Радужный мост (джен)

У дверей они стояли вдвоем, вернее, втроем, но Дымник опять предпочел пребывать в состоянии неосязаемом и невидимом, хотя Эйшелин и была уверена, что король прекрасно осведомлен об еще одном неучтенном члене маленькой экспедиции.

Двери стояли на своем месте: на них не прибавилось новых щербинок, а полосы сияющего металла, на которых Эйшелин различала знаки неведомого ей языка, казались такими же прочными и незыблемыми. В глубине души девушка надеялась, что ворота -часть иллюзии, как и цветы, но казалось, только они и мост были здесь самыми настоящими.

Король замер у дверей и стоял неподвижно так долго, что Эйшелин не знала, беспокоиться ей, что он так заснул или вообще умер, или что передумал. Но вот он воздел руки, высоким чистым голосом начиная читать заклинание. Слов девушка не понимала, но думала, что так внушительно должны выглядеть только какие-то мощные чары. Двери дрогнули: металл заискрился сильнее, покраснел, а потом, будто масло, стек вниз, оставляя в каменных плитах глубокие потеки-рытвины. С душераздирающим скрипом двери начали открываться. Сквозь них в Рановиру рвался ветер, он нес с собой запах облаков, вчерашнего дождя, а еще такой знакомый Эйшелин запах дыма. Король закашлялся и отступил назад, но потом, будто отбросив все сомнения, он выпрямился во весь рост и шагнул вперед, к самому краю обломанного моста.

Вокруг королевских рук возникло сияние. Присмотревшись, Эйшелин поняла, что исходит оно от калейдоскопа: кольцо со стеклышками быстро-быстро вращалось, освещая мир то одним, то другим цветом, а потом прямо из его центра ударила радуга. Девушка увидела, как прекрасный семицветный луч ткет ступени лестницы, восстанавливает ажурные пролеты моста, летит вперед, пронзая грязно-желто-серые облака. Сердце стремительной птицей билось в груди. Казалось, радуга озарила собой весь мир, превращая его в нечто удивительно прекрасное и волшебное. Лучше, чем самые совершенные дирижабли или даже самые прекрасные цветы Рановиры. На целое мгновение Эйшелин верила, что все получилось. Целое мгновение два мира соединял радужный мост, а потом он исчез, рассыпался едва заметными искорками, оставляя после себя глухую звенящую пустоту. Эйшелин показалось, что она ослепла: только что ее глазам открывались все краски мира, и вот не осталось совершенно ничего.

— Чуда не будет, — голос короля звучал глухо и безжизненно.

— Но… почему… мы же все сделали правильно, — Эйшелин говорила и сама не узнавала свой тихий надломленный голос. Мир казался слишком тяжелым, а воздух сухим и вязким. Она задыхалась, оседая на каменные плиты остатков моста: серые, грязные, изрытые оспинами.

— Твой мир не готов принять нас. Радуге не за что там зацепиться. Видишь ли, Эйшелин, одной моей воли недостаточно. Мост нужно строить с двух сторон.

Мгновение — и она осталась одна на каменных обломках моста. Внизу проплывали кучные серые облака, а в груди становилось все теснее и больнее, Эйшелин силилась вздохнуть, но воздух отказывался проходить в ее легкие, а потом наступила темнота.

* * *

— Разряд! Увеличьте мощность! Дыши, девочка, давай… ты можешь.

— Давление падает…

Чьи-то голоса доносились, как сквозь вату, зудели где-то под самым черепом, отдалялись, а потом приближались снова, смешиваясь с совсем другим голосом.

— Мост нужно стоить с двух сторон, — прозвучало совсем близко, и Эйшелин открыла глаза.

Глаза ее не слушались: они слезились, их резал слишком яркий свет, а над головой расстилалось нечто такого грязного белого цвета, что его можно было смело назвать серым. Зрение отказывалось фокусироваться, и Эйшелин попыталась хоть как-то шевельнуться, приподняться, но вместе с совсем незначительным движением пришла боль, а за ней и спасительная темнота.

Когда-то больничный потолок был белым, это совершенно точно. Сейчас Эйшелин еще угадывала следы белой краски на вздувшейся, отсыревшей штукатурке. Она знала, что из-за тумана и сырости никакая краска не держалась долго и еще меньше удерживала свой цвет. Все вокруг — такое же, как и всегда: серое, грязное, блеклое. Улицы, дома, люди… Эйшелин медленно брела вдоль проспекта, опираясь на костыль. В голове еще самую чуточку плыло, кость, с которой врачи еще не сняли гипс, противно ныла на погоду, но оставаться в серых больничных стенах оказалось выше ее сил, и Эйшелин подписала кучу бумаг, чтобы ее все-таки выписали домой после аварии. Врач сказал, что она серьезно повредила ногу и ударилась головой, да так, что долго не приходила в сознание. А еще сказал, что от таких травм часто бывают галлюцинации и видения. Эйшелин только слушала и кивала, не обращая внимания на обеспокоенные взгляды и тихий шепот больничных сиделок. Она хотела домой.

