Голос проклятого (джен)

Холодный свет бросает длинные тени в самые потаённые места библиотеки, создавая ощущение, что только здесь, в маленьком освещенном центре безопасно; рисуя в воображении жуткие картины, что там, за стеллажами, кто-то копошится, наблюдает. Джесси понимает, что это просто невроз, и не знает наверняка, чьего внимания боится больше: вампира или человека?

Перед ней дневник Клодии. То, ради чего она осталась ночевать на рабочем месте — уж больно не терпелось прикоснуться к древним тайнам; двадцать минут в такси казались просто вечностью, чтобы согласиться на них.

Небольшой, истёртый, с выдавленным на обрезе цветочком и вензелем, накарябанным от руки. Буквы К и Л, сплетенные одной маленькой «и». Клодия и Луи. Из интервью Пон дю Лака Джесси уяснила, что то была крепкая трагическая любовь, и от осознания этого становится не по себе. Клодию жаль, безумно жаль, и тем более сейчас, сжимая в руках записи и вспоминая, что их автор давно умерла самой ужасной смертью. Маленькая женщина, запертая навеки в пятилетнем тельце, знающая о жизни так много, но способная позволить себе так мало, Клодия медленно умирала в своём бессмертии. Она всего лишь хотела любить, просто любить, и не могла. Её ненависть к Лестату, как к создателю, росла в геометрической прогрессии с каждым прожитым годом. Это всё Джесси узнала за пять лет исследований, но теперь ей может предстать совершенно другая версия, а потому она нервозно ёрзает, не в силах почувствовать хоть какое-то подобие удобства.

В библиотеке стоит абсолютная тишина, все сотрудники давно отправились домой, переваривать прошедшую пресс-конференцию, либо в паб, заливать тяготы дня. Во всей библиотеке не осталось никого, кроме Джесси и охранника, но он не посмеет её потревожить. И всё же кажется, что тени живы, что глаза прожигают её буквально со всех сторон. Кажется, что призраки прошлого, все участники дневниковых событий, пришли поглазеть, проконтролировать.

Отогнав глупые мысли, Джесси раскрывает дневник. Наобум, практически по центру. Почерк Клодии взрослый, аккуратный, хоть видно, что перу не очень удобно в маленькой руке. Местами буквы вздрагивают, совсем незначительно, иногда становятся более округлыми. На французском. Читабельно.

Первое предложение явно берет начало на прошлой странице, потому Джесси пропускает его и передвигается к новому.

«Луи не нравились наши развлечения», — пишет Клодия. — «Конечно же, он говорил о чести, об уважении. Он считал, что наши игры с жертвами — подлые и низкие, взывал прислушаться к голосу совести, совершенно забывая, что совести меня никто не учил. Я была слишком мала, чтобы запомнить наставления матери, а потом моим воспитанием занимался Лестат. Луи же, не приложив никаких усилий к становлению моей личности, мог только пристыжать и читать нравоучения, в глубине души понимая, что время прошло, я выросла и научилась делать собственные выводы о жизни.

В тот вечер, когда мы с Лестатом осушили семейство Деверо, начиная от отца, заканчивая новорожденным мальчиком, которого ещё даже не нарекли, Луи устроил нам настоящую взбучку. Он кричал, рычал, он плакал. Он был жалок как никогда, а мы с Лестатом очень старались его утешить. Тогда я и решила, что должна держаться ближе к Луи. Если я хотела приобщить и его к нашей с отцом вере, то должна была стать кроткой и невинной, чтобы потом, обретя с его стороны полное доверие, начать постепенно подталкивать Луи к собственным взглядам. В тот вечер и началась моя игра в любовь.

Лестат находил мой план забавным, каждый раз напоминая, чтобы я не переигрывала и случайно не сделала фальшивые чувства реальными. Я не сделала, но Луи, как и ожидалось, постепенно согласился бросить своё вегетарианство. Лестат был мной доволен».

Джесси обрывает чтение, не в силах осознать прочитанное. Всё ложь. Всё, что она узнала за пять лет. Ложь до последнего слова. Слепец Луи, принимающий чувства всерьёз, слишком романтизировал их, даже не заметив, что попал на удочку холодного расчёта.

Странно, что Лестат ничего не писал об этом. У него Джесси находила совсем другие строки.

«Я потерял свою дочь, свою последовательницу. Тесное общение с Луи сделало её скучной, мягкотелой и не менее занудной. Наша вечность, проходящая в праздности и веселье, превратилась в унылое прожигание бессмертия, приправленное нытьем и моралью. Я любил их обоих, но я бесконечно скучал рядом с ними. И всё же, в силу своих привязанностей я и подумать не смел о том, чтобы разорвать отношения. Я до последнего был верен им. На предательство решились они».

Джесси не знает, какой из версий верить. В какой момент Лестату показалось, что игра Клодии стала правдой. Судя по дневнику вампирши: не стала. Что в её поведении заставило думать иначе?

Джесси пролистывает дальше, пытаясь найти тот самый переломный момент, когда Клодия начала отдаляться от отца. Она листаёт вновь и вновь. Долго, целое десятилетие, но всё сводится к одному: Клодия играет роль, Лестат хлопает в ладоши, Луи страдает.

