Принцесса воздушного замка (гет)

Всё началось с латте с сиропом. Это был прозрачный высокий стакан, наполненный четырьмя слоями: сироп янтарного цвета на самом дне, молоко, кофе с молоком над ним, а на самом верху — белая воздушная пенка, проткнутая трубочкой. Напиток возвышался над блюдечком, покрытым ажурной салфеткой. В момент, когда оно звякнуло о глянцевую поверхность стола, отвлекая меня от очередного конспекта, казалось, что так решила сама судьба.

Я никогда не верила ни в Бога, ни в высшие силы, ни в карму — называйте, как хотите. Но иногда кажется, что нечто всё равно предопределяет, с дотошной тщательностью выбирает моменты для принятия неизбежного и важного решения. Обстоятельства складываются в ряд, будто костяшки домино, — и в момент падения первой процесс запущен необратимо. Эта костяшка может оказаться такой незаметной и незначительной, что её никак не узнать. Сейчас я понимала, что всё началось с моей ошибки — с дурацкого латте с сиропом. Судьба негласно предоставила мне выбор: бросаться в омут с головой или остаться на поверхности. Самое сложное в осознании этого решения — принять то, что в следующий раз я бы сделала всё точно так же. Какой вообще смысл рождаться и жить, если так и не решиться окончательно нырнуть в этот омут?

Остальные события моей жизни нельзя было назвать судьбоносными — скорее стечением обстоятельств. Я поступила в медицинский, потому что поддалась влиянию матери. При условии старательной учёбы я могла стать хорошим специалистом и без работы точно бы не осталась. Профессия врача к тому же всегда престижна, высокооплачиваема и при наличии хорошего старта можно построить великолепную карьеру. Меня было легко уговорить: всю бытность подростком мне было интересно многое, но ничего до такой степени, чтобы связать с этим жизнь. Благодаря широкому кругу интересов подготовка к вступительным экзаменам не оказалась слишком трудной, и я гордилась, что выбрала не литературу и не экономику, куда большинство моих ровесниц шло, так и не найдя своего призвания, а благородную специальность врача. Однако оказавшись в списках поступивших, я вдруг засомневалась в своём решении. Не станет ли мамин авторитет незримым и недостижимым спутником, с которым меня всегда станут сравнивать?

Эбигейл Гриффин была уважаемым в своей сфере человеком — её статьи и исследования публиковались в научных изданиях, а регулярное посещение конференций и симпозиумов сделало ей громкое имя среди коллег. Однако мне быстро пришлось привыкать к самостоятельности. Мама очень старалась быть рядом со мной, старалась от слова «очень», но удавалось ей это далеко не всегда. Из-за задержанного рейса она даже опоздала на мой выпускной, но я всё равно любила её и восхищалась, зная, что она всегда хотела для меня всего самого лучшего. Папа, сколько я его помню, работал в крупной нефтедобывающей корпорации. Он был талантливым инженером и месяцами, а то и годами, не появлялся дома, разъезжая по вышкам с инспекциями и проверками. Со временем отношения между родителями ухудшались всё сильнее, ссоры становились всё чаще, но на все мои вопросы мама ограничивалась односложным ответами:

— Мы слишком редко видимся, солнышко. Работа для папы иногда оказывается важнее, чем мы с тобой.

После этого я долго сидела в комнате, смотря в окно и размышляя, почему папа так поступает с нами. Редкие размытые воспоминания из детства то и дело мелькали в сознании: вот мы привязываем к увесистой ветке дворового дуба верёвочные качели, и я качаюсь туда-сюда, смеясь во весь голос; из очередной командировки папа привозит мне плюшевого мишку ростом с шестилетнюю меня и говорит общаться с ним каждый раз, как только я соскучусь; вот мы вместе учимся печь блинчики — и для папы это такой же страшный первый раз, а мама смеётся с наших припудренных мукой физиономий. А теперь наши отношения превратились в ежемесячную круглую сумму, чтобы его принцесса ни в чём не нуждалась. И без этих подношений у меня была подаренная мамой на день рождения машина и вполне солидная сумма на собственные траты: учёбу, одежду, косметику, путешествия. Отец просто откупался, и поначалу меня безумно злил этот факт. Но время постепенно притупило горечь, и я просто научилась радоваться его посылкам и кратким визитам — будто какого-то дальнего родственника.

Поступив в университет, я поняла, что не ошиблась. Мне действительно нравилось учиться, чтобы потом приносить пользу обществу и помогать людям, спасать жизни и делать их лучше. Все мои опасения не оправдались: преподаватели относились ко мне, как к обычной студентке, не обращая внимания на фамилию. Только пару раз после лекции пожилые профессоры уточняли, не родственница ли я Эбигейл Гриффин, и получив положительный ответ, с улыбкой вспоминали мою мать в студенческие годы. Преподаватель по латыни даже по секрету рассказал, что его предмет доктору Гриффин пересдавать пришлось два раза, но мне он пообещал оказать всевозможное содействие. Я, разумеется, сочла такое предложение соблазнительным, но ни за что на свете не собиралась им пользоваться. Мне было жизненно необходимо добиться всего самой.

Студенческий коллектив у нас был разношёрстный, но без крайностей: все были нормальны до той самой степени, до какой личность в принципе может быть под влиянием жизненного опыта. Спустя несколько месяцев мы успели разбиться на небольшие компании, разделившись по интересам и характерам. Уэллс Джаха, староста нашей группы, поначалу мне вообще не понравился: до зубовного скрежета правильный сын декана, при первой возможности спешащий доложить о прогульщиках и сорванных парах, вызывал исключительно раздражение. Несмотря на всеобщую скрытую враждебность, он каждый день здоровался именно со мной и широко улыбался — и это безмерно льстило. Корыстная часть меня рассудила, что дружить с ним весьма выгодно, так мы и спелись: заучка Гриффин и стукач Уэллс. К нам иногда присоединялись закадычные товарищи Джаспер и Монти — крайне толковые и умные парни, одни из лучших студентов курса, которые тоже углядели свою выгоду в знании инсайдерской информации о жизни университета. Я была не против: парни никогда не отказывали в помощи по учёбе, с ними всегда было просто и понятно. Скорее стоило приготовиться получить подачу с правой или посыл далеко и надолго за злоупотребление своим дамским положением, чем гору подковёрных интриг и следующих за ними истерик. Конечно, на сломанный ноготь не пожалуешься и не обсудишь всякие девчачьи штучки, но я вполне могла это пережить, ведь никогда не отличалась особой женственностью, склонностью к сплетням и чтению «Космополитен».

В свободное от учёбы время мне нравилось играть на гитаре и вполголоса подпевать. Особым талантом природа не наделила, но расслабляло это настолько хорошо, что со временем мой репертуар стал достаточно богатым. Иногда меня увлекала хорошая книга — надолго, до тех пор, пока не дочитаю от корки до корки и не узнаю, кто же убийца, но из-за большого количества учебной литературы даже от вида книги начинало подташнивать. Зато шоколадное печенье у меня получалось отменное — Уэллс даже затребовал себе целую коробку на день рождения. Я морочилась с ним несколько часов, бурча под нос неподобающие леди слова, но когда вспоминала, как заставила его смотреть со мной «Спеши любить» и — что важнее — его лицо на протяжении всего фильма, то ярость потихоньку превращалась в лёгкое раздражение.

За собой я следила не больше, чем любая другая девушка. Целью была аккуратность и только. Конечно, иногда мне нравилось сесть перед зеркалом и для особого случая сделать красивый яркий макияж, но на каждый день я ограничивалась только пудрой и тушью для ресниц. Пусть кожа у меня не светилась изнутри и не была с благородным оливковым оттенком, но я была живым человеком, а не ходячим продуктом «Фотошопа». Я принимала свои недостатки и не стеснялась их, но, как и любая девушка, старалась по возможности скрыть, подбирая подходящую одежду к моей слепленной не по модельным стандартам фигуре.

Парня у меня не было — и я считала это большим плюсом: множество времени оказалось свободным для намного более полезных вещей. После поступления я и мои немногочисленные однокурсницы подверглись интенсивному вниманию со стороны мужской половины, однако вскоре азарт сошёл на нет. Даже Уэллс как-то пытался намекнуть на свою симпатию, но я всеми силами игнорировала его поползновения в мою сторону. Отнюдь не потому что считала, что слишком хороша для него или напротив — недостойна, просто дух не захватывало от взгляда ему в глаза. Он был очень даже привлекательным парнем, на которого обращало внимание множество девушек: стройным, широкоплечим, с безупречной улыбкой, из великолепной семьи и с хорошим достатком, но не вызывал во мне того самого священного трепета. Мне был нужен только тот самый, за которого захочется замуж и на край света, к которому уважение будет намного сильнее всех остальных чувств, который не бросит меня одну и будет рядом. Я не хотела терять время на отношения с теми, кто сразу же казался мне неподходящим кандидатом в мужья — зачем тратить силы на то, что заведомо обречено на провал?

Однако когда незнакомец поставил передо мной латте с сиропом, нагло отвлекая от конспекта, мой мир изменился. Точнее сказать, крутанулся несколько раз вокруг своей оси и перевернулся с ног на голову, когда парень опустился в кресло напротив и без малейшей нотки смущения сказал мне:

— Привет, я Финн.

Неряшливо наброшенная на плечи кожаная крутка была тёмно-синей и так сильно отличалась от глубокого кофейного цвета его глаз. Непослушные волосы обрамляли овал лица, а длинная чёлка спала до бровей, и её обладатель небрежно отбросил её в сторону. Понадобилось несколько секунд, чтобы мой язык наконец-то оказался способен к воссозданию понятных звуков. Во мне смешались удивление, трепет и какой-то детский восторг, будто я только что обнаружила целую гору подарков под ёлкой в рождество. Чёрт возьми, я знала, что буду жалеть до конца дней, если сейчас вернусь к зубрёжке конспектов.

 — Кларк, — представилась я.

И в абсолютно беспроигрышной на первый взгляд авантюре в тот мартовский вечер я потеряла себя.

Мы говорили несколько часов в кафе, а затем ещё час, гуляя по парку, пока не стемнело. Я ненавидела его латте, но сам Финн мне нравился: разговор с ним шёл так легко, будто я знала его сотню лет. Иногда он ошибался и говорил что-то невпопад, но это казалось мне таким искренним, что каждой его фразе я просто улыбалась во весь рот, будто дурочка. Он был немногословен в рассказе о себе, но, упомянув слово «музыка», получил джек-пот. Финн учился на факультете искусств и мечтал стать музыкантом, известным или не очень — ему было плевать. Музыка оказалась его заветной мечтой, он хотел заниматься только ею — и его уверенность в этом, казалось, была сильнее, чем во всём остальном. И меня заразила его страсть, которую я и сама разделяла. Переборы, аккорды, техники, струны… Наконец-то я могла отвлечься от анатомии и гистологии и говорить о том, в чём была почти так же хороша.

Это была сказка, и Финн был идеальным романтическим её героем: с мечтой, идеалами, верой в людей и силу искусства. Своей музыкой он хотел приносить что-то прекрасное в мир, менять его, направлять в лучшую жизнь, поднимая в своём творчестве важные проблемы современности. Я понимала это стремление и всей душой тянулась к нему: мне до ужаса хотелось делать то же самое, спасая людей, находя лекарства от болезней и новые методики лечения. С удовольствием маленького ребёнка я разворачивала свой рождественский подарок слой за слоем, улыбаясь, радуясь и слепо не замечая шероховатостей. Да и кому они были нужны? Финн — моя новая книга, которую я собиралась читать от корки до корки, чтобы узнать ответы на все свои вопросы.

Забыв про время, мы говорили и говорили, пока на улице совсем не похолодало — даже тусклый свет уличных фонарей ничуть не смущал. Заметив, как я дрожу, Финн ультимативно заявил, что сейчас же отвезёт меня домой, не то я непременно заболею. Встретив мой вопросительный взгляд, он так же серьёзно добавил, что оплатой за проезд будет номер телефона — и ни цифрой меньше. Я рассмеялась и смогла только кивнуть. До его машины мы шли несколько кварталов, а из-за общей расслабленности из меня даже вырвалась пара забавных и мерзких историй с учёбы, которые он встретил смехом и обменял на пару своих, пообещав познакомить с однокурсниками. Да, мне хотелось их встретить: артистичность, умение держаться, творческое мышление и природное обаяние — мне, привыкшей сидеть за книжками, хотелось этому поучиться. Финн источал потрясающую неуловимую ауру загадочности, и это до ужаса интриговало мою исследовательскую натуру. Совсем по-джентельменски открыв дверь, он пригласил меня сесть в машину. Пока прогревался двигатель, мы молча смотрели друг на друга — совсем без неловкости, с пониманием и теплотой, будто знакомы уже пару лет, а не пару часов.

Вторая наша встреча состоялась через два дня, но за эти сорок восемь часов половина памяти моего телефона успела забиться бесконечной чередой сообщений. Казалось, мы боялись упустить хоть секунду из жизни друг друга. Полностью исчезла неловкость первого знакомства, а на её место пришла крепкая связь, подкрепляемая эйфорией, хотелось ещё. Второе свидание превратилось во встречу двух старых друзей, которые когда-то знали друг друга лучше всех, но многое упустили. Я чувствовала себя так уютно и спокойно, рассказывая о своей жизни, делясь историями и воспоминаниями. Финн был потрясающе вежлив и, кажется, знал, когда какую эмоцию следует проявить чуть ярче, чем остальные. И я была у него в кармане. О себе он почти не рассказывал. Ни о семье, ни о родственниках, только искусно переводил тему, если заходил разговор. Я жутко боялась влезть не в своё дело и затронуть болезненные воспоминая, ведь это и вправду меня не касалось. Но авантюрный запал слегка поубавился, и теперь я изучала Финна без порывов, дотошно и подробно — иначе просто не умела. Изо всех сил мне хотелось найти нечто, что разочарует меня в нём, и одновременно не хотелось.

Видимо, получилось у меня из рук вон плохо, раз на третьей встрече мы впервые поцеловались. Он притащил в парк два кофе, покрывало, гитару и играл песни собственного сочинения, а низкие ноты в исполнении его мягкого голоса посылали мурашки вниз по моему позвоночнику. Мне было стыдно за это, но чувство вины абсолютно никак не помогало справиться с приятным волнением при взгляде на его длинные музыкальные пальцы, перебирающие струны. Если до того момента мои чувства к новому знакомому казались неопределёнными, то именно тогда мне показалось — или жутко захотелось поверить, что вот оно — то самое. Я так и не рассказала Финну, что ненавижу кофе. Требовались абсолютно нечеловеческие обстоятельства, чтобы всё-таки заварить себе чашку-другую: даже во время экзаменов в таком отчаянии я бывала буквально пару раз и то выпивала большими резкими глотками, как лекарство, чтобы строчки из учебника наутро не отпечатались у меня на лбу. Финн же каждую встречу считал своей обязанностью напоить меня латте, а я с притворно-счастливым выражением лица впихивать его в себя — своей. Он оказался и вправду чертовски похожим на кофейный напиток: с ним было так же легко и приятно общаться, будто втягивать по трубочке молочную пенку, глаза и волосы его были цвета кофе с молоком, а губы оказались сливочно-карамельного вкуса сиропа.

Но всё же я ненавидела кофе, и бесполезные попытки забить его вкус сиропом — только самообман. Наверное, такими же неправильными были наши отношения, но гордость и надежда на что-то иное не давали себе в этом признаться. Моментами даже они отступали под натиском обстоятельств: слишком много тайн и повисших пауз в разговорах — и я внезапно понимала, что в глубине души никогда до конца не доверяла Финну.

Вскоре на одну из загадок Финна Коллинза нашлась разгадка — в тот самый миг, как я узнала его фамилию, рассматривая дипломы, висящие в его квартире. Мою потрясённую физиономию, наверное, следовало сфотографировать крупным планом и превратить в какой-нибудь дурацкий мем. Мой парень оказался акционером корпорации «Арк Ойл Лимитед», на которую свои лучшие годы продолжал тратить мой отец. И наследником, правда, непрямым, да и отказавшимся от наследства. «Арк Ойл Лимитед» — семейный бизнес, как утверждал Финн, из которого можно выйти только вперёд ногами. Все члены семьи задействовались в управлении корпорацией на ключевых должностях, и это действительно обеспечивало хороший контроль над всем спектром подразделений. Благодаря грамотным контрактам, равномерному распределению дохода и репутации семейной корпорации, никто не пытался обогатиться лично — все работали на благо компании. В случае замеченной попытки хищения вопрос об увольнении и изгнании из клана Коллинзов становился очень острым, а попытки в дальнейшем найти работу — крайне бесполезными: кто рискнёт нанять на работу человека, решившего обкрадывать даже собственное семейство? Финн же никогда не хотел заниматься бизнесом, его тянуло в мир искусства: он хотел играть и петь, выступать, разъезжая по стране на автобусе в обнимку с гитарой и пакетом бургеров. Мир смокингов, сделок и жёстких компромиссов оказался слишком чужим для его романтической натуры, и он был готов отказаться даже от своей доли наследства ради мечты. До этого, конечно, не дошло, но с семьёй Коллинз уже на протяжении почти трёх лет общался исключительно чеками за оплату недешёвого обучения. А я не могла злиться на Финна, узнав об этом. Полностью пересилить обиду оказалось не в моих силах: незачем было так долго скрываться. Я не была охотницей за деньгами, ведь сама особо ни в чём не нуждалась, но злила сама мысль, что меня так воспринимали. В итоге сочувствие всё равно перевесило гнев: порвать с семьёй казалось просто только на словах. Вскоре я сменила гнев на милость, чтобы снова петь вместе под гитару и гулять до рассвета.

Когда Финн стал реже звонить и писать, чаще ссылаться на занятость и отказываться от свиданий, я нашла для себя тысячу и одно обоснование, но самого очевидного избегала. Дело было во мне. Внезапно и без того безразличное равновесие наших отношений стало неустойчивым, и я из последних сил пыталась в нём удержаться, не зная зачем. Нам было хорошо делиться общими интересами и целоваться тоже было хорошо. Дальше мы не заходили, и это ещё сильнее всё усложняло. Я не хотела — он не просил. Я вообще избегала ярлыков, но с упоением рассматривать прекрасного принца с некоторой дистанции было намного привлекательнее, чем каждый день сталкиваться с его недостатками. Мне нравилось представлять — и мои представления оказались «клеем», державшим отношения вместе. Если бы я вовремя отбросила свои представления и продрала глаза, то заметила бы, что наши встречи были не такими частыми, а разговоры — не такими искренними. Всего за каких-то пять недель я успела по уши влюбиться в свои фантазии и искренне возненавидеть себя за это.

Когда он пригласил меня «серьёзно поговорить», а официантка принесла американо вместо латте, я поняла, что это конец. Латте с сиропом, будто оборотень, превратилось в приторный горький кофе, но даже его вкус не был таким отвратительным по сравнению с ощущением, когда моих ушей достигла фраза:

— Нам надо расстаться.

Нет, я была готова услышать это даже больше, чем ожидала, но всё равно шокировано уставилась на Финна, только пробормотав:

— Но… почему?

Даже показалось, что его удивил мой вопрос: кажется, он не хотел и не собирался оправдываться, и это понимание выбило весь воздух у меня из лёгких. Ему было не жаль терять эти отношения.

— Это сложно, Кларк… Мы с тобой отлично ладим, но я хочу быть с другой. Она разделяет моё желание. Прости, — последнее прозвучало даже фальшиво, но, кажется, не задело. Мне было всё равно.

После этого он просто ушёл, а я — сидела и пыталась понять свои чувства. Их будто заморозили, а присутствие Финна всё ещё ощущалось почти физически. Казалось, он снова вышел в машину забрать забытый кошелёк, а я бестолково смотрю в витрину и жду. Жду долго, пока необходимый гормон дойдёт до моих слёзных желёз. Но это не произошло даже через две чашки мятного чая.

Дошло до меня тогда, когда я вышла из кафе, попала на нашу аллею в парке и поняла, что моя сказочная книжка закончилась самым дурацким из финалов. Не будет больше гитар, песен, прогулок, обнимашек, даже латте с сиропом не будет, который я почти успела полюбить. Мне было больно не от факта потери Финна, но от потери всего остального, что было связано с ним — я только полюбила каждую новую привычку, как тут же приходилось от неё отказываться. И было так страшно.

Я плакала и давилась латте с сиропом — последним привычным, что у меня осталось. С этого всё началось. Именно знакомство с Финном стало отправной точкой. Наверное, оно должно было подготовить меня ко всему, что произошло следом. Влюбиться в него и сливочно-карамельный вкус — судьбоносный выбор, о котором я всё равно не могла жалеть. Изменить его — уже не в моих силах.

Финн всё же оставил после себя нечто прекрасное: он выполнил своё обещание и познакомил меня со своими однокурсниками. Несколько раз мы проводили время вместе, и если сперва я очень переживала, то потом успокоилась и наслаждалась приятным обществом этих весёлых и раскованных ребят. Среди их круга я всё равно была чужой, но за то, что они делали моё пребывание в их компании максимально комфортным, я была готова их любить окончательно и бесповоротно. С плавным схождением в никуда наших с Финном отношений мы виделись всё реже, но каким-то образом всё же подружились с одной из студенток факультета сплетен и «Космо» — Октавией Блейк. Я не могла придумать более странного альянса и при новом знакомстве любила шутить, что в нашем тандеме она — красивая, а я — умная. Октавия училась на отделении журналистики и была просто рождена для камеры: ослепительно привлекательная, обаятельная, легкомысленная авантюристка с невероятно проницательным взглядом и твёрдым характером. Она делила мир на чёрное и белое, не желая долго разбираться в оттенках и полутонах, не терпела слюнтяев, склонных к самокопанию, и при необходимости помочь дорогому человеку оказывалась до безумия решительно отчаянной. Принимая решения, Октавия, видимо, уже успевала заранее смириться с их последствиями — я ни разу не замечала, чтобы она жалела хоть об одном. Её характер — будто меняющий форму металлический сплав: при соблюдении необходимых условий невероятно гибок, но при застывании с ним уже ничего нельзя сделать. Рядом с ней, пожалуй, я несколько терялась: изгибы фигуры не настолько изящны, волосы — не настолько из рекламы шампуня, черты лица — не настолько списаны с канонов золотого сечения, но Октавия никогда не давала мне почувствовать себя хуже. Наоборот, в её присутствии только сильнее хотелось жить, она заряжала особенной энергией и фонтанировала идеями каждый раз, как только нам становилось нечем заняться, всегда заставляла меня смеяться и через какое-то время перестала быть однокурсницей Финна и плавно вступила в должность моей подруги.

Именно с ней мне повезло сохранить близкие отношения — повезло, потому что мальчишки ровным счётом ничего не понимают в сердечных травмах и их лечении. Октавия знала обо мне почти всё: ей невозможно было не доверять, — поэтому о моих неудачных отношениях она тоже всё знала. Несмотря на до некоторой степени дружбу с Финном подруга часто оказывалась именно на моей стороне. Я очень ценила это, потому что после расставания моя съёмная квартира казалась такой до отвращения одинокой и душной. Меня мучали вопросы, чем же я оказалась хуже неизвестной новой пассии несостоявшегося миллионера? Октавия, узнав обо всём, мгновенно принеслась ко мне, поборов неловкое сопротивление, напористо затащила в свою машину и еле сдерживалась от расспросов.

