Летунья (джен)

Темно над миром было и страшно. Долго думали люди, как им с темнотой бороться: и на Змея, солнце укравшего, войной ходили, и дракона уговаривали другое солнце им дать, да все зря было. Тогда собрались они и пошли к великому кузнецу, что в северных землях жил. Пришли, пали в ноги ему да стали просить: «Скуй, мастер-кузнец, скуй нам солнце». Прогнал их кузнец, но потом смилостивился и наказал найти ему материалы подходящие, такие, что горячее солнца будут. Ходили люди по всем землям, собирали материалы диковинные, приносили кузнецу, да все не любо ему было, не хотел из них солнце ковать.

Тогда пошли люди к старой мудрой Кунице, что все про всех знала, и спросили ее: «Что горячее всего на свете?» Долго думала Куница, щелкала орешки и думала, а потом сказала: «Нет ничего горячее, чем сердце человеческое». Поняли тогда люди, почему кузнец прогнал их, пригорюнились снова. Да делать нечего. Собрались на совет большой и стали решать, кто жертву принесет великую, кто сердце свое кузнецу отдаст?

Вызвались семь смельчаков, пошли к кузнецу. Посмотрел он на них, подумал да согласился. И сковал он из их сердец семь ярчайших звезд, выпустил на небо и стал смотреть, какая ярче пылает. Но ни одна из них с солнцем не сравнилась. Тогда повелел кузнец: «Все вместе светить будете». А из остатков сердец сковал он украшения богатые да людям подарил, чтобы помнили.

Северная народная сказка

422 г. Р.Э., провинция Эл

Костер тихонько потрескивал, и в его неровных отсветах Пятый Иерарх Тан Фалве Ию Иллиав рассматривал странное украшение, которое он снял с головы пойманной женщины. Пусть к семейному делу он никакого отношения не имел, но в камнях разбирался достаточно, чтобы сказать, что в мастерской его отца таких точно не водилось, а Фалве Рэю слыл знатным коллекционером и любителем редкостей. Иллиав тщательно осмотрел серебряный обод, испещренный символами, но так и не нашел ничего, что можно счесть меткой мастера или цеховым знаком.

Но необычные камни и невозможность определить создателя украшения были самыми незначительными из его странностей. Намного больше Фалве Ию заботила странная сила, которой буквально дышали три крупных камня. Он погладил их большим пальцем, чувствуя, как они отзываются неприятным режущим ощущением — будто острого края бумаги коснулся. Камням Иллиав не нравился, впрочем, камни ему тоже не нравились, потому неприятие их было совершенно справедливым и взаимным.

Ию никогда не жаловался на память, и сейчас ему упорно казалось, что он уже чувствовал нечто подобное: не точно такое же, но что-то отдаленно похожее, будто эхо, отраженное в зеркалах. Вот только ощущение, исходившее от диадемы, было во много раз сильнее, чем ему помнилось. Это потому, что она не спит. Пальцы его медленно обвели символы на ободе. Иллиав наклонился ниже, поднося диадему к огню, и сощурился, внимательно рассматривая надписи на неизвестном ему языке. Он точно уже видел такие или очень похожие.

 — Ты же говорил, что аметисты Фаах потеряны? — Ию откинулся назад, перехватывая руку Аю практически у самого своего носа, и пристально уставился на три массивных перстня, украшенных аметистами. Не то что бы он обычно замечал такие вещи, но когда эти самые кольца тыкнули ему под нос раз пять только за последние полчаса…

— Я их нашел, — Аю небрежно пожал плечами, будто говорил о какой-то незначительной мелочи, а не об обретенной семейной реликвии, но Фалве Ию прекрасно видел, что друг готов лопнуть от самодовольства и желания поделиться этой историей.

— Ты не писал об этом. — Ию провел пальцами по камням, прислушиваясь к странному ощущению, возникающему при прикосновении. Камни будто отзывались на него. Едва уловимо, но все-таки.