За поисками проходит больше часа, Джесси успевает узнать много чего, большей частью о Клодии, немного о Луи. Имя Лестата действительно мелькает реже, чем прежде, но оно и понятно: всё внимание Клодии сосредочено на «возлюбленном», которого она охмуряет с опытностью блудницы. Образ пятилетней девочки никак не укладывается в голове, и лишь целые страницы ненависти к собственному телу заставляют Джесси вспоминать: Клодия — кроха, совсем дитя. Бессмертное дитя, не способное стать взрослой.

«Убийство той девушки казалось мне самым правильным из всего. Я любила её, любила смотреть на неё, трогать. Я заложила труп куклами, и когда никто не видел, я любовалась ею. Тело, которого у меня никогда не будет, сводило с ума, мне хотелось выть, биться в истериках, ломать мебель, что я и делала время от времени в моменты наибольшего исступления. Луи говорил, что любит меня и такой, Лестат же призывал принять себя и научиться изымать из этого пользу. Но мне надоели эти игры в потерявшуюся девочку, надоели эти сердобольные леди, вытирающие мои слёзы. Я хотела быть той собой, что жила внутри. Хотела иметь красивое тело, как у девушки из моей спальни, хотела видеть желание в глазах мужчин, а не умиление в глазах женщин, хотела предаться разврату, как шлюха из трактира. Я хотела жить, но этой жизни у меня не было. Лестат отнял её. Луи отнял её. Я ненавидела их обоих. Играла роль послушной девочки, но ненавидела, всей своей чёрной душой. Я была уверена, что однажды найду способ вырваться из тщедушного тельца, я всё делала, чтобы этот способ найти».

Джесси поднимает голову от дневника, с удивлением обнаруживая, что за окном уже брезжит рассвет. В уголках глаз жжёт от долгого перенапряжения, и непрошенный зевок вырывается против воли. Спать нельзя, ещё столько всего не прочитано, и Джесси читает, через силу, лист за листом, пока есть время. Около восьми библиотеку наводнят её коллеги, тогда уж придётся спрятать дневник, но пока есть возможность, она жадно вырывает фразы, упоенно погружается в двуличие маленькой вампирши вновь и вновь.

«Оказавшись в Париже, мы с Луи тотчас заняли дом, некогда принадлежащий семье Лестата. В этом месте мы жили некоторое время, лет сорок назад, сюда же путь привёл нас вновь. Теперь, когда Лестат был мёртв, мы могли позволить себе осесть. Конечно же, Луи искал нам подобных, сделав это своим смыслом. Зачем ему это понадобилось, если я была рядом всегда? Неужели одной меня ему было мало? Я знала, видела, что он всё ещё влюблен в меня, но с потерей Лестата Луи словно опустел и фанатично отправился заполнять эту пустоту. Мы исколесили весь мир, от Египта и до Китая, и лишь в Париже Луи согласился остановиться. Я поддержала его выбор по одной причине: в Каире мне попался человек, именующий себя колдуном. На родине первозданных вампиров всё ещё встречались знающие люди. С первого взгляда на мужчину-колдуна я поняла: он не шарлатан. Он дал мне рецепт, немного безумный, рискованный, но, я уверена, действенный, оставалось лишь претворить его в действительности. А для этого нам нужны были другие вампиры. Нам нужен был Арман.

Об Армане мне рассказал Лестат. С Луи, отчего-то, он был менее откровенен, мне же рассказал всё. Я слушала вполуха, потому как бóльшая часть отцовских россказней была не менее занудна, чем Луи, но кое-что я запомнила. Этого «кое-чего» хватило, чтобы узнать: в Парижском театре вампиров я найду то, что мне нужно. И потому, когда я встретила колдуна и больше смысла в вечных скитаниях не было, я направила Луи на родину его предков.

Это — последняя запись маленькой Клодии. Завтра Арман поможет мне провести ритуал. Я обрету взрослое тело, и тогда весь мир упадёт к моим ногам».

Это и впрямь оказалась последняя запись, Клодия погибла, а её дневник Арман передал Лестату во время их встречи, в две тысячи двенадцатом. Печальная история, рассказанная совсем под другим углом. История, из которой Джесси смогла сделать несколько выводов: Лестат не лгал в своих записях, своих детей он любил, но Клодия, дьяволица с ангельским лицом, переиграла его, уничтожила всё то, над чем он работал на протяжении десятков лет. Семья, пусть и несовершенная, рассыпалась прахом, причём прах этот принадлежал Клодии.

