Бравые домохозяйки на страже семьи (джен)

Несмотря на романтические закаты, сонный полдень и вечернюю прохладу, Молли больше всего любила ночь. Ведь это было только ее время… Время умиротворения и тишины.

Ночь давала отдых ее уставшему за день телу, натруженным рукам и гудящим от напряжения ногам, а еще дарила покой, избавляя от навязчивых мыслей о проблемах и каждодневных заботах, которые ей приходилось решать.

Невзирая на зрелый возраст, ей снились совершенно потрясающие цветные сны, полные волшебства и приключений. Словно бы она вновь вернулась в беззаботное детство, и улыбающийся папа показывал ей очередную магическую иллюзию. И пусть волшебная история, сотканная для нее отцом, всегда заканчивалась, оставалось ощущение предвкушения новых чудес и спокойная уверенность, какие бывают по утрам, когда солнце проглядывает сквозь колышимые ветерком легкие шторы, и ты, будучи ребенком, еще толком не проснувшись, понимаешь, что сегодня будет замечательный солнечный день, полный приключений и новых открытий.

К сожалению, ее сны, как застенчивые лесные феи, были очень пугливы. Они трусливо сбегали от храпа Артура, разлетались от визга Джинни, прятались от хохота близнецов и рева Рона, и ей никогда еще не случалось досмотреть их до конца. Может поэтому она их не запоминала… никогда… ничего, кроме ощущения какой-то неправильной незаконченности, по пробуждении резко переходящей в досаду. Это чувство выливалось в раздражение, которое, впрочем, за привычной суетой всегда проходило к обеду, но все в семье знали, что маму по утрам лучше не злить, если не хочешь нарваться на выволочку. В любое другое время, Молли была так озабочена делами, что смотрела на проделки и шалости детей сквозь пальцы — не покалечились, живы, — и слава Мерлину.

Каждый день миссис Уизли был похож на предыдущий. Ей даже казалось, что это просто один и тот же день, куда она возвращалась снова и снова, с помощью сломавшегося хроноворота.

Она просыпалась от звона старого, дребезжащего будильника, звеневшего ровно в семь утра, если, конечно, шебутным близнецам не случалось проснуться раньше и перебудить весь дом.

Сонная Молли, не открывая глаз, соскальзывала с кровати, на ощупь нашаривая в темноте тапочки, и, не глядя накинув приготовленный с вечера халат, плелась в ванную. Дальше ее тело двигалось на автомате, давая хозяйке еще немного подремать. Наконец, открыв глаза и пройдясь пару раз расческой по волосам, собрав их в пучок и накинув косынку, спускалась в кухню, на ходу завязывая фартук и походя кидая по сторонам очищающие чары. Уже через десять минут на кухне вовсю кипела работа. Повинуясь магии, хлеб нарезался на ровные ломтики и намазывался маслом, на плите скворчала яичница с беконом, а в большом котле пузырилась каша. Сама Молли в это время кормила кур, собирала яйца и срывала зелень, а вернувшись на кухню, жарила оладьи или пекла блинчики, без всякой магии — уследить и контролировать все волшебство одновременно было невозможно.

К началу девятого вниз спускались проснувшиеся, галдящие дети и заспанный Артур, а запыхавшаяся и красная от плиты Молли, раздавая шлепки полотенцем, гнала младших детей умываться. Почему-то из сыновей воду любили только трое старших, остальных приходилось загонять в ванную комнату силком.

Завтрак представлял из себя конвейер. Пока женщина раскладывала яичницу, каша и тосты уже были съедены. Стоило ей отвернуться к кухонному столу, чтобы дорезать хлеб, обернувшись, она видела, что яичница уже исчезала с тарелок. Потом все накидывались на десерт, и Молли ходила между ними, подкладывая добавки и подливая чай. И к тому времени, как сама хозяйка садилась и приступала к своей давно остывшей каше, за столом уже никого не было, — все успевали поесть и разбежаться по своим делам. И компанию ей составляли только горы грязной посуды. Никогда еще у нее не получалось поесть вместе со всеми.

Сразу после завтрака она стряпала пирожки для ланча и пятичасового чая, и, посадив их в духовку, начинала мыть посуду. Конечно с магией все получалось быстрее, но тяжелые, закопченные огромные сковороды и котлы после магической мойки требовали обычной механической очистки песком.

