едва заметные — девочки-служанки мало его впечатляли. В конце концов, она была лишь ребёнком из прислуги, на которого вообще не следовало обращать слишком много внимания. Однако стоило куда более внимательно относиться к инфанте Камиле. Она могла в недалёком будущем стать царицей Гредвела — фигурой, конечно, не столь важной, сколь царевна, но куда выше обычного князя, которого лишили почти всех титулов, надлежащих представителю царской семьи.

— Уйдите! — буркнула няня, накрывая свою воспитанницу ещё одной шалью — на инфанте их было, наверное, уже не меньше пяти или шести. — Зайкройте дверь! Заморозите мне инфанту!

Няня что-то ещё говорила — возмущённо, со всем жаром, неизменно присущем геретским женщинам, — но уже не на том геретском, который был князю хоть немного знаком, а на каком-то странном диалекте, о существовании которого до данного момента мужчина и не догадывался. Девочка-служанка притихла ещё больше, спрятавшись за инфанту уже всем телом. Пара секунд — и вот девочка уже начала что-то говорить, сбивчиво, плаксивым, жалобным голосом, за что няня принцессы Камилы уже прикрикнула, зашипела и схватила этого ребёнка за руку. Должно быть, слишком грубо, потому что девчонка почти завыла.

А няню инфанты Вацлав, всё-таки, послушался. Закрыл дверь с другой стороны и отошёл от кареты подальше. Ему вовсе не хотелось вступать в спор с этой вечно недовольной старухой. И уж тем более — ему совсем не хотелось спорить с теми тремя типами, что были телохранителями принцессы Камилы. Ему вообще не слишком-то нравилось с кем-то спорить, особенно если собеседник каким-либо образом мог ему навредить (тут следовало заметить, что подобное благоразумие обычно покидало его, стоило только Стево открыть рот и что-нибудь сказать).

Князю следовало благодарить всех богов и духов, в которых только верили люди разных королевств, за то, что в этот раз кузена рядом с ним не было. Потому что телохранители инфанты Камилы были вовсе не теми людьми, с которыми следовало препираться. Такие и шею свернут — не заметят... А когда рядом был гредфелльский царь, Вацлав напрочь забывал об осторожности и вообще о чём-либо, кроме их — довольно мелочных — споров и разногласий.

А на счёт погоды Вацлав, всё-таки, погорячился — до хорошей ей было ой-как далеко... Поднялся ветер, и плащ уже не спасал от пронизывающего холода. Скоро стал накрапывать дождь, и князь чертыхнулся — стоило только порадоваться тому, что нет дождя, как вот он появляется.

Карету его, наконец, смогли вытащить из грязи, а это означало, что можно продолжать путь. И, главное, спрятаться хотя бы на некоторое время от дождя — Вацлав уже начинал беспокоиться, что промокнет и заболеет. К лекарям он всегда относился с долей осторожности и недоверия. Или даже просто с недоверием. Пожалуй, эти шарлатаны на деле едва могли что-либо сделать, вверяя своих пациентов в руки провидения.

Их процессия снова сдвинулась с места. И снова — эта жуткая, невыносимая тряска. И снова голова начала болеть с новой силой, и в карете князя Вацлава не было никого, кто мог каким-либо образом помочь ему, как-то поддержать, сделать головную боль хоть чуточку менее невыносимой. Князь пытался уснуть, но не получалось, что утомляло и раздражало его ещё больше.

Наконец — они въехали в Орщен. Вот показались знакомые Вацлаву улицы и дома — некоторые из них каменные, высокие, но в большинстве своём деревянные и в два этажа. Несколько зданий явно были построены уже после того, как князь покинул Гредвел. К тому же, пожалуй, каменных сооружений стало несколько больше, хотя всё равно намного меньше, чем в Новетене или Герете. На улицах было шумно, как и в любом крупном городе — туда-сюда сновали излишне любопытные горожане, где-то рядом болтались ребятишки, которым нечем было заняться, чумазые и смешливые, которым только рады были сбегать по какому-нибудь поручению за медную монетку или крупное яблоко, расторопные торговцы стояли неподалёку, ожидая, что кто-нибудь да остановится, чтобы можно было подлететь к бедняге коршуном и начать уговаривать что-либо купить... Вацлав усмехнулся — Орщен был почти таким же, как и сотни других городов. Таким же шумным, бурлящим, бушующим... И только сейчас он почему-то смог это понять.