Лестат в своём дневнике не раз возвращался к тем дням. Они были важны для него, они закончились. Творец, Мариус, бросил его, взревновав к Акаше, хранителем чьего тела он был; друг сошёл с ума и в итоге наложил на себя руки, подставив тело солнечным лучам; мать устала от его общества, предпочтя путешествовать в одиночестве, а потом и вовсе уснула бессмертным сном. Когда же Клодия отравила его, а Луи сбросил его израненное тело в болото, для Лестата перевернулся весь мир. Он выжил телом, но лишь из-за вечной привычки побеждать, дух же истлел, оставив лишь тень прежнего жизнелюбивого вампира. Известие о смерти Клодии дошло до него, когда он заживлял раны в Новом Орлеане, лишив его последних сил бороться со слабостью. Лестат впал в сон, выходя из него время от времени, лишь для того, чтобы понять: боль всё ещё не прошла. Когда пришло облегчение и пришло ли, дневник умолчал, но в вызывающем поведении Лестата, в его приглашениях себе подобных, Джесси видит отчаянное желание найти спасение хоть в ком-то. Пусть и монстр, Лестат всё же человек, которому не хочется оставаться одному. Что ж, позволить ей взять дневник Клодии было хорошей идеей, от которой он только выиграл: теперь, зная другую сторону правды, Джесси не может его ненавидеть. Да, убийца, да, хитрец, да, чудовище, но в этой чудовищности так много человеческой слабости, что на смену недавнему раздражению приходит сочувствие.

Убрав дневник в сумку, Джесси просто сидит, глядя прямо перед собой, вспоминая ту ненависть, с которой смотрела сегодняшнее интервью. Она больше не злится, все шалости Лестата находят оправдание, так или иначе. Пожалуй, стоит написать ему хоть что-то, но взяв телефон, Джесси понимает, что мыслей нет. Все слова кажутся сейчас недостаточно весомыми и уместными. Пережитое Лестатом не исправишь словами.

Незаметно для самой себя, Джесси погружается в полудрёму, так и не выпустив телефон из рук. Ей снится, что она пишет какое-то совершенно правильное сообщение, на что Лестат отвечает с неведомой доселе мягкостью и благодарностью. Даже внутри сна Джесси понимает нереальность происходящего, но радуется, что хоть здесь ей достало слов.

«Грязная мерзавка, как смела ты сунуть нос в мой дневник?!»

Тонкий сердитый голосок врывается в сознание на границе сна, и Джесси даже не сразу понимает, что звучит он взаправду.

«Возомнила о себе невесть что. Лезешь в чужие тайны, порицаешь, считаешь себя лучше, да?»

Наконец Джесси открывает глаза, и тотчас отшатывается. Прямо у её стула, уперев руки в боки, стоит рыжеволосая девочка с кукольными кудряшками. Нежно-голубое платье с пышным бантом на талии, серебристые туфельки, кулон на шее, в руке зажата фарфоровая куколка. Мраморная кожа девочки с виду тверда как камень, огромные зелёные глаза, опушенные густыми коричневыми ресницами, пухлые губки, ярко-алые на фоне общей бледности.

Джесси знает, кто перед ней, и впервые боится подобного визитёра. Призрак Клодии такой чёткий, плотный, почти материальный. И злой.

— Ты — жалкое подобие живого человека! — взвизгивает девочка, тыча в Джесси пальцем.

Совсем крошка. Меньше, чем Джесси себе представляла, тем и страшнее.

— Зарылась в своих записях, убедила себя, что это жизнь и что можешь делать свои идиотские выводы? Думаешь, знаешь меня?!

Клодия подходит всё ближе, принося с собой могильный холод и дыхание смерти.

Джесси вжимается в столешницу, растеряв всю отвагу. С таким она сталкивается впервые. Призраки — это всегда жутко, но сейчас очень навязчиво ощущение, что именно здесь именно этот призрак способен на многое.

— У тебя есть всё! — продолжает девочка, снова тыча в Джесси пальцем. Той кажется, что она ощущает это прикосновение. Дыхание спирает, в горле застревает ком, не дающий сделать нового вдоха.

— У тебя есть жизнь, у тебя есть твоё взрослое тело! Ты должна пропадать в барах и каждую ночь засыпать в новой постели! Ты должна напиваться, творить безумства! Должна выжимать из своей жизни максимум, а ты гниешь заживо в этом забытом Богом унылом месте! И от тебя я встречаю неодобрение?! От тебя?! Ты — ничтожная, плоская, мёртвая! Не смей больше совать нос в мой дневник, иначе я клянусь, я убью тебя!

В глазах малышки плещется первобытная ярость, она явно не лжёт: она может убить.

Джесси впадает в ступор, все слова застревают где-то внутри, она замирает, не в силах пошевелиться, и даже когда призрак исчезает, Джесси не ощущает облегчения.

В таком состоянии через час находит её Дэвид Талбот. Все его попытки расшевелить Джесси проходят мимо неё. Нет, она встаёт, даёт перевести себя в кабинет куратора, даже вцепляется в чашку, которую Дэвид вкладывает ей в ладони, но более ничего. Где-то глубоко внутри себя она понимает, что всё закончилось, Клодия ушла, вот только страх от этого меньше не становится. Её «дар», её проклятие, снова вызывает одну лишь ненависть, желание закинуться горстью таблеток и да, пожалуй, закурить.

«Не приближайся ко тьме, милая. Оставайся на свету», — слова тёти Маарет запоздало кружат в голове, ничуть не помогая. Имея дело с толерантным Лестатом, Джесси даже не понимала масштабов всей тьмы, и сейчас эта тьма её убивает.

