Circadian (гет)

«Who’s to say you’re never wrong

Who’s to say that I’m not already gone

Who’s to say the time inside your head»

David Cook — Circadian ©

Будильник мигает: 4:30. За окном лениво колышутся ветки, листья опускаются на землю, ветер завывает во все щели, проникает во сны, пугает, предупреждает, успокаивает. Ветер единственный, кто еще помнит отголоски прошлого.

В комнате холодно. По голубоватым обоям с серебристой каймой, кажется, змеится иней и исчезает, растворяется в темноте. Сероватые предрассветные сумерки таят в себе ответы на всё, но некому задать простой вопрос. Некому, да и смысла нет.

Кровать с некогда пышным пологом кажется такой большой и ненужной в сырой пустоте спальни. Полог свисает рваными ошметками и лишь мешает. Он служит насмешкой над возможным когда-то величием. Она и не хотела величия, никогда не просила о пристальном внимании к собственной персоне, она лишь хотела жить. Обрести, наконец, спокойствие, и сделать вдох. Гермиона спускает босые ноги на пол и с раздражением смотрит на мигающие красным цифры. Совсем скоро она встанет, набросит яркий халат, как насмешку над своими буднями, сделает себе кофе, перехватит пару бутербродов и убежит на работу в Министерство. А по выходным Гермиона будет опускать глаза и обещать, что всенепременно заглянет в гости к Гарри и Джинни. Дни будут идти за днями, а она все так же будет обещать.

Потому что после Битвы за Хогвартс прошло уже восемь лет, что-то отстроили, что-то развеяли прахом, открыли школу, переписали законы, и жизнь потекла своим чередом. Друзья женились и завели детей, повидали мир и вернулись обратно, чтобы каждую весну рваться к неизведанным землям и дальше. Потому что весна всегда приходит, вне зависимости от времени и душевных переживаний. Потому что даже Гремучая Ива всегда расцветает в начале апреля, и Визжащая Хижина уже не кажется сплошным пугающим пятном, а на Черное Озеро прилетают утки.

Потому что время продолжает бежать и мигать в темноте, как этот слишком человеческий будильник, но Гермионе с ним не по пути. Ее жизнь осталась рядом с родителями, исчезнувшими в Австралии, рядом с Роном, что укатил в Румынию вместе с братом, в Годриковой Впадине и у могил всех погибших. Выдающая ведьма своего времени. Участница Золотого Трио. Блестящая волшебница Министерства! Гермиона гипнотизирует будильник и встает с кровати. Каждую весну особенно тяжело встречать май. Но она привыкла.

Гермиона сидит в кухне и пьет крепкий кофе без сахара. В воздухе витает сигаретный дым, хоть она и не курит, и предчувствие дождя. Пережить этот день. Улыбаться коллегам, закопаться в бумаги, забрать из химчистки пальто и ответить вежливым отказом на приглашение Джинни. Гермиона пытается изо всех сил. Пытается соответствовать собственным нормам. У нее квартирка на окраине Лондона, с двумя комнатами и просторной кухней. Простые занавески на окнах и скатерть в клеточку. И палочкой она пользуется только в самых крайних случаях. Единственное, что напоминает о магии в этом оплоте обыденности — это бессмертный Живоглот, которой умеет читать мысли хозяйки, но ранней весной даже он молчит.

Пережить этот день, а после поступить по велению сердца. Гермиона доедает гренку с вишневым джемом, с сожалением взбалтывает в чашке остатки кофе и пешком отправляется на работу. К обеду погода портится окончательно. Небо затягивают тяжелые серые тучи, мрак, словно непроницаемая тьма, окутывает землю, пыль, прибитая первыми холодными каплями, ожидает развязки. Сакура, чей-то злобной шуткой перенесенная в нелюбезные британские края, боязливо дрожит на ветру, но Гермионе нет никакого дела до нее. Начальник, подслеповато всмотревшись в ее круги под глазами, почти силой выгоняет ее из Министерства и отправляет отдыхать, пока не станет легче.

Уже восемь лет Гермиона тонет в океане чужой жалости и сочувствия, тонет, и всё никак не может выплыть. Потому она набрасывает на шею яркий бордовый шарф и переносится к Черному Озеру — подумать, понаблюдать, поздороваться с Ивой. Болезненная рябь трогает воду, ветер порывами налетает на чахлые еще кустарники, но Гермиона решительно движется к дереву, чтобы через минуту просто опуститься у ствола и закрыть глаза.

Проходит пятнадцать минут ее единения с прошлым. Пятнадцать вязких минут, так похожих на эту холодную весну. Справа от себя Гермиона замечает какое-то движение, но даже не делает попыток вынуть палочку — ей не от кого здесь обороняться. Ученики еще на занятиях, профессора заняты грядущими экзаменами, Хагрид далеко, а Ива давно уже считает ее своей. Хриплый насмешливый голос выводит Гермиону из оцепенения.

 — Что, тяжелый денек?

Гермиона вздрагивает и ударяется затылком о дерево. Голос звучит над самым ухом, но что-то не дает ей повернуться.