Приведя кухню в порядок и поставив вариться бульон для супа, она проходила по дому с большой корзиной и вручную собирала туда грязное белье. Как не приучай детей, все равно носки почему-то оказывались под кроватью, а вещи валялись где попало, грязные вперемешку с чистыми, потому их нельзя было призвать магией, и приходилось собирать самой. Молли вообще все проще было сделать самой, это выходило быстрее, чем объяснять все по десять раз на дню семерым детям.

Загрузив первую партию белья в машинку (ткани портились от очищающих чар и быстро изнашивались, приходилось их стирать), Молли еще раз обходила дом, теперь уже наводя порядок и делая уборку. К тому времени, как взмыленная женщина заканчивала работу наверху и спускалась вниз, ее ждало выстиранное белье, и, загрузив новую партию, она шла на задний двор его развешивать.

Переделав все дела, около двенадцати, Молли, наконец, приступала к приготовлению обеда, попутно отвлекаясь на детей, к этому времени уже заметно проголодавшихся. Сметя со стола пирожки и напившись чаю с печеньем, они вновь уносились по своим делам.

Около трех Молли накрывала на стол, снова прибегали дети, через камин появлялся муж, и утренняя эпопея повторялась, только вместо холодной каши ее ждал заледеневший суп. За ужином все было в точности то же самое.

Когда все покидали кухню, женщина, наведя порядок и помыв посуду, присаживалась к столу и продумывала меню на завтрашний день, что было не просто, ведь продукты в ее распоряжении имелись самые простые, и приходилось хорошенько поломать голову, чтобы меню выглядело по-разнообразней. Попутно она планировала необходимые покупки и просматривала счета. Затем ставила тесто для завтрашней выпечки и, наконец, присоединялась ко всем в гостиной. И пока все шумно общались, рассказывали, как провели день и делились новостями, она разбирала и гладила белье, тоже без магии, а потом, сидя в кресле-качалке, штопала носки и одежду. Или шила и параллельно вязала с помощью магических спиц. Жаль только, что зачарованные спицы были дешевые, и на них можно было связать только самые простые вещи без узоров и ажура.

Но как бы она не утомилась за день, едва они с мужем поднимались в спальню, усталость испарялась, стоило только Артуру нежно, но сильно прижать ее к себе и страстно прошептать на ушко — «моя Моллипусечка»… А потом не было ни детей, ни быта, ни проблем, — только двое людей во всем мире — она и страстный, горячий и влюбленный в нее по-уши мужчина… Перед сном они всегда долго и нежно целовались и засыпали счастливыми, держась за руки… На завтра все снова повторялось…

Молли всегда мечтала о большой и дружной семье, заранее придумала имена детям и воображала, что будет любить их всех одинаково. В ней все еще жила обида на мать, которая не обращала на нее особого внимания, явно выделяя близнецов. И то, что отец любил ее больше, чем сыновей, не сильно утешало. Молли поклялась себе, что никогда не будет давить на собственных детей, давая им выбор, и будет любить каждого из них, не делая исключений. Но с появлением собственных отпрысков с удивлением поняла, что это невозможно.

Отрадой ее сердца стал Билли. Она испытывала к нему не только любовь, но и благоговение, словно не верила, что могла родить такого идеального человека. Статный шестнадцатилетний красавец, спокойный и серьезный, словно принц из сказки — мечта любой ведьмы. Не похожий ни на одного из Уизли. Он занимал в сердце матери особое место, хотя она старалась этого не показывать другим, но при взгляде на сына ее взгляд теплел, а на губах расцветала улыбка. Ее слабость давно ни для кого не являлась тайной, и ей немало пользовалось все семейство: когда надо было угомонить разошедшуюся Молли, к ней подсылали Билли, — только он мог быстро ее успокоить.

Четырнадцатилетний Чарли был несколько простоват. Добрый и послушный ребенок, очень жалостливый. Притаскивал со всей округи разную живность, подкармливал, лечил и больше всего на свете любил летать. У Молли не было с ним проблем, поэтому она особо о нем не задумывалась в повседневной жизни, как и о Перси.

Персиваль был самым странным из ее детей. Десятилетний ребенок был настолько серьезен, что легко мог сойти за взрослого. Очень вежливый и скрытный, он не любил излишней активности, всем играм и забавам предпочитая уединение и чтение в своей комнате. Молли совсем его не понимала, а посему относилась к нему настороженно и даже с некоторым уважением.