Дэвид старается растормошить её, не перестаёт задавать вопросы. Джесси молчит. Молчит, когда в поисках таблеток куратор влезает в её сумку; молчит, когда он находит дневник; молчит когда дневник передаётся на изучение их коллеге, Грегу Сименсу, и даже тогда, когда приходит сообщение: Грег попал в аварию по дороге домой. Погиб.

Джесси знает, что это Клодия, знает, что могла бы не допустить беды, если бы предупредила. Но молчит. Весь день и всю ночь, просто сидя на диване в кабинете Дэвида и глядя в одну точку перед собой. Куратор больше не пытается заговаривать, только терпеливо ждёт, время от времени меняя чашку в её руках. Впрочем, Джесси так и не делает ни одного глотка.

Она молчит, глядя как земля засыпает гроб Грега два дня спустя, и совершенно точно слышит смех Клодии в шелесте листьев.

В какой-то момент понимает, что в пальцах её зажата сигарета, хотя не помнит, кто её дал. И она втягивает едкий дым снова и снова, выпуская его туманом тревог и волнений из лёгких.

Дэвид ждёт, не пытается сунуть её на приём к психиатру, отвозит к себе домой, где Джесси снова видит злосчастный дневник. Отшатывается, будто призрак снова перед дней, ловит понимающий взгляд куратора.

— Я не дурак, смог сложить два и два, — говорит он, подцепляя пальцем обложку. — Сперва вы, оцепеневшие подобно статуе, затем Грегори, сведенный в могилу, и везде этот чертов дневник. Вы ведь взяли его в доме Лионкура, да?

Джесси кивает, впервые за три дня реагируя на слова, Дэвид прикусывает губу.

— Я так и подумал, да. Потому не читал. Мне кажется, стоит вернуть дневник владельцу.

Куратору явно тяжело принимать подобное решение. Как учёный, он, конечно же, жаждет приобщиться к новым тайнам, но при всей увлечённости работой, Дэвид Талбот остаётся человеком разумным, а разумные люди не рискуют чужими жизнями.

— Вы ведь не скажете, что там написано?

Джесси отрицательно качает головой, Дэвид кивает.

— Ладно, хорошо. Не стоит. Но поспите сегодня, пожалуйста.

— Попробую. — Первое слово за три дня царапает горло, словно наждачка, Джесси сглатывает, пытаясь смягчить ощущение, и больше не пытается говорить.

Этой ночью она не спит, но впервые принимает лежачее положение, ощущая, как расслабляются напряжённые мышцы. В завываниях ветра за окном ей всё ещё слышится хохот Клодии, а ветви, царапающие стекло, кажутся детскими пальчиками с острыми вампирскими ногтями.

Через неделю Лестат даёт концерт в Долине Смерти в Калифорнии, и Джесси лишь сейчас вспоминает об этом. За эту мысль она цепляется, как за спасительную ниточку, понимая, что туман перед глазами несколько рассеивается. Не сказать, что жизнь возвращается к ней, но дышать, определённо, становится чуть легче.

Дэвид отошлёт дневник Лестату, сумасшествие закончится, Клодия оставит их. Ведь оставит?

На столике — заботливо оставленный Дэвидом стакан с водой, и Джесси, воспользовавшись им, выпивает сразу три таблетки. Дневная норма, но меньшее количество сейчас вряд ли поможет. Проходит минут сорок, прежде чем смех Клодии становится тише, а ветки за окном превращаются просто в ветки. Дневник, лежащий в гостиной, всё ещё давит одним своим присутствием, даже через стену. Скорее бы Дэвид отослал его прочь. Клодия победила. И после смерти осталась той, кто добивается своего. Если мёртвые вампиры так опасны, чего же ожидать от живых?

Рука тянется к телефону, впервые за несколько дней. Палец привычно движется по экрану, открывая нужную программу. На странице Лестата пять новых фотографий. Рука на клавишах фортепиано, вид на ночной лес, вид на дневной лес с надписью: «Солнце. Скучаю». Последние две представляют самого Лестата: на одном запечатлён его идеальный профиль, на другом он делает вид, что собирается прокусить Мауди горло.

Джесси не ощущает ничего. Ни интереса, ни раздражения. Пусто.

Сообщений от него также больше нет, только лайк на её единственное фото, оставленный в ночь пресс-конференции. В ночь, когда Джесси дёрнуло прочитать этот злосчастный дневник.

Рассвет застаёт её на кухне — первые шаги к нормальности. Пока Дэвид спит, она готовит ему завтрак, используя скудные запасы из холодильника. Самой есть не хочется, но пачка с зелёным чаем приходится кстати.

— Вижу, вам полегче? — Дэвид, показавшийся из спальни, первым делом заключает Джесси в объятия. — Я очень волновался за вас, милая.

— Нельзя всё время бояться, — отвечает она, ненавязчиво отстраняясь. Чужие прикосновения — это не то, что ей нужно. — Я должна возвращаться в строй, для этого вы меня вызвали из Рима. Работать, а не хандрить. Скоро концерт Лестата, я должна подготовиться.

Глаза куратора округляются, и он неверяще окидывает её взглядом.

— Простите, Джесси, но вам бы поговорить со специалистом… — осторожно начинает он. — После всего, что случилось, вы хотите отправиться на концерт, в лапы вампира?