 — Эй-эй, ушибешься же!

И снова этот лающий насмешливый тон, и она, наконец, поворачивает голову.

Справа от нее, опираясь подбородком о согнутую в колене ногу, сидит Сириус. Он одет в кожаную куртку и темно-синюю майку с эмблемой группы, название которой Гермиона не может разобрать. Черные рваные джинсы и перстень с львиной головой дополняют образ. Свет проходит сквозь него, но ей все равно. Ей слишком одиноко молчать, потому она согласна даже на галлюцинации.

 — Сириус! Я так рада тебя видеть!

Гермиона не видит, но чувствует, что он улыбается в ответ.

 — Так что не так с этой весной?

 — Всё не так, Сириус. Горы отчетов, которые никому не нужны, кроме меня, чужие семьи и чужие дети, что зовут меня тетей Мионой, сырость на стенах и кофе, который всегда заканчивается невовремя.

Сириус заходится хриплым смехом.

 — Да, особенно кофе. В стране, продавшей душу за чай, отсутствие кофе ощущается особенно остро. Почему не наколдуешь?

 — Это не то. Вкус не тот, словно чего-то не хватает. Но самое ужасное — это бесконечные свидания!

 — Да, потому ты сидишь здесь и изливаешь душу призраку крестного своего лучшего друга, — усмехается Сириус и чешет затылок.

 — Ты хотя бы задаешь правильные вопросы, — отмахивается Гермиона и всматривается в подернутую рябью водную гладь.

 — А не боишься, что кто-то увидит?

 — Как я веду беседы с плодом собственного воображения? — Нисколько. К моим странностям привыкли еще за время учебы. К тому же, — Гермиона хитро улыбается и тычем пальцем вверх, — Ива так просто к себе чужаков не подпускает.

 — О да, расскажи мне об этом! — хохочет Сириус, и Гермиона чувствует, как ей становится легче.

 — Мне нравится это место. Даже больше библиотеки, а это серьезное заявление.

 — Раз так, — добавляет Сириус, — Можешь даже подремать, а я покараулю.

Полдень плавно перетекает в вечер. В озере уже отражаются первые звезды, а полог Ивы скрывает спящую женщину от всех любопытных. Когда Гермиона просыпается, то думает, что ей всё приснилось. Она разводит ладонью ветки и встает на ноги. У самой кромки воды стоит Сириус и улыбается ей. Лунный свет проходит сквозь него, и кажется, что он окружен нездешней магией, светящимся ореолом. Луна отражается в воде, и он исчезает, когда время приближается к полуночи.

Над озером тихо, лишь слышен тихий всплеск воды. И впервые за восемь лет Гермиона охотно возвращается домой.

«These scars we wear remind us

The more we change, the more we’re all the same

Swept up in this emotion

We’ve fumbled through and made the same mistakes

Cause we are led to the edge»

David Cook — Avalanche ©

Тяжелые капли барабанят по кустам, едва подернувшимся первой листвой, и набатом отдаются в ушах. Сырой и простуженный апрель, похожий на гайморитного больного в вечной ремиссии, позорно капитулирует на запад, оставляя поле битвы за тучами. Серость ранней весны покрывает и без того невзрачный пейзаж непроницаемой марлей, портя настроение и отбирая малейшее желание показываться на улице.

Гермиона бурчит под нос, сетуя на слишком тонкий костюм, и упрямо опустив голову под порывами ветра, идет дальше. Она, как и все горожане, поддалась обманчивому теплу первых дней апреля. Солнце ярко светило сквозь облака, похваляясь недюжинной силой, зазеленела трава, побежали первые ручьи, показались из-под земли крокусы и подснежники. Однако, счастье, как и все хорошее, хоть в этом, хоть в маггловском мире, оказалось недолговечным и лопнуло, как мыльный пузырь, которыми так любят играть дети ее друзей.

Набежали тучи, на мир дементором ухнула серость, и уже семь дней дожди лили, не переставая. Замшевые туфли, купленные на мартовское жалованье, безнадежно раскисали в лужах, а серый твидовый костюм, столь любимый Гермионой, оказался плохой альтернативой теплому драповому пальто.

«Мисс Совершенство», блестящая ведьма своего времени, практически заместитель министра, терпела неудачу за неудачей. Гермиона горько рассмеялась: кому теперь нужна вся её безупречность? С момента той странной встречи у Черного Озера прошла почти неделя, и она могла дать отрезать себе палец, доказывая, что произошедшее ей не приснилось. Галлюцинации не сыпят саркастическими шутками направо и налево, не высказывают свое мнение и уж точно не исчезают с первым лунным бликом. Возможно, ей как-то удалось призвать магию того места, где, она была уверена, произошло множество событий, как из ее жизни, так и из жизни Сириуса. Магические книги ответов не давали.

Как бы то ни было, в тот вечер, впервые за восемь лет, Гермионе захотелось вернуться в пустую и серую квартиру, и сделать ее чуточку ярче, захотелось вставать утром, и она даже приняла воскресное приглашение Джинни на чай, ни словом не обмолвившись о произошедшем. Подруга, возможно, всё бы поняла и не задала лишних вопросов, а вот Гарри точно напичкал бы ее зельями и отправил на принудительное лечение в Мунго. Долгое время живя в одиночестве, учишься не обращать внимания на странные шорохи и голоса в собственной голове.