— Этот Коллинз, кроме того, что совесть имеет, ещё какие-то отношения с ней поддерживает? — всё же не выдержала подруга и нажала газ в пол на очередном светофоре, как только загорелся зелёный. — Какого чёрта?

Я попыталась собраться с мыслями и молчала, а стрелка спидометра тем временем уверенно ползла вверх. Будто намекала, что пора бы уже сформулировать ответ, иначе придётся делиться деталями уже на том свете. Октавия всегда гоняла, когда была не в духе.

— Он сказал, что уходит к другой. Не удивлюсь, что именно ей уделял всё своё внимание последние две недели, — на последней фразе мой голос всё же дрогнул.

— Ох, неужели кто-то раскрыл тайну нашей Рапунцель? — скривилась подруга. — Рапунцель, спусти свою кредитку!

Она знала тайну Финна — именно тайну, ведь он почти заставил меня поклясться, что никто не узнает. Я сочла, что Октавия имеет право знать. Блейк, конечно, не имела за спиной такой капитал, но обеспечена была получше меня. Её старший брат, Беллами Блейк, неустанно заботился о том, чтобы младшая сестрёнка ни в чём не нуждалась. Согласно шутливым характеристикам Октавии для Беллами существовало только два типа людей: те, кого он ненавидел, и сестра.

Подруга предпочитала не вдаваться в подробности их детства — а я предпочитала не спрашивать. Каждый имеет право на личные скелеты в шкафу, сдувать пыль с которых часто слишком больно. Всё, что я знала — их родители погибли в автокатастрофе, оставив детям своё состояние, за которое поспешили побороться все остальные родственники. Всё, чего они добились — перестали существовать для младших Блейков. При этом Октавия очень любила старшего брата, а наглядным доказательством его ответной любви был спортивный «Мерседес» этого года выпуска, на котором мы сейчас гнали по Аркадии, стоимостью с полугодовую зарплату среднего рабочего. Штрафы за нарушение скоростного режима ей приходили чаще, чем она успевала их оплачивать, но её водительским навыкам следовало отдать должное.

Снова резво стартовав со светофора, Октавия заявила, что мы едем веселиться, а отговорки не принимаются. У неё в квартире нашлось даже несколько бутылок вина для экстренной реанимации моей самооценки. После первого бокала весело почти не стало, и подруга настойчиво пыталась меня отвлечь. На втором бокале во всём теле постепенно ощущалась лёгкость, а на третьем пришло решение повнимательнее изучить профиль Финна и узнать, какую же сучку так хочется оттаскать за волосы Октавии.

С третьей попытки введя пароль (ну почему эти ненужные клавиши лезут прямо под пальцы?), я обнаружила, что Коллинз даже из друзей меня удалил. Вот сволочь! И это после всего, что было?! Я почти выплеснула остатки вина в бокале на монитор, пока не поняла, что ноутбук Октавии тут совсем ни при чём. Полистав страницу, в ленте обновлений мы прочли, что «Финн Коллинз добавил друзей: Рейвен Рейес». Неделю назад! Чёртову неделю! Вот зараза!

С аватарки на нас смотрела симпатичная брюнетка, наша ровесница. Она улыбалась — и в этой улыбке была, наверное, красивее, чем когда-либо могла быть я даже со всей косметикой мира на лице: большие миндалевидные глаза, выразительные скулы, подчёркнутые яркой помадой губы. В ней чувствовался лоск, какого никогда не было у меня, и почему-то стало так грустно-грустно. Я влила в себя остатки вина в бокале — да пошло оно всё!

Мой смартфон коротко пикнул, уведомляя о новом сообщении, и я в непонимании уставилась на дисплей: мне писала... чёртова Рейвен Рейес? Оказалось, что из-за своей попойки мы пропустили уже три её сообщения. Самым странным открытием оказалось то, что писала она всё же не мне. Несколько дней назад Финн просил у меня телефон и, похоже, забыл выйти из своего аккаунта в приложении. Мне уже приходила пара сообщений от его друзей, но я тактично не читала, смахивая уведомления. Видимо, зря. Не в моих правилах было нарушать чьё-то личное пространство, но, как известно, за бокалом вина тайные мысли всегда становятся желаниями. А с нашими с Октавией объёмами они стремительно превратились в действия.

«Привет, увидела, что ты онлайн. Почему не отвечаешь на звонки?»

— Гляди-ка, уже проблемы в раю, — покатилась со смеху Октавия, но сразу же замолчала, когда я прочитала ей второе сообщение:

«Будь уверен, я не позволю деньгам встать между нами снова. Обещаю. Мне нужен только ты»

«Финн?»

Мы с подругой в шоке уставились друг на друга, пока до нас доходил смысл послания. Рейвен уже встречалась с Финном?!

Я хмурилась несколько мгновений, пока память не выдала мне странный момент на одном из наших с Финном свиданий. Не так давно, когда у нас зашёл разговор о бывших, мне было нечем поделиться, а Коллинз сгоряча рассказал, что влюблялся лишь однажды — в свою одноклассницу. Но как только Финн решил отказаться от наследства, девушка внезапно исчезла, а семья Коллинза сделала всё, чтобы не допустить примирения и продолжения отношений, подыскав Финну место в колледже Аркадии. Я не ожидала от него такой откровенности, но глубоко оценила её — и кто же знал, что именно тот странный момент поможет мне понять, что Финн опять попал под чары корыстной красотки, строящей планы относительно его наследства?

Я мгновенно выложила всё Октавии, изредка делая глотки из бокала под неизвестным номером — со счёта я уже сбилась.

— Ты серьёзно думаешь, что эта его бывшая — это Рейвен? — подруга облокотилась на стол и немного раскачивалась из стороны в сторону. — В каждой шутке есть только доля шутки.

— Всё сходится, Ватсон! — я взяла прядь волос, сложила губы трубочкой и организовала себе импровизированные усы. — Эта тема ему не нравилась — даже не знаю, чего он её поднял тогда. Но, похоже, ему было очень больно, раз он так ревностно оберегал от меня своё происхождение, — с видом заправского психоаналитика рассуждала я, а потом решила: — Я должна спасти его от этой охотницы за богатством!

Октавия зависла и удивлённо уставилась на меня — настолько удивлённо, насколько позволяло промилле этилового спирта в кровотоке. Ну, а что? Кто, если не я?!

— С каких пор ты у нас Робином Гудом заделалась? Моя Кларк наоборот должна позволить несчастной девушке немного обобрать мерзкого богача, — логика Октавии как всегда была железной.

— Он этого не заслуживает, — прохныкала я. — Может, у нас не любовь до гроба, но я не могу позволить ему обжечься снова — кем же я после этого буду?

Во мне играло какое-то совсем дурацкое и ненужное благородство: Финн сам сделал выбор, он большой мальчик, который к тому же меня сильно обидел, так вот пусть сам разбирается со своими проблемами. С другой стороны, моя совесть не затыкалась и не могла позволить бросить Коллинза в беде. Мне жутко хотелось позаботиться о нём и утешить, похлопать по плечу, тихо прошептать «Все девушки сучки и стервы»… Да откуда это вообще в моей голове берётся?!

— И что ты планируешь делать? — сложные слова вроде «планируешь» уже получались у Октавии из рук вон плохо, но она изо всех сил пыталась влить в себя ещё вина.

Что я могла сделать? Финн не станет меня слушать: сочтёт мои речи ревностью, обидой или всем сразу. А тогда точно пиши пропало… Я молчала, обдумывая, что же буду делать — в основном только с умным видом рассматривала природный орнамент деревянной столешницы. И тут случилось оно — второе событие цепочки, вторая костяшка домино полетела вниз, когда сама судьба подсказала нашим пьяным головам «рациональный выход из ситуации».

Высокий незнакомый парень ввалился на нашу кухню, и, кажется, он сильно запыхался. Пожар что ли?

— О! — только сказал он, глядя на Октавию, и я внезапно засмеялась, не понимая, междометие это или сокращённое обращение к подруге. Кажется, он собирался сказать что-то ещё, но я засмеялась ещё сильнее, наконец-то признав в нём парня с фоток Октавии — это был её старший брат-мизантроп. Вроде Беллами, да?

Он нахмурился и скривил недовольную физиономию, пока по моим щекам вдруг начали стекать слёзы. Я что, реву? От смеха? Я не могла понять, смешно мне или грустно, но спрятала лицо в ладонях, продолжая похихикивать, и чувствовала, как эмоции выходят из-под контроля. Спонтанное веселье превратилось в печаль, повисшую у меня над душой и требующую немедленного освобождения. Эмоции оказались переполнившимся водохранилищем, а чудное лекарство Октавии спустило механизм слива — и полилось!

— Ну, у меня ещё не бывало, чтоб девушки рыдали от восторга при знакомстве, — услышала я его голос сквозь свои беспорядочные всхлипы. Октавия уже сидела рядом и поглаживала меня по спине, а старший Блейк продолжал сыпать колкостями: — Поздравляю с достижением новой ветки эволюции, бухо сапиенс!

— У Кларк беда, а тебе хоть бы что, — осуждающе ответила Беллами Октавия, и, почувствовав поддержку в её суровом тоне, я разрыдалась ещё сильнее. Подруга же терпеливо приговаривала мне: — Тихо, всё хорошо, всё хорошо…

Чёрт, надо было завязывать с вином. Меня уже не остановить — я сама не знала, где этот чёртов стоп-кран. Октавия бесполезно пыталась успокоить мою истерику, но чем усерднее она это делала, тем хуже у неё получалось.

— Кларк… Тише… Ну, что нам сделать, чтобы тебе стало лучше? — в отчаянии спросила она, а в моей голове оказался самый дурацкий ответ из возможных:

— Я х… х… хочу его сп… спасти.

Беллами уже сидел, приложив ладонь к лицу. Видимо, видок у меня был не из лучших, раз он так хмурился, смотря на мои зарёванные глаза. На секунду мне стало даже стыдно, но и это чувство заглушил новый приступ истерики.

— О боги, только не снова!

— Ты ведь можешь помочь нам, Белл! — гениальная идея осенила Октавию, готовую на всё, только бы я успокоилась.

— Что хочешь, только угомони её! — фыркнул Блейк.

— Белл, — сурово глянула на него сестра, и, казалось, ему стало даже стыдно. — Её парень бросил, чтобы уйти к бывшей, а той только его банковский счёт подавай. А Кларк уже простила его, хочет вернуть и спасти, — ох, Октавии следовало идти в адвокаты!

— Какое благородство. Сама его денег хочет что ли? — скептически спросил говнюк, чем разозлил меня до такой степени, что я почти пульнула первым попавшимся под руку предметом.

— Да что ты понимаешь?! — вместо самозащиты я опять плакала, хотя теперь с явно ощутимым чувством стыда.

Вся красная, с опухшими глазами и носом, в слезах и соплях — просто идеально произвела впечатление на брата лучшей подруги.

— Белл, помоги ей!

— Как? — всё тот же скептичный тон.

— Притворись её парнем! Пусть Коллинз видит, что она сразу же нашла себе кого-то, вдруг заревнует и одумается, — восторженно излагала Октавия.

Беллами в её великолепной идее не увидел ничего вдохновляющего:

— Я? Её парень? Да ты издеваешься, О. Ни за что! Да никто в жизни не поверит, что я стал бы с ней встречаться! Ты щёки её видела? Вот это пачка!

Я оскорбилась до глубины души, но даже не пыталась возражать: спорить с говнюком было себе дороже. Идея Октавии была хороша во всём, кроме одного: её брат был полным козлом.

— Белл, ну пожалуйста, ради меня, — её тон стал таким мягким и умоляющим, что, наверное, сам дьявол не смог бы отказать. Вот и Беллами дрогнул. — Кларк очень хорошая девушка, ты увидишь это! Она дорога мне, а тебе ведь не сложно несколько раз прокатить её на машине до колледжа и сыграть такой малюсенький спектакль?

Блейк глубоко вздохнул и через силу выдавил, будто кто-то дал ему под дых:

— Ладно. Ради тебя, О, — казалось, он сам был разочарован в том, как легко сестра вила из него верёвки, но всё равно никак не мог ей отказать. Октавия накинулась на него с объятиями, но Блейк отстранился от неё и попросил: — Не дыши на меня, пожалуйста. — И сразу же схлопотал лёгкую оплеуху.

Что ж, если он выполнит обещание, данное сестре — а мне почему-то казалось, что выполнит — придётся немного потерпеть. Зато я смогу спасти Финна из лап Рейвен. При виде Беллами мне отчего-то хотелось этого намного больше: он был красив, как и сестра, с правильными чертами лица и непослушной каштановой шевелюрой, но красив как-то совсем мужественно, от чего в груди что-то приятно замирало. И как такой привлекательный парень мог быть таким говнюком? Мир всё же не любил соответствовать моим ожиданиям.

На следующее утро я проснулась рано, потому что сушняк был просто невыносимый. Пить хотелось страшно, но кто-то — вероятно, мой личный ангел-хранитель по имени с буквы О — заботливо оставил на прикроватной тумбочке стакан воды, чтобы я могла пополнить запасы организма после вчерашнего. Голова немного трещала, но после недолгой дрёмы и это прошло.

— Доброе утро, пьянь, — приветствовала меня Октавия, пока я почти незаметно двигалась в сторону ванной. Если бы щёки могли гореть от стыда, то у меня были бы уже тлеющие угольки. Потому я вымученно улыбнулась, не соглашаясь с тезисом про «доброе». — Собирайся, у нас появились планы.

— Какие ещё планы? — вылупилась на подругу я. Если она даже после такого цветёт, как майская роза, то это просто несправедливо! Я же, посмотрев на себя в зеркало, увидела примерно то же лохматое и немного помятое чудище, что и ожидала. Немного спасли положение только умывание и душ.

Как оказалось дальше, несправедливость — куда более обидная штука. После водных процедур меня нагло запихали в машину и привезли в спортклуб. Октавия вечно там пропадала, и для меня вечной интригой было, зачем — с её-то природными данными никакой пилатес был не нужен. Она давно порывалась притащить меня с собой, надеялась, что фитнес добавит моему вялому тельцу сил и эстетики, потому в ответ на мой вопросительный и полный скепсиса взгляд отрезала все пути к отступлению:

— Тебе нельзя киснуть и надо почувствовать свою привлекательность — это лучшее лекарство. Что может взбодрить лучше, чем хорошая тренировка?

— Я немного не в той кондиции, — промямлила я в ответ, хотя уже чувствовала себя вполне бодрой.

— За месяц занятий будешь, как модель, — проигнорировала она мои отмазки. — Коллинз будет локти кусать, и никакой слюнявчик не поможет.

Я была с ней не полностью согласна, но в одном она оказалась абсолютно права: занять себя чем-то было намного лучше, чем проснуться и продолжать страдать из-за похмелья и разбитого сердца. С учётом, что я постоянно собиралась начать заниматься чем-то подобным с Понедельника или с его лучшего друга Завтра. И раз уж Сегодня — солнечная жаркая суббота, Октавия не позволит мне даже засесть за учебники. Чтоб не тратить силы на спор — у меня и без того их было немного — я послушно поплелась за ней на ресепшн.

— Неужели это бухо сапиенс пожаловали, — насмешливо поприветствовал нас Блейк улыбкой до ушей, составляя у стойки компанию длинноногой шатенке в обтягивающем спортивном трико. — Уже очухались? И моя любимая пожаловала! Странно, что ты снова не плачешь, — мои щёки запылали то ли от стыда, то ли от гнева, то ли от обеих эмоций сразу.

— Что он здесь делает? — сразу же озвучила я своё недоумение.

— Он совладелец клуба, — ответила мне Октавия и специально громко для брата с нажимом продолжила: — Для нас с тобой всё бесплатно.

Девушка на ресепшене протянула нам два ключика, а Блейк всё ещё ухмылялся:

— Ну должен же я инвестировать в свой имидж, а то ещё скажут, что Беллами Блейк стал водить дружбу с хомяками.

Да чем ему мои щёки не угодили?! Я скоро комплексовать начну… Может, надо попросить Октавию отменить этот дурацкий план с её братцем? Во мне начинали нарастать опасения, что скоро Блейк не согласится прекратить спектакль чисто из удовольствия подкалывать меня и дальше. Уже на самой лестнице мне в след донеслась очередная насмешливая фраза:

— Смотри не переутомись, принцесса!

Да какая я ему к чёрту принцесса? Так мог называть меня только папа!

— Прости его, — мягко обратилась ко мне Октавия, своей фразой будто оправдывая язвительность брата. — Ему всегда сложно сходиться с людьми.

Легко ей говорить о всепрощении, когда Блейк потакает всем её прихотям. Попробовала бы пообщаться с ним на правах простой смертной — сама бы уже давно со всей дури зарядила ему. Всё желание заниматься спортом Сегодня, Завтра или с Понедельника полетели далеко и надолго ко всем остальным амбициозным идеям вроде убранной постели каждое утро или сортировке смешных картинок в папке «Хлам».

В такой большой тренажёрный зал я попала впервые — и это помогло мне в нелёгком деле игнорирования комплексов и своего ужаса от того, что они все смотрят на меня. Я с удовольствием изучала разные пыточные агрегаты, проходя мимо пыхтящих зожников и едва сдерживаясь от желания поныть о своей мечте про кровать.

— Привет! — Октавия вдруг сорвалась с места и понеслась вперёд, сияя, как начищенная монета.

Спешила она к накачанному парню в обтягивающей футболке с логотипом и названием клуба. Он так же ослепительно улыбнулся ей, а Октавия, как мне показалось, вдруг смутилась, заправляя прядь за ухо. Пока я подошла к ним, пялясь, будто баран на новые ворота, она уже успели обменяться парой милых фраз.

— Знакомься, это мой личный тренер. Линкольн, это Кларк, Кларк, это Линкольн. Он настоящий профи, знает своё дело на сто пятьдесят процентов, — нахваливала мне подруга, но по Линкольну и так всё было понятно: кубики пресса и внушительные мышцы проступали сквозь обтягивающую форму, демонстрируя впечатляющие результаты долгих тренировок. Смуглая кожа и глубокие карие глаза, обрамлённые такими длинными ресницами, за какие любая девушка бы собственноручно убила — да он выглядел, будто модель с обложки журнала. При знакомстве его взгляд лениво прошёлся по мне, будто не замечая, и вновь остановился — прилип к Октавии. Тогда я заметила, что, наверное, он один в этом зале не может оторвать вгзляд не от обтянутых стрейчем бёдер или груди, приподнятой топом, а от её ярких зелёных глаз. Судя по её сияющей улыбке, лёгкому румянцу и каждодневным визитам на «тренировки», Октавия была столь же заинтересована в Линкольне.

Я сказала, что пойду размяться, и заткнула уши наушниками, бегая на дорожке: не хотелось чувствовать себя третьей лишней. Я была рада за подругу, она несомненно заслуживала хорошего парня, смотрящего на неё именно так. А я... Я всего лишь Кларк Гриффин, бывшая Финна Коллинза и, возможно, фальшивая теперешняя Беллами Блейка. Прямо испытатель продукции завода по выпуску мудаков.

Сделать мою жизнь ещё более невыносимой, казалось, было уже невозможно, но я сама с завидным упорством нарывалась на неприятности. Иначе зачем же ещё решила сбежать за город и по пути заехать к маме, недавно вернувшейся из командировки? На заднем сидении на поворотах болтались гитара и термос с травяным чаем: в попытке расслабиться я решила проветриться и съездить на озеро в нескольких километрах от Аркадии. Его мы облюбовали ещё на первом курсе, когда всем потоком поехали отмечать успешно сданную летнюю сессию: кто-то из ребят дал наводку, а погода стояла чудо какая хорошая. Упаковавшись по машинам и с горем пополам собравшись с мыслями о необходимых продуктах для пикника, мы целой колонной двинулись в сторону озера Тондиси — и чёрт же побрал Уэллса ляпнуть, что я неплохо играю на гитаре. Меня почти заставили заехать за инструментом, а потом весь день работать тамадой. Когда ребята увлеклись барбекю и беседами, мне стало не так неловко, поэтому я уже более смело играла свои любимые мелодии, а потом даже стала подпевать. Уэллс присел рядом с бутылкой безалкогольного пива, и я не удержалась от подколки в сторону нашего святоши:

— Разве вам уже исполнилось двадцать один, мистер Джаха?

Он лишь кивнул в сторону гитары у меня на коленях и ответил, отпив ещё глоток:

— Тебе пить нельзя: ты за рулём и с гитарой. Мне по этому же случаю нельзя не пить.

В общем, Уэллс был редкой занозой. Под этим его девизом проходил весь наш пикничок, и к вечеру окончательно развезло даже пацанов. Они решили устроить игру «Угадай мелодию», нещадно меня эксплуатируя, и выдавали штрафную несчастному, который не мог узнать песню. Я старалась играть самые популярные, чтобы не пришлось отрабатывать на ком-то успешно сданные преподавателям приёмы первой помощи и спасать от отравления, но это было что мёртвому припарки. Миллер пообещал две сотни тому, кто рискнёт полезть в озеро, и двойной тариф тому, кто сделает это без одежды. Если до этого моё мнение об интеллектуальности нашего потока было выше среднего, то когда лучшие умы курса начали скидывать штаны, я еле утащила Уэллса с уже готовой к съёмке камерой на смартфоне и заставила его взять в охапку ещё и Джаспера с Монти.

Я сама не заметила, как широко улыбаюсь. Прошёл уже почти год, а воспоминания остались такими яркими, будто это было пару недель назад. Хорошо, что я не успела показать это место Финну: воспоминания с ним непременно перекрыли бы такие редкие мгновения, когда мы с однокурсниками были почти что семьёй. В моменты слабости или грусти я часто хватала с собой пару яблок, заваривала чай, приезжала под своё дерево к зеркальной глади Тондиси и забывалась, даже если температура сползала ниже нуля. В этот раз озеро по-прежнему молчало, позволяя мне выплеснуть свою обиду и печаль — если не в слезах, то в парочке минорных аккордов.

Надежда вернуть Финна теплилась во мне всё сильнее. Наши отношения были… правильными что ли. Я так привыкла осознавать, что он — мой прекрасный принц, с которым легко и комфортно, что он — самый правильный и лучший выбор для меня. Может, он тоже это понял и немного испугался того, что последует за этим? Потому поспешно сбежал к своей бывшей подружке? Или причина была в чём-то ином? Я напрочь себе голову сломала, пытаясь понять его мотивы, но не звонила и сообщения не писала — иначе бы точно растеряла остатки гордости и никогда не простила себя. Перспектива неудачи всё же не пугала меня: я вполне могла бы жить дальше, но правильная и дурацкая мечта, зависшая в голове, не давала двигаться дальше.

По пути я решила заехать к маме — в её загородный коттедж на окраине Аркадии — и припарковалась за незнакомым блестящим мерседесом. Мои наихудшие предположения оправдались: мама была с кем-то, и «кто-то» был не подружкой, а представительным мужчиной слегка за сорок. Заехала, называется, без предупреждения.