Восьмилетние близнецы были само обаяние. От их проказ больше всего доставалось Перси и Рону. Но Молли, хоть ее и выводили из себя их выходки, не могла долго на них сердиться, ведь они так напоминали ее любимых умерших братьев. И каждый раз, когда она, пылая гневом после очередной проделки, уже открывала рот чтобы их отчитать, перед ее мысленным взором вставали два изломанных заклятиями тела, злость моментально испарялась, и вместо скандала мальчишки отделывались парой подзатыльников и выговором.

Рон… Честно говоря, шестилетнего Рона Молли не особо замечала с тех пор, как он оторвался от ее юбки и не нуждался в постоянной заботе и внимании. Он не обладал никакими ярко выраженными чертами. В нем не было доброты Чарли, обаяния и веселости близнецов, аристократизма Билли и уважения, как Перси, он тоже не внушал. Этот ее ребенок был никакой… обыкновенный. И часто Молли и вовсе о нем забывала, вспоминая только тогда, когда близнецы проделывали над ним очередную шутку, и ей приходилось отрываться от дел и решать проблему. Была еще одна причина ее неприязни к сыну, которую она скрывала даже от самой себя. Молли жалела, что родила его. Это чувство зародилось в ней всего пару лет назад, уже когда старшие сыновья пошли в Хогвартс, и их финансовое положение стало еще хуже. Она часто думала, что самым лучшим было бы им с мужем остановиться на Билли и Чарли, или хотя бы на близнецах — им все же оплачено обучение, а что будет с Роном и Джинни она не знала, и эти мысли прибавляли ей тревог. Но единственная дочь была в их семье на особом положении, а Рон был всего лишь шестым сыном, поэтому именно на него она перенесла свою тщательно скрываемую неприязнь. Но теперь, когда он родился, она уже не смогла бы от него отказаться и честно заботилась обо всех своих детях, спрятав сожаления подальше.

Рону в ее семье повезло меньше всего. Одежда ему доставалась самая заношенная, а еще он был одинок. Билли и Чарли дружили и жили одной комнате, близнецы в компании не нуждались, как и Перси, не любящий, когда его отвлекают от книги, вот мальчик и слонялся бесцельно по дому в одиночестве. Но Молли было некогда вникать в его проблемы, да она их и не видела. Ее задачей было всех накормить и одеть, а занять себя дети могли и сами, тем более, что она не была тираном и позволяла им все, в разумных пределах, конечно. Сама она выросла в тирании матери, лишенная всяческой свободы, с утра до вечера зубрившая этикет, родовой кодекс, и еще множество никому не нужных знаний, которые ей совсем не пригодились в жизни. Потому для своих детей она такой жизни не хотела и позволяла им быть самими собой, а до их развлечений ей дела не было, если они не подвергали опасности себя и окружающих.

Пятилетняя Джинни была их с мужем любимицей. Для Артура она была чудом — единственной девочкой, рожденной в семье, где рождались всегда только мальчики. А Молли любила ее потому, что девочка была ее копией, и женщине очень хотелось, чтобы она прожила другую жизнь, не такую тяжелую и полную забот, как у нее самой. В таком случае, она сама словно бы проживет эту прекрасную жизнь вместе с дочкой.

В общем, забот и тревог в семье хватало, но несмотря на трудности, женщина гордилась своей дружной и многочисленной семьей.

Третья неделя июля выдалась у Молли напряженной. Из Хогвартса на летние каникулы вернулись Билл и Чарли, и забот у женщины прибавилось, как и расходов. За год старшие сыновья выросли из вещей, и на выходных был запланирован поход за одеждой. Жалование Артуру еще не дали, и после покупок на продукты осталось маловато денег, а матери хотелось устроить праздник и порадовать сыновей домашней едой. Но, слава Мерлину, все обошлось, и в смету они уложились. Правда Артур вывел ее из себя.

Ее добрый и спокойный муж был замечательным и романтичным, но немного не от мира сего, совсем не приспособленным к жизни, хотя, конечно, с их соседом, мистером Лавгудом, не сравнить. Супруг совершенно не разбирался в домашних делах и вряд ли знал, откуда в кладовой появляются продукты. Поэтому очень удивил, когда вызвался вместо нее сходить к соседскому фермеру принести картошки. Когда он с гордым видом принес домой груженую корзину, она чуть не расплакалась, в то время, как Артур с восхищением демонстрировал ей целую корзину уродливых, кривых клубней в виде человечков, сердечек, животных и гномов. Молли захлестнуло отчаяние от мысли, как она намучается с чисткой, и сколько с картошки будет лишних отходов, — ее даже не почистишь магически, только вручную. Счастливый Артур, тем временем, закончив демонстрацию, с чувством выполненного долга ушел в свой гараж, оставив женщину наедине с новой проблемой. Но Молли была оптимисткой и не умела долго печалиться. Быстро принялась за дело, и к вечеру неприятный инцидент был забыт, хотя и оставил едва заметный след в ее душе.