Родной переулок казался в точности таким, каким был до аварии. Ничего вокруг не изменилось, ровным счетом ничего, кроме нее самой. Эйшелин доковыляла до дверей своего дома и стала искать ключ в сумке. Держать одновременно и ее, и костыль — неудобно, но девушка только сморгнула злые слезы и закусила губу. Когда она вставила ключ в замок и подняла голову, отбрасывая с лица непослушные волосы, то увидела: на узком подоконнике сидел кот. Серый, тощий и грязный кот, который смотрел на нее огромными голубыми глазами.

— Дымник? — Эйшелин думала, что прокричала это практически на всю улицу, но на самом деле с ее губ лишь сорвалось тихое сипение.

— Мяу, — тихий тоскливый мяв разрушил иллюзию, и девушка встряхнулась, поворачивая ключ в замке и скрываясь внутри дома.

— Просто бродячий кот, — пробормотала она.

Эйшелин и подумать не могла, что ее недолгое отсутствие так скажется на доме: всюду царили пыль и запустение, будто он простоял пустым не недели, а годы. С некоторым трудом передвигаясь по квартирке, она ставила чайник, обметала пыль с комодов и столов, искала хоть что-нибудь съедобное на ужин. За окном сгущался вечерний туман, но девушку все не отпускало ощущение чьего-то пристального взгляда. Наливая в чашку чай, Эйшелин зачем-то выглянула в окно. Кот, все так же сгорбившись, сидел на подоконнике. Он казался ужасно несчастным и облезлым.

— Не будет же большой беды, если я немного покормлю его, — убеждала сама себя Эйшелин, уже открывая дверь и зовя: — Эй, как там тебя… иди сюда! Кис-кис!

Кот соскочил с подоконника так, будто единственное, что он ждал в своей жизни — это ее голос.

— Только на одну ночь! — предупреждающе сказала Эйшелин и тут же поморщилась, заметив, какие грязные следы кот оставляет на ее полах. А ведь их еще мыть потом! — Э, нет, так дело не пойдет, — она наклонилась, подхватывая кота поперек туловища. Он, к недоумению Эйшелин, и не думал сопротивляться.

— Вначале — мыться, а то очень некультурно — с грязными лапами и за стол, — она пошла в небольшую ванную, проходя размышляя о том, что за время ее отсутствия нормы воды никуда не исчезали и уж на какого-то маленького кота их точно хватит.

Кот оказался удивительно тихим и сговорчивым животным. Он спокойно позволил сунуть себя в старый тазик, поливать водой из лейки, намыливать старым куском мыла и разбирать колтуны свалявшейся шерсти. Эйшелин показалось, что он состоит из сплошных костей, едва покрытых шерстью. Внезапно она нащупала что-то на шее кота.

— Ошейник? Так может, ты потерялся? — девушка потянула, гнилые нитки поползли, и в ее руках оказался оборванный кусок веревки, на которую был прикреплен какой-то неимоверно грязный мешочек. — Какая гадость! — с отвращением протянула Эйшелин и замахнулась, намереваясь отправить его в мусор. И тут в кота будто бес вселился: с диким мявом он подпрыгнул, разбрызгивая воду, и вцепился всеми когтями в руку девушки.

— Ты что… — начала она и осеклась, глядя в удивительно разумные кошачьи глаза, — ладно-ладно, не трогаю твое сокровище. Вот положила рядом, видишь? — она опустила мешочек на полочку и продолжила водные процедуры, отмечая, что кот, хоть и поворачивается, но свою ношу из вида не выпускает ни на секунду.

Уже позже, когда они вместе с отмытым, накормленным и завернутым в полотенце котом сидели на стареньком диванчике, Эйшелин осторожно распустила завязки мешочка, практически намертво слипшиеся от грязи, и вытряхнула его содержимое: на ладонь ей упали несколько семян. Красивые, золотистые, будто налитые своим внутренним светом.

— Это… — Эйшелин смотрела то на кота, то на семена и чувствовала, как у нее в горле растет и ширится совершенно предательский ком, — это невозможно. Понимаешь? Они не вырастут у нас… нет воздуха, нет земли… — она лепетала еще что-то, не замечая катящихся по щекам слез, а в голове уже одна за другой проносились быстрые деловитые мысли: где раздобыть земли и что нужно найти и отмыть старую бабушкину лейку, которая совершенно точно завалялась где-то в кладовой.