И вот уже дворец... Кареты пропустили в ворота, и они подъехали к царской резиденции с чёрного входа — это было больше похоже на скупую Надью, нежели на во многом весьма щедрую Илину, впрочем, князь решил, что не стоит обращать на подобный приём внимания: вероятно, царевна и не ожидала, что они окажутся в Орщене столь скоро. А, возможно, в резиденции сейчас находился кто-нибудь другой, что требовал куда больше внимания, нежели инфанта Камила.

Кареты остановились, и Вацлав вылез из своей — едва не угодив в лужу, которую ему, всё-таки, удалось перепрыгнуть. Князь взглянул на дворец — тот не слишком-то изменился с тех пор, как он был здесь в последний раз. Впрочем — мужчина уже успел это заметить — появилось ещё два флигеля, которых он ещё не видел. Красивых, между прочим, флигеля. И каменных.

Вацлав подошёл ко второму экипажу, чтобы подать руку принцессе, и та оперлась на неё, когда вылезала из своей кареты. Князь не мог не заметить, что Илина в этом же возрасте была, пожалуй, на голову выше. Если не больше. Камила держала себя строго, очень строго. И Вацлав снова подумал о том, что его кузина расхохоталась бы и оттолкнула его, позволь он себе предложить ей руку. А ещё ей можно было бы предложить покататься на лошадях или сыграть в кости. Не на деньги, конечно. Очевидно, Надья передала племяннице свою нелюбовь к игре или спорам на деньги. Стево был не столь принципиален.

Камила казалась очень хрупкой. Она не выглядела на свои шестнадцать лет — в лучшем случае, лет на тринадцать. Совсем ещё девочка, завёрнутая в лиловые парчу и бархат с головы до ног, со странным головным убором, кажется, его в её стране называли атуром (следовало отдать принцессе должное, он был вовсе не той высоты, что было принято в Герете), с закрывающей лицо вуалью... Она казалась забавной. Смешной. Во всяком случае, для Гредвела — должно быть, когда Вацлав впервые приехал в Новетен, над ним тоже все смеялись. Всё в инфанте было чужеземным для Гредвела — наряды, головные уборы, манера держать себя, походка... А ещё она едва ли была знакома с гредфелльскими песнями и сказками — вероятно, Вацлав должен был познакомить девушку с ними, только вот нормально пообщаться за время их вынужденного путешествия не вышло, а сейчас уже не было времени.

— Я должна понравиться господину Стево, — тихо сказала Камила, стараясь, чтобы её нянька ничего не слышала. — Как мне это лучше сделать?

Её голос не дрожал. Как и у Илины — даже в моменты крайнего волнения. Эта девочка была воспитана, чтобы быть правящей королевой, а не бессловесной супругой, которой только и надлежит, что быть красивой и милой, уметь петь песни, танцевать и вышивать мужу рубашки. Что же... Вацлав не знал, хорошо это или плохо — Илина не относилась к людям, что цеплялся за личную власть столь отчаянно, что не замечал всех остальных людей, но она была властной, она была полноправной правительницей Гредвела, хоть и не единоличной, она была женщиной, что олицетворяла Гредвел столь же ярко, как королева Долорес олицетворяла Нателен, одно из двух королевств, входящих в состав объединённого Герета.

Голос у Камилы был довольно низкий и приятный. Вероятно, следовало сделать его интонации чуть мягче, чтобы он стал нравиться. Если инфанта обладает помимо этого ещё и миловидной наружностью, должно быть, в том, чтобы понравиться Стево, у неё проблемы не будет — если, конечно, за эти десять лет он не стал намного умнее. Настолько умнее, насколько обычно не становятся, если обстоятельства достаточно благоприятны, а жизнь Стево, насколько Вацлаву было известно, складывалась довольно хорошо — во всяком случае, вряд ли он испытал какое-нибудь сильное потрясение. Вряд ли вообще у него случилось что-то, о чём он мог даже сожалеть — не то что горевать.

— Сначала вы должны понравиться его сестре, — заметил князь столь же тихо. — Если вы понравитесь ей — у вас будет время подумать над тем, как понравиться царю. Если же нет — вас сию же минуту отправят обратно в Герет.

Инфанта молча кивнула и над чем-то задумалась. Отошла от него к своей нянюшке и взяла её за руку. Девочка-служанка плелась следом, восхищённо разглядывая дворец и с упоением разгрызая тот пряник, который Вацлав ей кинул ещё в дороге. Князь даже удивился, что она не съела этот пряник раньше.