— Кларк! Не ожидала тебя увидеть сегодня, — мама приветственно обняла меня и, немного смущаясь, пригласила в дом для знакомства с её гостем, Маркусом Кейном. Для своих лет мама выглядела потрясающе: стройная, с минимумом морщин и блеском в глазах — вообще неудивительно, что на неё обращали внимание. И надо же, время вдруг от работы освободилось…

На столе был накрыт нехилый ужин, заказанный скорее всего из ресторана — мама никогда не отличалась кулинарными талантами. На мгновение меня так сильно уколола обида, что захотелось бегом покинуть этот будто чужой дом, в котором я росла. Я сдержалась, усевшись в дальнем конце стола, и вежливо улыбнулась в ответ на пожелание приятного аппетита. Мамин «гость» мне ничего плохого не сделал, но аппетит всё равно пропал напрочь. Неловкая тишина усиливала эффект — слышно было только, как я ковыряю любимое грибное ризотто вилкой.

— Солнышко, расскажи, как дела на учёбе? — пошла в атаку мама.

— Всё хорошо. Профессор Чёрч передавал тебе привет, когда я сдавала ему доклад на этой неделе, — желание вести обстоятельную беседу пропало ещё сильнее, когда мой телефон завибрировал. Оказалось, голубки снова переписывались в приложении, из которого мне так и не хватило духу выйти. От слащавого «Сильно заждалась тебя <3» в ответ на сообщение от Коллинза «Уже подъезжаю к тебе с подарочком» меня чуть не вырвало от передоза няшностью.

— А что с тем мальчиком? — решила добить мама, будто не замечая перемены в настроении. Да какого чёрта она выспрашивает такое личное при этом постороннем мужике?

Я хотела огрызнуться, но вовремя поняла, что какие бы проблемы ни были у нас с мамой, Маркус явно не должен участвовать в них. Негоже позорить маму — она никогда этого не заслуживала, поэтому я лишь тихо сказала:

— Прошу прощения, — и встала из-за стола.

В гостиной было прохладно: то, что нужно моей горячей голове. Я была в ярости, несмотря на то, что логический анализ происходящего не выявлял ни малейшего повода для этого. Нет ничего плохого в том, что мама пытается обустроить свою личную жизнь и двигаться дальше, но ведь даже документы на развод с папой ещё не подписаны… Обида на маму за все годы, что она уделяла работе, а не мне и отцу, вновь всплыла на поверхность и никак не хотела лезть обратно. Это не Маркус должен сидеть там за столом, поглощая греческий салат, а мой папа, по которому с детства я всегда так безумно скучала, без которого так долго училась жить. И вот я никак не могла найти оправдание маме, когда в нашем доме сидит её новый мужчина.

— Что случилось, Кларк? — я даже не услышала, как она вошла.

— Ничего, мам, — ответила я, уставившись в окно. Да уж, я редко реагировала на что-нибудь так остро, но за последние дни эмоций накопилось слишком много.

— Вы расстались, — вряд ли это был вопрос, скорее утверждение, и мне стало ещё обиднее, что всё так очевидно.

— Поссорились, — не выдержала я. — Увы, я не так преуспеваю в построении личной жизни.

Мне стало немного легче, когда вырвались эти отвратные слова, а потом почти сразу же и стыдно вдогонку. И мама неосознанно сделала ещё хуже:

— Прости меня, солнышко, — она подошла и мягко убрала прядь волос с лица. — Ты же знаешь, что никто мне тебя не заменит.

Поддавшись порыву, я обняла её, уткнулась носом в плечо, вдохнула такой родной с детства запах и снова всё простила — ни за что на свете не могло быть иначе. Мама никогда мне ничего не запрещала без веской причины, почему же мне вдруг хочется поступить иначе? Я могла не соглашаться с её выбором, но уважать её право на него была обязана.

— Я больше не буду приезжать без звонка.

— Я всегда рада тебе, Кларк, — мама, улыбаясь, посмотрела мне в глаза. — В любое время дня и ночи.

Я прекрасно это знала и быстро ретировалась в свою квартиру, не желая чувствовать себя снова лишней. Завтра — понедельник, дел просто куча. Я принялась за сборы необходимых материалов на занятия в университет и зал: тренировка мне понравилась, и я решила продолжать в том же духе. Каким-то образом мне удалось восстановить душевное равновесие и хоть как-то его поддерживать. Единственное, что действительно выводило меня из себя — дурацкий «Вайбер», который голубки после недавнего вечера облюбовали для переписок. Выйти сил не было никаких — да и не на руку оказывалось: их переписка дополняла общую картину расписания Финна, которую я знала, так что универсальный шпионский способ оказался прямо у меня под носом. Невероятно глупо было бы упустить такую возможность из-за сиюминутного порыва — приходилось терпеть, стиснув зубы. Психанув, я отключила уведомления, но любопытство всё равно с завидным постоянством приводило меня к ненавистному диалогу. Речь шла про День Единства нашего университета в эту пятницу: Коллинз упрямо приглашал туда свою новую старую подружку, самое плохое — она начала соглашаться. С протяжным вздохом я сделала скриншот и отправила его Октавии. Радостный ответ с кучей смайликов не заставил себя ждать: видимо, она уже давно задумывала меня туда затащить.

Я старалась занять себя максимально, чтобы не успевать ни думать, ни читать, ни грустить — не успевать ничего от слова «вообще». Усердно трудилась над научным проектом с Уэллсом — он, казалось, не заметил перемен; каждый день ходила на тренировки к Линкольну — для верности, что по приходу домой моё бренное тельце будет способно только принимать ванну и спать; навещала Октавию — разумеется, всеми силами стараясь избежать встречи с её милейшим из людей братцем. Мы не виделись с ним со встречи в фитнес-клубе — и я не думала, что смогу настолько радоваться чьему-то отсутствию. Даже если это нужно для дела.

В среду вечером мы с Октавией решили душевно посидеть. Мне ужасно хотелось пожаловаться, настолько, что безжалостная эксплуатация друзей перестала казаться преступлением против морали. И именно вечером в среду Беллами Блейк решил навестить свою сестру — полагаю, не без вмешательства высшей силы, явно получающей удовольствие от моих страданий. Мы как раз готовили ужин: пара салатов и моё фирменное шоколадное печенье в количестве двух противней. Фильм был выбран, еда — готова, причины для нытья — сформированы в список, и одно только появление старшего Блейка ознаменовалось множеством невероятных проблем.

— Как можно эту траву жевать? — с недовольным видом Беллами ковырялся в тарелке. — Удовольствия ноль, а твои щёки всё ещё избавляют от комплексов всех дам за шестьдесят на улице, и это я не про года говорю.

Октавия снисходительно наблюдала за самоутверждением этого придурка, пока я думала, что таких ещё поискать. Ну, я-то молодец, нашла. Мне стало даже обидно за нас: за себя и свои щёки, которые после язвительных издёвок физически ощущались четвёртыми.

 — И ты, наверное, считаешь себя воспитанным человеком, позволяя себе такое?

— Ты права, — он сделался нарочито грустным, — я немедленно должен позволять себе больше, — и триумфально закинул ноги на стол.

От такого хамства я чуть не выронила вилку. Вот верно говорят, что одни имеют совесть, а другие — чего только не имеют. И я даже толком не знала, к какой из категорий отнести Беллами: к имеющим совесть или всё остальное.

— А ну кыш! — разозлилась Октавия, спихивая наглые конечности брата. — Угомонись, Белл.

Посмотрев на старшего Блейка строгим взглядом, она обернулась в сторону кухни. Там пищал таймер духовки, подруга подскочила, отправилась доставать печенье и — предательница! — бросила меня наедине с Беллами. Я молчала, уткнувшись в телевизор: разговаривать не было ни сил, ни желания.

— Игнорируешь меня или просто молча наслаждаешься моим обаянием?

— Молча надеюсь, что ты прекратишь меня доставать.

— Я? Доставать? — его лицо сделалось таким картинно невинным, что я почти поверила. — Я просто приехал навестить О, а тут ещё ты нарисовалась. Это всегда не к добру.

— Взаимно, — не удержалась я.

Он что, уже знал про предстоящий увлекательный вечер пятницы? Что ж, у меня хотя бы была цель, и я не собиралась сдаваться, а вот Блейк точно предпочёл бы вечер где-то в клубе в компании длинноногой блондинки. Хотя если мне всё же надеть каблуки…

— Печенье готово, — заглянула в гостиную Октавия, а я решила срочно сбежать:

— Я жутко устала сегодня, О. Пойду уже, наверное, чтобы вам не мешать, — и сразу же двинулась в прихожую, не желая слушать новую порцию подколок.

Подруга расстроилась, а у Блейка в глазах плясали бесенята, кажется, обещая незабываемый пятничный вечер. Что ж, посмотрим, кто кого. Я была готова к испытаниям — или надеялась, что готова. Клятвенно пообещав Октавии приехать к ней в пятницу сразу же после занятий и ни минутой позже, я отправилась зализывать раны после напряжённой схватки с Беллами. Проиграть битву — не значит проиграть войну.

В этом году был двадцатый юбилей Дня Единства. Два десятилетия назад пять небольших учебных заведений объединились в одно, получив престижный статус национального университета. Этот важный этап в развитии у нас каждый год отмечался с размахом как студенческим, так и преподавательским составом. День Единства — тот самый уникальный день, когда все были в одинаковой степени равны и пьяны. Но это позже, а сначала всегда торжественная часть с концертом и награждением всех отличившихся за предыдущий год. Октавия не сомневалась, что такую заучку, как я, непременно должны хотя бы просто вызвать на сцену, чтобы пристыдить остальных не таких упорных студентов.

— Ты должна выглядеть просто потрясающе. У вас там странные ребята, но готова поспорить, что даже они оценят, — с этими словами подруга подала мне уже десятое платье. Бесполезное шатание по магазинам в течение полутора часов уже сильно пошатнуло мой боевой дух, а завалили его окончательно ноющие после тренировки мышцы. Я была согласна на что угодно, но Октавия оставалась бескомпромиссна.

— Это мне точно не идёт, — заключила я, разглядывая свой силуэт в коротком гипюровом платье. На вешалке оно смотрелось весьма изящно, а на мне выглядело, словно изысканная ночнушка. Со стоном отчаяния я потянулась к молнии. Пришлось продолжить изучение ассортимента магазина.

Взбодрило меня то, чего я вообще не ожидала: смартфон завибрировал, оповещая о новом сообщении от «Придурок».

«Буду ровно в пять. У меня есть занятия поинтереснее, чем караулить тебя. Это оскорбляет приличного человека. Буду ждать ровно сто двадцать секунд, не уложишься — поедешь на автобусе»

И не лень же было писать целую поэму, при этом делая меня виноватой за своё же желание забрать меня! Сердце забилось чаще от гнева, а кровь прилила к лицу — к щекам, чтоб их. С видом голодной орлицы, преследующей беззащитного мышонка, я тут же сузила круг поиска до нескольких платьев, и после трёх круговых примерок мы с Октавией пришли к соглашению. Сидя на соседних креслах в салоне красоты, мы наконец-то смогли нормально поговорить — и мне показалось, что такие походы следовало бы сделать более частыми. Была в них какая-то непринуждённость, расслабленность, возможность отвлечься на мелкий минутный выбор от глобальных и длинных в перспективе проблем. Редко можно найти человека, с которым окажется комфортно и легко говорить сначала о какой-то полной ерунде, а потом внезапно переключиться на серьёзную жизненную тему. Я очень ценила эту связь с подругой, и её разрыв по своей вине себе бы ни за что не простила. И просто молилась, чтобы ужасный, но не великий Беллами не испортил нам отношения. К счастью, у него пока не получалось — видимо, он просто к этому не стремился. Уверенность, что Блейк, наверное, всегда получает, что хочет, не покидала меня ни на мгновение.

Именно поэтому в четыре пятьдесят девять я стояла и мёрзла в подъезде. Не то, чтобы мёрзла: шёлковая ткань и открытая спина не обеспечивали достаточный комфорт, но бежать за пиджаком или плащом было уже поздно — свет фар и характерный рёв двигателя дал знать о приближении моего пунктуального мучителя. Открыв дверь автомобиля и сев внутрь, я бросила короткий взгляд на Беллами, вполне спокойного и довольного. Он же с ног до головы осмотрел меня, но так ничего и не сказал. Наверное, хороший знак. Не зря я потратила половину дня на косметические процедуры: волосы теперь спадали до лопаток подкрученными локонами, тональный крем замаскировал все мыслимые и немыслимые недостатки кожи, стрелки и накладные ресницы сделали взгляд выразительным. Даже Блейк уже минуту не шутил о моей внешности — это что-то да значило! Машина резко сорвалась с места, скрипя шинами об асфальт, когда он надавил на газ, и я поняла: навыки экстремального вождения, похоже, у них семейные.

— Надо же, из-за твоей нерасторопности мы даже не опоздаем, — наверное, это был комплимент, но звучал он, как отличное оскорбление. Я не сомневалась, что даже многокилометровая пробка рассосалась бы за мгновение, окажись там Блейк — его талант действовать на нервы был просто феноменальным.

— А я уже думала, что ты меня без подколок оставишь.

— Вечер только начинается, — вновь принялся за угрозы Беллами.

Внезапно заигравшая по радио песня ещё сильнее меня вывела из равновесия: я помнила слишком хорошо, как мы с Финном сидели на покрывале с парке, он играл на гитаре, а я подпевала — именно эту чёртову песню!

Когда мы приехали, зал уже был забит. Если бы не старания Октавии в отвоёвывании нам сидячих мест, мне пришлось бы страдать на этих дурацких каблуках весь предстоящий вечер. В этой валькирии явно прослеживался характер брата, на которого она накинулась с объятиями. Последний в деловом костюме был просто великолепен, потому мой взгляд никак не мог решить, где ему остановиться: на Беллами или в толпе в попытках высмотреть Финна. Коллинза пока видно не было. Я болтала с одногруппниками, с Октавией и её одногруппниками, с которыми была знакома благодаря главному отсутствующему действующему лицу, а Беллами со скучающим лицом смотрел в телефон. Только пару раз ему звонили, и даже громкая музыка начавшегося концерта не смогла перекрыть трёхэтажные конструкции, которыми он выражал своё недовольство чьей-то работой. Октавия ткнула его локтём, и он немного снизил тон.

— А сейчас мне хотелось бы наградить дипломами лучших студентов медицинской академии нашего университета, — на сцене уже был наш декан Телониус Джаха. Надо же, как плохо Беллами Блейк в радиусе шаговой доступности влиял на моё внимание — в основном, своим богатым словарным запасом!

— И вот почему нам не дают дипломы? — пробурчал недовольно сидящий рядом Уэллс.

— Видимо, мы ничего такого не сделали, — кратко ответила ему я, наблюдая за счастливым Монти, получающим свой момент славы — он его полностью заслуживал. Однако мечты Уэллса, видимо, всё же были услышаны: в следующий момент со сцены прозвучали наши имена.

— Следующими я хотел бы наградить двоих молодых исследователей, не вылезающих из лаборатории, Кларк Гриффин и Уэллса Джаху. Их ещё незавершённая работа уже принята в участники комиссией ежегодного национального конкурса и сможет побороться за крупный грант, — я не верила своим ушам. Даже Уэллс не знал об этом, судя по его ошарашенному виду. На ватных ногах я встала со своего места и начала пробираться к сцене сквозь плотные ряды сидящих студентов. Октавия всё же оказалась права в своём желании приодеть меня — и она сидела, восторженно хлопая глазами, а Беллами поддерживал меня в вертикальном положении весь нелёгкий путь к славе.

Тем не менее, я изменила бы себе, не пойди хоть что-нибудь не так. Поднимаясь по лестнице, я случайно наступила каблуком на шлейф платья и медленно, но верно начала терять равновесие. Потому что за мгновение до этого отвлеклась на вошедшего в зал Финна. Твою мать! Но Беллами не растерялся: внезапно обхватил меня за талию, удерживая ровно и улыбаясь, будто так и задумано, а затем одна из его ладоней с талии скользнула в мою, поддерживая для преодоления последней ступени. Моё сердце выстукивало бешеный ритм: от волнения и адреналина. И руки Блейка на моей талии?..

Принимая из рук декана диплом, я широко улыбалась — ему, Уэллсу и всему залу. Это был наш триумф, и Октавия стоя аплодировала, широко улыбаясь. А меня не оставлял вопрос, почему Блейк помог мне? Вполне в его стиле было позволить мне упасть и распластаться перед всем университетом в свой звёздный час — чисто ради смеха. Но он не сделал этого, он спас меня от позора, мгновенно искупив в моих глазах все свои язвительные подколки. Именно тогда мне в голову впервые закралась мысль, что Беллами — такой же мерзкий обманщик, как и Финн Коллинз. Только первый из них хотел казаться хуже, чем был на самом деле, а второй — совершенно наоборот.

Я просто спятила.

Нет, я не про дипломы, регалии и награждения. В тот день ничто не могло испортить моё настроение, две вещи просто сносили мне крышу. Наша с Уэллсом работа оказалась не простой тратой времени и ресурсов, а Финн пришёл один. Один! Без неё. Неужели всё оказалось не таким идеальным, как он хотел? Радость от их возможного расставания была для меня будто вишенка на торте. Я уже не совсем понимала зачем, но весь вечер пришлось не отлипать от Блейка и терпеть хитрый взгляд Октавии в нашу сторону. Всё окупилось сторицей, когда Финн сам заговорил со мной у коктейльного столика:

— Поздравляю, — коротко сказал он, протягивая мне стакан пунша. Такой близкий и такой далёкий. И почему мы стали друзьями, которые никогда друг другу не напишут и не позвонят?

Я попыталась изобразить расслабленную улыбку:

— Спасибо.

— Я беспокоился, Кларк, — он вроде как посмотрел на меня с искренним участием, но я не поверила. — Вижу, ты в порядке?..

— Да, всё хорошо, — кивнула я, стараясь сохранить спокойствие. «Всё хорошо» ни у кого не бывает, когда вот так вот бросили без объяснений. — А ты как поживаешь? Где твоя прекрасная спутница?

— Не смогла прийти. Может, потанцуем?

Я не смогла удержать свои брови в обычном положении — они сами собой изогнулись в удивлении раньше, чем успела подумать. Он раньше никогда не приглашал меня на танец, тем более так: заглядывая прямо в глаза и так по-голливудски улыбаясь. Будто мы снова в сказке, моя тыква — снова карета, а прекрасный принц смотрит только на меня. Конечно, я очень этого хотела!

Чья-то рука внезапно оказалась на моей талии — снова не Финна, и я повернула голову, чтобы возмутиться. Блейк смотрел на меня с высоты своего роста — разницу между нами не смогли исправить даже каблуки — и ангельски улыбался:

— Ну что, кучеряшка, я успел вовремя? — кто?!

Лучше бы ты не спешил, а то успел!

— Конечно, всё отлично, — я попыталась изобразить влюблённый взгляд, маскируя раздражение, и с улыбкой глянула на Блейка. — Это Беллами, — представила я своего ненаглядного — конечно, мучителя, — Финну, силясь не стряхнуть его руку со своей талии. Там ему что, мёдом намазано?

— Приятно познакомиться, — кратко ответил Коллинз и кивнул. — Пожалуй, я пойду. Хорошего вечера. До встречи, Кларк.

А потом он развернулся и ушёл. Вот просто ушёл. Никогда не думала, что смогу испытывать такую опустошённость и надежду одновременно. Словно мне предложили контракт на миллион, а потом сказали, что ошиблись — и он для другой Кларк Гриффин.

— Ты хоть реветь не будешь?

— Он ушёл по твоей вине. Он пригласил меня на танец!

— А ты хотела согласиться. Сейчас услышала «до встречи, Кларк», — передразнил он милый тон Финна с излишним сюсюканьем, — а в конце танца услышала бы «прощай».

В его словах было зерно истины. Если я планировала сдаться так быстро, то зачем вообще было начинать? Это не заставит Финна изменить своё отношение: стать более открытым, больше рассказывать, поддерживать и развивать наши отношения — вот чего я хотела. Если он заинтересован, то пусть помучается — а уж по этой части Блейк точно был экспертом.

— Вот представь, как бы ты плакала, если бы упустила такого, как я, — это он так утешать пытается?

— Разве что от радости, — фыркнула я в ответ.

И всё же я спятила отнюдь не от встречи с Финном. Не от очередной проигранной битвы. Хотя, наверное, должна была. В течение всего вечера я меняла своё мнение о Беллами Блейке, и это меня не пугало. Изменять мнение об объекте или явлении, изучая их новые свойства — распространённая научная и жизненная практика, абсолютно нормальная. Лёд раскололся и тронулся. Сколько бы Беллами меня ни бесил, польза от него всё равно перевесила вред, и это умозаключение плавно переросло в зловредную идею. Она осталась в моей голове на ночь и дождалась утра, чтобы я могла начать её думать. И чёртова идея весь день меня донимала, пока я вдруг не подумала, что она — внезапно —

хорошая. Вот тогда я точно спятила. Никакой человек в здравом уме и твёрдой памяти не сочтёт идею налаживания отношений с Беллами Блейком хорошей. Она далеко не средней паршивости даже с большой натяжкой.

Я находила себе подходящие оправдания: Беллами помог мне, и я должна отплатить тем же; он не говорил, что я ему совсем не нравлюсь, а значит стоит попытаться стать хотя бы друзьями… Если бы он услышал эти дурацкие сводящие меня с ума мысли, уже бы точно валялся на полу и смеялся во всё горло с внезапно возросшей степени моего идиотизма. С другой стороны, что могло пойти не так за пару часов общения? Вот что?

Третья судьбоносная костяшка домино упала вниз, когда вечером Октавия внезапно унеслась на свидание-или-не-свидание-я-не-знаю. Мне казалось, что придётся смотреть ещё двести серий напряжённых пожираний взглядом, но Линкольн справился намного быстрее. Думаю, никто бы не обрадовался, струсив пригласить Октавию на хотя бы одно свидание. А тем более парень, смотревший на неё «так». Он позвонил ей совершенно внезапно, объявив, что стоит под окнами и готов ехать хоть на край света и ловить любую звезду с неба, какая ей понравится. По крайней мере, мне так казалось по восторженной и счастливой физиономии Октавии. Подруга исчезла стремительнее моих робких надежд на интересный вечер, попросив остаться следить за порядком и ни в чём себе не отказывать. При этом её влюблённая башка не додумалась оставить входную дверь открытой. Ключи, разумеется, она утащила с собой, а трубку не брала.

Мои подозрения в нестихийности происходящего стали уверенностью, когда спустя пачку крекеров и чашку чая в замке звякнул ключ. Открывшаяся дверь явила моему взгляду Беллами Блейка. Второй комплект ключей был, наверное, только у него, а настроения вызволять меня напротив не доставало. Я внезапно сопоставила хитрые взгляды Октавии, сегодняшний день и свою дурацкую идею и обиделась на Вселенную. Почему мысли оказываются материальны, когда речь идёт о встрече с Беллами, а не об автомате по зачёту? Возможно, сама судьба так расставила фишки — или Октавия, внезапно решившая поиграть в сваху. Как бы то ни было, я решила воплотить в жизнь свою задумку и широко улыбнулась:

— Привет. Что у тебя такое плохое настроение? — и от его физиономии захотелось пойти и проверить, не испортилось ли чего в холодильнике — так недовольно он скривился.

— Просто у тебя оно что-то слишком хорошее, — ответил Беллами, плюхаясь рядом на диван и в своём фирменном стиле располагая свои нижние конечности на поверхности журнального столика.

— Почему мы не можем нормально общаться?

— Может, потому что ты меня раздражаешь?

