Circadian (гет)

«This is my parade

My happy ever after

Only if you’re here

When I’m lost and broken

Take me as I am

Right here where I stand

Open up your arms and let me in»

David Cook — Take Me As I Am ©

Гермиона бродит по пыльным и темным комнатам дома, который, кажется, высасывает жизнь из всех, кто осмелится к нему приблизиться. Родовое поместье Блэков, последнее пристанище наследника по мужской линии, место, где ей почему-то становится спокойно. Она впервые влюблена в эту весну, одержавшую, наконец, победу над дождями и сыростью. Гермионе нравится смотреть, как распускаются листья, как люди сбрасывают с себя тяжелые пальто, и как дети улыбаются солнцу. Май сияет всеми красками возрождения, но на душе у нее мрачно, словно бы это конец.

И потому она приходит сюда: походить по комнатам, подумать, поискать в библиотеке хоть какое-то решение, попрощаться. Последнего Гермиона боится больше всего. Как ни пыталась она отыскать ответ, как ни штудировала разрешенные и запрещенные книги, всё тщетно. Одно лишь удалось выяснить Гермионе: Арка — это еще не конец. Это лишь портал, ведущий в один из бесконечных миров, которыми пронизаны вселенные, своеобразное чистилище. И согласно заверениям огромного серого тома в потертой обложке, Сириус должен был возвратиться в мир во плоти, однако долгое пребывание за гранью сделало свое черное дело, то, что не удалось даже дементорам — высосало из него облочку, не сумев уничтожить дух. Фолиант, так же, уверял, что существует некий способ воплотиться вновь, но больше никаких подсказок не давал.

Гермиона была готова сама прыгнуть в Арку, если бы это помогло его вернуть во плоти и крови. Сириус ни о чем не спрашивал, удовлетворившись, казалось, и своей эфирной формой, но он частенько подсматривал за стараниями Грейнджер, потому молчал, не желая ни жаловаться, ни обнадеживать. Они в самом деле не знали, сколько им осталось, быть может в очередное полнолуние он просто растворится в лунной ночи? Время и пространство и так поменялись местами и увлекли в безумный танец.

Сириус приходил еще несколько раз, пил иллюзорный кофе, сотворенный Гермионой, рассказывал байки из юности, подсказывал особо изощренные заклинания, о которых не пишут в книгах, сидел рядом. Джинни прислала несколько писем, просила прощения за произошедшее на ужине, приглашала в гости, Гермиона кусала губу, но отвечала молчаливым отказом. Вот и сейчас, на самом пороге дома на площади Гриммо, ее нашел очередной конверт с извинениями и угрозами притащить на чай силой. Грейнджер покачала головой, взмахом палочки сжигая послание. Не сейчас. Она не готова видеть никого, кроме собственного сумасшествия.

Гермиона взбегает по ступеням некогда величественного дома и замирает в гостиной. Ей кажется, что у нее с поместьем куда больше общего, чем может показаться на первый взгляд. Погрязший в мутных водах условностей и напускного равнодушия, даже сейчас особняк внушает уважение, и ни пыль, ни выжженный гобелен, ни подозрительно молчащие портреты не в силах этому помешать. Кричера забрали себе Поттеры, и Гермиона понимает, что скучает даже по этому вредному эльфу, ведь он связывает ее с прошлым, когда она еще могла жить, а не казаться.

Ей хотелось прийти сюда, дом хранит родовую магию Блэков, и если не они, то кто тогда? Совесть жжет неотвеченное письмо, потому Гермиона вызывает патронуса, замерев на полуслове, когда из палочки, вопреки ожиданиям, вырывается огромный черный пес. Вот и всё. И губы вновь предательски дрожат.

 — Если я не сумасшедшая, то какая же? — вопрошает она пустоту, пустота отвечает ей хриплым смехом.

 — Думаю та, кто научился нарушать правила.

А в следующую секунду ее пальцы уже судорожно цепляются за собачью шерсть. Приходится довольствоваться малым, очевидно, анимагическая форма Сириуса требует куда меньше сил для воплощения.

 — Я не хочу прощаться, — сокрушенно шепчет Гермиона.

Сириус бродит по родовой гостиной, с интересом разглядывая старинный гобелен.

 — Судьба никогда не давала Блэкам то, что они заслужили, она раскачивала у нас перед носом безграничными возможностями, а после оставляла ни с чем, но мы привыкли бороться, хоть ради чистоты крови, хоть из чувства протеста против нее же. Потому я буду сражаться, Гермиона, ради этого… — он делает неопределенный жест, — Ради этих… Мерлин… Этих чувств, которых у меня даже и быть не должно, но я и так добрую половину жизни потратил на дементоров, чтобы отступить так просто.

Гермиона поднимает голову и горящими от слез глазами смотрит на Сириуса, отчаяние в его взгляде становится почти осязаемым.

 — Ты подумал о том же, о чем и я? Что помочь нам может дом?

Он молча кивает, словно бы задумывается о чем-то.

 — Кто знает, может нам и не придется прощаться?

 — Сириус, полнолуние заканчивается. А в день, когда ты…когда тебя…когда Арка, — Гермиона рвано выдыхает, Блэк хмурится.

 — Полнолуние ни о чем не говорит, я ж не оборотень. К тому же, может быть, я приду в следующем месяце?

Гермиона взмахом палочки разжигает камин и садится ближе к огню.