Встречал их князь Яков — ещё когда Вацлав носил длинную рубашку, а это было уже тридцать лет назад, он был седым и толстым старичком, всегда носившим с собой трость, но никогда не хромавшим. Так и не изменился с тех пор. Насколько князь помнил, он всегда был крайне мил с детьми и молодёжью, но до дрожи боялся властных женщин и шумных мужчин, таскал в карманах кучу лакомств и всяких забавных игрушек для детворы, часто улыбался, не кричал, если даже кто-то из детей совершил что-то, что большинство взрослых уже схватились бы за розгу... Насколько Вацлав помнил, мать говорила ему, что Яков всегда заикался и никогда не держал в руках оружия. В общем, старичок-князь, как обычно звали его дети, был самым безобидным существом, которое только возможно было представить.

— Прошу меня извинить, но я обязан удостовериться, что Её Высочество не имеет недопустимых для жены царя изъянов, — сказал князь Яков, немного заикаясь, подходя несколько ближе, чем, вероятно, следовало, потому что няня инфанты завопила так, что Вацлаву показалось, что он вот-вот оглохнет.

Старичок-князь задрожал всем своим огромным телом, сделал пару шагов назад и, обернувшись, растерянно и почти жалобно посмотрел на Вацлава, ожидая поддержки. Тот решил, что следует подойти ближе и попробовать объяснить няне инфанты на геретском, что такой является традиция их страны, что следует попросить принцессу поднять вуаль, чтобы Яков мог убедиться в том, что девушка достаточно красива...

Сама принцесса даже не вздрогнула. Лишь отступила на несколько шагов, за спину своей воспитательницы, и так и не подняла вуаль. Вацлаву казалась странной эта традиция — в Герете дамы танцевали на балах в платьях с довольно глубоким вырезом, а руки их всегда были обнажены до локтя, но вуали носили все из них. Даже на танцах. Камила, впрочем, была закутана полностью — возможно, из-за холода. Князь мог видеть только пару каштановых локонов, выбивавшихся из-под атура — в остальном инфанта полностью была закрыта от чьих-либо взглядов.

Объяснения князя она вполне поняла. Да и речь Якова, кажется, тоже, что показалось Вацлаву несколько удивительным. Девушка казалась вполне спокойной. Жестом она попросила свою няню замолчать. Князя, если быть честным, сильно удивило, что эта женщина её послушалась.

— По традициям своего народа, я не могу показать лицо мужчине, пока не выйду замуж, — твёрдо проговорила инфанта на гредфелльском, безбожно коверкая слова, но, впрочем, вполне понятно, и Вацлав понял, что уговаривать её внять голосу благоразумия — совершенно бесполезно.

Что же... Следовало как можно скорее успокоить Якова, которого вот-вот мог хватить удар, что-то вежливо ответить инфанте Камилле, после чего добиться аудиенции царевны Илины, которая обязательно сможет сделать эту ситуацию приемлемой. Не так уж много, если подумать. Самым сложным, пожалуй, было успокоить Якова — того сильно трясло, и он уже не мог ничего сказать, только смотрел выпученными глазами на Вацлава и, наверное, про себя молился, чтобы всё закончилось хорошо. Князю, пожалуй, стало жаль его. И принцессу Камиллу немного тоже.

После палящего солнца Герета она вряд ли сможет когда-нибудь привыкнуть к холодному, хмурому Гредвелу. И к дождям, которые могут идти много дней подряд, и к совершенно другой одежде... Она вряд ли сможет привыкнуть к совсем иному обращению, к другим людям, привычкам, еде... И уж точно вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть, что жена царя в Гредвеле имеет куда меньше прав и власти, нежели сёстры — особенно та, что родилась первой среди девочек. Все заграничные принцессы, которым удавалось выйти замуж за гредвельского царя, с трудом к этому привыкали. Так было уже не одну сотню лет. И так, наверняка, будет ещё не одну сотню лет. Но вряд ли это может кого-нибудь утешить.

— Но я-то — не мужчина! — услышал князь резкий знакомый голос, и улыбнулся, шепнув старичку-князю, что не следует больше волноваться из-за этого недоразумения. — Мне-то вы можете дать на себя взглянуть!

Послышались торопливые шаги. Илина достаточно быстро оказалась рядом с инфантой и взяла её под руку. Царевна улыбалась. Той спокойной, тихой улыбкой, которую едва ли можно было увидеть на её лице раньше. И почему-то подобное спокойствие кузины пугало князя куда больше, нежели вероятный гнев. Гнев, во всяком случае, можно было попробовать укротить.