Гермиона хмыкнула, смахивая с костюма воду, и вошла в паб «Дырявый котел». Внутри было тесно, пахло специями и пылью, а еще — не было лишних глаз, знакомых лиц и охочих до сплетен соседей, как раз то, что нужно для тоскливого пятничного вечера. Грейнджер отодвинула стул у самого окна, полюбовалась на горящую свечу и заказала глинтвейн и чашку кофе. Несколько минут уши ласкала приятная тишина, потом свеча протестующе затрещала, хлынул дождь, и знакомый уже голос придирчиво заявил:

 — Глинтвейн? Решила устроить себе Рождество среди апреля?

Гермиона медленно перевела взгляд на стул напротив и лучезарно улыбнулась. Сириус, одетый в синие потертые джинсы и бордовую рубашку с коротким рукавом, издевательски хмурил брови.

 — Ты знаешь, за последние годы я привыкла не ждать праздников и устраиваю их себе вне зависимости от сезона и даты.

 — Резонно. Ну так, что празднуем?

 — Да так, хандру разгоняю, — пожала плечами Гермиона, и прицелившись палочкой в центр стола, наколдовала прозрачную чашку с дымящимся кофе.

 — Вот, попробуй, — извиняющимся тоном начала она, но Сириус лишь отмахнулся на ее робкий лепет и с наслаждением схватил напиток.

 — Правду говорят: «Талантливая ведьма талантлива во всем». Так, что же, говоришь, у Гарри есть Джинни, Рон променял свое сердце на драконов, по правде, вы никогда и не были парой, чтобы там себе не намечтала Молли, — как ни в чем ни бывало припечатал Блэк, хитро взглянув поверх ободка, — А у тебя? Кто есть у тебя?

Гермиона приняла из рук официанта бокал с глинтвейном, с наслаждением сделала первый глоток и вздохнула.

 — У меня бесконечная череда взлетов и падений, тяжело не соответствовать ожиданиям общества, правда?

Сириус хмыкнул и согласно кивнул.

 — Рассказывай, раз беседы с призраками лучше, чем лепет безусых юнцов, и я очень кстати оказался поблизости.

 — Его зовут Вильям Фарелл, он работает вместе со мной в Министерстве. Ты знаешь, как это бывает, — цветы, робкие взгляды, переминания с ноги на ногу у дверей моего кабинета… Словом, он пригласил меня на ланч и я согласилась. Достаточно милый и образованный молодой человек, ловец команды Пуффендуя, подающий надежды волшебник. Он смотрел на меня во все глаза, а уже через десять минут я поняла, что ему не девушка нужна, а личная сенсация: Вильям видел во мне лишь участницу Золотого Трио, набившую оскомину Гриффиндорскую заучку и волшебницу, пережившую Войну. Я бежала оттуда, угробив под дождем туфли и сегодняшний день, — Гермиона сокрушенно покачала головой и отставила в сторону бокал, — И так со всеми, понимаешь? Сперва все кажутся милыми и участливыми, но заполучив компанию на вечер, начинают распрашивать о прошлом! Клянусь Мерлином, я скоро напишу мемуары и буду им зачитывать, вслух, в лицах, — Гермиона сделала страшные глаза, Сириус фыркнул со смеху, но через несколько секунд посерьезнел.

 — Прошлое на то и прошлое, чтобы там оставаться, жаль, что до некоторых так и не дошло. А… остальные, как же?

Грейнджер пожала плечами.

 — Мои родители так и живут в Австралии. Я сознательно не стала возвращать им память, знаешь, так будет лучше. Я всё равно не оправдала их ожиданий, не явилась на порог отчего дома, обвешанная детьми, и по-прежнему коротаю вечера за книгой. Плюс, магия никуда не делась. Там им будет лучше, тем более мама опять беременна, у меня будет брат или сестра.

Гермиона говорила и говорила, и от внимания Сириуса не укрылось, как в голосе ее сквозит неподдельная, невыносимая грусть. Он молчал и изредка вставлял мудрые словечки, после чего потянулся и встал.

 — Пойдем, тут недалеко есть заброшенное поле для Квиддича, и у нас еще есть шанс спасти дурацкую пятницу.

То ли начал действовать алкоголь, то ли на Гермиону так повлияло его внезапное общество, но она радостно согласилась, даже не спросив, что они там будут делать и каким образом. За эти несколько часов она слишком привыкла к его прозрачному силуэту, хриплому смеху и серым глазам. Когда он в последний раз вообще смеялся?

На улице вновь лил дождь, они бежали по лужам, Грейнджер сбросила туфли и забыла в пабе пиджак, Сириус и вовсе оказался босиком, за компанию разделяя неудобство.

 — Детка, я пережил Азкабан, что мне какой-то там дождь? Да и ты дергала чертовку-жизнь за рога! Быстрее, не отставай!

