Принцесса воздушного замка (гет)

— Знаешь, я думала, что это мой брат будет плохо на тебя влиять, а не наоборот, — Октавия пытливо смотрела на меня, облокотившись на стол. Я не услышала в её тоне осуждения — оно было просто несовместимо с её свободолюбивой натурой, никак не желающей влезать в любые предложенные рамки. Она просто констатировала факт, только интонацией слегка выдавая своё удивление, но мне хватило и этого, чтобы почувствовать жгучий стыд. Докатилась. Напилась, напоила брата подруги, весь вечер с ним целовалась, ещё полночи каталась с ним на такси, съехала со съёмной квартиры, завалилась в университет пьяной в зюзю, почти подставила лучшего друга… И всё почему? Потому что плохие идеи нельзя начинать даже думать.

Беллами, зараза, слинял рано утром, пока мы обе видели десятый сон — и был таков. Чёртов второй комплект ключей пришёлся ему как раз кстати. А меня, значит, оставил разгребать последствия. Именно по его вине меня доконает если не Октавия, то стыд. Разумеется, я сама была виновата. И если хватило мозгов создать себе проблему, надо, чтоб осталось ещё немного на её решение.

Я попыталась объяснять последовательно и внятно, что мы слегка перебрали, приключения, моя квартира, халупа, все дела. Подруга периодически таскала из миски рядом сладкие колечки и трескала их вместо попкорна, уже не сдерживая улыбку от того, какие же мы идиоты. И это я ещё умолчала про наши поцелуи — на такое реакцию Октавии предсказывать не взялась бы сама Ванга.

— Ты с алкоголем явно не дружишь, но связь у вас прочная, — в зелёных глазах подруги заплясали весёлые искорки.

Вот бы ещё и с головой связь поддерживать так же хорошо.

— Я очень рада, что вы с моим братом подружились, — добавила она, а с весёлыми искорками в хороводе заплясали хитринки и отголоски коварства.

Похоже, меня всё ещё штырило после вчерашнего.

А первым встал квартирный вопрос.

На все мои неловкие извинения Октавия заявила, что раз уж я отказалась от аренды, то должна непременно остаться у неё. Как бы давно собиралась предложить мне жить вместе, раз так хорошо сошлись характерами, но не решалась навязываться. А тут вдруг благодаря звёздам всё так замечательно сложилось. Я была бы рада, если бы Беллами Блейк оказался звездой — ближайшая в этот момент находилась в сотне миллионов километров от меня. Но зачем-то ему снова понадобилось явиться в квартиру — теперь нашу общую с Октавией квартиру — и снова раздражать меня своим самодовольным видом.

— Как твоё утро, принцесса? — Блейк неожиданно притянул меня к себе в объятия.

— Офигел? Или ещё не протрезвел? — решила всё-таки уточнить я.

— Так всё равно уже не в первый раз. Насладись, пока мне не надоело.

О присутствии Октавии напоминал только хруст сладких колечек, которых с начала этого светового дня уже заметно поубавилось. Таким шоу и я бы наслаждалась. Тоже молча.

— Моё согласие уже не требуется? — я протестующе посмотрела прямо ему в глаза.

— О боги, ты не накрашена?

— Щёки макияжем всё равно не скроешь, — съязвила в ответ я в попытке скрыть, что задета.

Беллами только театрально вздохнул в ответ. Вот же зараза.

— Привет, брат, — решила напомнить о своём существовании старшему Блейку Октавия. — Ты как раз вовремя.

Судя по её улыбке, она что-то задумала.

— Твоими стараниями Кларк теперь живёт здесь, но её вещи остались на съёмной квартире. Ты же не допустишь, чтобы такие хрупкие девушки таскали тяжёлые коробки с вещами? 

Я когда-нибудь говорила, что просто обожаю Октавию? Вот хотя бы за то, как вытянулось от удивления лицо Беллами.

— Ещё чего удумала. Меня ждёт работа куда интеллектуальнее. Мои руки созданы, чтоб деньги считать, а не коробки с тетрадками таскать, — фыркнул он. — Я приехал узнать, не нужна ли вам экстренная медицинская помощь. Но тут против меня уже коалиция организовалась. Пойду-ка я, пока не дошло до покушений.

Октавия только рассмеялась в ответ и затащила брата пить чай и вместе хрустеть колечками.