— Хотите поговорить об этом?

— Без поллитры точно не разберёшься, — безапелляционно заявил Беллами.

Я восприняла это в качестве предложения и с кухни вернулась с двумя бокалами вина. Он заржал:

— Я тебе что, подружка?

— Мог бы стать.

— Лучше заведи себе психоаналитика, принцесса.

Интересно, он только со мной такой мудак? Опять называет меня этим дурацким прозвищем, да какая я ему принцесса? Весь мой вид выдавал обиду, но Беллами даже не смотрел на меня, забирая из рук один из бокалов. Я тут зря стараюсь что ли? Надувшись, я уткнулась в телевизор и набралась терпения. Вот уж будет потеха, когда он почувствует эффект от таблетки, которую я добавила ему в вино. Это были обычные обезболивающие, в которых не было ничего вредного, но мешать их с алкоголем чисто для «расслабона» — плохая идея. Уже не первую плохую идею я сочла хорошей и поняла: продолжать намного легче, чем начинать.

Беллами, кажется, ничего не заметил, а я напустила на себя серьёзный вид:

— Может, расскажешь о себе? Любимый цвет, например?

— Фиолетовый.

— А мне вот зелёный нравится, — зачем-то заметила я и поёжилась от повисшей неловкой паузы. Глотнула вина из бокала и, чтобы разрушить гнетущую тишину, озвучила первый пришедший в голову вопрос: — Почему ты решил остаться?

— Жду, пока ты напьёшься, но свалю раньше, чем начнёшь рыдать.

Вызов принят, Беллами Блейк! Я с удовольствием бы наблюдала, как напиваюсь, потому пошла на кухню за целой бутылкой, чтоб пополнить бокалы.

Мы снова чокнулись — а вместе с тем чокнулась и я, ибо очередные несколько глотков слишком дурно подействовали на мою адекватность. Не то, чтобы до этого она процветала, но сейчас вообще помахала ручкой и улетела далеко и надолго. Может, я перепутала бокалы? Стало прям слишком хорошо — как никогда, и я вдруг начала смеяться. Реклама в телевизоре была такая смешная, а цветок в горшке — таким зелёным. На очередном канале по телевизору оказалась такая классная музыка, что я не удержалась и начала танцевать. Октавия там сейчас веселится — и я буду! Беллами смеялся, смотря на мои беспорядочные телодвижения, и не мог остановиться, а я смеялась в ответ и продолжала дёргаться в ритм. Нарочитое отсутствие грациозности заметил и Блейк, давясь смехом и выдавая мне чистую десятку за перфоманс.

— Мне кажется, у тебя не слишком хорошо получается, потому что щёки плохо влияют на внутренний и внешний баланс.

Ну, у кого-то грудь большая, у кого-то ноги длинные, а у меня хотя бы щеки красивые! И ему ли критиковать, когда у него у самого на лице два глаза, нос и губы. Я ущипнула его за выпирающий по центру лица хрящ, спускающийся от глаз к губам и с интонацией «эврика!» выдала:

— Нос!

Беллами покатился со смеху, а я вслед за ним — ну почему слово «нос» оказалось таким интересным? Почему не «алгебра» или «ортопедический матрас»? Я по порядку озвучила их Блейку и мы снова смеялись, пока я вдруг не поняла, что у него крайне странное плечо — как раз по размеру для моей головы.

— Что ты дала мне, ведьма? — не в силах быть серьёзным, Беллами спихнул мою тяжеленную — не от интеллекта — голову со своего плеча. Похоже, он понял, что с вина так не развозит — но и на меня два бокала обычно действовали по-другому.

— А ты мне что?! — лучшая защита — это нападение.

— Только своё бесконечное обаяние, — защищался он.

— Его можно рассмотреть только под микроскопом, — я засмеялась от его вытянувшейся физиономии и снова бросилась в танцы, услышав очередную весёлую песню.

Беллами залип в клип на эту попсу с видом великого кинокритика, игнорируя моё выступление. Видимо, под действием таблетки он был способен искать сюжет даже в беспорядочных танцах и пафосном дрифте на старых тачках. Он даже налил третий бокал — всё равно хуже было уже некуда — и торжественно произнёс тост:

— За великое кино. И хэппи-энд, — добавил он, увидев, как певец заполучил полуголую девушку, перед которой усердно понтовался все четыре минуты.

— Я за порнуху пить не буду, — и откуда это берётся в моей дурной башке?

— Придётся, — с сочувствующим видом Беллами протянул мне «лекарство».

— Я так совсем сопьюсь, — печально заявила я. — И кому буду потом нужна? Котов буду разводить?

— Звучит как идея для стартапа, — заметил Беллами.

— Спиться или разводить котов? — не поняла я.

— И то, и другое.

Устав танцевать, я завалилась на диван, прямо на плечо Беллами. Перед глазами всё так сладко плыло, что я решила изучить, как будет выглядеть его смешное лицо поближе. Его расфокусированный взгляд, кажется, также изучал моё, пока я не начала сползать с дивана. Каким-то чудом он поднял моё тельце и усадил себе на колени, а потом зачем-то притянул моё лицо близко-близко к своему. Только спустя мгновение до меня дошло, что это — поцелуй, а мои руки уже обвились вокруг его шеи, а губы сами собой отвечают ему. Это было просто, будто нечто само собой разумеющееся, и казалось таким правильным. Словно другого занятия в этот вечер у нас совсем быть не могло, Беллами Блейк не раздражал, а приносил удовольствие.

Вот знала же я, что плохая идея это всё налаживание контактов. Каким-то образом мы оказались в горизонтальной плоскости, а руки Беллами стали лезть мне под одежду. К пьяной неге это добавило тягучего томления, я хотела просить его и дальше прикасаться к моей разгорячённой коже — так приятно и легко, но осознание действия на мозг цэ два аш пять о аш слегка отрезвило:

— Да мы ж с тобой не в себе.

— И не друг в друге, — с сожалением отметил Беллами.

— Бухие, — уже радостно. — Пьянь разумная.

— Принцесса, давай сменим плоскость наших отношений, а то мне придётся сесть за изнасилование, — сосредоточившись, я могла почувствовать сквозь слои одежды его возбуждение. Если б я была в своём уме, то его хитрый взгляд дал бы заподозрить неладное: — Или ты всё же за?

Я оставила его без ответа и решила вернуться к поцелуям, но он отстранился и был награждён самым недовольным из взглядов. Не без смущения мне пришлось объяснять: 

— У меня никого не было.

Он вылупился на меня так, будто я призналась в убийстве младенцев.

— Да ну? А как это… Финн? Это потому что у тебя щёки большие? — теперь мне всерьёз захотелось его треснуть.

— Поехали ко мне в гости, — решила проблему с темой я, расстроившись, что с поцелуями покончено.

До тех пор, пока я успела подумать, что наш диалог мог бы выиграть Оскар за лучший в своём роде, он уже согласился. Но тут мы столкнулись с новой проблемой в попытках сбежать из этого рассадника плохих идей.

— Я потерял телефон, — недовольный, Беллами пошёл рыскать по квартире в поисках гаджета, а мне в голову пришла великолепная идея — позвонить. И почему никто не пользуется свойством телефона звонить? Рингтон зазвучал под диваном, и я отложила свой смартфон на журнальный столик, а за телефоном Беллами полезла под этот порочный предмет мебели. Да это почти огонь, вода и медные трубы в одном лице — Октавия никогда не была фанаткой уборки.

— «Принцесса хомяков»?! — недовольно заорала я на всю квартиру, прочитав имя звонящего. — Да ты совсем охренел?

Пошатываясь, Беллами ввалился в комнату и даже не думал извиняться:

— Радуйся, что обычно я использую сокращённый вариант, — а потом дошёл до столика и прочитал «придурок» на экране моего телефона, — всегда хорошо иметь кого-то, кого бесишь.

Я швырнула ему в руки дурацкий гаджет и приказала вызывать такси. За руль в таком виде — это либо в полицию, либо в морг. Присоединяться к клиентуре обоих заведений мы не собирались, а потому всю дорогу бесили таксиста и смеялись с рожиц, которые в темноте образовывали фары автомобилей. Дважды обогнав грустный «Хёндэ», мы попытались развеселить его, высунувшись из задних окон и махая. Видимо, и ему для веселья нужен был какой-нибудь бокал — вина, виски или коньяка.

В моей квартире Беллами заявил, что «эта халупа никуда не годится», особенно для принцессы, и жить теперь я буду в просторной квартире его сестры. Если ей эта идея не понравится — выселим её в мою «халупу», и тогда она точно войдёт в положение. Очередная плохая идея вылилась в быстрое сообщение для сдающей мне квартиру женщине, что я съезжаю сейчас же, и это не потому что у меня не все дома. Ещё минут пять мы ржали с каламбура, а потом начали запихивать случайно выбранные вещи в рюкзак. Разбирая хаотично смешавшиеся в кучу листки и тетрадки, я вдруг запаниковала:

— Анатомия…

— Что, совсем припёрло? — смеялся с моего выражения лица Блейк.

— Я забыла в лаборатории свой конспект! Такси ещё здесь?!

— Ты щас внезапно решила за учёбу взяться? — такой неадекватности он, видимо, от меня не ожидал.

— У нас контрольная в понедельник, если не сдам, то я готовый труп для вскрытия! — этот чёртов Блейк редкостный тугодум. — Завтра выходной, я никак не смогу забрать его!

Судя по морщинке между бровями Беллами начал понимать суть вопроса. Если он будет так тупить, то я вообще отказываюсь с ним общаться здесь и сейчас. Он всё же вызвал такси заново, и пока мы его ждали, успели выпить пару рюмок коньяка из моих случайных запасов. Ехали уже в другой машине. Если бы приехала прежняя, то вместо главного корпуса университета водитель наверняка отвёз бы нас в направлении психиатрической лечебницы. Блейк был щедр на чаевые — они втрое превышали сумму поездки, а с постамента, украшающего вход в академию, он ржал до слёз и заразил этой дрянью меня, цитируя какой-то дурацкий стишок про «статую» с ударением на «у», у которой нет чего-то важного. Чего именно — я не расслышала, пытаясь проложить хотя бы примерный маршрут до лаборатории микробиологии.

Вламываясь в желаемый кабинет, я даже не удивилась, что он открыт, а потом даже споткнулась о порог от изумления, встречая взгляд тёмно-карих глаз Уэллса. Реакция друга была аналогичной. Что он тут забыл? Неужели решил дополнительно поработать над проектом? Почему без меня? Я уже почти обиделась, как он ошарашенно только и выдал:

— Кларк?..

— Белларк! — скреативил название нашему упоротому тандему Блейк, громко объявляя о своём открытии. Звучало оно, если честно, как ругательство.

— О Господи, — снова с придыханием сформулировал Уэллс, поняв суть проблемы.

— Можно просто Беллами, — не затыкалась проблема и зачем-то сильно прижала меня к себе за талию.

Я решила оперативно сменить тему, пока всё не стало катастрофой.

— Я это… конспект ищу, — кажется, у меня не получился виноватый вид, потому что пришлось схватиться за ближайший стол для сохранения вертикального положения.

Уэллс покопался в рюкзаке и протянул мне блокнот.

— Вот, держи, хотел завтра завезти.

Моя благодарная улыбка быстро померкла, когда я услышала голос декана Джахи:

— Уэллс, я еду домой, ты со мной?

Твою мать! Почему в такой момент закончились даже плохие идеи? Если декан увидит меня в таком состоянии, ещё и с Блейком, то не просто запретит работать с Уэллсом, а ещё и поставит вопрос об отчислении… Кровь застыла в жилах, а сердце застучало в двойном темпе. Беллами, казалось, было абсолютно пофиг на ситуацию — он продолжал бестолково крутить рычажки на микроскопах, а моя судьба осталась в руках моего честного товарища.

— Да, пап, уже выхожу, — громко ответил Уэллс, втискивая меня под стол в самый дальний угол.

Как раз вовремя: в тот же момент в лабораторию вошёл его отец. Его оценивающий взгляд тут же остановился на Беллами.

— Добрый вечер.

— Добрый, — Блейк улыбнулся милейшей из улыбок. Чёрт, надеюсь, его взгляд хотя бы слегка похож на адекватный. Надеюсь, что Уэллс спасёт мою шкурку. Пусть даже я буду обязана ему до конца жизни!

— Это новый стажёр профессора Шейна, — не подвёл Уэллс, и я даже не могла представить, как тяжело ему сейчас врать отцу. В его жизни в принципе можно было пересчитать по пальцам одной руки случаи, когда он опускался до вранья — и вот ради меня. — Он сейчас поправит настройки оборудования и сам занесёт ключ охране.

Декан кивнул, и Уэллс поспешно вышел из лаборатории, закрывая за собой дверь. Даже не оглянулся, уходя, и, кажется, не будет разговаривать со мной как минимум пару дней. Потому мы заехали в бар, где жахнули ещё немного — чтобы точно не загрустить, а потом решили уже довести мой многострадальный рюкзак с чёрт знает чем до квартиры Октавии. В такси снова целовались — как же это всё-таки приятно. Только этим бы и занималась. И почему мы не делали этого раньше? Стало аж обидно за свои лишённые ласки губы.

В квартиру мы ввалились, пока я теребила руку Беллами, прося его о хотя бы ещё об одном чмоке, а он — гад — не соглашался. Октавия уже была дома, встречая нас охреневшим взглядом, но молча.

— Эта белобрысая теперь тут живёт, — поставил он её перед фактом и, удовлетворённый молчанием, добавил: — Я спать.

— Я тоже, — я решила до утра притвориться мёртвой. Видя, как мы с Беллами заговорщицки заржали, глядя друг на друга, Октавия просто ушла, приложив ладонь ко лбу и тихо бормоча себе по нос:

— Оставила, называется, на один вечер...

— Спокойной ночи, принцесса, — прозвучало от Блейка даже почти мило, и я улыбнулась.

— Спокойной ночи, злобный дракон, — хмыкнула я.

Беллами Блейк ведь ни разу не принц, а просто самое настоящее воплощение плохой идеи.

— Знаешь, я думала, что это мой брат будет плохо на тебя влиять, а не наоборот, — Октавия пытливо смотрела на меня, облокотившись на стол. Я не услышала в её тоне осуждения — оно было просто несовместимо с её свободолюбивой натурой, никак не желающей влезать в любые предложенные рамки. Она просто констатировала факт, только интонацией слегка выдавая своё удивление, но мне хватило и этого, чтобы почувствовать жгучий стыд. Докатилась. Напилась, напоила брата подруги, весь вечер с ним целовалась, ещё полночи каталась с ним на такси, съехала со съёмной квартиры, завалилась в университет пьяной в зюзю, почти подставила лучшего друга… И всё почему? Потому что плохие идеи нельзя начинать даже думать.

Беллами, зараза, слинял рано утром, пока мы обе видели десятый сон — и был таков. Чёртов второй комплект ключей пришёлся ему как раз кстати. А меня, значит, оставил разгребать последствия. Именно по его вине меня доконает если не Октавия, то стыд. Разумеется, я сама была виновата. И если хватило мозгов создать себе проблему, надо, чтоб осталось ещё немного на её решение.

Я попыталась объяснять последовательно и внятно, что мы слегка перебрали, приключения, моя квартира, халупа, все дела. Подруга периодически таскала из миски рядом сладкие колечки и трескала их вместо попкорна, уже не сдерживая улыбку от того, какие же мы идиоты. И это я ещё умолчала про наши поцелуи — на такое реакцию Октавии предсказывать не взялась бы сама Ванга.

— Ты с алкоголем явно не дружишь, но связь у вас прочная, — в зелёных глазах подруги заплясали весёлые искорки.

Вот бы ещё и с головой связь поддерживать так же хорошо.

— Я очень рада, что вы с моим братом подружились, — добавила она, а с весёлыми искорками в хороводе заплясали хитринки и отголоски коварства.

Похоже, меня всё ещё штырило после вчерашнего.

А первым встал квартирный вопрос.

На все мои неловкие извинения Октавия заявила, что раз уж я отказалась от аренды, то должна непременно остаться у неё. Как бы давно собиралась предложить мне жить вместе, раз так хорошо сошлись характерами, но не решалась навязываться. А тут вдруг благодаря звёздам всё так замечательно сложилось. Я была бы рада, если бы Беллами Блейк оказался звездой — ближайшая в этот момент находилась в сотне миллионов километров от меня. Но зачем-то ему снова понадобилось явиться в квартиру — теперь нашу общую с Октавией квартиру — и снова раздражать меня своим самодовольным видом.

— Как твоё утро, принцесса? — Блейк неожиданно притянул меня к себе в объятия.

— Офигел? Или ещё не протрезвел? — решила всё-таки уточнить я.

— Так всё равно уже не в первый раз. Насладись, пока мне не надоело.

О присутствии Октавии напоминал только хруст сладких колечек, которых с начала этого светового дня уже заметно поубавилось. Таким шоу и я бы наслаждалась. Тоже молча.

— Моё согласие уже не требуется? — я протестующе посмотрела прямо ему в глаза.

— О боги, ты не накрашена?

— Щёки макияжем всё равно не скроешь, — съязвила в ответ я в попытке скрыть, что задета.

Беллами только театрально вздохнул в ответ. Вот же зараза.

— Привет, брат, — решила напомнить о своём существовании старшему Блейку Октавия. — Ты как раз вовремя.

Судя по её улыбке, она что-то задумала.

— Твоими стараниями Кларк теперь живёт здесь, но её вещи остались на съёмной квартире. Ты же не допустишь, чтобы такие хрупкие девушки таскали тяжёлые коробки с вещами? 

Я когда-нибудь говорила, что просто обожаю Октавию? Вот хотя бы за то, как вытянулось от удивления лицо Беллами.

— Ещё чего удумала. Меня ждёт работа куда интеллектуальнее. Мои руки созданы, чтоб деньги считать, а не коробки с тетрадками таскать, — фыркнул он. — Я приехал узнать, не нужна ли вам экстренная медицинская помощь. Но тут против меня уже коалиция организовалась. Пойду-ка я, пока не дошло до покушений.

Октавия только рассмеялась в ответ и затащила брата пить чай и вместе хрустеть колечками.

Переодеваясь, я вспомнила о Уэллсе. Надо назначить ему встречу и как можно скорее всё объяснить. И извиниться, конечно. Я снова и снова возвращалась мыслями к его поступку — и к тому, как это, наверное, было трудно для него. Насколько же дорога для него наша дружба в таком случае — и насколько же он во мне разочарован. Он даже обо всех моих прогулах докладывал. Ни разу не пробовал алкоголь. Стыдил, когда отлынивала от работы. Как-то по-своему, но заботился обо мне. А я…

Я вовсю занималась переездом.

Вместо нашего белоручки Октавия пригласила на помощь своего парня — а я даже не удивилась, узнав, что они встречаются уже неделю. Со своим проектом, учёбой, Беллами и расставанием, о котором вдруг так внезапно забыла, я не замечала ничего вокруг. С того вечера и появления в моей жизни Беллами — по чистой случайности — у меня кончилось время долго о чём-то переживать.

К счастью, Октавия ничего не спросила про утренний инцидент. Видимо, нас обоих она уже записала в ряды чокнутых и решила ничему не удивляться. В этом, конечно, я ей завидовала: надоело радовать Беллами удивлёнными и гневными взглядами. С переездом он сможет действовать мне на нервы ещё эффективнее — кто знает, может, в этом всё дело? Я, конечно, утрировала, но списывать со счетов этот вариант всё равно не спешила.

Втроём мы управлялись достаточно быстро: мы с подругой укладывали вещи по коробкам, а Линкольн без особого труда носил их вниз. На его лице не было ни капельки пота или неудовольствия — от жары, напряжения или отвратительно неромантичного занятия. Мне стало настолько неудобно, что я отправила голубков в набитой коробками машине в свой новый дом. Основные тяжёлые вещи были уже упакованы, а с содержимым одного комода я и сама как-нибудь управлюсь.

В нижнем ящике под старой косметичкой нашлись вещи, запрятанные ещё с самого переезда. Запылённое семейное фото в рамке и маленький блокнотик на заклёпке; они лежали тут уже больше года, нетронутые и позабытые. На фото я, мама и папа. В саду, на фоне того самого дуба, у меня на руке царапина после неосторожной беготни по двору, а на коленках штанин зелёные пятна от травы. Я сижу на своей качели, папа держит меня за руку и смотрит не в объектив, а на меня. В руке мамы моя вторая ладошка, и она улыбается, думая про подгоревшее из-за нас барбекю, но всё равно не отпускает.

Я стёрла пыль, залезшую в желобок резной рамки. Куда исчезла семья на этом фото? Пухленькая девочка со светлой косичкой больше не держится за руки с родителями, желая идти сама; мужчина — а кто он? Только светло-голубые глаза напоминают о том, что для девочки с косичкой он не чужой, а насколько его изменили годы — она не знает. Женщина — почти та же девочка, только с едва проступающей сеточкой морщин, возможно, она тоже пытается быть счастливой и хочет держать кого-то за руку.

Могла ли я винить их, что нашлось другое сегодня, на сотни дней дальше этой фотографии? Могла ли винить, что дорогие сердцу воспоминания из блокнотика на заклёпке остались только на бумаге? Я не знала, в праве ли на это, но хотела. Очень хотела. Зато могла обижаться и злиться — чтобы не чувствовать боли. Или просто забыть. Как будто его сегодня уже закончилось. Мама звонила мне три раза после того вечера, но я не отвечала, словно упрямая ослица. Одного визита мне уже хватило. Я не скучала или не хотела скучать. Просто избавлялась от раздражающего фактора: мне не хотелось вновь обижаться и быть вынужденной прощать.

Я не стану скучать по старой квартире: в ней за год я не смогла почувствовать себя уютнее, чем у Октавии за месяц. Любовь с первого похода в гости возникла что к хозяйке, что к жилищу. Хотелось верить, что всё изменится, и переезд будет знаком начала новой эры. Моей четвёртой судьбоносной костяшкой домино.

* * *

Беллами приходил почти каждый вечер. С тех пор, как окончательно потеплело, Октавия всё реже стала появляться в квартире — в основном только на ночлег и ночной дожор, а её брат слишком хорошо скрашивал моё одиночество. Нет, разумеется, я не страдала, что внимание подруги теперь принадлежит не мне, и уж точно нашла бы, чем заняться. Например, давно уже не бралась за гитару, безнадёжно теряя навык. Но разве можно заниматься чем-то, кроме Беллами Блейка, когда он рядом?

Мы смотрели фильмы. Много фильмов. И препирались, портя друг другу нервы. Тоже много. А ещё целовались: сначала украдкой, будто воруя друг у друга моменты из воспоминаний, а затем — всё увереннее. Ощущение правильности, возникшее в самый первый наш поцелуй, не покидало: в объятиях, просто рядом или в поцелуе — такое естественное и приятное, что непременно хочется повторить. Алкоголь сэкономил нам обоим кучу времени, показав прекрасный способ проводить время друг с другом, научил совмещать приятное с полезным. В наши вечера я надолго отвлекалась от своих планов на возвращение Финна и разочарования, что они не работают. Последние дни мы с Беллами усердно мозолили глаза Коллинзу то подвозя Октавию на занятия, то просто прогуливаясь мимо корпуса его факультета, даже здоровались пару раз, ещё один — встречались глазами, когда его сопровождала новая пассия. Я надеялась на хоть какие-то комментарии от Беллами, но он молчал и так же невозмутимо держал меня за талию, а рядом с машиной долго целовал в губы — для убедительности, конечно, а потом нежно прощался:

— Как же ты меня достала со своими играми, принцесса.