А на поле Гермиона, как-то непроизвольно, наколдовала метлу и бросила ее Сирису.

 — Надо же, поймал… Это всё твоих рук дело, — недоуменно пробормотал он и тут же унесся к небесам, чтобы через мгновение штопором уйти вниз и у самой земли ловко затормозить.

Он выделывал разные трюки, Гермиона убирала с лица прилипшие волосы и смеялась, глядя на его дурачества. Таким был когда-то Сириус, когда в его жизни еще не было смертельных угроз, предательств, отлучения от рода, заточения в Азкабане и прочего, что с лихвой выпало на его долю. Блэк, казалось, даже помолодел за эти пару часов. Он лихо управлялся с метлой, кружа над полем и распугивая птиц, которые, как и все животные, видели призраков и давно научились их не бояться, он сыпал едкими комментариями и порой говорил всего одну фразу, а у Гермионы уже сжималось сердце от того, насколько же они, все-таки, похожи. Вот и сейчас он завис на уровне ее лица и похлопал по древку.

 — Давай, прыгай.

 — Ты что? — замахала руками Грейнджер, — Я боюсь летать!

 — Пустяки, у тебя просто не было хорошего учителя. Прыгай, говорю.

Гермиона решительно тряхнула волосами и схватилась на древко, ставшее вдруг осязаемым.

А в следующий миг уши заложило от перемены давления и в лицо понеслись потоки воздуха.

 — А теперь плавнее, плавнее! — стремясь перекричать ветер, заорал Сириус, — Древко к низу, выравнивай ее, смелее! А теперь вверх!

И они вновь взмыли к небесам, не обращая внимания на дождь и возможных зевак. Гермиона, неожиданно для себя поняла, что Сириус прав, и у нее, правда, не было достойного учителя, и на миг ей показалось, что, кроме едкого комментария по-поводу ее техники полета, она ощутила касание его руки.

«We could let go

But I won’t give up

If you won’t give up, oh

Crumbling walls and empty halls inside of your eyes

These picture frames a tear away from saying goodbye

But still, there’s glimpses of the way we used to be»

David Cook — Broken Windows ©

Гермиона с раздражением отбросила в сторону безразмерную папку и потерла ноющие виски: погода испортилась окончательно и принесла с собой мигрень. Ни маггловские таблетки, ни волшебные заклинания, ни чай, ни свечи не помогали, а тут еще, как назло, Министерство запросило очередной отчет. Жизнь становилась всё невыносимее.

Очередное приглашение Гарри так и осталось неотвеченным, добавив к мучениям Гермионы еще и вездесущее чувство вины. Друг, казалось, начал что-то подозревать, но пока что благоразумно не вмешивался. Да и что она могла бы ему ответить? — «Прости, Гарри, я, кажется, виделась с призраком твоего крестного». Гермиона нервно хихикнула и сделала рваный вдох.

С той последней встречи с Сириусом прошло две недели, а он так и не показался, как она ни пыталась. Полет на метле, в полночь, с ошалевшим от свободы старым другом, которого она совсем не знала — ей часто снилось это приключение. Профессора годами бились в тщетных попытках обучить ее полетам, а Сириусу понадобилось каких-то полчаса.

Гермиона давно уже оставила попытки разобраться в происходящем. Она была уверена, что не ударялась головой и не попадала под действие заклинаний, но почему Блэк и почему именно сейчас? Тем не менее, с ним было легко, словно с груди упал, наконец, годами лежащий там камень. С ним можно было не выдавать натянутые улыбки и не утруждать себя ничего не значащими разговорами. Друзья честно пытались. Выражали сочувствие. Предлагали помощь. Приглашали в гости. Пройдет год-два, и им надоест. Жизнь закружит в своей круговерти проблем и решений, вырастут дети, просвистит гудок Хогвартс-экспресс, и дорожка уведет в будущее. Гермиону же дома будет встречать только кот и очередной незадачливый ухажер, тещащий собственное эго.

Вспомнился вдруг разговор с Джинни. Подруга опускала глаза и переступала с ноги на ногу, а потом, собравшись с мыслями, промямлила: «Миона, приходи к нам на выходных, мама будет рада тебя видеть». Грейнджер тогда выдала первый, пришедший в голову бред, и поспешила откланяться. Конечно же Молли будет ей рада, ей, той, кто разбил сердце ее сыну.

Гермиона сцепила в замок побелевшие пальцы, чувство вины липким комком подкатило к горлу. Да, Рон был славным малым: храбрым, честным, порой смешным и невыносимым, но преданным, и в целом, хорошим другом. Она же легкосердечно прятала в нем свою несостоявшуюся личную жизнь. С любой неудачей Гермиона бежала к Рону, постеснявшись отвлекать Гарри, на плечах которого и так лежал груз всего мира, и Рон помогал, утешал, бормотал что-то, во что она не особо вслушивалась. Миссис Уизли не могла нарадоваться, так хорошо всё складывалось!