Переодеваясь, я вспомнила о Уэллсе. Надо назначить ему встречу и как можно скорее всё объяснить. И извиниться, конечно. Я снова и снова возвращалась мыслями к его поступку — и к тому, как это, наверное, было трудно для него. Насколько же дорога для него наша дружба в таком случае — и насколько же он во мне разочарован. Он даже обо всех моих прогулах докладывал. Ни разу не пробовал алкоголь. Стыдил, когда отлынивала от работы. Как-то по-своему, но заботился обо мне. А я…

Я вовсю занималась переездом.

Вместо нашего белоручки Октавия пригласила на помощь своего парня — а я даже не удивилась, узнав, что они встречаются уже неделю. Со своим проектом, учёбой, Беллами и расставанием, о котором вдруг так внезапно забыла, я не замечала ничего вокруг. С того вечера и появления в моей жизни Беллами — по чистой случайности — у меня кончилось время долго о чём-то переживать.

К счастью, Октавия ничего не спросила про утренний инцидент. Видимо, нас обоих она уже записала в ряды чокнутых и решила ничему не удивляться. В этом, конечно, я ей завидовала: надоело радовать Беллами удивлёнными и гневными взглядами. С переездом он сможет действовать мне на нервы ещё эффективнее — кто знает, может, в этом всё дело? Я, конечно, утрировала, но списывать со счетов этот вариант всё равно не спешила.

Втроём мы управлялись достаточно быстро: мы с подругой укладывали вещи по коробкам, а Линкольн без особого труда носил их вниз. На его лице не было ни капельки пота или неудовольствия — от жары, напряжения или отвратительно неромантичного занятия. Мне стало настолько неудобно, что я отправила голубков в набитой коробками машине в свой новый дом. Основные тяжёлые вещи были уже упакованы, а с содержимым одного комода я и сама как-нибудь управлюсь.

В нижнем ящике под старой косметичкой нашлись вещи, запрятанные ещё с самого переезда. Запылённое семейное фото в рамке и маленький блокнотик на заклёпке; они лежали тут уже больше года, нетронутые и позабытые. На фото я, мама и папа. В саду, на фоне того самого дуба, у меня на руке царапина после неосторожной беготни по двору, а на коленках штанин зелёные пятна от травы. Я сижу на своей качели, папа держит меня за руку и смотрит не в объектив, а на меня. В руке мамы моя вторая ладошка, и она улыбается, думая про подгоревшее из-за нас барбекю, но всё равно не отпускает.

Я стёрла пыль, залезшую в желобок резной рамки. Куда исчезла семья на этом фото? Пухленькая девочка со светлой косичкой больше не держится за руки с родителями, желая идти сама; мужчина — а кто он? Только светло-голубые глаза напоминают о том, что для девочки с косичкой он не чужой, а насколько его изменили годы — она не знает. Женщина — почти та же девочка, только с едва проступающей сеточкой морщин, возможно, она тоже пытается быть счастливой и хочет держать кого-то за руку.

Могла ли я винить их, что нашлось другое сегодня, на сотни дней дальше этой фотографии? Могла ли винить, что дорогие сердцу воспоминания из блокнотика на заклёпке остались только на бумаге? Я не знала, в праве ли на это, но хотела. Очень хотела. Зато могла обижаться и злиться — чтобы не чувствовать боли. Или просто забыть. Как будто его сегодня уже закончилось. Мама звонила мне три раза после того вечера, но я не отвечала, словно упрямая ослица. Одного визита мне уже хватило. Я не скучала или не хотела скучать. Просто избавлялась от раздражающего фактора: мне не хотелось вновь обижаться и быть вынужденной прощать.

Я не стану скучать по старой квартире: в ней за год я не смогла почувствовать себя уютнее, чем у Октавии за месяц. Любовь с первого похода в гости возникла что к хозяйке, что к жилищу. Хотелось верить, что всё изменится, и переезд будет знаком начала новой эры. Моей четвёртой судьбоносной костяшкой домино.

* * *

Беллами приходил почти каждый вечер. С тех пор, как окончательно потеплело, Октавия всё реже стала появляться в квартире — в основном только на ночлег и ночной дожор, а её брат слишком хорошо скрашивал моё одиночество. Нет, разумеется, я не страдала, что внимание подруги теперь принадлежит не мне, и уж точно нашла бы, чем заняться. Например, давно уже не бралась за гитару, безнадёжно теряя навык. Но разве можно заниматься чем-то, кроме Беллами Блейка, когда он рядом?