— Не все можно доверить бумаге. — Аю дернулся, пытаясь вырвать руку из крепко сжавшихся пальцев, но Ию хотел до конца понять собственные ощущения: когда имеешь дело с Фаах, лучше заранее во всем разобраться, чтобы тебе не свалилось на голову что-нибудь непредвиденное в самый неподходящий момент.

— Так где ты их нашел? — ощущение было смазанным и словно… неполным. — Это все? — Ию разжал руку.

— Не поверишь, но в доме моего драгоценного дядюшки, — Аю фыркнул, выражая свое отношение к родственнику. Об этой не самой приятной семейной истории Ию знал мало, но догадывался, что Аю в столице пришлось выслушать много интересного о своем блудном тезке. Иногда фамильные имена — ужасно неудобная штука. Про себя Фалве Ию был уверен, что он такой единственный, как в предыдущих, так и в последующих поколениях. — Там полно разных тайников и… в общем, чувство юмора у него было преотвратное. Но кольца я нашел. Все пять, — Аю потянул вверх длинный рукав и продемонстрировал левую руку. Аметистов тут не было, только два простых железных кольца, покрытых странными полустертыми символами, — почему-то обычно помнят только об аметистах.

Иллиав снова медленно провел пальцами по полустертым символам, окончательно убеждаясь — те самые. И отголосок силы такой же. Но аметисты спали, а диадему кто-то заставил проснуться. Ию мельком глянул на спящую у костра Аше Сее: она до сих пор не пришла в себя, видимо, слишком много сил вложила в то пламя. Дорога до Святого города предстояла длинная, и у него еще будет время спросить о том, где простая льяттка взяла такую вещь. Хотя как раз на льяттку Аше Сее совсем не походила: если бы не имя, он принял ее за уроженку Сиа. Но ничего удивительного в этом не было: насколько Ию помнил историю, после Рокового Перелома остатки сиальцев бежали куда только могли, возможно, кто-то из них добрался и до Льятты.

Взгляд его снова вернулся к диадеме — очень опасной вещице, практически искрящейся от чужой силы. И Фалве Ию знал, на что способна эта сила: выжженный лес в Ша, кошмар, который почти год творился с погодой в Льятте, Фа и Ша, огненный вихрь, который он своими глазами видел всего пару часов назад. В том, что силу диадемы направляла именно Аше Сее, Иллиав не сомневался, но также он достаточно хорошо помнил Островную кампанию и жриц, которые без своих посохов и амулетов становились не опаснее котят. Они утверждали, что амулеты наполняет сила их бога — Хау’эшс. Чья сила наполняла эти камни? То, что к Тану она не имела никакого отношения, Ию чувствовал так же ясно, как с закрытыми глазами ощущал солнечный свет. Как и та, что спала в аметистах.

Иллиав отрешенно смотрел в огонь, вертя в руках диадему. Она упоминалась в отчетах предыдущих групп, еще Алве Шаю обратил внимание на предмет, который ощущался им так же, как наделенный благословением человек. Он держал ее в руках. Как много Алве Шаю успел понять и запомнить? Как много тех, кто видел аметисты Фаах? Аше Сее надлежало передать Восьмому Иерарху, именно в его ведении находились преступления, связанные с благословениями, к счастью, таких было очень немного. Но Алве Шаю служил в ведомстве Второго Иерарха, а значит, тот тоже интересовался происходящим. И изучал все копии докладов. Но все-таки прочесть в чужом докладе — это одно, а увидеть собственными глазами — другое. Как много Второй Иерарх поймет, если диадема окажется в его руках? Ию подозревал, что намного больше, чем он может предположить.

Фалве Ию перевернул диадему и положил ладонь на камни. В своей жизни он сомневался только один раз и это было очень давно. Правильное решение не оставляет сомнений.