— Взаимно, придурок, — я растянула губы в широченной улыбке — почти натуральной — боковым зрением заметив наблюдающего за нами Финна.

Он ушёл за ручку с Рейвен, видимо, на занятия, а я аж слегка подпрыгнула от радости. Может, наконец-то мой план сработает?

— Твои щёки от радости могут освещать улицу, как два фонаря, — Беллами не разделял мой восторг. Ну и чёрт бы с ним. Научить бы его хоть иногда радоваться.

— Смотри не ослепни, — улыбнулась в ответ я. — Свои глаза не отдам.

— Зачем они мне? Ты и так уже слепая, раз можешь смотреть на кого-то, кроме меня, — как всегда скромно заявил он, завершив нашу перепалку своей полной победой.

Ничто не могло исправить Беллами Блейка. Но я начала привыкать к нему. В подколках мне виделся своеобразный стиль общения, а не способ унизить, и даже в обычном «принцесса» слышалось не издевательство, а что-то нежно-покровительственное. Мне нравилось обнимать его, обсуждать с ним фильм, спорить, кто пойдёт на кухню за новой порцией попкорна и забывать обо всём, что этого не касалось.

У меня возникала мысль, что вот она — замена Финну. Что больше не нужно никого возвращать. Но Беллами Блейк и близко не похож на Финна Коллинза, на его тихую манеру общения, на нежность и терпимость, которые я всегда видела вплоть до последней недели нашего общения, на эту меланхолию и лёгкую неуверенность в себе, на таинственность — не опасную, но интригующую, придающую ему ореол романтического героя. А что было в Беллами? Красота, непостоянство, импульсивность, язвительность, порой игра на публику — и за этим всем, как мне казалось, пустота. Я не считала его плохим человеком, всего лишь ненадёжным мужчиной. В этой сказке Финн был принцем, а Беллами — драконом, которого я, принцесса, заставила себя похитить, чтоб меня наконец-то спасли. Я видела в Финне благородство, которое не позволит ему меня бросить, попади я в беду, а Блейк скорее всего отправит решать проблемы любой сложности самостоятельно, исчезнув в закате с очередной своей длинноногой блондинкой. Может, в каком-то из миров я согласилась бы на подобную авантюру, но в этом — никогда.

Мы просто друзья, близкие, хорошие, с доверительными отношением и прочими плюшками, пусть признаться в этом самой себе было трудно.

— Ты отвратительно готовишь, — прокомментировал Блейк, выковыривая из приготовленной мной на ужин лазаньи единственный подгоревший кусочек теста.

— А ты сам по себе отвратительный, я же не жалуюсь.

— Отвратительный, — фыркнул он. — Да ты забыла про целую кучу других моих самых лучших качеств.

— И тебе приятного аппетита, — и лазанью уже вообще не хотелось.

Но почти даже тоскливо было готовить её без него. Да нет, не задевало меня совсем, что Блейк скрашивает свой вечер в компании другой блондинки — какое моё право вообще задеваться от подобного? И Октавия в этот вечер осталась со мной: видимо, вынудило количество долгов по домашке и вообще желание перекинуться со мной несколько большим, чем парой фраз. Они с Линкольном почти не отлипали друг от друга, а в остальное время друг от друга не отлипали мы с учёбой.

Уэллс великодушно простил меня, но в наших отношениях засквозил холодок. Точнее, не засквозил, а задул резкими порывами, не холодок, а ледяное торнадо. Разумеется, работу над проектом мы продолжили, но всё общение друг старался свести исключительно к нему или каким-то учебным вопросам. Как только я начинала рассказывать что-нибудь о своей жизни и Беллами — отказывался слушать напрочь, говорил, мол, неинтересно и непродуктивно. Вполне резонные замечания от напарника по научной работе. Потому я не настаивала, а от нашего общения осталось только нечто формальное — по иронии то самое, с чего оно когда-то и началось. Но переживать, казалось, не о чем: всё равно рано или поздно лёд его разочарования или чего бы там ни было истончает, треснет и тронется — а там уже дело за малым.

А тем временем мы с Октавией решили, что такие возможности не даются просто так. Мы обе соскучились по своим еженедельным посиделкам, на которых обычно всё тайное и сокрытое в душе превращалось в небольшую и порой немного пьяную исповедь.

— У вас с моим братом что вообще? — Октавия устала держать в себе этот вопрос, и я её не винила.

— Операция по возвращению бывшего.

— Не бывшего, а ошибочно полагающего, что эта Рейвен хоть чем-то лучше тебя, — поправила Октавия.

Я рассмеялась:

— Беллами говорил то же самое, только в этом случае бывшая я, не замечающая, какой этот Финн страшный.

— Вот как, — улыбнулась Октавия. — У нас уже все делали ставки, что их отношения доживут максимум до лета — выглядят со стороны, будто прожившая вместе лет пятнадцать семейная пара.

— Беллами говорит, что Финн потрясающий — он уже, мол, так его достал, что аж трясёт.

— Уже даже цитируешь его шутки? — усмехнулась Октавия, и в этой усмешке вновь не было ни капли осуждения. — И постоянно проводишь с ним время?

Я замерла на несколько мгновений, чтоб проанализировать всё, с уверенностью заявить:

— Тебе уже хватит, — и отодвинуть бокал от подруги.

Октавия удивлённо подняла брови:

— Да я даже не пила ещё.

— Уже хватит, а то был у меня один случай, — подруга теперь тоже заразилась плохими идеями, и мне это ой как не нравилось. — Это абсолютная неправда.

— Уверена, что Уэллс к тебе охладел, потому что ты доставала его рассказами и объяснениями о моём брате, — Октавия пошла ва-банк, и я поняла, что куш — её. — Я не против этого, иначе давно сказала бы об этом. Просто не хочу, чтоб потом тебе снова было больно.

Воспоминание о Финне резануло память, протыкая мягкий и комфортный воздушный шар с воспоминаниями о Беллами. Эта игра, эта постановка оказалась вдруг совсем не ради цели, а ради средства — и сейчас я поняла это особенно чётко. Я забылась, увлеклась и потеряла ориентиры. Начала доверять Блейку, понимать и принимать его, впускать в свою душу, и он начал заменять там то, что действительно правильно. Он перепутал мне всё в голове и заставил поверить, что всё так и должно быть. Может ли с Беллами быть долго и счастливо? Я не знала — никому это проверить пока не удалось. Но с Финном может. Уже могло, но я умудрилась упустить это. Потом захотела вернуть и вдруг начала понимать, что не слишком оно мне и нужно.

Ведь есть Беллами, фильмы, препирательства и украденные у тишины поцелуи.

Я не могла понять, что чувствую. Финн, прекрасный принц, с которым было легко, комфортно, понятно — и мне нравилось общаться, смеяться, рассказывать истории где-то пару раз в неделю. И Беллами, полностью вытеснивший, заменивший и засевший в остатке пустого места, с которым мысленно не удавалось расстаться почти никогда.

Этого ли я хотела, начиная дурацкий фарс?

Нет. Паразита в моём мозгу, парализовавшего все способности к адекватному аналитическому мышлению, необходимо удалить и как можно скорее. Чем дальше он распустит свои связи, тем труднее будет искоренить болезнь полностью. Чем дольше он там, тем необратимее становятся последствия. Будет больно, но вскоре я смогу вернуться к своей привычной жизни — и Финн мне в этом поможет.

Я долго сомневалась, что же мне следует делать. Может, моё отношение к Беллами всё-таки чисто дружеское? Что, если мне просто нравится с ним общаться, а отсутствие мыслей о Финне — это лишь знак того, что пора его отпустить? Или предположение Октавии, описывающее мои самые худшие предположения, всё же соответствовало действительности?

Мне нужно было знать точно. Так точно, чтоб потом никогда не сомневаться. В науке и её методах я была уверена, иначе не стала бы изучать сакрально преподносимое духовными практиками таинство жизни с помощью микроскопа и пробирки; не стала бы дробить человека — каждый орган, ткань, клетку, каждую мысль, эмоцию, желание на цепочку из пяти основных химических элементов; не складывала бы их в лаборатории, будто паззлы — почти что играя в Бога, который, скорее всего, с нами уже давным-давно наигрался. Если знание было черепахой, то наблюдение и эксперимент — методы-слоны, держащие плоский научный диск на своих спинах.

Поэтому на следующий вечер я обратилась за помощью к первому слону и наблюдала.

Беллами как обычно заехал — в последнее время это происходило аномально часто, но ни я, ни Октавия не возражали: вряд ли у меня было право голоса, а подруга только рада любимому братцу. Казалось, ещё немного, и он переедет насовсем; к моему большому сожалению, просторная трёхкомнатная квартира Октавии легко позволяла подобный манёвр. Одна комната всегда пустовала — или Беллами редко ночевал там, как, например, после нашей с ним попойки.

— А ты что тут делаешь? Ещё не съехала? — и это за ним ещё не закрылась дверь.

И вам здравствуйте, мистер Блейк.

— Не будь такой какой, Белл, — звонкий голос Октавии раздался из кухни.

— Почему бы нам не брать квартплату с твоей соседки? — обратился уже к ней Беллами.

Бизнесмен хренов. Даже не хотелось встревать в перепалку — настроение немного не располагало.

— Потому что она — моя подруга, — отрезала младшая Блейк.

— А моя нет, — не унимался Беллами.

Последняя фраза эхом раздалась в моём сознании. Не подруга; кто же тогда? Знакомая? Развлечение? Никто? Пожалуй, я даже не хотела знать ответа на этот вопрос: уверена, что он меня не обрадует. С другой стороны, ответить на подобный вопрос самой себе в свете последних неутешительных умозаключений я бы не смогла. Так что вернулась к ноутбуку, игнорируя наклёвывающуюся обиду и надеясь, что беда минует мою комнату.

И всё равно я могла различить лёгкое волнение, когда Беллами опустился на кровать рядом со мной. Сердце стучало — быстро, и к щекам прилила кровь. Вообще в комнате стало как-то жарко.

— Чем занимаешься, принцесса? — надо же, бросил Октавию, чтоб меня помучить. Потрясающе.

— Анатомию учу.

— Может, лучше на практике? — он так внимательно смотрел на меня, что воздух в комнате вдруг стал совсем жарким, а желание вдруг поцеловать его — невыносимым.

И как я могла раньше не замечать этого? Почему такой дурацкий намёк вызывает у меня такую совсем по-дурацки неподобающую реакцию? О Боже… Я была готова обратиться даже к нему, только истолковать бы сейчас то, что никак не поддавалось никакой из логик. Ничему вообще из того, что я раньше испытывала.

— Это пока что только в морге, — я пыталась быстро сообразить ответ, не связанный с направлением предыдущей мысли.

Ох зря.

— Не знал, что у тебя настолько специфичные вкусы, — заржал Беллами и вырвал у меня из рук ноутбук: — Это точно учебник или сборник обрядов воскрешения мёртвых?

— Отличий, как по мне, мало, — в свою фразу я наконец-то вложила истинное настроение, — тут очень много латыни и столько же зависти к умершим, которым не нужно сдавать это на экзамене через три недели.

— Понятно, — продолжал ржать Блейк, — тебе нужно расслабиться.

— Нет, — резко ответила я, боясь снова почувствовать то же, что и раньше.

— Пошли фильм смотреть.

Кажется, он не расслышал, поэтому я повторила:

— Нет.

— Ладно. Ну хоть чай будешь?

— Нет, — в третий раз говорить это было совсем легко.

— А я буду. Иди завари, — с хозяйским видом Беллами захлопнул мой ноутбук и наблюдал за изменением моего выражения лица.

Ну хоть сейчас сердце забилось чаще не от желания его близости, а от совсем противоположного:

— Совсем обнаглел?

— Бесплатно живёшь в моей квартире — отрабатывай.

— Да завтра же съеду!

— И так легко отделаешься? Ну не-е-ет, — протянул он, подвигаясь поближе. И почему вдруг внутри что-то скрутилось в узел?

— Да отстань ты от меня уже, Беллами! — я даже повысила голос. Отчаяние захлёстывало меня от результатов наблюдений — и когда всё успело стать так плохо?

— Ты уверена? — он улыбнулся и подвинулся ещё ближе. — Почему-то мне кажется, что ты этого не хочешь.

А потом моё наблюдение стало экспериментом, когда я первой поцеловала его. Чисто потому что я — дура, но тут уже ничего не поделаешь. В моей власти было только прервать поцелуй, поняв, что Октавия как всегда оказалась права. Всё очень плохо. И руки Беллами вокруг моей талии, не давшие мне исправить свою ошибку — это даже ещё хуже.

Именно в тот момент я поклялась самой себе, что больше никогда не поддамся этой слабости.

И до какой же степени сильно недооценила, насколько трудно будет её исполнить.

Потому что сходила с ума.

Сессия приближалась — вот была моя отмазка, чтобы не контактировать с внешним миром. Перепалки с Блейком, вносившие в мой быт столь интересное разнообразие, канули в небытие под его удивлённо-сосредоточенный взгляд, будто он что-то задумал. Если и задумал, то не спешил ничего предпринимать — и я тоже.

Спокойствие мне даже не снилось. Напряжённые отношения с Уэллсом ещё сильнее давили мне на психику — он был единственным спасительным островком в этом мире, который давно уже захватили Блейки. С каждой новой попыткой примирения я понимала, что островок — всего лишь мираж, а знойная и жаркая пустыня вынужденного одиночества меня вскоре совсем доконает. Беллами перестал делать попытки приблизиться ко мне, и я даже не знала, злиться мне или радоваться — но в душе всё равно поселилась невыносимая тоска. Как будто забрали любимое лакомство. Как будто хочешь чего-то — и сам не знаешь, чем заполнить эту дурацкую пустоту. Находиться рядом — невыносимо, игнорировать — немного проще, не пялиться — невозможно, а уж изворачиваться от попыток вновь вернуться к этапу экспериментов… Не смогу повторить, даже если захочу. С эмоциональным напряжением помогали справиться только слёзы — отчаянные, в подушку и тихо, а с ними — неизменный стыд за свою собственную слабость.

Это привело меня к единственному спасительному решению — съехать. Готовность обидеть Октавию, то есть смертельно нагрешить, совершенно меня не пугала — значит, предел достигнут. Мило здороваться и смотреть на его довольную морду, посещающую нас уже не настолько часто… По старой привычке я ждала Беллами каждый вечер, но когда он не появлялся день, а потом второй, а потом и вовсе третий, что-то во мне сломалось. До чего же вдруг невыносима мысль, что ему с кем-то так же просто коротать вечера, как и со мной. А я, глупая, вдруг возомнила себе чёрт знает что, быстренько привыкла к хорошему — и теперь продолжаю реветь, хотя никогда в жизни не лила слёзы по столь бесполезному поводу, как Беллами Блейк. Самый лучший вариант — вообще не знать, когда Беллами приходит, а когда — нет. Вся квартира была наполнена через край эмоциями, воспоминаниями и ассоциациями, которые ни за что не позволяли выкинуть всю эту дрянь из головы и перестать испытывать это чувство собственничества, новое, бесполезное, на которое я не имела никакого права.

И именно в тот вечер, когда я смогла сообщить об этом подруге, причина всех моих проблем объявилась на пороге. Разумеется, Октавия не готова была смириться с таким развитием событий, а потому и пожаловалась брату на моё «очень странное решение». Она выбрала как раз нужного человека для разговора, которого я избежать не смогла.

Беллами тихо вошёл в мою комнату — и сколько же я вспомнила, увидев его. И настолько же сильно укрепилась в решении избавиться раз и навсегда.

— Кларк, что происходит? — его голос звучал встревоженно.

— Ничего. Просто решила, что самой мне было комфортнее. Не хочу стеснять твою сестру.

— Случилось что-то серьёзное? — он не отрывал от моего лица взгляда своих карих глаз, от которых так щемило сердце. — Мои шутки про твой переезд — только шутки.

— Но в них была и доля правды, — возразила я.

— Только из-за них ты решила съехать?

Он подходил ко мне всё ближе, а сердце стучало всё быстрее.

Нет, эту битву я не проиграю.

С достоинством встретив его взгляд, я лишь произнесла:

— Просто скучаю по прежнему уединению, — и не соврала, только причина была не в квартире, а в моих дурацких гормонах, которые всё испортили.

— Тогда поцелуй меня, — Беллами был всё так же серьёзен, взяв в ладони моё лицо, а я чуть не завыла от желания подчиниться.

— Нет! Не хочу! — вырвавшись, отскочила в другой конец комнаты с чётким намерением держать оборону.

— Почему ты вдруг резко так ко мне переменилась? Мне казалось, тебя всё устраивает…

Устраивало. Пока я вдруг не поняла, что из-за этого дурацкого… флирта?.. все ориентиры сбились, а полюса перевернулись. Я не собиралась дожидаться уничтожения остатков своей прежней личности. Чувства, возникшие к Блейку, уже пугали меня достаточно, чтобы бежать сломя голову.

— Ты, кажется, забыл, что моей целью был Финн. Я поняла, что у меня ничего не выйдет, и решила освободить тебя от тяготящих обязательств.

Казалось, он слегка опешил, а я замерла.

— Ты до сих пор его не забыла? Тогда можешь поцеловать меня, представляя кого тебе угодно, — в глазах Беллами появился хитрый блеск.

Как же мне надоело играть. Сначала казалось, что главный игрок — это я, но с Блейком ты всегда либо ведомый, либо вне игры. И зачем ему это? Хочет снова меня достать? Вывести на эмоции? Снова развлекается, изводя меня до крайности?

— Чего ты хочешь?

— Тебя, — ответил он просто, будто о погоде.

Почему-то его ответ меня не удивил. Я его знала, несмотря на то, что мы никогда не заходили дальше невинных поцелуев. Беллами никогда не настаивал и не намекал. И неужели хоть в каком-то из миров я могла подумать, что им движет нечто большее?

— Уходи, — смотреть ему в глаза стало ещё невыносимее — хотя казалось, что хуже уже некуда.

— Кларк, — его ладони оказались на моих плечах, а дыхание чувствовалось так близко, — я ответил тебе честно. Скажи, чего хочешь ты?

— Скажем так, наши желания не совпадают, — и откуда в моём голосе даже этот призрачный намёк на уверенность?

Беллами долго и внимательно смотрел на меня. Я почти физически чувствовала, как его взгляд сканирует каждую клеточку моего тела. Дрожала — если не физически, то морально, дожидаясь его реакции.

— Как пожелаешь, — и он быстро скрылся за дверью, а я осталась смотреть ему в след.

Легче не стало совсем. Только сложнее.

Блейк выразил свою заинтересованность во мне. Пусть в реальной перспективе меня она не устраивала, но это не мешало моим чувствам ликовать от мысли, что я ему нравлюсь. Каждый раз, когда мне казалось, что хуже уже некуда, Беллами доказывал мне обратное. И я ненавидела себя за это.

Мы больше не разговаривали, кроме редких «привет-пока», когда он навещал Октавию. Мне хотелось содрать с себя кожу от желания прикоснуться, почувствовать запах — я сходила с ума плавно и постепенно, не в состоянии сосредоточиться на конспектах на протяжении всего его визита. Я плакала от отчаяния, что вдруг это никогда не пройдёт — никогда больше я не стану нормальной, а мир мой постоянно станет вращаться вокруг Беллами Блейка.

Только сессия спасала меня в оплоте безумия, отнимая кучу времени, не давая потратить их на мысли о том, что абсолютно неправильно. Я решила, что сдам экзамены, перееду, забуду Беллами и вернусь к своим планам относительно Финна. Мне нужно было что-то стабильное. Спокойное и мягкое, тёплое и уютное, от чего всегда можно отстраниться и отдалиться, а не полный взрыв мозга каждый раз, когда Блейк оказывался рядом. Не это безумное желание наркомана оказаться рядом и получить новую дозу.

Я учила, спала, учила, подыскивала квартиру в перерывах, сдавала, получала оценки и вновь возвращалась к первому шагу цикла. Благодаря хорошей успеваемости и посещаемости в течение семестра с трудом мне дался только один экзамен; на остальных хорошая подготовка оказалась очевидна преподавателям. Мне ставили высший балл, и хотя бы на несколько часов я радовалась маленькой победе. Пять экзаменов и две недели пролетели, а я была не уверена, что они вообще были — только исписанный оценками экзаменационный лист лежал на стопке книжек.

И когда я встала следующим утром свежая и отдохнувшая с чётким намерением и дальше менять свою жизнь, случилось это.

Вся жизнь состоит из стечений обстоятельств и развилок на пути, его извилистых поворотов и шероховатого покрытия. Совпадения — будто намёк от Вселенной, что каждый из нас только наблюдатель или вынужденный участник, кукла, а не кукловод. В каждой случайности можно отследить на редкость логичную цепочку событий, которая перестаёт делать её таковой — вдруг оказывается, что иначе произойти просто не могло. Самым непостижимо магическим кажется именно то, как все мелочи складываются друг с другом, идеально друг к другу соединяются, будто шестерни — и запускают жернова судьбы. Любому, способному заметить совпадения в настоящем времени и сопоставить их, покорится мир: общую картину легко увидеть спустя годы, но в то же мгновение — вряд ли. Неожиданность случается, руша все закономерности, а потом оказывается, что это всего лишь очередная костяшка домино упала в бесконечной последовательности — и жизнь в очередной раз преподаёт какой-то урок, который лучше не прогуливать.

Я услышала вибрацию телефона из кухни, уплетая сочное зелёное яблоко. Может, звонила Октавия — она была в отъезде уже пару дней, потому пришлось коротать утро в компании только чайника, или Джаспер хотел вернуть конспект, а на звонок Уэллса пусть рассчитывать не приходилось, но робкая надежда всё равно теплилась где-то внутри. Но звонил не он, не Джаспер и не Октавия. Какой-то незнакомый номер, отличный по форме от всех остальных, сразу насторожил, и спустя секунду сомнений я всё же провела пальцем по экрану, чтобы принять вызов.

Я не могла унять дрожь в руках от бесстрастного бесплотного голоса из динамиков, задающего вопросы. Да, я — мисс Кларк Гриффин. Да, Джейк Гриффин — мой отец. Отдел по связям с общественностью «Арк Ойл Лимитед»? Да, конечно, слушаю… Аварийная ситуация на нефтедобывающей вышке в пятидесяти километрах от побережья в Мексиканском заливе? Эвакуация? Всё под контролем, практически весь технический персонал уже находится на берегу? Но мистера Гриффина пока не нашли, и вы делаете всё возможное, чтобы доставить его в безопасное место?..

Не знаю, сколько сидела, тупо уставившись в стену. Рука занемела от силы, с которой я сжимала смартфон, а в ушах всё ещё отдавалась последняя фраза «Мы делаем всё, что в наших силах». Вдох-выдох. Вдох-выдох. Никакой паники — пока что, пока мозг пытается проанализировать полученную информацию, совсем не вписывающуюся во всё известное и понятное. Внутри будто что-то рухнуло вниз и исчезло, оставив за собой пустоту, которая всё сильнее усиливалась и засасывала каждое из ощущений. Я опустила глаза и смотрела на свои ладони, на бежевое ковровое покрытие на полу, на мир — расфокусированный, чужой, негостеприимный; жёсткий и бескомпромиссный к мольбам, но внезапно хрупкий под своим собственным весом.