Его тревоги понятны. Джесси и сама знает, как это выглядит со стороны. Но Лестат — единственный вампир, который не пытался ей навредить. Если и прикасаться к потустороннему, то к нему. Тем более, ей так хочется рассказать кому-то о Клодии, и Лестат единственный, с кем можно поговорить, не вдаваясь в подробности дневника и не вызывая гнев маленькой вампирши.

— Простите, Джесси, но это совершенно исключено, — Дэвид перерезает омлет на своей тарелке пополам и перекладывает половину на другую тарелку, жестом приглашая Джесси присоединиться.

Она ест, не чувствуя вкуса, только лишь потому что знает: силы ей пригодятся. Если Дэвид намерен помешать ей встретиться с Лестатом, она устроит эту встречу раньше, сама.

Вечером того же дня, заверив куратора, что собирается выспаться дома, Джесси выскальзывает из-под его опеки и, бросив в небольшую сумку всё самое необходимое, садится на поезд до Парижа. Судя по последней записи из инстаграма, Лестат вечерами зависает в одном частном клубе, рядом с которым она и планирует его ловить, смешавшись с толпой фанаток. Если повезёт, они смогут поговорить. Джесси надеется, что повезёт.

Конечно, срываться с места на ночь глядя, чтобы оказаться рядом с вампиром в его привычное время суток — далеко не самая здравая идея, но закидываться таблетками, только бы не слышать смех Клодии, тоже не вариант.

Джесси курит в окошко, глядя на пролетающий мимо мир, проклиная себя за своё любопытство и слабости, но понимая, что её жизнь, циклично вернувшая её к истокам, просто не может быть иной. Последняя выжившая наследница Великой семьи просто не могла пойти по пути обычного человека.

В голове эхом отзывается целый рой голосов. Слова тёти Маарет становятся словно продолжением слов Лестата, а те, в свою очередь, продолжают мысли мистера Талбота и синьора Грибальди. И всё это приправлено истеричным смехом Клодии. Таблетки не спасут от игры воображения, и пытаться не стоит, нужно лишь пережить самые тяжёлые первые дни, потом станет лучше. Должно стать.

На Парижском вокзале Джесси оказывается в четверть одиннадцатого и, не теряя времени даром, тут же заскакивает в такси, проговаривая адрес, записанный на бумажке. Водитель кидает на неё подозрительный взгляд и качает головой.

С тех пор, как стало известно, где проводит свои вечера Лестат, этот адрес, видимо, стал называться слишком часто.

Похожа ли она на его поклонницу, сказать сложно, но Джесси старалась одеться так, чтобы не выделяться из толпы: выбрала отороченное мехом пальто, под которое надела полупрозрачный блайзер и короткую юбку, накрутила замудреную причёску, а в довершение нанесла на лицо нелепый броский макияж — в общем, попыталась создать образ пустоголовой дурочки, отлавливающей знаменитость. Такую, если очень повезёт, и в клуб пустят.

Только взгляд, затравленный и пустой, выдаёт её внутренний страх, который, при самом хорошем раскладе, сегодня станет слабее. Почему-то кажется, что Лестат сможет ей помочь победить внутренних демонов. Избавит её от волков, терзающих душу, как помог в своё время Оверни.

Она всё ещё не понимает, благодаря каким силам смогла проделать все приготовления. Неужели действия таблеток хватило на целый день? Неужели тяжесть от мрачного присутствия Клодии за её спиной отступила? Призрак напился крови Грега и выпустил её из своих лап? Либо дело в том, что дневник уехал по назначению вместе с курьером?

Перед глазами всё ещё глубокая могила и коричневый гроб с полированной крышкой. Запах земли по-прежнему словно витает в воздухе, хотя сейчас она за один часовой пояс от кладбища.

Нет, ничего не закончилось, но она на пути к тому. Потому и легче. Кажется, что встреча, исцелившая её пять лет назад, способна и сейчас сотворить чудо. Но войдешь ли дважды в одну реку?

Такси тормозит в глухой подворотне. Пустой, на удивление. Темно, лишь один фонарь на длинном проводе монотонно покачивается под порывами ветра.

— Bonne soirée, mademoiselle, — дежурно желает таксист, пересчитывая деньги, такси исчезает, оставив после себя только след шин на пыльном асфальте. Джесси зябко ёжится, осматриваясь. Вход в клуб горит неоновой вывеской, и это единственное светлое пятно помимо мутного фонарного плафона. Вышибала мрачной тучей нависает слева от дверей. Тёмный пиджак, чёрные очки, плотно сжатые губы. Добавить к этому плотное телосложение и рост под два метра, и желание пробраться в клуб без приглашения пройдёт само собой.

Пока Джесси размышляет, как лучше подойти к амбалу, из-за угла появляются трое. По их расслабленному виду и непоколебимой уверенности можно догадаться, что это завсегдатаи.

Одна из двух девушек обращает внимание на Джесси и кивком приглашает присоединиться. Не видя причин отказываться, Джесси пересекает переулок и вливается в компанию, встречая одобрительный кивок со стороны пригласившей её брюнетки.

Они подходят к дверям, и вышибала запускает их без вопросов.

— Спасибо большое, — благодарит Джесси, на что радужка девушки вспыхивает золотом.