Но прошла война, за ней пролетел первый самый тяжелый год, Рон потихоньку стал нудеть о том, что все они потеряли кого-то, но это не повод похоронить себя в четырех стенах, и вообще пора бы ей заканчивать ерунду и надо как-то узаконить их отношения. Гермиона тогда вытолкала его вон, а после долго скулила на своей огромной кровати и заливалась слезами: если потеря родителей для него пустой звук, то им не о чем больше говорить. Наутро Рон мялся у ее дверей с букетом подсолнухов, но Гермиона была непреклонна: она не сможет стать ни его девушкой, ни женой, и лучше бы им расстаться, пока не поздно.

Он ушел, а в ее сердце поселилась горькая, как осенний туман, пустота. Возможно, это всё депрессия, в которую Гермиона с каждым годом себя загоняла, но показалось вдруг, что Рон всегда использовал ее в угоду собственному эго и успешной учебе. Написать конспект? Сдать экзамен? Подготовить эссе? Научить вычурному заклинанию и отмыть котел после зелья? — Да кто же справится с этим лучше умницы-Гермионы! Вот и теперь почему бы не похвастаться женой и не вызвать зависть у всех окружающих? Да он даже ни разу не спросил о ее любимых цветах, продолжая обворовывать подсолнечные клумбы! Гермиона в сердцах запустила вазой в стену и упала на подушки.

Прошло еще несколько лет, но в ее жизни всё оставалось по-прежнему. Рон укатил в Румынию и впервые делал самостоятельные успехи в изучении драконов. Гермиона тихо радовалась за него, но предпочитала больше не выходить на связь с внешним миром. Единственными ее родными оставались Гарри и Джинни, но и их слишком поглотила собственная жизнь. До недавнего времени Грейнджер существовала «день-до-вечера» и уже ничего не ждала. Каждый потенциальный кавалер видел в ней сначала сенсацию, живую ходячую сенсацию, и никогда — человека. А потом судьба сыграла с ней эту странную шутку.

Гермиона подвела часы и улыбнулась воспоминанию. Сириус, босой и растрепанный, носился взад-вперед на метле, распугивая ворон всем своим видом, и ей нравилось на него смотреть. Отличная физическая форма, покрытые татуировками сильные руки, пронзительные серые глаза, даже сейчас читающие всю душу насквозь, и сквернейший характер. На любое событие у него сразу же был готов саркастичный комментарий, и Гермиона хохотала до упаду. Он выглядел…Живым. Живым и полным сил. Готовым ворваться в эту жизнь и перевернуть ее вверх дном. Сириус не был призраком, книги, вдоль и поперек изученные Гермионой точно это объяснили, не был он и галлюцинацией, но кем тогда и почему сейчас? И что делать дальше… Последнюю мысль Гермиона отодвигала в самые дальние закоулки мозга и боялась даже произносить вслух.

Вспомнилось, как Сириус долго смотрел в пустоту, а после произнес:

 — Умирать не больно, ты не осознаешь, что произошло, больно тем, кто остается здесь.

 — Но как же тогда… — несмело начала Гермиона.

 — А я не знаю. Вот я лечу в чертову Арку, и вот я уже здесь. Надо признать, здесь мне нравится больше.

 — Это несправедливо. Ты только начал жить, обрел Гарри, получил возможность всё исправить…

 — В нашем выжившем из ума мире, Герми, не приходится говорить о справедливости, — припечатал Сириус и вдруг озорно улыбнулся, — Ну-ка, посмотрим, всё ли мое осталось со мной?

А в следующий миг серый вечер разорвал задорный собачий лай, и Гермиона вновь невольно залюбовалась. В Сириусе было слишком много жизни. В Азкабане он изо всех сил боролся за возможность вернуться. Во время учебы в Хогвартсе разгонял скуку и дарил седые волосы Макгонагал, а всё лишь для того, чтобы показать скучающим над учебниками друзьям, что жизнь — это не только серость. Впоследствии, когда его дом, ненавистный черный дом, высасывающий силы из всех, кто имел неосторожность там оказаться, превратили в Штаб Ордена, Сириус подолгу стоял у окна и смотрел на то, как по улицам бежит жизнь.

Всё время все только и делали, что пытались сковать бурный океан его души льдами правил и условностей, но разве стихию можно удержать в рамках? Все требовали и заставляли, укоряли и качали головами, но хоть кто-то хотя бы раз спросил, что было у него на душе?

Гермиона цеплялась за их редкие беседы, которые, порой, случались даже в том переполненном людьми проклятом доме. Порой Сириус находил ее в библиотеке и с присущим ему сарказмом критиковал выбор той или иной книги. Порой нахально садился на подлокотник и заставлял отрабатывать выученные ею заклинания, корректируя и раскрывая секреты, о которых в фолиантах не говорилось. Порой выкидывал очередную шутку и получал от Молли полотенцем по спине.

Даже тогда, в наполненные тьмой и страхом дни, он учил жить всех, словно всем своим видом говоря, что жизнь всегда сильнее смерти и, уж точно, куда искреннее. Сам же Сириус брел по огромной дороге, а навстречу ему неслись машины, ослепляя светом фар и путая направление. Он искал конечную цель, но так и не смог найти.