До конца недели настроение у Молли было благостное. Вся семья была дома, под ее крылом, и от этого было спокойно на душе.

Ничего не предвещало неприятностей, и тем неожиданней и больнее стали последующие события.

В понедельник миссис Уизли проводила мужа в министерство, всех накормила и к двенадцати часам отправила Перси, близнецов и Рона в гости. У Магды Фоссет, их соседки, был сегодня день рождения. Джинни собирала у себя в комнате купленную на Косой аллее магическую мозаику, а Билл и Чарли летали на метлах на заднем дворе. Сама женщина, как всегда, занималась домашними делами.

Выйдя на задний двор в очередной раз развешать белье и снять сухое, ей послышались голоса близнецов. Она не ждала их так рано и решила, что они сбежали с праздника, чтобы опять под шумок провернуть какой-нибудь розыгрыш. Грозно нахмурившись, она наколдовала невидимость и легкий шаг и решительно двинулась к гаражу, ожидая поймать мелких пакостников на горячем. Но завернув за угол, увидела не только близнецов, но всех сыновей. Билл мазал заживляющей мазью синяки и царапины у близнецов и Рона, а Перси сидел, закрыв лицо, и плакал. Решив, что дети передрались, Молли уже было взмахнула палочкой, чтобы снять невидимость и разораться, когда услышала такое, от чего застыла, словно ее парализующим приложили. По всему выходило, что ее мальчишки, едва придя на праздник, подрались с кузенами Магды и вернулись домой побитые и злые. Когда пришла Молли, младшие как раз собирались убежать, и за гаражом остались только хмурый Билл, расстроенный Чарли и зареванный Перси.

— Хватит ныть, ничего такого страшного не случилось, — раздраженно сказал Билл, хотя выражение лица, вопреки словам, у него было озабоченное.

— Тебя там не было, — зло вскинулся Перси, — это был позор. Так стыдно мне еще никогда не было… Они все так презрительно смотрели, шептались и насмехались.

— Подумаешь, — вмешался Чарли. — Просто не дружи с ними больше, и все дела.

— Это ничего уже не изменит, — пробормотал Перси, — я все равно не забуду их слов. — Они говорили, что мы жалкие, нищие предатели крови. Что в нашей семье детей больше, чем родители могут себе позволить, и другие отвратительные вещи про маму и папу, которые даже повторять не буду. Я еще никогда так не жалел, что родился на свет. Лучше бы я умер младенцем, чем жить так.

— Не смей так говорить, — резко сказал Билл и залепил брату пощечину, — это неуважение к родителям, идиот, которые тебя растят, как могут.

— Можно подумать, ты так не думаешь, — зло выкрикнул Перси, держась за щеку, — только и мечтаешь свалить отсюда, лицемер. Да пошел ты, — и мальчишка убежал, чуть не врезавшись в Молли.

— Это правда? — помолчав, нерешительно спросил Чарли. — Ты действительно планируешь уехать? А как же Алисия? Вы ведь за руки держались со второго курса, неужели ты разлюбил ее?

— Ее родители против наших отношений и запретили дочери встречаться с нищим предателем крови, — отстраненно, словно заледенев, ответил парень и отвернулся, — все кончено.

— Но ведь она тоже тебя любит, и вы бы могли сбежать и пожениться, как мама с папой, — возразил брат.

— Да? А куда я ее привезу после побега, в Нору? — бросил на Чарли взгляд, полный отчаяния и злобы, Билл. — Я не хочу, чтобы моя жена нуждалась и работала с зари до зари, а дети носили обноски друг друга. Уж лучше я никогда не женюсь, чем допущу такое.

— Но родители вполне счастливы и любят друг друга, — поеживаясь под взглядом брата, возразил Чарли.