Пальцы сами нашли мамин номер в списке контактов и приказали звонить. Я поднесла телефон к уху, но не знала, что говорить. Может, это вообще дурацкий розыгрыш, неправда, чья-то дурная шутка. Мама первой прервала тишину после пары гудков, разрушая мои надежды:

— Ты уже знаешь, да?

Сложно было понять, вопрос это или утверждение, я молчала. Значит, правда… И какой ответ подходил сюда? Что вообще можно сейчас сказать? «Да, знаю, что могу больше никогда не увидеть отца» — отчаянно и тихо? Просто «да», будто речь шла про завтрак или домашку — обыденно и равнодушно? Мысли разбегались, связи — путались, ориентиры — терялись, а кислорода вдруг так мало. Вдох-выдох.

— Ты знаешь, я на конференции в столице, но уже взяла билеты на ближайший рейс до Аркадии. Прости, солнышко, что ты там сейчас одна, — виноватую интонацию не скрывали ни километры расстояния, ни помехи от плохой погоды — и мне сразу стало ясно, что это значит. Я знала следующую фразу вплоть до буквы ещё до того, как динамик воспроизвёл мне её копию: — Из-за грозы рейсы откладывают, и сейчас ближайший до Аркадии завтра в обед.

В пошатнувшемся мире что-то всё же оставалось неизменным — мама, существующая в теории, но не на практике. Чёрт, да как я могла её винить в способности жить дальше? Ведь и вправду не винила, зная — у меня есть номер, чтоб его набрать и поделиться своей болью. И отвыкла так делать, что и вовсе перестала звонить и отвечать на звонки, а мама не настаивала — конечно, дочь же уже взрослая. Но сейчас не хотелось быть взрослой, хотелось только, чтоб кто-то родной сидел рядом и держал за руку.

— Я понимаю, — голос наконец-то решил меня послушаться. — Со мной всё нормально, не переживай.

— Кларк, если бы только я могла приехать раньше… На машине выйдет даже дольше, чем ждать рейса, — мне вдруг стало совестно, что она оправдывается. Всё-таки я и вправду взрослая. — Главное — не расстраивайся, ничего ещё не известно.

— Да, мам, — согласилась я. — Жду тебя, приезжай скорее.

— Обязательно, солнышко.

Я отложила смартфон и уронила голову на руки.

Джейк Гриффин либо мёртв, либо серьёзно пострадал.

И как, чёрт возьми, я должна осознать это?

Эмоции будто закоротило: одноразовый мощный разряд — и теперь пустота, отупение, анабиоз. Отец — я никогда не знала его достаточно хорошо, только редкие воспоминания из детства остались воплощением его образа. Я не видела его уже четыре года, а не говорила с ним — уже полтора. Столько лет, которые пролетели слишком быстро. Он был лишь цифрой на чеке — мама отдавала мне всё до мелочи каждые три месяца, не претендуя даже на малую часть. А я даже не знала, какой он был человек — и каким стал, как жил — и чем. И насколько же сильно потрясала мысль, что такая возможность уже навсегда потеряна. Я могу никогда не узнать ответы на свои вопросы — и даже не узнаю, почему это вдруг настолько для меня важно. Отец не был частью моей жизни, но частью меня совершенно определённо был. Навсегда потерять эту часть — даже если забыла о ней думать — вдруг оказалось нестерпимо страшно. И так нестерпимо жалко упущенных возможностей, улетевших в далёкие архивы на годы назад.

Как же ценен каждый момент с родными — пусть мы все разные, но ведь сведены вместе волей судьбы, природы, высшей силы — без разницы кем или чем. Мы — частички друг друга в бесконечном мире-паззле, поддержка и опора, которая ветшает из-за мелочных споров, недопонимания и недоверия. Все эти мелкие трещинки теряют свой смысл, когда сам фундамент вдруг исчезает, а земля уходит из-под ног. Я умудрилась растрескать каждый сантиметр своими глупыми детскими обидами, а склеить обратно — это не просто достать моток скотча и налепить как попало.

Свернувшись клубком на кровати, я думала слишком о многом. В новостной ленте телефона с характерным оповещением появлялись уведомления о новых заголовках — и каждый из них подтверждал, что это не сон. «Взрыв на платформе „Арк Ойл Лимитед“ — ужасающая реальность», «Трое пострадавших, пятеро ещё не найдены после взрыва на нефтяной платформе в Мексиканском заливе», «Халатность инженеров привела к разрастающейся техногенной катастрофе»… Они продолжались и продолжались, а я боялась нажать хоть на один. Ужасные картины взрыва на вышке, жуткого шторма и свиста ветра, качающего платформу — и среди них кучка людей, борющихся со стихией и железным демоном, которого они сами создали. И он там. Папа…

Бездействие сводило меня с ума. Я не могла просто лежать и плавно доводить себя до истерики — и больше даже учёбы не было, чтобы занять мозг другим мыслительным процессом. Останусь сидеть на месте — просто разнесу квартиру к чёрту. Если напрямую на судьбу отца я повлиять уже не могла, то могла сделать всё возможное, чтобы хоть как-то помочь. И даже знала как.

Переоделась я даже быстрее, чем успела заметить. Провела пару раз расчёской по волосам, собрала их в хвост и быстрым движением схватила ключи от машины и квартиры. Адрес Финна я помнила наизусть. Если он — часть этой огромной корпорации — мне не поможет, то тогда это не сможет сделать никто. Перед выходом я долго сомневалась, набрать ли его номер — и когда решилась, то аппарат абонента оказался выключен или находился вне зоны действия сети. И чёрт с ним. Буду сидеть и ждать под дверью квартиры сколько потребуется, в конце концов, это не так бестолково, как пялиться в новости, борясь с желанием заплакать.

Я всё же не справилась — взгляд помутился от пелены слёз. Не пока заводила машину, не пока ждала «зелёный» на очередном светофоре — прямо перед дверью квартиры Финна. И это было неподходящее время проявлять слабость. Надо просто уверенно посмотреть ему в глаза и встретиться со всем, что тяготило меня всё время с нашего расставания. Этого добра накопилось уже немало, а дурацкие совпадения сложились в изящную цепочку, чтобы этот разговор-таки состоялся… Вселенная была на моей стороне — Коллинз открыл почти сразу, на мгновение замер на пороге, а потом отошёл в сторону, пропуская меня.

— Привет, — переступила порог, сняла балетки и подняла взгляд на хозяина. Всё те же глубокие и таинственные карие глаза смотрели на меня внимательно — и я почти покрылась мурашками от подобного изучающего взгляда.

— Привет, Кларк, проходи, — он показал в сторону гостиной, и у меня защемило сердце от воспоминаний и осознания, насколько вдруг они далеки. Сколько тысяч миль оказывается разделяет нас с Финном.

Я вглядывалась в простой тканевый диван, на котором мы дуэтом играли на гитарах, фальшивя и искренне хохоча. А сейчас я почти плачу, смотря, как он входит со стаканом воды и произносит:

— Присаживайся, — а потом садится в кресло, оставляя воду на журнальном столике.

Кажется, уже понял, что разговор будет непростым. Прежде всего для меня. Смотрел, изучая моё лицо и изменения в нём — внимательно, даже почти любопытно и участливо. Как и раньше. От этого взгляда по мне укрепилась уверенность, что Финн решит любую мою проблему — человек, смотрящий так, по видимому, искренне не мог быть злодеем. Только принцем.

— Как ты, Кларк? — вдруг прервал он моё молчание, а я даже не заметила, что задумалась. Почувствовала дрожь в пальцах и вдруг подумала: а что на это можно ответить?

— Я думаю, ты понимаешь, что я пришла по личному поводу, а на то меня подтолкнули обстоятельства. Мой отец… Он работает в вашей корпорации, ты знал об этом с начала нашего знакомства.

Я решила не тянуть с переходом к сути беседы. Пустая болтовня ни к чему: каждая минута могла что-то решить; а Финн кивал, не отрицая, но что-то в его взгляде поменялось. К счастью, я была слишком занята своей проблемой, чтобы это заметить, а потому продолжила:

— Мне позвонили из департамента вашей компании. Сказали, что его не нашли при эвакуации после взрыва, и дальнейшая его судьба пока неизвестна. Обещали перезвонить, если что-то изменится, но… — я не закончила, надеясь, что невысказанное очевидно для нас обоих.

— Потому ты пришла просить меня об услуге? — почти слово в слово Коллинз озвучил мои мысли.

— Да. Ты — один из наследников доли этой корпорации, — мне стало почти неловко за своё знание, но Вселенная своими совпадениями не оставила никакого выбора.

— Я не общаюсь с семьёй с самого поступления, это уже три года, — ответил он мне таким же сухим фактом, который я и так знала.

— Но у тебя есть твоя фамилия. Ты можешь позвонить и помочь найти моего отца. Время идёт, каждая минута может быть решающей.

— У меня нет ни одного номера, на который я мог бы позвонить.

— Ты можешь их узнать, имея на это полное право!

— Не могу. Я не намерен возобновлять контакты со своей семьёй.

Последняя фраза окатила меня сначала ледяной водой, а потом кипятком, заставила заткнуться и хлопать глазами. Воздух застрял посреди гортани и не формировался в звуки. Когнитивный диссонанс — теперь я знала, как это. Нет, конечно, не тешила иллюзий, что Финн бросится исполнять мою просьбу сразу же — хотя очень хотела на то надеяться, но его интонация вдруг заставила меня остановиться и ещё раз подумать. Нет, в интонации был не холод, не раздражение, а кое-что пострашнее. В ней было сожаление.

Я тоже слишком о многом сожалела. Увы.

— Не хочешь?.. — глупо переспросила я, чтобы дать себе ещё немного времени на размышления.

— Пойми, Кларк, — он подсел поближе и заглянул мне прямо в глаза. — Я не хочу больше знать людей, которые меня родили, а остальным я и вовсе ничем не обязан. Мне жаль, что я связан с ними по праву рождения.

Я закрыла глаза и рассмеялась. Кто угодно на этой планете хотел бы родиться наследником нефтяной компании — даже мелкая доля в половину процента могла обеспечить безбедную жизнь. А сейчас Финн Коллинз отрекался от своего престола и терял свою казну — хотя терял ли, если у него её никогда не было? Я сидела перед ним со своей проблемой, которую мог решить он один, и для решения её не нужно было прикладывать неимоверные усилия.

— Я понимаю твой скептицизм, — грустно усмехнулся он, — но не стоит судить так однобоко. Боюсь, затрону сейчас больную тему, но причиной нашего расставания стала Рейвен. Ты видела её несколько раз рядом со мной. Может, помнишь мой рассказ про школьную любовь, которой оказались нужны только деньги? — я внимательно вглядывалась в его лицо, почти не моргая, ища признаки лжи — и не находя их в его вдруг погрустневших глазах. — Нас разлучили мои родители. Ей и правда нужны были деньги, в этом они оказались правы, только не на собственные нужды: её мать была смертельно больна, и мои деньги — которые всегда только вредили — вдруг могли помочь спасти ей жизнь. Но гордая Рейвен не хотела подачек. Принимала мои подарки — и продавала их в интернете, сдавала драгоценности в ломбард, чтобы накопить нужную сумму. Постепенно у неё выходило, а я любил её, всем сердцем любил, а потому был готов дарить весь мир. И почему-то вдруг вмешались мои родители, увидели в Рейвен охотницу за деньгами. Так беспокоились за то, что она разобьёт мне сердце, что разбили мне его сами. Наговорили мне всякой белиберды, а я так хотел им верить, верить, что они не врали. И пусть это было так, но они утаили настолько важную информацию, что впечатлительный мальчик-подросток Финн чуть не решился на очень плохие вещи.

— И потом ты уехал в колледж, — поняла я. Не было ни злости, ни обиды, просто ничего вдруг не было.

Он кивнул, соглашаясь:

— Эти три года я пытался забыть её. И свою семью тоже пытался — будто гонца, принёсшего дурные вести, которому всегда отрубали голову. Как только я думал о них: своих родителях, их компании, о факте, что всю жизнь придётся терпеть подобное… Меня тошнило от мысли, что в этом мире всё продаётся и покупается, что я — только размер моего кошелька. Потому деньги не значат для меня ничего, от роскошной жизни тошнит, как и выставляющих напоказ свой «размер» других. Я скрывал своё происхождение всю учёбу как только мог — и вдруг встретил тебя, — пришлось напомнить себе сделать «вдох-выдох». — Почему-то я вдруг поверил, что наконец-то смогу вернуться к прежней жизни, влюбиться без памяти… Но не смог. Прости меня, Кларк.

Я взяла стакан и сделала большой глоток воды, чтобы не трястись. Потом маленькими глоточками отпивала, чтоб не расплакаться. Нам рассказывали, что если часто делать глотательные движения, то эмоциональная реакция слегка снижается благодаря возбуждению другого отдела мозга. Вроде я уже пережила это — сколько же раз тихо плакала или глупо смотрела в пустоту, прокручивая ненужные мысли в голове. Но этот разговор снова телепортировал меня в тот самый момент. Я сидела в кафе, безразлично смотрела в витрину и ждала, когда расплачусь, а потом напилась с Октавией и… Все эмоции длинной лентой прошлись по моей памяти, ослепляя самыми яркими моментами. А Финн продолжал:

— За неделю до нашего с тобой разрыва мы случайно встретились с Рейвен, — и тут не обошлось без злойдейки-Вселенной. — Я понял, что впустую потратил три года — и они были адом без неё. Что ты мне бесспорно дорога, но её я люблю всем сердцем — всегда любил и, боюсь, всегда буду. Ты оказалась моей опорой, моим светлым лучиком света. Мне нравилось с тобой, Кларк, но я не мог обманывать тебя, поняв всё, о чём сейчас рассказал. Мы говорили несколько часов — и как же я сожалел, узнав полную картину. Что её мать умерла через год после моего отъезда, что она до сих пор так же сломлена, как и я… А моя семья молчала. Даже после того, как я оборвал все контакты. Они не сказали мне о том, что умолчали о настолько важных вещах… Я думал, что не смогу быть разочарован больше, чем был, но теперь думаю даже сменить фамилию. Потому что больше нет такой сферы моей жизни, где пригодились бы эти интриганы и их деньги, осевшие в их разжиревших карманах. И вот теперь приходишь ты…

Я молчала. Смотрела на его отсутствующий взгляд, на напряжённые губы, сжатые челюсти и сжимающую прядь волос ладонь. Финн испытывал всё то же, что и я — это дурацкое путешествие в прошлое оказалось для него таким же болезненным, а я вдруг понимала, что многие вещи неожиданно намного глубже, чем бывают на первый взгляд. Что нет хороших и плохих. Есть только люди, у которых свои причины и следствия.

— Прости меня, — снова извинился он. — Я никогда не хотел разбивать тебе сердце. Ты хорошая, Кларк, и не заслуживаешь сейчас сидеть и переживать. Не заслуживаешь слышать мой отказ и дурацкие оправдания вместо всего, что я мог тебе дать. Но я не могу. Ты не заслуживаешь страдать из-за того, что моя семья в очередной раз сделала выбор в свою пользу, а не в пользу работы вышки — умышленно или нет. Я хотел бы помочь, но я не могу.

И кем я была, чтобы настаивать?

Да, мне больше жизни хотелось расцарапать ему лицо и потребовать спасти моего отца — хотя бы в оплату за то, что мной так удобно воспользовались. Сделали своей жилеткой для утешения и расслабления, а когда вдруг оказалась больше не нужна — просто накормили извинениями и отправили домой осознавать эту исповедь. Круг за кругом думать, ложь ли, правда ли и в каких долях они друг к другу относятся.

Я слышала сожаление — для меня такое фальшивое, и понимала, что Финн ещё не дошёл до того, к чему сегодня пришла я. Что никакие обиды не стоят потери родного человека, никогда умышленно зла не причинявшего. Родители в принципе так устроены, что заботятся о своих детях и делают это, как умеют. Никто не заставлял их заканчивать специальные курсы родительского мастерства, не учил на профессионального воспитателя или экстрасенса — а как тогда ещё досконально понять человека и него достучаться? Они делали всё, что считали нужным, как понимали это нужное, и старались его воплотить.

В жизни редко выходит что-то путное с первого раза. Как иногда не выходит у родителей, так не вышло и у нас с Финном. Мой прекрасный принц вдруг по своей воле оставил меня сгорать в пасти у дракона, решив, что ему не нужна эта принцесса — принцесса воздушного замка своих иллюзий. Которая возвела себе целый алтарь в его честь и исправно занималась поклонением, даже когда окончательно разочаровалась в своём божестве. Которая так глупо закрывала глаза на многое просто потому что так было проще и удобнее не сталкиваться с отрицательными эмоциями, сбегала от них, прячась в затмевающей взор облачной перине. Финн не был идеалом — как и любой другой человек не был, но сейчас образ прекрасного принца вдруг рассыпался на мелкие кусочки. Не из-за слабости, которую вдруг увидела, не из-за откровенности, поразившей меня — просто он был не мой принц, не герой моего романа. Самым ужасным оказалось то, что он с самого начала знал: я — не его принцесса, не героиня и никакого не романа. Я сразу была принята на второстепенную роль, пока одуревшая от счастья думала, что получила главную. И умудрилась наступить на те же грабли, поверив в интерес Беллами Блейка.

Я не дала Финну желаемых извинений, даже почти не попрощалась — и мне было плевать, что я обижу чьи-то чувства; никто никогда не думал о моих. Он отказал мне, и благодарить было не за что. Определённо не за рассказ, как мало я для него значила. Ехала домой и думала, какая же всё-таки непроходимая доверчивая дура. С кем-то мне везло познакомиться, а с кем-то — не очень. Кто-то мной пользовался, кому-то было со мной выгодно или интересно в спортивном смысле, только вот кому на самом деле нужна была я сама? Предполагать даже было страшно — настолько униженной я не чувствовала себя уже давно. Сидела и гипнотизировала телефон, будто цепной пёс сторожа входящий звонок. Сидела и бестолково мешала сахар в чае по десятому кругу — и не пила, не лезло. Даже радовалась, что в квартире пусто. От сочувственных охов и ахов стало бы только хуже, разве что ненавязчивая тишина успокаивала немного лучше. Её разбавляли только равномерные звонкие постукивания ложки о стенки чашки, а потом вдруг добавился щелчок ключа в замке. Октавия не должна вернуться раньше пятницы, а потому был только один возможный вариант — традиционно, наихудший из возможных.

Через минуту на пороге кухни появился Беллами Блейк собственной персоной. Смотрел на меня почти так же изучающе, как и Финн пару часов назад, и за один этот взгляд мне хотелось его растерзать. И почему всё должно происходить именно сегодня? Вселенная окончательно достала своими дурацкими совпадениями.

— Я так больше не могу, Кларк, — он был серьёзен, а я — с ним чертовски согласна. — Давай поговорим.

— Я тоже не могу. Поэтому убедительно прошу оставить меня в покое. Пожалуйста.

— Почему ты так говоришь? — он нахмурился. — Я надеялся, что за это время ты можешь пересмотреть своё прежнее решение…

— Давай отложим этот разговор, Беллами, — я знала, что он непременно начнёт на меня давить, если скажу что-то кроме правды.

— Почему? — он нахмурился ещё сильнее и шагнул ближе. — Что случилось?

— Ничего, — я окончательно упаду в собственных глазах, если начну жаловаться Беллами Блейку. В его — наверное, тоже.

Конечно, врождённое любопытство и упрямство были семейной чертой Блейков, но если Октавии они достались в самой деликатной из форм, то Беллами забрал себе попросту всё остальное. От его внимательного взгляда не ускользнул смартфон, на который я никак не могла перестать пялиться и чувствовать пульс в висках. В два шага он подошёл к столу и ловким движением наклонился прямо над деревянной поверхностью стола, смотря прямо на дисплей. Я не стала выключать его — всё равно рано или поздно Блейк узнает о моей проблеме. Так хотя бы не станет донимать ненужными разговорами.

Я не видела его лица, но спустя секунду он мгновенно полез в карман брюк за своим смартфоном и начал там быстро что-то листать. Видать, заинтриговали заголовки и мой удручённый вид. Может, впервые Беллами Блейк озаботился проблемой человека не из его семейного круга — или мне только показалось? Впрочем, долго размышлять не пришлось:

— Там сейчас кто-то из твоих родных? — тепло, Беллами, очень тепло для человека, не знавшего род деятельности моего отца.

Я кивнула:

— Мой папа — один из ведущих инженеров по строительству полупогружных платформ. В этот раз что-то пошло не так, — с трудом сглотнула, чтоб голос не дрогнул.

— Он пострадал?

— Это неизвестно. Мне сказали ждать звонка. Его пока не нашли.

Внезапно для себя я вдруг увидела боль в глазах Блейка. Наверное, вспомнил своих родителей, погибших в автокатастрофе несколько лет назад — знакомые отголоски пустоты из моей души отражались в ярко-зелёных радужках глаз. А потом они сменились не жалостью — сочувствием и загорелись внезапной решимостью. Даже сама не поверила в то, что вижу, и ещё больше — в то, что услышала после этого:

— Собирайся, Кларк. Мы едем искать твоего отца. И клянусь, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы найти его.

Я молчала всю дорогу до аэропорта. Пыталась собрать в кучу свои мысли, смотря на пролетающие за окном знакомые кварталы: и на кофейню неподалёку, где впервые встретились мы с Финном, и на отвратно уложенную тротуарную плитку, где Октавия однажды сломала каблук, а мне пришлось её подвозить, и на ту же статую у главного корпуса медицинской академии, которую Беллами однажды нашёл крайне забавной. Будто вся жизнь пролетала перед глазами, чтобы я могла проследить совпадения, благодаря которым я там, где и нахожусь, и по-новому взглянуть на каждый из моментов. Понять, какие из ставок оказались верны, а какие — канули в небытие.

Я по-прежнему не верила ни в Бога, ни в высшие силы, ни в карму. Но сейчас уже была уверена, что нечто всё равно предопределяет многие события в жизни — уже предопределило, что мы родимся, познакомимся, повзаимодействуем и, скорее всего, разойдёмся вновь по новым бесконечным цепочкам. Конкретно эта началась с латте с сиропом тогда в кофейне. Я не могла подозревать об этом, но нечто предоставило мне выбор, и я его сделала: выпила латте, завела беседу, размечталась, что влюбилась… И с оглядкой на прошлое я бы сделала всё точно так же, если бы вдруг был шанс пережить всё заново. Какой же тогда смысл рождаться и жить, если так и не решиться окончательно нырнуть в этот омут? Если отказаться от боли — и взамен потерять счастье иметь друга и сильное плечо рядом?

Беллами как-то умудрялся лихачить по городу так, как Октавии и не снилось, и при этом орать по телефону. В плотном вечернем городском трафике он ловко перестраивался из ряда в ряд, пролетал светофоры в последние секунды «зелёного», нажав газ в пол, умудрялся пролезть между двумя автомобилями, а мне было вдруг только удивительно, как в его голове формулируются такие занимательные словесные конструкции.

— Мать твою, Мёрфи, мне плевать, как ты это сделаешь! Когда у меня срочные дела, ты бросаешь все свои аналогичные важные проблемы и отправляешься решать мои!