— Волей твоей, — беззвучно произнес он, ощущая, как привычное тепло рождается где-то в груди, отдается в пальцы болезненным жаром и впивается в камни диадемы. Ию не любил эту часть своего благословения, но если Тан наделил его такой ношей, значит, так было нужно.

Диадема сопротивлялась. Иллиав чувствовал, как навстречу ему будто поднимается стена. На первый взгляд она казалась легкой и невесомой, но стоило соприкоснуться — отзывалась тягучим стальным звоном. Так похоже на силу островов и совершенно не похоже на скверну Несотворенных. Сила последних была вязкой, как смола, норовила заполнить любую лазейку, отыскать слабость и обернуть ее в свою силу. Прямое противостояние нравилось Ию намного больше: скрестить клинки, чувствуя всем телом своего соперника, продавить и разбить вдребезги его оборону, не думая, что это окажется обманным финтом, после которого тебе в спину вонзится нож. Подобные приемы больше по части Аю. Но сейчас следовало позаботиться о том, чтобы нож не нашел его спину.

Камни тускнели. Свет, более ничем не удерживаемый, тек вперед, выжигая все, с чем соприкасался, все, отличающееся и не приемлющее его. Камни казались бесконечными. Будто он пытался охватить руками пустоту, в которой суждено раствориться всему сущему. Иллиав упрямо нахмурил брови, усиливая напор. Он не собирался прекращать, пока в диадеме оставалась хотя бы крупица чужой силы. Окружающий мир словно подернулся дымкой, отходя на второй план. В его реальности осталась только диадема и льющаяся через него сила, горячая, болезненная, очищающая все, до чего могла дотянуться. Сжигающая дотла. Диадема кричала. Или крик доносился откуда-то со стороны? Иллиав не мог сказать точно, не сейчас, когда весь мир сузился до яростно мерцающих камней, свет которых становился тусклее с каждым мгновением, пока центральный камень не треснул, мутнея и раскалываясь точно по середине. Вслед за ним треснули и взорвались изнутри два остальных, обдав его колючей каменной крошкой. Взметнувшийся практически без участия сознания Покров защитил от нее лицо и руки.

Иллиав медленно вращал в руках остывавшую диадему, вслушивался в нее, пытаясь отыскать хотя бы отголосок того, что он ощутил в самом начале. Диадема казалась пустой и совершенно мертвой. Просто старое, сломанное украшение. Под пальцами все еще ощущались вплавленные в серебро чужие символы. Ию глубоко вздохнул, отыскивая в себе еще немного того, что Аю когда-то назвал святым светом — благословением третьей руки Тана. Защитить принадлежащее, исправить оскверненное, уничтожить то, что исправить нельзя. Свет рванулся вперед, обжигая ладони и жадно вгрызаясь в серебро. Символы медленно и неохотно поплыли, меняя свои очертания, стираясь с холодного серебра. Мучительно заныл левый бок, отозвалась холодом старая рана, тянущая боль прошила виски и неприятным покалыванием отдалась в глазах. Никто не свяжет диадему с аметистами. Никто даже не вспомнит о Фаах. Последние искры света сорвались с пальцев, и Иллиав отпустил диадему, позволяя ей упасть на землю. Старое оплавленное украшение с потрескавшимися камнями ничуть не напоминало филигранную работу неизвестного мастера, которую он взял в руки несколько часов назад.

* * *

Холодно. Как же ей было холодно. Она лежала на дне волчьей ямы, а сверху падали снежинки. Они не таяли, касаясь лица, постепенно заполняли все вокруг, а серое зимнее небо становилось все дальше и дальше. Она закрыла глаза: холод больше не пугал. Казалось, все внутри будто застыло, навечно скованное белыми льдами.

Удар. Резкая боль пронзила все тело, заставляя открыть глаза. Ветви орешника нависали над ней, беспощадно хлестали по лицу, телу, выбивали горячие рубиновые капли. Еще и еще раз, вырывая отчаянный болезненный крик.