И вот, кружа на метле под самыми облаками, Блэк поражал воображение безрассудными трюками, впервые искренне смеялся и заражал желанием жить. Он слишком любил эту жизнь, чтобы так просто от нее отказаться. И Гермиона готова была рвать на себе волосы, пытаясь дать ему больше, чем несколько часов до полуночи или до рассвета. Сириус всегда исчезал с первыми лучами светила, таким образом установив эти сумасшедшие циркадные ритмы их обоюдного безумия.

Гермиона уставилась в окно, отчаянно желая увидеть его вновь.

«In the night

We’re all looking for a guiding light

We’re all seeking something more than right

It must be there»

David Cook — We Believe ©

Второе мая. Отголоски прошлого заставляют натянутые нервы звенеть на пределе терпения. Весна уже одуряюще пахнет медом и новыми свершениями, но всем в эти ясные дни не до солнца, потому что небо их жизней скрывают грозовые тучи несбывшегося. Хогвартс отстроен и радует глаз изящностью арок и прохладой тяжелых сводов. Вновь вокруг звучит детский смех и, кажется, ничто больше не способно разрушить этот, с таким трудом отстроенный, мир. Но есть те, кто так и остался за гранью, кто пожертвовал собой ради других, хоть прямо, хоть косвенно. День Прошлого. Второе мая.

Обед у Поттеров закончился скандалом. Гермиона не хотела приходить, она знала, что никакое это не торжество жизни над смертью, это самые настоящие поминки, а учитывая количество умерших, поминки сразу после похорон. Да, Молли Уизли можно было понять, она потеряла в Войне сына, но ее комментарии по-поводу и без, в конце-концов, вывели Гермиону из себя.

«Я все понимаю, миссис Уизли, но Рон жив, здравствует и вполне счастлив в Румынии, прекратите уже нас сватать, да еще и в такой день!», — вскричала она и выбежала из-за стола, опрокинув стул. Кажется даже, что Гарри остановил Джинни: «Не трогай, пусть. Пусть побудет одна».

Это стало последней каплей в бесконечной череде рамок и условностей, в которые загоняла себя примерная девочка Грейнджер. Улыбайся всем. Веди себя хорошо. Не показывай характер. Так учила ее мать, и где она теперь? Укачивает на руках орущего младенца. Никто не должен подумать о тебе плохо, ты же Грейнджер! Так говорил папа, и фамилия — это единственное, что осталось ей от родителей.

И вот сейчас Гермиона сжимается в комок в холодной комнате, и рыдания ее разносятся далеко за пределы спальни. Не так она себе представляла второе мая, совсем не так. Лучше бы ей погрустить в тишине, чем этот ненужный скандал. Гарри подуется и простит, конечно, но Гермиона с ужасающей ясностью понимает, что там она больше не нужна.

Лунный блик разрывает темноту, и хорошо знакомый голос звучит в тишине:

 — Может, ты зря себя накручиваешь?

 — Сириус… — резюмирует Гермиона и пытается улыбнуться, но губы предательски дрожат и приходится поспешно зажимать рот ладонью.

Блэк внимательно на нее смотрит, вздыхает, снимает с себя куртку и подходит ближе.

 — Ты же знаешь, — устало начинает Гермиона, — Не подействует.

 — А ты закрой глаза и просто представь.

Она больше не может молчать, как молния, вскакивает с кровати и подбегает к нему, только сейчас понимая, насколько он, все-таки, высокий. И крепкий. Загораживает собой почти всю оконную раму.

 — Не хочу, Сириус! Мне надоело представлять! Надоело всем улыбаться, соответствовать нормам, угождать каждому, пытаясь понять его мир, а после приходить сюда и выть в темноту, понимаешь? Мне двадцать пять лет, и все их я прожила, как «хорошая девочка», как та, кого хотели видеть и слышать рядом с собой. Никто ни разу не спросил о моих желаниях, Рон даже чертовы цветы ни разу не подарил, какие нравились мне! Удобный для всех человек. Та, кто носится с потерей родителей-магглов, в то время, как великие волшебницы и волшебники погибли в Войне!

Сириус оценивающе смотрит на Гермиону, и взгляд его серых глаз прожигает насквозь. Становится тяжело дышать, а щеки пылают от стыда.

— Прости, я…

Он вдруг протягивает к ней ладонь, оглаживает контуры лица, будто бы касается волос. Она закрывает глаза и словно бы чувствует легкое покалывание.

 — Мы…не должны. Это неправильно.

 — Что ты секунду назад говорила о нормах?

В тишину спальни врывается недовольный мяв, а следом за ним и его источник с утробным мурчанием таращится на окно.

 — Ха, надо же, узнал! — смеется Сириус и тут же обрывается на полуслове.

 — Конечно, он всегда тебя любил, хоть ты и другой «породы».

 — Да, любил, пока не сорвал собрание Ордена, сожрав жутко важный подслушивающий элемент, — соглашается Сириус, руки, впрочем, не отнимает. Гермиона так и стоит с закрытыми глазами.