Собеседник, кажется, что-то недовольно пробурчал, и мне стало его почти жаль. Да уж, я лучше многих знала, что такое не угодить Беллами Блейку.

— Да на фаллическом предмете, который ты увидишь вместо моих инвестиций, я вертел все твои отмазки, ты сейчас же напрягаешься или в следующий раз, клянусь, в ответ на просьбу получишь такую же херню! Не заставляй меня напоминать тебе, что именно мои пять миллионов спасли твою задницу два года назад!

Босс из Беллами, видимо, был отменный. Похоже, именно благодаря его железной руке бизнес Блейков удержался на плаву и преумножался — как ещё можно объяснить ничем не ограниченную в тратах Октавию и её новенький спортивный автомобиль модели этого года. От подруги я знала, что после смерти родителей всё досталось им пополам, а Беллами как раз закончил школу и не был ничем обременён. Вместо университета он выбрал семейный бизнес — и гораздо больше не ел и не спал, будто на хронической сессии, и спустя пять лет добился очень неплохих результатов. Наверное, из-за этого он выглядел на двадцать три, а по характеру казался на все тридцать. Боль от потери близких смог утолить работой, а потом сросся с ней настолько, что деловая хватка порой переносилась и в личное общение.

— Я жду твоего звонка через три часа, опаздывать не советую! Лучше бы тебе чего-то найти, а то сочту тебя совсем бесполезным засранцем, — и положил трубку, кинул телефон себе на колени, а потом резко затормозил и нажал на сигнал на руле — нас только что подрезала впереди едущая «Тойота»: — Вот мудак.

Для меня оставалось загадкой, почему вдруг Блейк решил мне помочь и так радикально: судя по количеству звонков он не столько решал мою проблему, сколько пытался внезапно передать управление другим людям, отдавая необходимые распоряжения на ближайшее время. Судя по всему, поездка планируется на пару дней — и зачем ему так надолго отрываться от дел, если я уже давно дала понять, что не заинтересована в нашем дальнейшем общении? Как бизнесмен, Беллами должен был понимать полное отсутствие своей выгоды в этом деле, и всё равно мы гнали девяносто миль в час, чтобы успеть на рейс до побережья. И как Блейк собирался искать отца? И что же с отцом? Вопросы взрывали мне мозг, поэтому я просто слушала, как Беллами песочит кого-то по телефону, приказывая узнать все подробности об эвакуации с нефтяной платформы, и требует сообщать ему всё в режиме реального времени. Может, всё дело в боли от утраты родителей? Блейк понимает мою смесь тоски, боли и надежды, висящую на шее неподъёмным грузом, и потому делает всё возможное, чтобы его история не повторилась? Полагаю, что такое вполне возможно, но всё равно такая забота о моих чувствах кажется странной. Особенно когда Финн наплевал на них и указал истинное место, их значимость даже в моих глазах кажется преувеличенной.

В самолёте Блейк усадил меня в просторное сиденье бизнес-класса и сунул в руки плед, а потом попросил у стюардессы бокал лучшего на борту виски. Девушка вручила его Блейку как только мы набрали высоту, и он переставил напиток на мой столик:

— Пей.

— Не хочу, — запротестовала я. — Ты же знаешь, как бывает, когда выпью.

Я была слишком утомлена, чтобы испытывать стыд, но картина нашего знакомства всплыла сама собой. «У меня ещё не бывало, чтоб девушки рыдали от восторга при знакомстве» — вдруг вспомнила я хитрый прищур его зелёных глаз, которые, как и глаза Октавии, не знали осуждения.

— Тогда всё совсем по-другому было, а сейчас дело серьёзное.

Мне снова захотелось разозлиться на него, но я вдруг поняла, что не за что. Беллами сказал правду: каким же пустяком сейчас казалось дурацкое расставание со своими фантазиями в сравнении с реальной опасностью для моего отца. Пусть он не приукрашал действительность, но принимал её и мог действовать по обстоятельствам. Не то, что я.

— Лучше мне всё равно не станет, — я избегала смотреть ему в глаза, боясь того, что там увижу. — Алкоголь не сотрёт воспоминания из детства, и от сожалений тоже не спасёт.

Беллами понимающе кивнул:

— Скажи, если тебе что-нибудь понадобится, принцесса, — и отвернулся к иллюминатору, смотря на панорамы светящихся городов, проносящихся под нами.

Что с ним случилось? Где издевательства? Где подколки? Почему это «принцесса» звучит так нежно? Я была готова принять любую помощь, даже ту, которой сопутствовал бы весь пыточный набор Беллами Блейка, а он снова не оправдал моих ожиданий. Не лез с утешениями, будто знал, что именно это мне и нужно — побыть наедине с собой, пока мрачные мысли роятся в голове.

Согревающее чувство, которое я прятала так долго внутри себя, вновь понесло счастье по моей кровеносной системе. Пришлось сжать челюсти, чтобы не сказать какую-то дрянь, о которой потом могу крупно пожалеть, вроде «мне нужен ты». Потому что так и было. Беллами даже сидя рядом внушал мощную ауру спокойствия: сейчас он наберёт номер, наорёт на пару человек, ещё паре пообещает перспективное сотрудничество с его многопрофильными вложениями — и моя проблема решится. Так хотелось не переставать чувствовать это: с самого детства я привыкала быть самостоятельной, решать свои проблемы своими силами, стараясь заглушить боль от вынужденного взросления и сопутствующего ему одиночества. И только сейчас эта боль прекратилась — когда я оказалась под чьей-то опекой. Я понимала, почему так безумно влюбилась в Блейка — неожиданно он оказался олицетворением силы, превосходящей мою собственную в разы. Беллами никогда не обещал помощь, но оказывал её, не обещал быть всегда рядом, но был, пока я не решила оборвать наши отношения, никогда не скрывал своей заинтересованности, но не давил, не подталкивал умышленно к чему-то, о чём я бы пожалела — проще говоря, всегда был честен, не давая моему воображению придумать опасных иллюзий.

Финн почти нечестно расположил меня к себе, воспользовавшись своим обаянием, своей красотой, своей таинственностью, своими идеями и высокопарными разговорами об идеалах заставил меня поверить в их истинность — прежде всего для него самого. Сам был каким-то воздушным замком, принцессой которого мне вдруг захотелось стать: переменчивым, неосязаемым, свободным, слетающим при любом дуновении ветерка — наверное, в детстве именно такого принца я себе хотела, раз так легко купилась на всё это. Но во взрослой жизни нет места облакам и пустым обещаниям — они никак не помогают, когда твой замок приходят осаждать злобные орды, которые может сдержать только каменная крепостная стена. Жёсткая, крепко стоящая на земле и прекрасно знающая законы этого мира. Такая, как Беллами.

— А почему «принцесса»? — внезапно спросила я, заставляя Блейка резко развернуться в мою сторону. — Давно было интересно.

Он ухмыльнулся:

— Просто щёки у тебя действительно королевские, — вроде должно быть обидно, но я вдруг не могу оторвать взгляд от его лица.

— Ты просто невыносим, — улыбнулась в ответ я.

— И вправду тяжеловат для тебя. В одиночку не справишься.

Этот засранец всегда выигрывает.

Преодолев полторы тысячи миль по воздуху, мы приземлились в три тридцать утра, а потом моя полусонная тушка была загружена в там же арендованный автомобиль и отвезена в отель. Беллами пока что не сообщили ничего нового, о чём он немедленно уведомил и меня, чтоб я смогла недолго отдохнуть после напряжённого дня. Спустя ещё два часа я проснулась на большой двуспальной кровати, укрытая половиной гигантского покрывала, а Беллами снова висел на телефоне за стеклянной дверью на балкон.

Голова закружилась, когда я мгновенно подскочила — вдруг уже сообщили какие-то новости, а я проспала важный момент? Конечно, Беллами бы мне сообщил — по крайней мере мне так казалось, но снова спать окончательно перехотелось. Особенно когда Блейк весь вечер из-за меня проверяет батарею своего телефона на прочность.

Я вышла на балкон почти в тот же момент, как Беллами сбросил звонок. Наш номер оказался на одном из самых высоких этажей здания, и внизу в обе стороны простиралась панорама длинной полоски набережной и пляжа. Солнце только поднялось из-за горизонта и бликами играло на волнах в беспокойном море, с шипением врезавшимся в песок. У меня сжалось сердце и заболели глаза, когда я попыталась всмотреться вдаль — туда, где, возможно, сейчас мой отец.

— Есть новости? — спросила, встав рядом у стеклянных перил.

Беллами не ответил, только посмотрел сочувственно, а его кудрявые прядки поблёскивали в лучах рассветного солнца. Наверное, я бы до чесотки нестерпимо захотела его поцеловать, если бы его взгляд не говорил мне, что всё ещё ничего неизвестно. Было ужасно застрять в таком подвешенном состоянии, тем более кому-то привыкшему к контролю. Даже Беллами со всем многообразием связей вдруг оказался бессилен — мог только молча смотреть мне в глаза, не в силах расстраивать новым витком неизвестности.

— Мои люди проверяют все варианты, пока нужно немного подождать.

Я спрятала лицо в ладонях, облокотившись на перила, и старалась не заплакать. Последние сутки были похожи на американские горки: от радости и прилива надежды взлетала вверх, а потом разочарованно летела вниз, проваливаясь куда-то в пустоту. Мне на плечи опустились ладони Беллами, и в этом простом жесте я вдруг увидела такую поддержку, что мгновенно нашла силы сделать глубокий вдох и выпрямиться. Я должна быть сильной.

— Есть хочешь? — просто спросил он, когда ладони соскользнули от моего резкого движения.

Я вдруг поняла, что не ела со вчерашнего обеда, то есть довольно долго. Желудок и вправду был не против получить чего-нибудь внутрь, потому простой кивок от меня — и мы уже выходили из номера. На всякий случай на плече болталась сумочка с документами и самым необходимым.

В кафешке через три здания от нашего отеля было ещё не шумно. На часах застыла половина седьмого, и даже в круглосуточном кафе мы оказались единственными клиентами. Беллами заказал себе традиционный английский завтрак — яичницу с беконом, а я остановилась на французском варианте в виде круассана с шоколадом и фруктового салата.

Первым принесли мой имбирный чай. За витриной кафе плескалось море, набережная постепенно наполнялась людьми, а напротив сидел парень, в которого я влюблена уже месяц — почти как глупая сцена из любовного романа. Но мне нравились всякие глупости, а потому волнение немного отступило, пока я наслаждалась терпко-сладким вкусом имбиря.

— Спасибо тебе, — я подняла глаза на Беллами. — Ты бросил свои дела из-за меня.

Он застыл, кажется, озадаченный.

— Не в моих привычках бросать близких в беде, — ответил он почти удивлённо. Будто не ожидал, что его станут благодарить за столь очевидные вещи.

Меня будто ударило током: неужели я всё-таки что-то для него значила? Или была просто близкая подруга Октавии, которой стоит помочь? Просто знакомая, помощь которой улучшит его карму? Или его «хочу тебя» всё-таки было правдой не только в одном-единственном смысле? Блейк снова дал мне какую-то безумную надежду, ничего не пообещав. И как у него так получается?

Вдруг принесли наш заказ, и я хоть как-то смогла привести свои мысли в порядок.

— Любой на моём месте счёл бы необходимым помочь тебе. Особенно если знакомства позволяют, — вновь заговорил Беллами, когда официантка удалилась.

Я горько рассмеялась, вспомнив вчерашний разговор с Финном. Блейк удивлённо смотрел на меня, не понимая, как же ошибается, а мне вдруг до ужаса захотелось поделиться своим унижением.

— Как только мне позвонили, я тут же поехала к Финну. Рассудила, как ты, и решила просить его об услуге хотя бы в память обо всём, что между нами было. А он вполне доходчиво объяснил, что я даже как девушка ему никогда особо не нравилась, — тут из меня вырвался горький неуместный смешок, — а потому ради меня прерывать радиомолчание с семьёй он не намерен.

Внезапно полегчало.

— Я так и думал, когда узнал, что между вами ничего не было, — его лицо вдруг посерьёзнело. — Не просто так же говорил тебе, принцесса, что зря на него время тратишь. Надеялся, что ты, наконец, всё поняла, когда решила перестать его добиваться…

В последней фразе явственно чувствовалась горечь. Я тяжело сглотнула.

— Так и было. Но тут-то речь была не о наших личных отношениях… По крайне мере, я так думала. — Меня вдруг осенило: — А ты в тот вечер ведь не поговорить пришёл?

Его почти незаметная полуулыбка сама ответила на прозвучавший вопрос. Он знал. Он ехал помогать.

— Кларк, — моё имя вдруг так необычно прозвучало в его исполнении, — скажи, чем я обидел тебя? Почему ты вдруг решила перестать со мной общаться?

Я с самого начала боялась этого вопроса и по-прежнему не знала, что на него ответить. «Сама дура, потому что влюбилась в тебя»? «Обидел, потому что слишком сильно мне понравился»? Один вариант тупее другого.

— Я... просто хотела сосредоточиться на учёбе, — остановилась на самом нейтральном варианте я — и даже не соврала.

Он мне точно не поверил, но допрос продолжать не стал. Его телефон завибрировал на столе, когда я умяла весь салат и половину круассана. Он мгновенно провёл по экрану, принимая вызов:

— Да, Мёрфи, докладывай.

Блейк внимательно слушал собеседника, а потом его лицо побелело.

Моё побелело следом, потому что такая реакция могла означать только самое плохое. Я не слышала ни слова из того, что слышал Беллами, но уже летела в пустоту, вниз, в чёрную дыру, а эмоциональное напряжение последних суток вдруг разорвало мне душу пополам. Я с трудом заставила себя проглотить кусок круассана, оставшийся во рту, и бессильно уронила руки на стол.

Неужели…

Не может быть.

Вдох-выдох.

Я сделала большой глоток горячего чая, чтобы заглушить оглушительный пульс в ушах. Как же ужасно ждать вердикт — лучше бы сразу узнать всё, чтобы искать силы пережить или радоваться. Пожалуйста, Беллами, скажи, что он жив!

Но Вселенная не любила выполнять мои желания. Поэтому Блейк прокашлялся, а моё сердце пропустило пару ударов.

— Звонил Джон… Сказал, что недавно в морг доставили тело неизвестного с нефтяной платформы. Спасатели нашли его в завалах на вышке. Это единственные заслуживающие внимания новости со вчерашнего дня.

Нет.

Это не может быть папа!

— К… к… какие предположения? — не в силах произнести чётко промямлила я.

— Мне нечем тебя обнадёжить, Кларк. Имя ещё не установлено.

Меня зашатало. Блейк подхватил меня как раз вовремя, когда я встала, чтобы направиться к выходу из кафе. Нет, это не может быть отец, точно не он. Просто не может быть!

— Поехали на опознание, — мой голос зазвучал увереннее.

— Ты уверена? — его глаза расширились в изумлении.

— Абсолютно, — я бессовестно врала. Но хотела точно знать вердикт, чтобы либо согнуться в беззвучной истерике, либо продолжать медленно идти на дно под грузом надежды.

Беллами обнимал меня за плечи, пока вёл к машине. Не знаю, как переставляла ноги, дышала, моргала — всё свелось к автоматике, пока мозг пытался совместить услышанное с реальностью. Крепкие руки держали меня — и как вообще было держаться прямо без них — а потом, как куклу, усадили в салон. По дороге Блейк не предпринимал попыток со мной заговорить, музыку выключил сразу же, я только бестолково смотрела на дорогу под подсказки навигатора, пока мы не остановились рядом с непритязательным зданием, похожим на больницу.

В морге пахло смертью. Смесь запахов формалина и гнили всегда пускала череду мурашек вдоль позвоночника, затапливая каким-то первобытным ужасом. Изнанка человеческой жизни, самая неприятная её сторона, встречающая всех готовых и неготовых неприкрытой и неприкрашенной. Ещё вчера некто жил, дышал, любил — и был любим, а сегодня — на секционном столе под взором лампы и патологоанатома. Тела на каталках у стен воспринимались как манекены, куклы, будто простынёй были прикрыты не настоящие люди, а только декорация.

Благодаря Беллами нас пропустили без вопросов. Он подхватил меня под локоть, чтобы уберечь от падения и шёл рядом по серому кафелю коридора. За дверью была секционная — достаточно светлая комната приличного размера. В центре — огромная лампа, будто уродливое насекомое с несколькими десятками глаз, по сторонам — два металлических секционных стола. На одном из них — покрытое простынёй тело, до которого, похоже, ещё не добрался судмедэксперт.

Никогда в жизни мне не было настолько страшно. Только рука, держащая за предплечье, не дала потерять равновесие, когда мы подошли ближе. Санитар пояснил, что именно это — неизвестный, привезённый с нефтяной платформы, уже четвёртый, добавил он. Когда я попыталась поднять руку, то поняла, что она дрожит и почти не слушается. Вдох-выдох. Это не папа. Не он.

Только эта мысль помогла стянуть простыню.

Я всматривалась в черты лица — и не видела знакомых. Мужчина явно средних лет, сильно обгорел, хотя вряд ли именно ожоги стали причиной смерти. Горбинка на носу, тонкие длинные губы — нет, это всё не то. Я бы узнала отца, даже если не видела его вдвое больше лет — возраст никогда не меняет людей настолько кардинально.

— Не он, — вырвался тихий выдох облегчения.

Не он — я была способна сказать только это. И повторять. Не он…

Мне было страшно даже представлять свою реакцию при виде человека, подарившего мне жизнь. Беллами стоял сзади, напрягшись, и вряд ли мне почудился такой же облегчённый вздох. Я обернулась и уткнулась ему в грудь, обхватив руками за талию — и просто умерла бы, не сделав этого. По всему телу пронеслась волна, расслабляющая все мышцы, и я просто повисла на Блейке, часто дыша. Он то ли обнимал меня в ответ, то ли просто поддерживал от падения, а я чувствовала только запах формалина и дрожащие коленки.

Мозг очухался уже в машине — оказалась я там, вероятно, стараниями Беллами. Он обеспокоенно смотрел на меня с водительского сиденья, готовый в любой момент сорваться с места. Сколько я так просидела? Моя рука была сжата в ладони Беллами, он держал её крепко и уверенно, будто я в любой момент могла сбежать, а он — не хотел этого больше всего на свете.

— Прости меня, Кларк, пожалуйста, прости, — он поднял мою руку повыше и вдруг поцеловал тыльную сторону ладони, которую сжимал. — Из-за меня тебе пришлось пройти через это. Если бы только мы подождали результатов…

Почему он винил себя? Решение поехать было исключительно моим, я сама шагала по коридору с чёткой уверенностью, что выдержу. И ведь почти смогла.

— Ты не виноват, — пришлось смотреть ему прямо в глаза, чтобы доказать, что я не лгу.

Он с недоверием слушал меня, но во взгляде всё ещё плескалась безграничная вина. Кажется, для него этот опыт был таким же же болезненным, как и для меня. Это открытие в который раз за сутки готово меня потрясти, но удивляться я уже разучилась — просто превышен лимит. Чувствительность к шоку понизилась настолько, что я была не уверена, смогу ли почувствовать что-то ещё. Единственное, что я знала точно: без Беллами я ни за что не справилась бы.

Блейк ухаживал за мной в следующие два часа: принёс еды, от которой я отказалась, а при виде стакана воды бессильно покачала головой, наблюдал за мной, пока пялилась в натяжной потолок в номере, поглядывал на смартфон в ожидании новостей. Наверное, этому Мёрфи здорово досталось, судя по извинениям Беллами в машине. И на дальнейшее сотрудничество он, наверное, может не рассчитывать.

Тишину номера разорвал звонок телефона, заставив меня вздрогнуть, и на этот раз Блейк не торопился принимать вызов, с опаской поглядывая на дисплей. Мои американские горки уже закончились: страх в морге настолько закоротил эмоции, что я просто смотрела перед собой, слушая реплики Беллами. И резко подскочила, услышав:

— Это точная информация, что Джейк Гриффин в больнице?

Видимо, Блейк уже тоже достаточно истощён, чтобы кому-то угрожать или что-то требовать. Он просто терпеливо выслушал ответ, отнял смартфон от уха и улыбнулся мне:

— Кларк, твой отец в порядке.

На мгновение глаза закрылись сами собой, а потом сама не своя от безграничной радости я нашла себя в объятиях Беллами, потребовав немедленно везти меня к папе. Идя по больничному коридору, я не чувствовала прежней безысходности — только лёгкость, будто только что родилась заново. Я знала свои ошибки — и знала, как их исправить, потому не боялась входить в палату. Перед тем, как войти, я обернулась и встретилась взглядами с Беллами: он с теплотой и гордостью смотрел мне вслед, отпуская внутрь, будто только что спас мир.

Отец почти не изменился — только морщинки вокруг глаз и на лбу стали выразительнее, а отросшая щетина делала старше. Как сообщили Беллами, его нашли в спасательной шлюпке в море ещё вчера днём с тремя коллегами, и всё это время они находились без сознания. Первый проснувшийся мгновенно назвал всех по именам, а потом информация разнеслась, будто лесной пожар. И вот почти не пострадавший — картину портила только повязка на голове — папа улыбался мне после четырёх лет разлуки.

— Привет.

— Привет, Кларк. Рад, что ты приехала, — я улыбнулась в ответ, не чувствуя ни грамма обиды — только счастье.

— А я рада, что ты жив.

— Извини, что заставил переживать, — в его голосе слышалось справедливое чувство вины, но я только улыбалась в ответ.

— Мама беспокоится обо мне и, наверное, прилетит сюда к вечеру.

— Словно тысячу лет вас обеих не видел, — после проишествия, казалось, отец был вдвойне рад видеть даже бывшую жену — будто старую подругу. Он внимательно оглядел меня, всматриваясь: — Ты так сильно повзрослела и изменилась, Кларк.

— Ну конечно, — усмехнулась я, — ты не видел меня с пятнадцати лет.

— Надеюсь, можно исправить это досадное упущение?

Я обняла его и этим сказала тысячу раз «да».

Я всегда предпочитала книги, написанные от первого лица — рассказчик непременно должен преодолеть все трудности, чтобы дойти до конца своей истории. Именно потому можно было надеяться на относительный хэппи-энд. Мне нравилось верить, что в жизни бывают счастливые концы, даже если случались они не со мной, а на страницах книг. Потеряв веру в хорошее, можно сразу ложиться и умирать — зачем же жить в вечном страдании, ожидая самого худшего?

Я верила в хэппи-энды, и, может, именно поэтому была настоящей счастливицей. Мне безмерно повезло: папа жив и здоров, как и мама, у меня есть любимое дело и коллеги, способные в этом помочь, верные друзья, готовые поддержать, и Беллами Блейк, которого я пока что классифицировать не смогла.

Он улетел на следующее утро — какая-то важная бизнес-встреча не могла пройти без него. В глубине души мне очень хотелось, чтоб Беллами остался, но настаивать я не имела абсолютно никакого права. Он уже сделал для меня достаточно и даже намного больше. Конечно, мама непременно захотела познакомиться с человеком, не бросившим меня в беде, и поблагодарить его.

Беллами очаровательно улыбался в ответ на все реплики моей матери, а я тихо краснела в сторонке — мне редко бывало так неловко.

— Мистер Блейк, вы всегда можете к нам обратиться, если что-то понадобится. Уверена, мы сможем найти способ вам помочь, — мама, видимо, намекала не только на себя, но и своего нового ухажёра из большой политики.