— Счастливы? Любят? — с сарказмом ухмыльнулся парень. — А ты? Ты счастлив, Чарли? А Перси?.. Любовь… Любовь хороша на двоих, когда ты отвечаешь только за себя и человека, который тебе доверился. Иначе, рано или поздно, найдется свой Перси и проклянет день, когда он появился на свет. Я люблю родителей, ценю все их усилия и не осуждаю, но для своей будущей семьи таких проблем не хочу. Сразу после Хогвартса заключу контракт с гоблинами и уеду из дома.

— С гоблинами? — ужаснулся брат, — да ты с ума сошел, это ведь рабство.

— Всего на пятнадцать лет, — уже спокойно возразил Билл. — Зато потом получить хорошее место для меня проблем не будет. Того, кто работал на гоблинов, берут без рекомендаций и блата, не взирая на статус, — ведь на них работают самые лучшие. В любом случае, после выпуска я уеду. Да и родителям все полегче будет. Жаль только, что пока я на гоблинов работаю, помочь материально семье не смогу — ладно, если самому на еду денег хватит…

И мальчишки, переговариваясь, вышли из укрытия и пошли в сторону сада.

Забыв о белье, оглушенная горем женщина, так и не сняв чар, вернулась в дом и поднялась в спальню. Долгое время сидела, не в силах пошевелиться, и даже не замечая, что плачет. Наконец, она отмерла и хотя еще не пришла в себя, отстраненно вспомнила, что скоро обед, а у нее ничего не готово.

Она механически поднялась и, сняв с себя чары, прошла в ванную комнату, где на автомате умылась. Вернувшись обратно, скинула с себя забрызганное от стирки пеной платье, достала из шкафа новое и уже собиралась его надеть, как ее взгляд зацепился за отражение в зеркале, встроенном в дверцу, и женщина оторопела. На нее смотрела незнакомка.

Молли каждый день смотрелась в зеркало, но как-то мимоходом, а сейчас увидела себя словно впервые. Дряблое, расплывшееся тело, глубокие колеи морщин, усталый, больной взгляд, тусклые волосы, дешевое, застиранное и латаное белье, выцветшее платье, не годное даже быть половой тряпкой в богатом доме. Изможденная женщина лет шестидесяти, хотя ей не было и тридцати семи. Реальность внезапно предстала перед ней и поразила всегда оптимистичную женщину, никогда до этого не испытанным ужасом и безнадежностью. Вся правда открылась ей в своей неприглядности и уродстве, и Молли захлестнула такая боль, что она рухнула на пол, как подкошенная, и залилась слезами.

«Зачем?.. К чему все это было, и кому это нужно? Каждодневные заботы, труды, лишения. Она старалась изо всех сил, делая родных счастливыми, обеспечивая уют, а оказалось, вся ее жизнь — сплошной обман. Нет дружной и любящей семьи. Она живет только в ее воображении, а на самом деле все сами по себе. Артур давно бежит от реальности в свой гараж, дети стыдятся их и мечтают уехать, даже жалеют, что на свет родились. Что же они с мужем натворили… А теперь она осталась одна. Она, когда-то утонченная аристократка, раньше времени ставшая развалиной и достойная только жалости и презрения…

Сознание Молли потихоньку уплывало, и на его грани она подумала: «Мерлин с ней, с любовью. Она с радостью променяла бы такую жизнь на заботливого мужа — ее опору, который бы уважал жену, и парочку детишек. Ей бы для счастья хватило».

Тем временем в доме задрожала посуда в шкафу, вещи с полок попадали на пол, а в дверь уже ломились взволнованные старшие мальчишки, пока младшие вызывали папу через камин. Но женщина ничего этого не слышала. Она, скрючившись, лежала на полу, сотрясаясь от крупной дрожи, пока сильный выброс, вырвавшись из тела, не подкинул ее над полом, и минуту спустя, безвольной тряпичной куклой не сбросил обратно.

Где-то во вселенной, в царстве вечной ночи, две группы звезд, пронизывая пространство, словно жемчужные бусины, надетые на нить времени, начали свой звездный танец перемен. Они водили свой звездный хоровод, все быстрее и быстрее закручивая цепочку тел в спирали, пока не переплелись с цепочкой других звезд. Их танец свился воедино, образовав в пространстве двойную спираль ДНК, после чего звездная фигура распалась, распылившись в пространстве, дав толчок и энергию для превращения. А звездный импульс сквозь бесконечный замкнутый вакуум понесся к земле, и две абсолютно незнакомые женщины сделали первый вздох своей новой жизни.