Мы смотрели фильмы. Много фильмов. И препирались, портя друг другу нервы. Тоже много. А ещё целовались: сначала украдкой, будто воруя друг у друга моменты из воспоминаний, а затем — всё увереннее. Ощущение правильности, возникшее в самый первый наш поцелуй, не покидало: в объятиях, просто рядом или в поцелуе — такое естественное и приятное, что непременно хочется повторить. Алкоголь сэкономил нам обоим кучу времени, показав прекрасный способ проводить время друг с другом, научил совмещать приятное с полезным. В наши вечера я надолго отвлекалась от своих планов на возвращение Финна и разочарования, что они не работают. Последние дни мы с Беллами усердно мозолили глаза Коллинзу то подвозя Октавию на занятия, то просто прогуливаясь мимо корпуса его факультета, даже здоровались пару раз, ещё один — встречались глазами, когда его сопровождала новая пассия. Я надеялась на хоть какие-то комментарии от Беллами, но он молчал и так же невозмутимо держал меня за талию, а рядом с машиной долго целовал в губы — для убедительности, конечно, а потом нежно прощался:

— Как же ты меня достала со своими играми, принцесса.

— Взаимно, придурок, — я растянула губы в широченной улыбке — почти натуральной — боковым зрением заметив наблюдающего за нами Финна.

Он ушёл за ручку с Рейвен, видимо, на занятия, а я аж слегка подпрыгнула от радости. Может, наконец-то мой план сработает?

— Твои щёки от радости могут освещать улицу, как два фонаря, — Беллами не разделял мой восторг. Ну и чёрт бы с ним. Научить бы его хоть иногда радоваться.

— Смотри не ослепни, — улыбнулась в ответ я. — Свои глаза не отдам.

— Зачем они мне? Ты и так уже слепая, раз можешь смотреть на кого-то, кроме меня, — как всегда скромно заявил он, завершив нашу перепалку своей полной победой.

Ничто не могло исправить Беллами Блейка. Но я начала привыкать к нему. В подколках мне виделся своеобразный стиль общения, а не способ унизить, и даже в обычном «принцесса» слышалось не издевательство, а что-то нежно-покровительственное. Мне нравилось обнимать его, обсуждать с ним фильм, спорить, кто пойдёт на кухню за новой порцией попкорна и забывать обо всём, что этого не касалось.

У меня возникала мысль, что вот она — замена Финну. Что больше не нужно никого возвращать. Но Беллами Блейк и близко не похож на Финна Коллинза, на его тихую манеру общения, на нежность и терпимость, которые я всегда видела вплоть до последней недели нашего общения, на эту меланхолию и лёгкую неуверенность в себе, на таинственность — не опасную, но интригующую, придающую ему ореол романтического героя. А что было в Беллами? Красота, непостоянство, импульсивность, язвительность, порой игра на публику — и за этим всем, как мне казалось, пустота. Я не считала его плохим человеком, всего лишь ненадёжным мужчиной. В этой сказке Финн был принцем, а Беллами — драконом, которого я, принцесса, заставила себя похитить, чтоб меня наконец-то спасли. Я видела в Финне благородство, которое не позволит ему меня бросить, попади я в беду, а Блейк скорее всего отправит решать проблемы любой сложности самостоятельно, исчезнув в закате с очередной своей длинноногой блондинкой. Может, в каком-то из миров я согласилась бы на подобную авантюру, но в этом — никогда.

Мы просто друзья, близкие, хорошие, с доверительными отношением и прочими плюшками, пусть признаться в этом самой себе было трудно.

— Ты отвратительно готовишь, — прокомментировал Блейк, выковыривая из приготовленной мной на ужин лазаньи единственный подгоревший кусочек теста.

— А ты сам по себе отвратительный, я же не жалуюсь.

— Отвратительный, — фыркнул он. — Да ты забыла про целую кучу других моих самых лучших качеств.

— И тебе приятного аппетита, — и лазанью уже вообще не хотелось.

Но почти даже тоскливо было готовить её без него. Да нет, не задевало меня совсем, что Блейк скрашивает свой вечер в компании другой блондинки — какое моё право вообще задеваться от подобного? И Октавия в этот вечер осталась со мной: видимо, вынудило количество долгов по домашке и вообще желание перекинуться со мной несколько большим, чем парой фраз. Они с Линкольном почти не отлипали друг от друга, а в остальное время друг от друга не отлипали мы с учёбой.