Аше Сее открыла глаза. Пасмурное осеннее небо казалось необыкновенно близким. Она инстинктивно потянулась к нему, пытаясь понять, будет ли дождь. Нити ускользали из пальцев. Они казались тонкими и неверными, а прикосновение отдавалось болезненным тянущим ощущением в груди, которое все нарастало и усиливалось. Сее ощутила беспокойство, ее накрыло волной чего-то, что можно было принять за панику. Вот только это не было ее чувством — оно пришло извне вместе с усиливающимся запахом меда и жаром полуденного солнца над головой.

Тело отказывалось повиноваться, Аше Сее с трудом отыскала в себе силы, чтобы просто повернуть голову. Взгляд ее наткнулся на диадему. Мгновение она потратила на осознание невероятной вещи: диадему держали чужие руки. Вспышка. По телу, начиная от солнечного сплетения, разлился жар, придавая сил. Страх или ярость? Ей казалось, она что-то сказала, рванулась вперед… Сил едва хватило на то, чтобы сесть. Время замедлилось. Будто во сне, Аше Сее увидела, как руки Иерарха расцветил золотистый узор, отдаленно напоминавший язычки пламени. От них распространялось свечение, которое становилось все ярче и горячее, а потом обрушилось на диадему. Это не было похоже на желтые нити, которыми она управляла. Слепящая бело-золотая волна, казалось, не имела внутри себя никакой структуры. Чистая энергия, едва сдерживаемая обвивавшимся вокруг нее золотистым узором. Волна ударилась о камни, и Аше Сее почувствовала, как навстречу той поднимается стена, сплетенная из бело-голубых нитей. Мгновение — один удар сердца, показавшийся вечностью — стена держалась, а потом она рухнула, и все заполнил бело-золотой свет. Кажется, она кричала. Сее чувствовала, как свет безжалостно срывал с нее кожу, от него кипела кровь и плавились кости. Она горела, распадалась на осколки и кричала вместе с диадемой, ощущая, как вместе с ней сгорает ее собственное сердце.

Глаза слезились. Аше Сее бездумно смотрела в серое небо, чувствуя, как дневной свет жжет сухие глаза, но ни сил, ни желания моргать у нее не было. Холод и пустота. Равнодушие. Внутри все будто затянуло сплошной серой пеленой, ныло сорванное криком горло, а тело настойчиво требовало сделать хотя бы один вдох, но воздух не пробивался сквозь серую пелену. Все застыло. Перед глазами проносились смутные видения недавнего прошлого: кажется, она куда-то рвалась, что-то кричала, извивалась и кусалась, как дикое животное. Сее пошевелила руками, ощущая охватывавшие запястья веревки. Ее скрутили быстро. Что может одна слабая женщина против нескольких сильных мужчин, когда нити ускользают из пальцев?

До слуха доносились голоса. Аше Сее слышала звуки, что складывались в слова, но смысл их постоянно ускользал. Да и был ли в них какой-нибудь смысл? Был ли смысл хоть в чем-то? Голоса настойчиво врывались в голову, царапали слух и мешали. Мешали закрыть глаза и отдаться серой пустоте. Спокойствию.

— …Господин Второй приказал доставить этот предмет ему. — Даже в таком состоянии Аше Сее без труда узнала голос Алве Шаю. Вот только никак не могла разобрать интонаций, в нем звучавших.

— Доставляйте, — глубокий голос болезненным звоном отозвался в висках. Пусть в нем сейчас не было ни грана силы, но Сее почувствовала, как внутри все поджимается, а в ушах снова звучат слова, пригибая ее к земле и не позволяя подняться в небо.

— Но он… поврежден. Господин Второй…

— Очищен. Мне казалось, вы достаточно сталкивались с этим предметом, чтобы представлять, на что он способен.

— Господин Второй будет недоволен.

— Я не намерен рисковать людьми из-за исследовательского любопытства Второго Иерарха.