— Теперь я вижу, что все девушки семьи Гриффин не только красивы, но умны и целеустремлённы. Спасибо за предложение, рад был знакомству, — я и не подозревала, как Блейк может быть обходителен, и даже почти обиделась — почему эту лапшу нельзя немного повешать на уши мне?

Шагнула вперёд, когда мама кратко с ним попрощалась, выразив надежду на новую встречу, которой хотелось и мне:

— Спасибо, — в горле пересохло, а другие слова в голову не приходили.

Беллами смотрел на меня с высоты своего роста даже отстранённо и просто кивнул:

— Я уже говорил, что не смог бы оставить тебя в беде. Тебе не за что благодарить.

— Может, тебе не нужна благодарность, но мне — нужна.

Я вдруг чувствовала себя безмерно обязанной ему, и не знала, как избавиться от этого чувства. Мы смотрели друг на друга в молчании несколько мгновений, пока его смартфон не завибрировал. Ему пришло сообщение, и прочитав, он поднял глаза на меня:

— Мне пора. Увидимся.

— Да, — сказала вслед его удаляющейся спине я.

Как же хотелось, чтоб он хотя бы обнял на прощание. И как же хотелось избавиться от этого дурацкого желания, испортившего мне настроение.

Катись к чёрту, Беллами Блейк.

Я даже немного смогла успокоиться — отвлеклась, когда мы засобирались в больницу к отцу. Мама справедливо отвоевала у меня право ехать за рулём — после прощания я была мрачнее тучи.

— И давно вы встречаетесь? — улыбнулась она, трогаясь с места.

Я поперхнулась молочным коктейлем, почти выронив его себе на колени.

— Да не встречаемся мы ничего! — вдруг возмутилась, имитируя срочные дела в телефоне. — Дружим просто, это же брат Октавии, я о ней тебе рассказывала.

— Вот бы все друзья так на тебя смотрели, — мама заулыбалась ещё сильнее от моего смущения.

— Как на посмешище? — выгнула бровь я.

Эбигейл Гриффин в ответ только засмеялась.

— Этот Беллами — хороший молодой человек. И он точно к тебе неравнодушен, — мама, кажется, издевалась. Блейк, который ко мне неравнодушен? Шутка дня!

— Мам, прекрати, это уже не смешно.

— А я не шучу, солнышко, — кивнула мне головой она. — Просто хочу, чтоб ты была счастлива. И этот молодой человек, судя по его взгляду и поведению, абсолютно готов сделать тебя счастливой.

Я было открыла рот, чтоб что-то возразить, но потом просто уставилась в окно. Смысла спорить дальше не было — мама и малейшего понятия не имела о наших с Беллами отношениях. Как он сам говорил в нашу первую встречу: «Да никто в жизни не поверит, что я стал бы с ней встречаться». Может, это была правда, но его слова не отменяли моего отчаянного желания быть рядом с ним.

Отца отпустили из больницы в тот же день под ответственность Эбигейл Гриффин, вопрос о медицинской компетенции которой не ставил никто. Его травмы — несколько ушибов, растяжений и небольшое сотрясение — не представляли серьёзной угрозы для жизни, и при необходимости мама легко могла позаботиться об этом. Всей семьёй — такой странной и непонятной, но всё же семьёй — мы собирались вернуться в Аркадию: мама — на работу, я — на практику, которую она обещала организовать мне в своей клинике, а отец — чтоб поближе узнать свою единственную дочь. Между мамой и папой чувствовалось напряжение, которое было мне вполне понятно, но они старались сделать мою жизнь максимально комфортной, а потому забыли о своих разногласиях. Нет, конечно, не обнимались, не целовались, но были рады, что друг с другом всё в порядке, а главное — со мной.

Октавия сразу же накинулась на меня с обнимашками, как только я зашла в нашу — её — квартиру. Усадила на кухне, долго отпаивала чаем с мятными пряниками, расспрашивала обо всём с упорством опытного детектива и безумно радовалась, что всё обошлось.

— Прости, что не была рядом с тобой, — она и вправду хотела меня поддержать.

— Так сложились обстоятельства. Я бы не хотела, чтобы ты пропустила свой конкурс из-за моих проблем. Кстати, как всё прошло?

Октавия засияла, как начищенная монета:

— Я — в числе победителей! Имею право на стажировку на одном из телеканалов и могу сама сделать для них репортаж.

От радости она чуть не подпрыгивала на месте. И я была рада за неё так же, как и она за меня: мы не были конкурентками ни в одной из жизненных сфер, но даже если бы были — Октавии невозможно завидовать, только восхищаться. Но она вдруг посерьёзнела и посмотрела мне прямо в глаза:

— Кларк, я хотела вот что спросить… Могу ли я осветить тему с этой нефтяной платформой? Мог бы твой отец дать мне интервью и стать источником информации о том, что там случилось?

Я поняла всё её мотивы сразу же. Это же прекрасная возможность и для Октавии подняться по карьерной лестнице, осветив актуальную тему, и для моего отца быть услышанным пострадавшим.

— Я не могу принимать решения за своего папу, но мне кажется, что он тебе не откажет. Особенно если попросит его любимая дочь.

Октавия широко улыбнулась, а потом задумчиво уставилась вдаль:

— Наверное, это рискованно — брать такую тему для новичка. Как бы это не вышло для вас боком…

Неуверенность я заметила в ней чуть ли не впервые. И переживала она не за то, что её вдруг уволят без объяснений, а за меня, моего отца, его карьеру и дальнейшее трудоустройство. Этим качеством она очень напомнила мне Беллами, и в душе вдруг больно защемило.

— Пресса уже накинулась на «Арк Ойл Лимитед», это не остановить. Вряд ли в корпорации сильно обратят внимание на ещё один репортаж — ты будешь точно не первая. Я уверена, что журналисты уже нашли других потерпевших.

— А пострадавшие всё равно затаскают их по судам, — продолжила мою мысль она. — Хочешь сказать, им уже не выпутаться?

— Куда там. Без последствий для экологии это точно не пройдёт, а её защитники обычно кричат громче всех, намного громче телевизионщиков, — я улыбнулась подруге. — Зато тебе это очень сильно поможет, не так ли?

Октавия радостно закивала и снова кинулась меня обнимать.

На следующий же день я устроила подруге встречу с папой, объяснив её цель. Отец согласился почти без раздумий — у него было, что показать молодой репортёрше. Я с интересом слушала его рассказ о произошедшем, изучала копии договоров, смет и прочих документов, которые у него остались. По условиям своего контракта он не имел права передавать их в прессу, но фактически Октавия не была журналистом и просто собиралась ознакомиться со всем очень подробно.

Причина катастрофы крылась в одном — в элементарной человеческой жадности. Экономия на строительных материалах, квалифицированной рабочей силе, игнорирование плохих погодных условий, в которые не стоило начинать бурить скважину — это всё привело корпорацию с миллиардным оборотом к таким же по размеру убыткам. Отец, как проверяющий, и его коллеги-инженеры много раз писали официальные письма руководству, но все они остались без внимания. И за такую невнимательность им будет воздано сторицей: пострадали не только рабочие вышки, но и близлежащая океанская экосистема. Из-за нарушения технических условий нефть медленно, но верно вытекала в океан. Уже предпринималось всё возможное, чтоб это остановить, но ущерб всё равно уже причинён, люди — погибли, как и бизнес местных рыбаков и других людей, так или иначе связанных с морем. «Арк Ойл Лимитед» уже завалена горой исков, которые вскоре покажутся им маленькой стопочкой, а за своё бездействие могут оказаться наказаны не только виновные, но и незаслуженно обвинены в нём хорошие люди. И сейчас мой отец помогал нам с Октавией прояснить, кто же был виновен — а кто нет.

И вроде бы у нас неплохо получалось. По крайней мере подруга уже исписала половину блокнота и останавливаться не планировала. Похоже, это будет прекрасный репортаж для её будущего.

В её прекрасной и перспективной стажировке был только один жирный и большой минус: она уезжала из Аркадии до конца лета. Разумеется, минус не для неё. Октавия собирались жить там вместе со своим парнем — у них всё было прекрасно — и цитата: «плевать мне, что Беллами об этом подумает». И я тоже, как и он, не хотела её отпускать, но возражать была не в праве.

Мама, как и обещала, почти сразу же устроила меня на практику в свою клинику, только при этом забыла упомянуть, что мне придётся сидеть на ресепшене, а не лечить людей. Но даже этому я не расстроилась — чего не сделаешь ради галочки в резюме, а просто так сидеть дома почти в одиночестве ещё два месяца совсем не хотелось.

Спустя три дня моего трудоустройства в коридоре клиники появился очень знакомый силуэт. Я не успела даже остановить его, потому что консультировала по телефону очередную клиентку, переносившую запись. Когда положила трубку, Беллами Блейк уже смотрел на меня сверху, хитро улыбаясь:

— Доктор Гриффин, я очень болен.

На моём лице сама собой нарисовалась дурацкая улыбка — избавиться от неё оказалось не по силам, будто от радости у меня свело всё лицо. Вроде я должна была обидеться, что он пропал куда-то на неделю, но вдруг поняла, что не могу — до такой степени счастлива видеть его снова.

— Что у вас болит, мистер Блейк?

— Я плохо сплю, не могу нормально думать… Мне кажется, что необходимо полное обследование, — ещё немного — и он страдальчески приложит ладонь ко лбу и начнёт изображать обморок.

Я вдруг широко улыбнулась: ну, хоть чья-то актёрская игра бывает хуже моей собственной.

— Вам нужно записаться на приём.

— Когда вам удобно, доктор?

— Боюсь, сейчас у меня очень занятой график. Вряд ли на вас найдётся даже минутка, — в моём голосе почему-то звучала не обида, а лишь лёгкое подтрунивание.

— Тогда, боюсь, нам придётся встретиться прямо сегодня. Вечером, потому что моя болезнь не ждёт.

Вечером? Ну конечно, Октавия уезжает сегодня, само собой, Беллами тоже будет махать платочком ей вслед… рядом со мной.

— Подумайте, может, вам следует перенести запись?

— Нет, мне рекомендовали вас, доктор Гриффин, — снова хитро улыбнулся он и тут же испарился.

Во мне боролись два желания: немедленно подскочить и побежать за ним или сидеть и делать свою работу. Пока я думала, бежать стало уже совсем поздно, и я просто сидела в недоумении, что же это было. Неужели Беллами Блейк по мне соскучился? Иного обоснования, что он приехал в клинику на другой конец города средь бела дня, нет, поэтому широченная счастливая улыбка приклеилась к моему лицу на весь остаток рабочего дня.

Провожать Октавию — занятие сложное. Она улыбалась и радовалась, сидя прямо поверх чемодана, а головокружительные перспективы ещё сильнее подливали масла в огонь. Подруга приказала мне следить за квартирой, пока её не будет — и даже не думать съезжать. Сказала она это таким тоном, что мне и вправду стало страшно нарушать её указ, потому я только согласно кивала головой. Мы обнимались на прощание, конечно, прекрасно зная, что встретимся вновь — и очень скоро, но всё равно настолько привыкли друг к другу за эти пару-тройку месяцев…

Беллами стоял рядом в шумном зале аэропорта, но держался в стороне от нас обеих. Только раз он отвёл сестру в сторону, что-то ей долго говорил. Она только кивала в ответ и не спорила, а потом смеялась и даже легонько заехала ему по плечу. Видимо, Блейк был в своём репертуаре — как всегда превосходно невыносим. Но на прощание О всё-таки не сдержалась и крепко-крепко обняла брата.

Объявили посадку на рейс до Полиса, и вся наша троица обнялась в последний раз. Октавия скрылась в дверях терминала, держась за руку с Линкольном, а мы с Беллами остались смотреть им вслед, как два идиота.

— Ну что, подвезти тебя, принцесса? — первым очухался Блейк.

Вопрос был риторический: мы с Октавией приехали сюда на его машине. Младшая Блейк не собиралась платить за дорогущую парковку целых три месяца и разумно привлекла брата. Под мой «ты серьёзно?» взгляд он продолжил:

— Хорошо, что машина не двухместная, а то твои щёки бы точно не вместились.

Я даже соскучилась по этим отвратительным шуткам.

— Твоё самомнение по размерам ещё больше, — не дала себя в обиду я, пока мы шли к машине.

Иногда я замечала, как он на меня смотрел, пока мы ехали из аэропорта до квартиры Октавии. Я как-то свыклась с мыслью, что интересна ему на самом деле — слишком уж подобная перспектива мне нравилась. Это уже почти не удивляло, но бесило страшно. Этот упрямый осёл ни за что не скажет об этом прямо! А он был мне нужен. Нужен и всё! Однажды вкусив это чувство защищённости, я хотела ещё снова и снова. Хотя бы разочек, хотя бы на пару дней. В груди сладко щемило, и я понимала, насколько это нерационально. Но как можно было не хотеть?

Мы приехали домой, и Беллами решил подняться со мной. Я даже не заметила этого, пока мы вдруг не оказались одни в большой квартире. Вдруг мне стало страшно — потому что больше ничего между нами не осталось. Все мои внутренние барьеры сломлены — ещё со времени нашей совместной поездки. Тогда было не до романтики, и именно это заставило меня влюбиться в Беллами ещё сильнее. Я так и застыла в прихожей, а слова на ум не шли никак.

— Беллами…

— Кларк, — вдруг заговорили мы почти одновременно. — Я пойду чайник поставлю…

Похоже, он так же, как и я, почувствовал всю неловкость момента. Самым верным было бы, наверное, если б он тут же ушёл. Но я бы умерла в следующую секунду, как за ним захлопнулась бы входная дверь.

Внезапно он обнял меня и уткнулся носом прямо в макушку:

— Чего ты такая напряжённая, принцесса?

Я не знала, что ответить, так что он просто поднял моё лицо и аккуратно поцеловал кончик носа. Я не реагировала, так что он плавно начал приближаться к моим губам, но внезапно что-то в голове перемкнуло.

— Стой, подожди!

И чего я так испугалась? Того, что может последовать за этим поцелуем? По сути неизбежного? Сама же в глубине души этого хотела.

— Не бойся, я уже просто ас в деле ожидания, — понимающе усмехнулся он, совсем не раздражённый. — Ты главное успокойся, а то сама не своя. Пойдём, я тебе чай сделаю.

Да, Беллами уже знал меня вдоль и поперёк. Мою любовь к чаю в частности.

— Только пожалуйста не надо больше никаких Финнов.

Меня внезапно развеселила эта мысль:

— Это ты мне встречаться предлагаешь?

— Мы вроде не школьники, чтоб встречаться, — ну конечно, Беллами, кто бы сомневался.

— Не ревнуй тогда, а то совсем как школьник! — не удержалась я от подколки.

— Да я вообще ревновать не умею, просто тебя жалко, что нашла себе чёрт пойми кого и страдаешь!

Я засмеялась, а напряжение окончательно ушло. Вот она, знакомая дорожка, именно к таким отношениям с Блейком я и привыкла. Беллами в ответ на мой смех вскинул брови и понял, что говорить со мной бесполезно. Демонстративно ушёл в гостиную, а я так же демонстративно заварила себе чай и ушла к себе в комнату.

Покоротав время за просмотром своей ленты, я подумала, что Блейк не настроен сегодня со мной разговаривать. Где-то глубоко укололо разочарование: прекрасная возможность наладить отношения, а мы сидим в разных комнатах и молчим, как малые дети. Может, стоит пойти на мировую первой, потерпеть немного подколок? Я вышла из своей комнаты, подошла к дивану и увидела на нём мирно сопящего Беллами. Так вот чего он не достаёт меня в последние полчаса! Усмехнувшись, взяла плед со спинки кресла и накрыла им своего спящего красавца. А потом удалилась к себе: тоже решила готовиться ко сну.

Расстелила кровать, взбила подушку, достала пижаму; стянула джинсы и рубашку, оставшись в одном нижнем белье, и подпрыгнула, увидев привалившегося к дверному косяку Блейка. Шпионил, зараза! Мгновенно подхватив пижаму, прикрылась ей, а Беллами хитро на меня смотрел:

— Кларк, давай встречаться?

— Уйди отсюда!

Вместо того, чтоб уйти, он только шагнул ближе:

— Ну давай встречаться.

— Отстань! — на что-то другое у меня фантазии не хватало.

— Ну давай, — он стоял уже совсем рядом, положил ладони мне на плечи — только теперь этот жест совсем по-другому воспринимался. Я вцепилась в пижаму.

— Мы же договорились, — голос мой звучал уже не так уверенно — потому что он стоял рядом.

— Я не хочу ждать. Что если и ты не хочешь? — невесомым поцелуем он скользнул по моей щеке, губам, а потом опустился к шее.

Я стояла, замерев. Говорить, что он мне не нравится, что он мне неприятен — просто глупо. Он видел, он чувствовал, как я реагировала на него. Чему я сопротивлялась? Тому, чего хотела с самого начала? Зачем я сопротивлялась, если знала, что проиграю? Его рука мягко опустилась и аккуратно обхватила мою, прижимающую к груди пижаму. Он не давил — по крайней мере пытался на грани своих возможностей, и вдруг я подчинилась.

Сама потянулась к его губам, отпустив руки, обвив ими его шею. Целовала его, а он отвечал мне совсем не как раньше — теперь с такой страстью, что я не заметила его ловкие пальцы, расстегнувшие застёжку лифчика. Он беспомощно сполз вниз по плечам без фиксации, а руки уже переместились к моей груди, они, казалось, были уже везде. Хотела было смутиться, но по ощущениям было настолько хорошо, что я только побыстрее стряхнула ненужный предмет гардероба на пол, чтобы вернуться к поцелуям.

Беллами целовал меня то нежно, то страстно, будто пытался сдерживаться, а потом у него не получалось. Его язык встретился с моим, а руки беззастенчиво изучали каждый сантиметр моего тела, гладя и лаская. Всё тело вдруг оказалось таким лёгким, а разум заволокло дымкой, скрывшей все мои потребности, оставив только одну — потребность в нём. Мои руки сами собой начали стягивать с него футболку, и я даже не успела сделать это до конца, как прикоснулась губами к его груди, а затем и к ключице. Он застонал — и теперь ничто в этом мире не смогло бы остановить его — даже я.

Подхватив меня, Беллами как мог аккуратно опустил меня на постель, но явно заботился о моём комфорте меньше, чем о моей обнажённой груди. От его прикосновений меня уносило куда-то совсем далеко — я закрывала глаза, стонала, пыталась ухватить ртом как можно больше воздуха, но эту жажду могли утолить только его прикосновения. Беллами сдвинулся выше, к моей шее, своими поцелуями пуская тысячи мурашек по моему телу. Его рука, сжимающая грудь, плавно поползла вниз — по животу, а затем и за резинку трусиков. Я выгнулась прямо ему на встречу от непривычных, но таких приятных ощущений, когда он начал так нежно поглаживать — моё тело уже жило своей жизнью, выплёскивая так долго копившееся напряжение. Я стонала, целовала, снова стонала, будто в забытьи, тая под умелыми руками и губами Беллами.

Я не помнила, куда с меня делись трусики — и когда он вдруг тоже оказался полностью без одежды. Единственное, о чём я могла думать — тяжёлый комок напряжения где-то у меня внутри, посылающий электрические импульсы по всему моему телу при каждом прикосновении. Как только я переставала чувствовать его каждой клеточкой своего тела — сразу же притягивала к себе обратно, будто эта близость и только она давала мне жизнь. Когда он вдруг сжал мои бёдра, нежно провёл рукой по складочкам и вошёл, я дёрнулась от резкой боли — и Беллами уже шептал мне на ушко: «Тише, принцесса, дальше будет приятно». А потом так поцеловал, что и думать забыла про какую-то там боль. Проводила руками по широким плечам, сильной спине, смотрела прямо в глаза, чувствуя, как он двигается во мне. Каждое нервное окончание трепетало от степени нашего единения в этот момент, от нежности, с которой он вдруг целовал мою шею, или от страсти, с которой крепко сжимал грудь.

Оргазм настиг меня неожиданно — я будто вдруг вывалилась из рая в какое-то намного лучшее место. Напряжение в животе разрешилось, разбежавшись по всему телу разрядами, когда сжались все-все мышцы, а громкий стон вырвался сам собой. Беллами почти сразу же последовал за мной — тихо застонал, а потом откатился в сторону, пытаясь выровнять дыхание.

Мой пульс тоже зашкаливал, а разум всё ещё был окутан сладкой дымкой. Даже если бы сейчас вдруг случился апокалипсис — я б ни за что не смогла встать с этой постели. Перевернулась на живот и уткнулась носом в плечо Беллами, пытаясь осознать произошедшее.

— Так что, будешь со мной встречаться, принцесса?

Я рассмеялась — так счастливо и расслабленно, посмотрев ему в глаза, а он погладил меня по макушке и мягко поцеловал. Потом Беллами потащил меня в душ, а потом — обратно в постель. На уговоры о втором заходе не поддалась — за это пришлось не одеваться, чему я оказалась вдруг безумно рада. Вообще я вдруг чувствовала себя такой умиротворённо-счастливой, как никогда в жизни.

После той ночи это состояние меня не покинуло и на следующее утро, и через неделю, и даже через две. Каждое утро я просыпалась абсолютно счастливой в объятиях Беллами — либо в прежней квартире, либо у него. Я продолжала работать в клинике, а он — заниматься своим бизнесом, но каждый вечер мы встречались вновь и наслаждались друг другом сколько хотели и могли противостоять усталости. Часто препирались — иначе невозможно с Беллами Блейком, но это не помешало мне окончательно переехать к нему через месяц, бросив квартиру Октавии на произвол судьбы. Думаю, она не обидится.

— Если ты вдруг растолстеешь или залетишь, мы немедленно расстаёмся, — оставался верен себе Беллами, крепко-крепко обнимая меня.

Я лежала прямо на нём и по-дурацки улыбалась:

— Ты просто не сможешь без моих щёк и подколов про них. Это я тебя брошу, если ты вдруг растолстеешь или залетишь. Или хотя бы ещё раз оставишь меня больше, чем на день.

А потом он целовал меня, стягивал ненужную одежду и делом доказывал, что нет, не оставит.

Мы никогда не клялись друг другу в вечной любви — но я всегда чувствовала её. Она была в том, как Беллами смотрел на меня, как оставлял мне завтрак, когда уходил раньше, ездил за пятьдесят миль за моими любимыми пирожными или готов был уничтожить любого, кто меня расстроит. Он всегда подкалывал меня, порой переходя границу, но был таков — а я была счастлива просто быть рядом с ним, играть в одной лиге с таким крутым игроком, как Блейк. Его сила, несгибаемость и как они уживались порой с такими милыми мелочами восхищали меня; его принципы, беспощадные к окружающим, но бесконечно опекающие близких заставляли уважать его.

Он не обещал мне замужество, кучу детей. Вслух — никогда. Но Беллами был со мной так же нестерпимо, до одури счастлив, как я с ним — иначе не целовал бы меня так страстно, не скучал так сильно, не хотел бы видеть рядом каждый день. Я не знала, что будет с нами через год, через два, найдётся ли ссора, которая разлучит нас, наступит ли момент, когда не захотим вдруг держаться за руки.

Но так или иначе мы будем вместе: принцесса и Его Высочество, настоящий, надёжный, любимый.