Уэллс великодушно простил меня, но в наших отношениях засквозил холодок. Точнее, не засквозил, а задул резкими порывами, не холодок, а ледяное торнадо. Разумеется, работу над проектом мы продолжили, но всё общение друг старался свести исключительно к нему или каким-то учебным вопросам. Как только я начинала рассказывать что-нибудь о своей жизни и Беллами — отказывался слушать напрочь, говорил, мол, неинтересно и непродуктивно. Вполне резонные замечания от напарника по научной работе. Потому я не настаивала, а от нашего общения осталось только нечто формальное — по иронии то самое, с чего оно когда-то и началось. Но переживать, казалось, не о чем: всё равно рано или поздно лёд его разочарования или чего бы там ни было истончает, треснет и тронется — а там уже дело за малым.

А тем временем мы с Октавией решили, что такие возможности не даются просто так. Мы обе соскучились по своим еженедельным посиделкам, на которых обычно всё тайное и сокрытое в душе превращалось в небольшую и порой немного пьяную исповедь.

— У вас с моим братом что вообще? — Октавия устала держать в себе этот вопрос, и я её не винила.

— Операция по возвращению бывшего.

— Не бывшего, а ошибочно полагающего, что эта Рейвен хоть чем-то лучше тебя, — поправила Октавия.

Я рассмеялась:

— Беллами говорил то же самое, только в этом случае бывшая я, не замечающая, какой этот Финн страшный.

— Вот как, — улыбнулась Октавия. — У нас уже все делали ставки, что их отношения доживут максимум до лета — выглядят со стороны, будто прожившая вместе лет пятнадцать семейная пара.

— Беллами говорит, что Финн потрясающий — он уже, мол, так его достал, что аж трясёт.

— Уже даже цитируешь его шутки? — усмехнулась Октавия, и в этой усмешке вновь не было ни капли осуждения. — И постоянно проводишь с ним время?

Я замерла на несколько мгновений, чтоб проанализировать всё, с уверенностью заявить:

— Тебе уже хватит, — и отодвинуть бокал от подруги.

Октавия удивлённо подняла брови:

— Да я даже не пила ещё.

— Уже хватит, а то был у меня один случай, — подруга теперь тоже заразилась плохими идеями, и мне это ой как не нравилось. — Это абсолютная неправда.

— Уверена, что Уэллс к тебе охладел, потому что ты доставала его рассказами и объяснениями о моём брате, — Октавия пошла ва-банк, и я поняла, что куш — её. — Я не против этого, иначе давно сказала бы об этом. Просто не хочу, чтоб потом тебе снова было больно.

Воспоминание о Финне резануло память, протыкая мягкий и комфортный воздушный шар с воспоминаниями о Беллами. Эта игра, эта постановка оказалась вдруг совсем не ради цели, а ради средства — и сейчас я поняла это особенно чётко. Я забылась, увлеклась и потеряла ориентиры. Начала доверять Блейку, понимать и принимать его, впускать в свою душу, и он начал заменять там то, что действительно правильно. Он перепутал мне всё в голове и заставил поверить, что всё так и должно быть. Может ли с Беллами быть долго и счастливо? Я не знала — никому это проверить пока не удалось. Но с Финном может. Уже могло, но я умудрилась упустить это. Потом захотела вернуть и вдруг начала понимать, что не слишком оно мне и нужно.

Ведь есть Беллами, фильмы, препирательства и украденные у тишины поцелуи.

Я не могла понять, что чувствую. Финн, прекрасный принц, с которым было легко, комфортно, понятно — и мне нравилось общаться, смеяться, рассказывать истории где-то пару раз в неделю. И Беллами, полностью вытеснивший, заменивший и засевший в остатке пустого места, с которым мысленно не удавалось расстаться почти никогда.

Этого ли я хотела, начиная дурацкий фарс?

Нет. Паразита в моём мозгу, парализовавшего все способности к адекватному аналитическому мышлению, необходимо удалить и как можно скорее. Чем дальше он распустит свои связи, тем труднее будет искоренить болезнь полностью. Чем дольше он там, тем необратимее становятся последствия. Будет больно, но вскоре я смогу вернуться к своей привычной жизни — и Финн мне в этом поможет.