Вампир.

Джесси отшатывается, натыкаясь спиной на второго члена трио, лысого мужчину с татуировкой на выбритом черепе. Его ладони обхватывают её плечи, не давая упасть, и ледяной холод его прикосновений проникает даже сквозь пальто.

Ещё один вампир.

— Извините, — мямлит Джесси, вырываясь, и устремляется вглубь зала, в толпу танцующих.

Перед глазами рябит от неоновых огней и цветного дыма, а в голове, перекрикивая музыку, набатом стучит одна только мысль: она попала в беду. За спиной слышится смех, и, в отличии от хохота Клодии, этот вполне реальный.

Вокруг творится что-то нереальное: одурманенные люди с блаженными лицами подставляют свои тела детям ночи, которых здесь много, очень много. Театр вампиров Армана сгорел дотла со всей труппой, но тёмный Париж не опустел. Металлический запах отчётливый и яркий, вампиры трапезничают, кто прямо из вен, кто из кубков, наполненных густой багровой жидкостью. Люди, по всей видимости, не прочь быть кормом, и Джесси наконец понимает, отчего в подворотне не было фанатов: они все здесь. Те, кто пришёл к Лестату, стал ужином для его друзей. Добровольным ужином.

— Здравствуйте, милая, — холодный ленивый голос звучит у самого уха, и, оглянувшись, Джесси встречается взглядом с плотоядной улыбкой очередного вампира. Высокий, плотный, сильный. Серые глаза налиты кровью. Белые волосы зачёсаны назад, но пара прядей выбилась и топорщится у уха, воротник рубашки смят. Интересно, почему? Сопротивление жертвы? Хотя, любое сопротивление сомнительно.

— Ты здесь с хозяином? Выпьешь чего-то?

И мысли читать не нужно, они отчётливо видны на лице вампира. Она — обед, мышь, с которой интересно играть. А в выпивке наверняка наркотик, иного объяснения всеобщему помутнению нет. А может, дурман в цветном дыме? Нужно убираться отсюда как можно скорее. Только бы от вампира отделаться.

— Я здесь с Лестатом. Он ждёт меня, — голос почти не дрожит. — И пить я буду только с ним.

Остается надеяться, что вампир не влез в её голову и не понял, что это ложь.

— О, с Лестатом… — вампир проводит языком по острым клыкам. — Не знал, что он завёл постоянную игрушку.

— Извините, я должна найти его.

Джесси снова вырывается, думая лишь о том, как поскорее выбраться из этого злосчастного места. Она была очень глупа, заявившись сюда. Бежала от призрака вампира и оказалась в вампирском логове — хуже и придумать нельзя.

Пробивая себе путь к выходу, она уже и не пытается найти Лестата среди смешения тел. Это ей в любом случае не поможет, в окружении себе подобных он явно предпочтёт их. Единственная цель сейчас: выжить. Уйти из тьмы раз и навсегда, как тётя Маарет и призывала. Выжить. Выжить. Выжить.

Ударивший в лицо ветер приносит облегчение. Пробежав мимо амбала, Джесси бросается прочь из злосчастной подворотни. Бежит, бросая тревожные взгляды за спину — не преследуют ли?

Ощущение нарастающей паники заставляет ноги подкашиваться, и Джесси ощущает, что вот-вот снова зависнет, закроется, превратившись в безвольный овощ. Она — последняя из Великой семьи, ей полагается быть храброй, в её жилах течёт древняя кровь первых ведьм, но сейчас, в этой злачной подворотне она ощущает себя непростительно слабой, она ощущает себя фактически уже мёртвой. Вампирским обедом.

— Какая встреча, милая.

Белобрысый вампир возникает перед ней так неожиданно, буквально из ниоткуда, и Джесси, отшатнувшись, теряет равновесие. Она падает на асфальт, больно ударившись щиколоткой. До крови. Вампир, по всей видимости, ощущает желанный для себя запах, вбирает носом воздух, и по лицу его разливается смесь желания и блаженства.

Рядом с ним появляются ещё трое: лысый с татуировкой, уже знакомая вампирша и её подруга, с коротким ежиком волос и пирсингом в бровях, носу и губах. Глаза всех четверых хищно сверкают во тьме ночи расплавленным золотом.

Не прими Джесси свои таблетки, она бы наверняка услышала их мысли, в которых они уже сейчас рисуют самые изощренные картины её убийства. Если бы, конечно, они допустили её в свои головы. Почему-то Джесси кажется, что допустили бы, хищники любят вызывать у жертвы страх.

— Сладкая кровь, — пропевает светловолосый вампир, присаживаясь рядом с Джесси на корточки. Она отползает насколько может, но в итоге наталкивается на татуированного, который, она может поклясться, только что стоял рядом с остальными. Теперь он за её спиной и, подняв глаза вверх, Джесси различает хищный оскал. Кажется, это один из тех моментов, когда умирают от страха, трепещущее в груди сердце готово вот-вот разорваться.

Последняя из Великой семьи не должна умереть так…

— Малекит, ты слышал — она — потомок Маарет, — тянет вампирша с пирсингом, равнодушно изучая свои ногти. — Наследница Великой семьи, всё такое.