Аше Сее снова ощутила запах меда, сладкий и резкий одновременно. Короткая, практически сразу же затухшая вспышка.

— Да, конечно. Я могу забрать… остатки?

— Берите.

Бежать. Мысль с трудом достигала сознания, будто просачивалась через огромную толщу песка, свербела в мозгу острыми колкими песчинками утекавших мгновений. Аше Сее казалось — прошли часы, на самом же деле они оборачивались днями, объединенными долгой пыльной дорогой да колышущимся серым маревом перед глазами. Все мысли, разумные, горячие, живые, бессильно вязли в нем, растворялись в ползущем по жилам холоде. Еще немного, и он наполнит ее до отказа и перельется через край. Сее смотрела по сторонам, но при этом вряд ли когда-нибудь смогла бы описать их дорогу, лишь изредка взгляд цеплялся за какие-то незначительные мелочи, и они яркими вспышками отпечатывались в мозгу.

Аше Сее подняла глаза, сверля взглядом Высшего Иерарха Тан. Он сидел чуть сгорбившись, кутаясь в длинную мантию так, будто никак не мог согреться. Сейчас он казался ей намного старше, чем в тот момент, когда поднимался на холм. Сее видела, как неуверенно, будто у слепого, двигаются пальцы в тот момент, когда Иерарх принимал из рук солдата чашку. Бежать нужно сейчас. Мысль казалась на редкость здравой, а момент удачным: в воздухе не ощущалось сладковатого запаха меда, будто весь его приняла на себя диадема, вытянула до капли все, прежде чем окончательно расколоться. Бежать сейчас, пока Высший Иерарх еще не восстановил силы, пока Алве Шаю больше занят какими-то бумаги и не может оторваться от остатков диадемы, в которой он пытался отыскать то, что покинуло ее окончательно. Мгновения утекали сквозь пальцы, но Сее этого будто не замечала. Мир застыл, как будто она все еще спала. Мучительно медленно, медленнее, чем когда-либо раньше, к ней возвращалась сила. С каждым вдохом вливалась по капли в легкие, искорками скользила по жилам от пламени вечерних костров. Еще немного. Аше Сее чувствовала: скоро она сможет преодолеть охватившее ее безразличие, окунуться в бело-голубое воздушное море, согреться желтоватым отсветом огней.

Но сила возвращалась не только к ней. С каждым рассветом Аше Сее видела, как расправляются плечи Высшего Иерарха, а движения делаются все более быстрыми и точными. Легкий запах меда то и дело вился в воздухе, и сейчас все зависело от того, что же вернется быстрее: мед или ветер.

Мед вернулся внезапно. Едва ощутимая тень запаха рывком приблизилась, заполнила горячим вязким привкусом луговых трав, развернулась поблескивающим золотом святого Покрова. Поздно. Аше Сее видела, как расслабляются напряженные солдаты, как Алве Шаю почтительно отступает на пару шагов в сторону, безукоризненно выдерживая очерченное золотом расстояние. Слишком поздно.

Но все-таки Аше Сее не была готова сдаться так просто. Она всматривалась в лица солдат, искала лазейки, малейший намек на потерю бдительности — но все ее усилия напоминали попытку процарапать ногтями ход в каменной стене. Эти солдаты совсем не напоминали городских стражников, которых ей несколько раз довелось обманывать во время долгой дороги из Льятты в Эл. Намного больше они походили на волков, которые как-то провожали их с Лаю до самой деревни. Наблюдая за ними, Сее подметила одну общую странность — они все старательно обходили тени, будто ступали между растянутыми по земле капканами.

Небольшой отряд продвигался на север быстро и, как казалось Аше Сее, с каждым днем только набирал скорость, сокращая время на остановки и увеличивая дневные переходы. Святой город приближался, и вскоре у них не должно было остаться иного пути, кроме как следовать широкими торговыми трактами. Сее надеялась, что там, среди множества людей, у нее появится какой-нибудь шанс.