Илина выглядела уставшей — осунувшейся, слишком зажатой, напряжённой, словно струна. Это первое бросилось Вацлаву в глаза. Потом ему пришло в голову, что она ещё больше выросла с их последней встречи — тогда ей было всего лишь шестнадцать. Тогда она была всего лишь бойкой девчонкой, обожавшей жизнь и ненавидевшей любые ограничения и запреты. Она выглядела той девой-воительницей, которых столь любят изображать многие художники Гредвела.

Царевна явно не ожидала их так рано. Вероятно — думала, приедут ещё через неделю. Вацлав и сам бы так думал, если бы сам не попросил кучера свернуть на короткую дорогу. Её волосы были заплетены в одну косу и не обёрнуты вокруг головы — это был верный знак того, что ещё несколько мгновений назад Илина даже не подозревала о том, что они должны подъехать сегодня ко дворцу. Она и в шестнадцать не позволила бы себе спуститься к важным гостям с одной косой, если того не требовал случай.

Илина отвела инфанту Камилу в одну из комнат, находившихся на первом этаже, няня и служанка проследовали за ними. В комнату, впрочем, Вацлава, как и Якова, не впустили — царевна почти захлопнула дверь перед его носом, лишь из вежливости пояснив, что заставило её так поступить.

— Князь Яков, да и ты, Вацлав, оставьте нас, если уж наши гостьи того желают! — улыбнулась Илина, повернувшись к Вацлаву.

Царевна всегда умела быть мягкой, когда это было больше всего необходимо, подумалось князю. И она всегда знала, что делает. Стево, вероятно, тоже научился последнему. Он, скорее всего, больше уже не был злопамятным шестнадцатилетним мальчишкой, который мог отдать приказ бросить в темницу собственного кузена только за то, что им обоим понравилась одна девушка. Только Вацлав всё равно не мог простить его за это. И за то, что сломал жизнь Леславе — тоже. Стево никогда не женился бы на ней, слишком уж низкого рода была девушка, но ведь Вацлав-то имел эту возможность, ведь он мог сделать её счастливой. И сам тоже мог стать счастлив. Илина не была мягче брата, подумалось ему. Никогда не была. Просто она умела забыть об этом, если требовалось. А с Камиллой это требовалось.

О чём царевна может разговаривать с принцессой, князь не знал. Да и не желал знать, если уж быть честным. Сам он пару раз в дороге пытался заговорить с инфантой или с кем-то из её слуг, но... Ему не отвечали. Хмурились, ворчали, всем своим видом показывали неудовольствие... Но говорили они долго. Наверное, не меньше часа — во всяком случае, трясущегося и уставшего старичка Якова Вацлав отпустил восвояси, убедив, что его помощь больше не понадобится.

Когда Илина вышла, она казалась ещё более задумчивой и уставшей, чем была до этого. Царевна казалась почти расстроенной. И князь не мог как-либо возразить ей, пока не знал, в чём именно дело. Илина попросила Вацлава следовать за собой, и он пошёл — через узкие коридоры на первом этаже нового выстроенного флигеля, по лестнице наверх и там снова по коридорам... Остановились они у одного из окон на втором этаже.

— Инфанта Камила кажется довольно смышлёной, — сказала Илина Вацлаву, когда они оказались там. — Милая девочка: прелестная, умная, неплохо образованная, воспитанная. И обычаи их — не беда. Только вот слишком уж она маленькая и хрупкая. Сколько ей, князь? Лет тринадцать?

Царевна опустилась на сундук, стоявший рядом и вздохнула. И мужчине показалось, что кафтан стал ей слишком уж велик, хотя вовсе не было похоже, будто она взяла чужой — кажется, именно этот был на ней в день его изгнания, когда только царевна и решилась проводить его в дорогу. Она сильно похудела, хотя, наверное, не должна была. И выросла. Илина вытянулась ещё больше.

— Через месяц ей минёт семнадцать, царевна, — произнёс князь.

Камила и ему показалась куда младше своих лет, подумалось Вацлаву — даже учитывая то, что он ни разу за всю поездку не увидел её лица. И куда серьёзнее и чопорнее. Не самые хорошие качества для юной девушки, особенно последнее. Но Камила была копией своей матери Долорес — как внешне, так и характером. Разче что девочка казалась несколько менее воинственной.