У неё корявый французский, а, судя по бронзовой коже, она арабка. В Таламаске наверняка есть упоминания обо всех четверых, но даже если бы Джесси в своё время изучила их, вряд ли сейчас ей бы это помогло. Может хоть упоминание о Великой семье сделает своё дело?

— Потомок Маарет, вот как…— ледяные пальцы подцепляют подбородок Джесси и приподнимают её лицо. — Похожа, да. Сказал бы, что это меняет дело, вот только мне плевать на Маарет и на Великую семью, понимаешь? — вампир передёргивает плечами. — Плевать.

Её обступают. Все четверо. Налетают, как стая голодных акул, хватают за руки, обнажают клыки. Джесси кричит, хотя крик не поможет. Она кричит и жмурится, чтобы не видеть. Смерть в её представлении должна выглядеть не так. Последний миг должен настигнуть её не в зловонном переулке, не в дурацком наряде и не так рано.

«Держись подальше от тьмы. Это твой долг. Последняя из рода».

Её отпускают, прекращают тянуть во все стороны. Желанная свобода приходит напару со звенящей тишиной. Джесси открывает глаза: подворотня пуста. Смерть, которую она так боялась принять, передумала её забирать. Джесси делает короткие рваные вдохи, опершись ладонями об асфальт, и слёзы облегчения и страха текут по её лицу горячими струйками.

«Бу».

Знакомый голос звучит из-за спины, и Джесси, чуть повернув голову, различает стройные ноги, обутые в высокие сапоги. Два шага вперёд, и к ней протягивается рука. Белая даже в фонарном свете, с тонкими пальцами, один из которых венчает перстень-коготь.

Ещё даже не подняв головы, Джесси знает, что это Лестат. Его появление прогнало других вампиров, он спас её.

Ощущение слабости проходит, и, шмыгнув носом, Джесси приводит дыхание в порядок. Она вкладывает свою ладонь в его и поднимается, тотчас оказываясь в ледяных объятьях. Кажется, это она прильнула к нему, но Лестат не отстраняется, даёт ей успокоиться, всё ещё сжимая её пальцы в своих. Высокий, выше чем она запомнила, он становится её личным щитом против всех тревог и зла.

— Скажи на милость, ты так сильно хочешь умереть? — спрашивает он, когда последние слёзы высыхают на её щеках.

Голос его недовольный, тон наставнический, прямо как у Дэвида.

— Надо ж было додуматься, заявиться ночью в это место. Ты не могла просто написать? Да в конце концов, пришла бы ко мне домой!

Разумеется, он прав. Джесси могла написать, позвать, и Лестат может даже пришёл бы на этот зов. Она могла приехать и к нему домой, попросить Пьера пропустить её внутрь. Могла бы, если бы в состоянии шока хоть что-то соображала.

— Я не могла ждать до утра, — отвечает она, отстраняясь. — И надеяться на то, что ты ответишь на сообщение, тоже не могла. Она убила человека, понимаешь? Она хотела убить меня…

Лестат выглядит обескураженным. Он совершенно точно не понимает, о чем речь, потому Джесси добавляет:

— Клодия. Ей не понравилось, что я читала дневник. Она пришла ко мне и пригрозила, что убьёт. Она преследовала меня все дни и убила Грега, он тоже читал. Я опять на седативных и снова травлюсь чёртовыми дешёвыми сигаретами. И я не могу так больше, понимаешь? Я схожу с ума, и не знаю, что мне делать…

Лестат внимательно слушает, нахмурив брови, а в глазах его полыхает пламя. Наконец он отстраняется, отходит в сторону.

— Мстительная сука, — выплёвывает, сделав несколько резких шагов от стены к стене. — И после смерти продолжаешь выводить меня из себя, да?!

Он кричит в пустоту, но Джесси кажется, что Клодия слышит его. Ощущение её присутствия слабеет, тени словно отступают на шаг назад.

— Если ты не уберешься прочь, я найду Луи, клянусь, и отдам ему дневник! Тебе ясно, Клодия?! Я уничтожу все светлые воспоминания о тебе, не останется никого, кто бы любил память о тебе!

Джесси молча наблюдает за ним, сильнее кутаясь в пальто, и понимает, что тактика Лестата работает. Дышать становится легче, и это не самовнушение. Клодия действительно боится разоблачения.

— Только посмей навредить Джессике, — рычит Лестат, сцепив зубы. — Я уничтожу тебя.

То, как он защищает её, Джесси импонирует. Ни один человек не защищал её так, как этот вампир. Для него Великая семья не пустой звук, Джесси повезло.

Наконец, решив что слов достаточно, Лестат возвращается к ней. Он больше не охвачен яростью, дыхание выравнивается, движения снова становятся медленными и плавными.

— Ты могла написать, — повторяет он тихо. — Я бы ответил.

Дрожь не унимается, но от его слов становится чуть легче. Джесси делает глубокий вдох и кивает.

— Спасибо. — Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом. В позолоченных зрачках она видит мягкость, дружелюбие. — Почему тебе не всё равно? Ты знаком с моей тётей?

Лестат пожимает плечами.

— Кажется, мы пересекались прежде. А может и нет. Разве упомнишь?