 — Порой мне кажется, что Глотик — единственный, кто меня понимает…

 — Неправда, Герми, когда мы летали на метле, но вполне друг друга поняли, не так, разве?

В ответ она судорожно выдыхает и смахивает первые злые слезы. Гермиона силится прижаться к его руке и не спрашивать ни о чем, больше не искать ответов на сотое, тысячное «почему», а просто ощутить тепло.

 — Почему с метлой получилось?! — сердито восклицает она.

 — Пойдем отсюда. У тебя есть что-нибудь выпить? — в привычной уже манере Сириус переводит разговор в нужное русло.

В гостиной тепло и горят свечи, в углу трещит небольшой камин, на столике сверкает всеми оттенками янтарного бутылка огневиски. Кот большим рыжим пятном растекся по креслу и все пытается задеть лапой странно знакомую ему фигуру, и неудача расстраивает не только кота.

 — Нам не надо больше видеться, — почти сонно бормочет Гермиона.

 — Нет, не надо, но мы любим нарушать правила, — шепчет в ответ Сириус.

 — Подумать только: когда-то ты был почти вдвое старше меня, а теперь нас разделяет всего декада!

 — Вот видишь, даже у смерти есть свои преимущества, — как всегда непредсказуемо выдает Сириус и встает с кресла.

Ковер остается нетронутым под его шагами, и огонь не может отразить даже намека на тень, но в пламени камина Сириус кажется Гермионе почти осязаемым, и она закрывает глаза.

Возможно, так действует виски, возможно, магия этого, полного утрат, дня, но в ладонь ей тычется мокрый собачий нос, и она позволяет безумию увлечь ее в свои сети.

Черный пес сопит и лижет ладони, становится передними лапами ей на колени, и его дыхание приятно щекочет кожу. Гермиона прислушивается к своим ощущениям и с нервным смешком понимает, что даже такая странная собачья ласка для нее дороже всех объятий, которые дарили ей вполне человеческие ухажеры. Его присутствие, его молчаливое понимание дороже первой ночи с Роном, которому она отдала свои тайны и свое тело. Она слишком много отдала не тем и не в то время, прося лишь малую толику тепла взамен.

Отдала, чтобы услышать в ответ: «Не трогай! Пусть побудет одна».

Не такая, как все — вердикт, которым Гермиону наградили еще в глубоком детстве. Ветеранка чужой войны, живущая в прошлом. Проигравшая битвы с собственной совестью, но так и не получившая ответ ни на один из своих вопросов. Та, кто так и не научился нарушать правила.

Пес лизал ей руки, а в груди, наконец-то, разливалось приятное тепло. Он сердито сопел и фыркал, желая дать ей больше, но ей пока было достаточно и этого. Даже в этот странный вечер. Даже в таком обличьи Сириус был куда желаннее любых других.

А потом они снова пили и смотрели, как догорает пламя в камине, и тишина эта была уютной и долгожданной.

 — Как жаль, что я не знала тебя раньше.

 — Раньше тебе было бы неинтересно. О чем говорить с тем, кто тебе практически в отцы годился? — усмехается Сириус, поигрывая остатками виски в бокале.

 — Ты бы научил меня нарушать правила и летать на метле.

 — Так просто?

 — Ты бы не задавал дурацких вопросов и не заставлял соответствовать нормам.

 — Нормы, как и безумие, только у нас в голове, Герми.

 — И что же делать?

 — Брать от момента всё, что можем.

 — Но мы можем совсем мало, — пожимает плечами Гермиона, чувствуя, как в голову бьет хмель.

 — Но зачем-то же я здесь. Пусть вот так, пусть через восемь лет, но и тебе, и мне сегодня стало легче.

 — И тебя точно не заклеймят старым извращенцем за совращение малолетней.

 — Вооот, наконец-то я вижу плоды своих трудов. За тебя! За победившую в своей собственной войне!

И как и в ночь с метлой, бокалы со звоном ударяются друг о друга.

«This is my parade

My happy ever after

Only if you’re here

When I’m lost and broken

Take me as I am

Right here where I stand

Open up your arms and let me in»

David Cook — Take Me As I Am ©

Гермиона бродит по пыльным и темным комнатам дома, который, кажется, высасывает жизнь из всех, кто осмелится к нему приблизиться. Родовое поместье Блэков, последнее пристанище наследника по мужской линии, место, где ей почему-то становится спокойно. Она впервые влюблена в эту весну, одержавшую, наконец, победу над дождями и сыростью. Гермионе нравится смотреть, как распускаются листья, как люди сбрасывают с себя тяжелые пальто, и как дети улыбаются солнцу. Май сияет всеми красками возрождения, но на душе у нее мрачно, словно бы это конец.

И потому она приходит сюда: походить по комнатам, подумать, поискать в библиотеке хоть какое-то решение, попрощаться. Последнего Гермиона боится больше всего. Как ни пыталась она отыскать ответ, как ни штудировала разрешенные и запрещенные книги, всё тщетно. Одно лишь удалось выяснить Гермионе: Арка — это еще не конец. Это лишь портал, ведущий в один из бесконечных миров, которыми пронизаны вселенные, своеобразное чистилище. И согласно заверениям огромного серого тома в потертой обложке, Сириус должен был возвратиться в мир во плоти, однако долгое пребывание за гранью сделало свое черное дело, то, что не удалось даже дементорам — высосало из него облочку, не сумев уничтожить дух. Фолиант, так же, уверял, что существует некий способ воплотиться вновь, но больше никаких подсказок не давал.