Илина нахмурилась, но промолчала. Впрочем, Вацлав и без того знал, из-за чего она хмурится — жена Стево должна была принести ему здоровых наследников. Будущих царя и царевну Гредвела. И, в идеале, ещё двух-трёх ребятишек. Будущих великих князей и княжон, что сумеют каким-либо образом послужить на благо царства. Гредвел был бы благодарен Камилле за это.

— Она из Герета, — произнесла царевна твёрдо и очень тихо, Вацлаву пришлось наклониться, чтобы расслышать её слова. — Её мать — правящая королева доброй части страны. Камилу обучали так же хорошо, как и её брата, принца. И если что случится со мной или со Стево — она сумеет позаботиться о том, чтобы её дети были образованы так же хорошо. Но сможет ли она родить? Даже то, что Джоаким может затянуть с приданным, а то и вовсе его не выплатить — не так важно.

Вацлаву подумалось, что подобные речи были вполне ожидаемы от Илины. Ещё когда он трясся в карете по плохой дороге, он знал, что примерно это она и может сказать про Камилу. И даже не увозя инфанту из родного ей Герета, он прекрасно мог предугадать слова своей дорогой кузины. Не было никакого смысла мучить бедную девочку — избалованную гордячку, привычную к роскоши, заметил себе князь — долгой изнуряющей дорогой и холодным климатом Гредвела.

— Инфанта пошла ростом и фигурой в свою матушку, а та сумела родить семерых детей, — произнёс Вацлав задумчиво, стараясь тщательно выбирать слова.

А ещё у этой девушки прабабка спятила после вторых родов. Во всяком случае, так говорили в Герете, шептались за спиной королевы Долорес, ибо говорить подобное открыто было строго запрещено — что покойная королева Ессения пятнадцать лет провела в западной башне одного из своих замков, что ни разу не покидала своих покоев: будто бы почти всегда сидела у окна и что-то бормотала себе под нос, но иногда, в особенно ненастные ночи, Ессения пела что-то непонятное и смеялась...

Ещё одна из глупых легенд, которым нет никакого подтверждения. Но и опровергнуть их никак нельзя. Существовала вероятность, что подобные слухи могли оказаться правдой. Существовала вероятность, что безумие может передаться по наследству одному из детей. И хорошо если это будет кто-то из младших... Но не рассказать Илине о подобном Вацлав не мог. И он рассказал, прекрасно зная, что вряд ли к подобным сплетням можно было относиться со всей серьёзностью.

Илина слушала спокойно и внимательно, как и всегда, обдумывая каждое его слово. Именно поэтому, заметил себе в уме князь, с ней стоило всегда быть очень внимательным. Вряд ли царевна стала бы мстить за что-то кузену, но портить отношения сразу с двумя правителями Гредвела было крайне глупо. Он ещё не успел помириться со Стево — потеря доверия царевны могла сказаться на нём крайне губительно.

— Так что, одобряешь? — спросил князь.

На секунду стало очень тихо. Можно даже сказать — пугающе тихо. Князь старался не обращать на это внимания, но предательские мысли просачивались в голову, лезли в душу, трещали в висках, и Вацлаву с каждой секундой становилось всё страшнее. Он понимал, что, вероятно, пауза была надуманной — что он просто выдумал её, что никакой паузы и не было. Просто Илина не сразу нашлась, что ответить...

— Одобряю ли я? — удивлённо переспросила царевна, нахмурившись. А потом расхохоталась в голос. — Кто из нас двоих женится, позволь мне полюбопытствовать — я или мой брат?

Впрочем, скоро Илина добавила, что не имеет ничего против того, что Камилла останется в Гредвеле до приезда Стево — а там она сама расскажет брату о вероятном фамильном безумии геретских монархов и обо всех остальных предполагаемых (царевна выделила это слово) недостатков невесты. После этой беседы царевна уже собиралась уйти, как Вацлаву в голову пришла ещё одна глупая мысль, которую он не замедлил тотчас озвучить.

— Линка, — тяжело выдохнул он, — ты же меня знаешь — я не переношу Орщен. Позволь мне вернуться в мою вотчину. Или в Новетен! Или куда-нибудь ещё...

Следующая за этим пауза была уже не надуманной. Князь буквально чувствовал, как меняется доброжелательное выражение на лице Илины — вымученное дображелательное выражение — на то ледяное, что, вероятно, стало теперь её постоянным. Царевна обернулась к нему и посмотрела с той смесью сочувствия и какого-то презрения, что Вацлаву захотелось провалиться под землю от стыда. Илина смотрела на него так довольно долго, а потом только покачала головой и, резко развернувшись, пошла прочь.