— Безнадежно, — сообщила Эйшелин пристально наблюдающему за ней коту. Семена они посадили в большой старый ящик целую неделю назад, но на поверхности до сих пор не показалось ни одного зеленого ростка, — может быть, я их слишком глубоко закопала? Или недостаточно поливаю? Или им света не хватает? Я совершенно не умею выращивать что-либо! — оправдываясь под укоризненным взглядом кота, девушка чувствовала себя хуже некуда. Будто она опять предала, не оправдала возложенные на нее ожидания.

— Не знаю я, что еще можно сделать, — кот опять куда-то ушел: он приходил и уходил, когда ему вздумается, причем Эйшелин никак не могла отследить, как же это происходит. — Не могу, — плакать на пустыми ящиками — самое глупое, что она делала в своей жизни, но слезы лились и лились, и поделать с ними ничего не получалось. Как и с проклятыми семенами.

Еще через неделю над черно-серой землей появился первый бледный и хилый росток. Эйшелин смотрела на него так, словно видела самое прекрасное зрелище в своей жизни.

— Дымник! Эй, Дымник! Посмотри!

Они ухаживали за ростком так, будто он являлся самой большой драгоценностью в их жизни. Разворачивали ящик то так, то эдак, стараясь поймать несуществующие лучи солнца, или направляли на него свет керосиновой лампы. Еще через пару дней он завял, а через день стало ясно — безнадежно.

— Мяу! — привлек внимание Эйшелин голос кота с кухни, она побежала туда. Кот сидел прямо в ящике и старательно рыл лапами землю.

— Что ты делаешь?! — девушка подбежала к нему и увидела под слоем земли, снятом кошачьими лапами, целый ряд блекло-зеленых ростков. — Значит, все-таки глубоко закопали.

Ростки постепенно превратились в такие же блеклые и хилые растения, на которых распустились откровенно больные цветы. Жалкая тень той красоты, что она видела в… во сне? Но Эйшелин все равно тщательно собрала сброшенные ими семена — такие же больные и блеклые на вид, и посадила их заново.

Новые ростки были совершенно не такие изящные: приземистые, с желтовато-бурыми кожистыми листьями, они, тем не менее, смотрелись более… уверенно. Цветы на них распустились такие же бурые и уродливые, да и цвели всего несколько часов. Эйшелин упрямо сжала губы и посадила семена заново.

На узком пространстве между оконной рамой и внешней кованной решеткой стоял длинный ящик, из которого свешивали мясистые бордовые листья странные болезненно-фиолетовые цветы на длинных изящных ножках. Эйшелин готова была поклясться, что никогда и нигде не видела подобных цветов, но им, казалось, вполне комфортно на улице под пеленой городского смога и тумана. Они росли, распускались и давали семена вопреки всем погодным условиям, и от года к году становились все краше и изящнее. Настолько, что в этот год Эйшелин решилась выставить их на улицу, обмирая и в тайне опасаясь, что городской воздух их попросту убьет. Цветам оказалось все равно, более того, ей казалось, что и дышать над ними легче. Эйшелин подумала, что будь она более рисковой — сняла бы респиратор и проверила, настолько лучше здесь воздух.

— Соседка, — окликнула ее как-то на улице Мишель, что вот уже пять лет как купила квартирку в доме напротив, — а что это у тебя такое… яркое?

— Цветы, — Эйшелин убрала за ухо выбившуюся прядь волос и осторожно обрезала сухой листок.

— Красивые, — Мишель одобрительно кивнула, — не поделишься?

— А? — Эйшелин удивленно моргнула и чуть не выронила лейку, но уже спустя мгновение решительно кивнула, — поделюсь! Слушай сюда…

Отдавать семена кому-то другому было страшно. Эйшелин все еще боялась: вдруг не взойдут, пропадут, и что она тогда будет делать? Она ни разу не давала кому-то ни единого семечка, да и Дымник явно был против, с воем носясь вокруг ее ног.

— Ну ты что… так надо! — пыталась Эйшелин унять кота, но в результате спаслась только тем, что закрыла его в ванной, ни секунды не сомневаясь в том, что поплатится за это расцарапанными руками.

— Держи, Мишель! Только поливать не забывай и… — Эйшелин все говорила и говорила, и никак не могла разжать руку, крепко сжимавшую в кулаке семена.

— Да поняла я, не бойся. Вырастут твои цветы. Вся улица в них будет, вот увидишь! — Мишель улыбнулась, и Эйшелин почувствовала, как пальцы сами собой разжимаются, оставляя драгоценные семена в чужих ладонях.

* * *

— Мари, стой! Вот непоседа, — сама себе пожаловалась Элен и оглянулась по сторонам, высматривая нужный поворот и одновременно ловя дочь за руку. — Да где же это!

— Ма, смотри! — Мари остановилась, непосредственно ткнув пальцем куда-то в сторону.