В дневнике упоминаний о тёте Маарет нет, но это вовсе не означает, что они не встречались. Говорил бы когда Лестат не столь неопределённо, можно было бы составить общую картину, а так остается лишь додумывать самостоятельно, кто же перед ней: добрый ангел или расчётливый демон. Джесси кажется, что истина где-то посередине.

Позади скрипят двери, Лестат хмурится. Его рука собственническим жестом обхватывает её запястье, Джесси оглядывается. На неё направлено сразу с десяток плотоядных взглядов. Хищники, зверьё.

— Пошли, — Лестат решительным жестом тянет Джесси прочь из переулка, а она всё бросает взгляды за спину. За ними не идут, но внимательно следят. Разочарованные. Неудовлетворённые.

— Вокруг так много вампиров… — выдыхает Джесси, послушно следуя за своим защитником через оживлённую улицу, к парку. — Почему же ты продолжаешь твердить об одиночестве?

Они скрываются под сенью деревьев. Достаточно близко к дороге, но далеко от посторонних взглядов. Здесь Лестат останавливается и разворачивает Джесси к себе лицом, одаривает уставшим взглядом, несколько пренебрежительным и надменным.

— Сколько людей на Земле? — спрашивает он.

— С утра было семь миллиардов. — Джесси не совсем понимает, к чему он клонит, а потому её голос выходит напряженным и колючим.

— И всё равно ты пришла ко мне.

Она кивает.

— Я пришла, потому что только ты мог понять. Только ты мог помочь.

Недобрая усмешка трогает его губы, обнажая аккуратные клычки.

— Имея в запасе семь миллиардов соплеменников, ты обратилась к вампиру. Только я мог понять и помочь? Один из семи миллиардов? Так?

Джесси наконец улавливает суть, и её вопрос получает свой ответ.

— Ты зовёшь в своих песнях не их… Ты ждёшь определенных, верно? Тех, из дневника. Луи, Мариуса, Армана…

Лицо Лестата искажает гримаса боли, но тотчас её сменяет холодная отстраненность.

— Ты слишком много знаешь, — бросает он с явной неприязнью и делает взмах рукой, предлагая ей уйти. — Я утомился. А мне, между прочим, ещё нужно разжиться обедом. Клодия не побеспокоит тебя, так что лови такси и езжай домой. И держись света.

— А если я не хочу? — Джесси и сама не знает, откуда в её голосе столько отваги. Она слишком долго искала Лестата, чтобы так просто отпустить его. — Ты говорил, что я должна сама выбирать свой путь. Я хочу выбрать. Хочу узнать тебя ближе. Прошу.

Глаза Лестата вспыхивают в темноте жёлтыми огнями.

— Ты не знаешь, чего хочешь. Ты не знаешь, о чем просишь.

Он берёт её за руку, приближая своё лицо к её, обдавая своим холодом, но вызывая необъяснимое волнение. Скорее, приятное, чем нет.

— Ты зашла слишком далеко, Джесс. Дальше только смерть.

Большой палец её руки прошивает болью, Джесси понимает, что это перстень вспорол кожу, но ей не страшно. Не так страшно, как было с вампирами в переулке, не так страшно, как в библиотеке с Клодией.

— Вампиры — не красивая сказка, Джесси Ривз. Романтический образ — только обложка. Истинная наша суть — это боль и смерть. Такое не для тебя.

Лестат подносит её ладонь к своему лицу и аккуратным поцелуем убирает кровь с её пальца.

— Только кровь, боль и смерть.

Он выпускает ее руку и отступает на шаг, собираясь уходить.

Лестат сделал больше, чем Джесси могла надеяться, а теперь уходит — всё правильно. Вот только ей хочется ещё поговорить, ещё узнать. Первая встреча за пять лет не должна закончиться так.

— Постой, — в её голосе мольба, но Лестат не оборачивается, лишь качает головой.

— Езжай домой, Джесс.

Он всё дальше, и Джесси понимает, что у неё есть последний шанс. Последняя фраза перед тем, как он исчезнет. Это должно быть что-то, что точно его вернёт.

— Постой, Убийца волков.

Её слова хлещут плетью. Лестат вздрагивает, как от удара. Этим прозвищем его звала мать после героического спасения Оверни. Если что и вернёт его, то только это.

Действует: Лестат оборачивается, в налитых кровью глазах можно прочесть бесконечную ярость — Джесси явно пересекла границы дозволенного.

— Никогда, — шипит он, раздувая ноздри, уродуя красивое лицо жуткой гримасой.

Он перемещается к ней в мгновение ока, с силой обхватывает запястье.

— Никогда не заставляй меня жалеть, что отдал тебе дневник.

В его глазах кровь и огонь, а ледяное прикосновение непривычно жёсткое, сулящее опасность и смерть. Ни тени того Лестата, который утешал её, сжимая в объятиях.

— Не заставляй меня жалеть, что ты всё ещё жива. Поняла? Поняла?!

И прежде чем Джесси успевает побороть ком в горле и выдавить из себя хоть что-то, он исчезает, оставляя её одну в тёмном парке, ловящую ртом воздух и захлёбывающуюся от слёз.