— Завтра мы выезжаем на Центральный тракт, — голос Высшего Иерарха зазвучал словно в ответ на ее мысли. Аше Сее подняла на него глаза, рассматривая сквозь занавесь спутанных волос. За все время путешествия с ней никто не пытался заговорить, не задавал вопросов. Впрочем, между собой ее пленители тоже разговаривали мало: чаще всего она слышала голос Алве Шаю, но его реплики по большей части оставались без ответа. Сее думала, что это должно что-то означать, возможно, какую-то размолвку между иерархами, но так и не нашла способа ею воспользоваться.

— Так быстро… — Аше Сее слишком хорошо помнила, каким долгим был ее путь на юг. Возвращение оказалось намного короче и неприятнее.

— И я надеюсь, что вы обойдетесь без глупостей, — Иерарх ее слов будто и не услышал или не счел нужным отвечать.

— Да что я могу сделать, — Сее невесело улыбнулась, приподнимая вверх связанные руки. Ей казалось, что веревки уже настолько врезались в плоть, что оторвать их можно будет только с мясом.

— Что-нибудь вроде того, что вы устроили в лесу Ша. Хотя бы намек — и я не буду колебаться.

— Страшно? — Аше Сее улыбнулась шире, где-то там, в самой глубине ее существа на мгновение вспыхнул огонек — первая теплая вспышка эмоций за все время ее пленения. Она вцепилась в него, не давая потухнуть и не позволяя себе снова скатиться в апатию. Сее пытливо посмотрела на Иерарха, пытаясь прочесть в его глазах хоть какой-нибудь намек на беспокойство или волнение. Возможно, на тракте у нее действительно будет шанс.

— Я надеюсь, что вы меня услышали, — Сее снова почувствовала это: удушливое давление меда, которое будто вплавляло каждое сказанное слово в ее голову. Ни грана волнения или страха, только решимость и молчаливое обещание. Хотя бы намек — и ее жизнь оборвется раньше, чем она успеет собрать достаточно нитей.

— Да, — губы шевельнулись словно против ее воли, Аше Сее с трудом вытолкнула из себя одно единственное слово и с шумом выдохнула, когда Иерарх отвел взгляд и отошел от нее. Она прижала руки к груди, ощущая, как бешено бьется сердце, а по телу то и дело пробегает противная дрожь.

На широкий оживленный тракт они выехали к полудню. Повинуясь короткому жесту Высшего Иерарха, солдаты перестроились, замыкая кольцо и скрывая Аше Сее от посторонних глаз. Она ехала в плотном кольце, а по обеим сторонам от нее ехали Иерархи. Кожу то и дело царапало обжигающее прикосновение золотого Покрова, а от нестерпимого запаха меда кружилась голова. Сее вздрагивала и только сильнее сжималась в комок, стремясь избегнуть неприятного касания чужой силы. Единственной мыслью, гревшей в этот момент душу, являлось осознание, что Алве Шаю эти касания не менее неприятны, но отвести лошадь на безопасное расстояние он не мог, а потому то и дело ежился так же, как она сама.

Из-за спин солдат Аше Сее ничего не видела, но это было ей и не нужно: приближение к столице ощущалось так же ясно, как приближение к Обители Духовных Сестер. Тот же все усиливавшийся запах цветов и меда, давление чужой силы, от которого Сее буквально задыхалась. Голова кружилась, и она, наверное, рисковала бы выпасть из седла, не будь крепко к нему привязана. Голоса, городской шум — все долетало как сквозь толщу воды. Только один раз она заметила мелькнувший в закатных лучах ослепительно золотой шпиль какой-то башни, а потом все снова закрыли спины солдат в темно-красных плащах. Сознание двоилось и уплывало, и последним, что Аше Сее услышала достаточно ясно, был хлопок опускавшейся воротной решетки за спинами небольшого отряда солдат.