— Показывать пальцем неприлично, — начала выговаривать Элен, одновременно поворачиваясь в указанную сторону, да так и замерла, не вымолвив больше ни слова.

Улица утопала в цветах. Длинные лианы свисали с высоких подоконников вторых этажей, оплетали кованный решетки и стремились куда-то вверх, где, как на секунду показалось Элен, мелькнуло нечто яркое и пронзительно голубое.

— Это она… Цветочная улица! — Элен счастливо улыбнулась и бодро зашагала вперед, радуясь, что слова соседки оказались правдивы. А она-то еще смеялась над старой Мадлен, которая говорила, что ее невестка выросла на улице, полной цветов.

— Здравствуйте! — Элен остановилась, поднимая голову вверх и наблюдая за женщиной, которая старательно подстригала отростки лиан.

— Здравствуйте! — незнакомка повернулась, приветливо улыбаясь, и Элен осознала, что на той не было респиратора.

— А-а-а-а, — она только и смогла провести по лицу рукой, не в силах как-то иначе выразить свое изумление.

— А вы попробуйте, — незнакомка заливисто рассмеялась.

— Как же так?

— Цветы, — незнакомка пожала плечами.

— Вы не продадите мне несколько? — набравшись храбрости, спросила Элен.

— Нет, не продам. Иди к старой Эйшелин, это через три дома отсюда. Она подарит, если захочет. А продать тебе никто не продаст.

— Спасибо, — Элен кивнула и, покрепче сжав руку Мари, норовившей куда-то бежать, пошла дальше, отыскивая указанный дом.

— Здравствуйте, — дорогу пришлось уточнить еще несколько раз, но Элен все же вышла к небольшому уютному домику, который практически полностью скрылся за цветочным ковром. Женщина, ковыряющаяся в земле у самой ограды, медленно выпрямилась, убирая растрепавшиеся седые волосы под косынку.

— И тебе привет, — она улыбнулась, да так, что морщинки прорезали лучиками все лицо, а серые глаза будто засверкали собственным внутренним светом.

— Мне сказали, у вас цветы есть, — как-то растеряно сказала Элен, не зная, как попросить: сказать «Дайте мне цветов»? Или попросить продать?

— Есть, но не для всех, — Эйшелин улыбнулась лукаво и как-то очень знакомо. Элен показалось, что она уже видела такую улыбку, только очень-очень давно, намного раньше, чем могла что-либо помнить, — проходи, посмотрим, что у меня есть для тебя.

В доме Элен решилась снять респиратор и практически задохнулось от множества самых разных запахов — голова приятно кружилась, а на губах сама собой появлялась улыбка.

— Ты садись, тяжело с непривычки? — Эйшелин ловко перемещалась по маленькой кухне, хотя Элен заметила, что она хромает. — Чай будешь?

— Да, — вместо нее звонко ответила Мари, — Киса! — и тут же протянула ручки к крупному дымчато-серому коту, который недовольно заворчал и одним прыжком перемахнул повыше на буфет.

— Дымник! — Эйшелин укоризненно покачала головой, — мог бы проявить больше уважения к гостям!

— Угощайтесь, — она поставила перед Элен и Мари две чашки. Элен удивленно принюхалась: ни один ароматизатор не пах настолько ярко и вкусно.

— Что это?

— Чай, — Эйшелин светло улыбнулась, и Элен отчетливо поняла, что совершенно не может сказать, сколько же той лет: там, на улице, она показалась совершенной старухой, сейчас же все морщинки словно растворились, и Эйшелин выглядела ненамного старше самой Элен.

— Мама! Тут феи! — восхищенный голос Мари донессе откуда-то сбоку.

— Мари! — Элен торопливо вскочила, покраснев, — простите, — она торопливо оттащила дочь от цветов и посадила к себе на колени.

— Ну что ты, какие феи. Их не бывает… уже большая ведь.

— Бывают, — Мари обиженно надулась, а Элен не знала, куда себя деть, боясь представить, какое впечатление они сейчас производят. Нет, совершенно точно — уйдет она отсюда без цветов. А ведь они бы так не помешали их серому грустному балкону.

Но Эйшелин, кажется, не злилась — она лишь тихо смеялась, а глаза у нее делались все моложе и лукавее.

— Пойдем, выберем тебе семена, — предложила она после того, как чай закончился.

Элен и Мари уже давно ушли. Эйшелин стояла, облокотившись на широкий подоконник и полной грудью вдыхала разогретый дневной воздух. Респиратор она не носила вот уже двенадцать лет.

— Не бывает говоришь? Ну-ну, — и она насмешливо подмигнула юркой цветочной фее, что свила себе гнездо в самом большом бутоне.

С серо-желтого неба, разделяя его и преломляясь в стеклах маленькой улочки, падал вниз тонкий радужный луч…