 — Это всё как-то неправильно. Я скрываю тебя от Гарри, от Джинни, от всех, кому ты был дорог, лишаю их возможности увидеть тебя, как дракон, стерегущий сокровище.

Сириус опускается рядом, и она почти чувствует его дыхание, но все это лишь игры воображения.

 — Ты думаешь, заставить Гарри пережить мое исчезновение во второй раз более гуманно? Сейчас ты надуешься и скажешь: «А как же я?», и будешь права, но с тобой нас связывают другие вещи. Я не знаю, как и почему, но я рад быть здесь именно сейчас и именно с тобой. Над облаками всегда солнечно, Герми, и я рад видеть это солнце. Вот так, без условий и упреков, через восемь лет.

В гостиной повисает тишина, Сириус достает из нагрудного кармана сигарету и щелкает зажигалкой. Оба на удивление хорошо держатся, и оба ненавидят прощаться. Отчаяние заполняет собой гостиную, и последняя круглая луна месяца медленно скрывается за тучами. Сириус сбрасывает пепел прямо на ковер, как и раньше не утруждая себя манерами. Гермиона могла бы поспорить, что потомка древнейшего рода не переделать одним лишь желанием, и всё равно сама личность его наполнена полученным когда-то воспитанием, но Сириус бы лишь рассмеялся в ответ. А портрет Вальбурги Блэк с интересом наблюдает за происходящим, ничем не выдавая своего присутствия.

Гермиона закрывает глаза и делает вдох: в легкие врывается запах сигарет и дорогого одеколона, кожи и дорожной пыли, она слишком хорошо помнит этот ореол всевозможных ароматов, всегда окружавший Сириуса, потому шокировано оборачивается. Блэк, как ни в чем ни бывало, сбрасывает пепел на ковер.

 — Сириус… — дрожащим голосом начинает Гермиона. Он обеспокоенно оборачивается:

 — Что такое? У меня выросли рога? Ты же, вроде, больше не виделась с Роном, — но увидев ее широко распахнутые глаза, Сириус обрывает шутку на полуслове. Пепел сыплется вниз, ладонь тянется к пламени. В окно проникает лунный свет и чуть трогает кончики пальцев, огонь яростно врывается в комнату, ослепляя на миг, и вот уже по полу стелется длинная тень.

Сириус Блэк не привык терять времени зря. Он мгновенно сокращает расстояние между ними, и вот уже его ладонь касается щеки Гермионы. Дыхание обжигает кожу, запах сандала, гвоздики и прибитой дождем пыли наполняет легкие. Гермиона судорожно цепляется за его плечи, предплечья, дрожащими пальцами переплетает его пальцы со своими. Она кажется ему такой хрупкой в эти минуты, хрупкой и растерянной. Где же вся твоя храбрость, Гриффиндорская львица?

Он проводит носом по ее шее, хмыкает собственным мыслям. Жар бежит по венам, как пресловутое зелье Жидкой отваги. Гермиона обвивает его, как лиана, словно от его присутствия зависит само ее существование. Его пальцы опускаются вниз по позвоночнику, гладят живот, спускаются ниже, касаются внутренней стороны бедра… Гермиона всхлипывает и подается вперед.

* * *

Пламя сытым котом урчит в камине, и догорающие поленья освещают комнату приятным золотистым светом. Сириус собственнически прижимает к себе Гермиону, и она даже спиной ощущает, как бьется его сердце. Она растворилась в нем, в его тепле, в том чувстве защищенности, которого не ощущала ни с кем и никогда. Его глаза, сбившееся дыхание, смех, запах преследуют ее мысли, вязкой патокой растекающиеся в голове. Думать не хочется, хочется просто быть, прижимать к груди его большую теплую ладонь, после — перевернуться на живот и обвить его всеми конечностями, уткнуться носом в шею и так лежать и наблюдять за пламенем в камине.

 — У меня такое правильное чувство ото всей этой неправильности, — хмыкает Сириус ей в макушку, и Гермиона, наконец, разворачивается, чтобы ткнуть его под ребра.

 — Ты не меняешься.

 — А ты думала, что моя «человеческая» форма будет примернее?

 — Я не хочу думать, я хочу быть с тобой.

 — Согласен. Но, знаешь, что парадоксально?

 — Что?

 — А то, что блестящая ведьма своего времени зря грешила на полнолуние. Мы оба отказались ради своей жизни во благо, — Сириус обводит взглядом помещение, — Во благо чего-то еще. Ты балансировала на грани безумия и отчаяния, Арка таким как раз питается, но от меня она мало что могла взять, я всё потратил в Азкабане. Магия места послужила катализатором, и меня выбросило наружу.

 — Катализатором чего?

 — Любви, Герми. Любви…

Голос Сириуса срывается на шепот, а руки уже прочерчивают знакомый узор на ее спине. До рассвета еще есть время.

 — Давай сбежим?

Гермиона сонно хмурится.

 — Твой дом нуждается в свете.

 — Наш дом. Магия рода тоже сыграла свою роль. Так, что?

 — Давай. Покатаемся на твоем летающем мотоцикле?

 — Я уже и не надеялся это услышать. И я научу тебя еще множеству плохих вещей, — плотоядно скалится Сириус, Гермиона собственнически обнимает его за шею:

 — Только не уходи.

 — Никогда.

Конец.