Гермиона была готова сама прыгнуть в Арку, если бы это помогло его вернуть во плоти и крови. Сириус ни о чем не спрашивал, удовлетворившись, казалось, и своей эфирной формой, но он частенько подсматривал за стараниями Грейнджер, потому молчал, не желая ни жаловаться, ни обнадеживать. Они в самом деле не знали, сколько им осталось, быть может в очередное полнолуние он просто растворится в лунной ночи? Время и пространство и так поменялись местами и увлекли в безумный танец.

Сириус приходил еще несколько раз, пил иллюзорный кофе, сотворенный Гермионой, рассказывал байки из юности, подсказывал особо изощренные заклинания, о которых не пишут в книгах, сидел рядом. Джинни прислала несколько писем, просила прощения за произошедшее на ужине, приглашала в гости, Гермиона кусала губу, но отвечала молчаливым отказом. Вот и сейчас, на самом пороге дома на площади Гриммо, ее нашел очередной конверт с извинениями и угрозами притащить на чай силой. Грейнджер покачала головой, взмахом палочки сжигая послание. Не сейчас. Она не готова видеть никого, кроме собственного сумасшествия.

Гермиона взбегает по ступеням некогда величественного дома и замирает в гостиной. Ей кажется, что у нее с поместьем куда больше общего, чем может показаться на первый взгляд. Погрязший в мутных водах условностей и напускного равнодушия, даже сейчас особняк внушает уважение, и ни пыль, ни выжженный гобелен, ни подозрительно молчащие портреты не в силах этому помешать. Кричера забрали себе Поттеры, и Гермиона понимает, что скучает даже по этому вредному эльфу, ведь он связывает ее с прошлым, когда она еще могла жить, а не казаться.

Ей хотелось прийти сюда, дом хранит родовую магию Блэков, и если не они, то кто тогда? Совесть жжет неотвеченное письмо, потому Гермиона вызывает патронуса, замерев на полуслове, когда из палочки, вопреки ожиданиям, вырывается огромный черный пес. Вот и всё. И губы вновь предательски дрожат.

 — Если я не сумасшедшая, то какая же? — вопрошает она пустоту, пустота отвечает ей хриплым смехом.

 — Думаю та, кто научился нарушать правила.

А в следующую секунду ее пальцы уже судорожно цепляются за собачью шерсть. Приходится довольствоваться малым, очевидно, анимагическая форма Сириуса требует куда меньше сил для воплощения.

 — Я не хочу прощаться, — сокрушенно шепчет Гермиона.

Сириус бродит по родовой гостиной, с интересом разглядывая старинный гобелен.

 — Судьба никогда не давала Блэкам то, что они заслужили, она раскачивала у нас перед носом безграничными возможностями, а после оставляла ни с чем, но мы привыкли бороться, хоть ради чистоты крови, хоть из чувства протеста против нее же. Потому я буду сражаться, Гермиона, ради этого… — он делает неопределенный жест, — Ради этих… Мерлин… Этих чувств, которых у меня даже и быть не должно, но я и так добрую половину жизни потратил на дементоров, чтобы отступить так просто.

Гермиона поднимает голову и горящими от слез глазами смотрит на Сириуса, отчаяние в его взгляде становится почти осязаемым.

 — Ты подумал о том же, о чем и я? Что помочь нам может дом?

Он молча кивает, словно бы задумывается о чем-то.

 — Кто знает, может нам и не придется прощаться?

 — Сириус, полнолуние заканчивается. А в день, когда ты…когда тебя…когда Арка, — Гермиона рвано выдыхает, Блэк хмурится.

 — Полнолуние ни о чем не говорит, я ж не оборотень. К тому же, может быть, я приду в следующем месяце?

Гермиона взмахом палочки разжигает камин и садится ближе к огню.

 — Это всё как-то неправильно. Я скрываю тебя от Гарри, от Джинни, от всех, кому ты был дорог, лишаю их возможности увидеть тебя, как дракон, стерегущий сокровище.

Сириус опускается рядом, и она почти чувствует его дыхание, но все это лишь игры воображения.

 — Ты думаешь, заставить Гарри пережить мое исчезновение во второй раз более гуманно? Сейчас ты надуешься и скажешь: «А как же я?», и будешь права, но с тобой нас связывают другие вещи. Я не знаю, как и почему, но я рад быть здесь именно сейчас и именно с тобой. Над облаками всегда солнечно, Герми, и я рад видеть это солнце. Вот так, без условий и упреков, через восемь лет.

В гостиной повисает тишина, Сириус достает из нагрудного кармана сигарету и щелкает зажигалкой. Оба на удивление хорошо держатся, и оба ненавидят прощаться. Отчаяние заполняет собой гостиную, и последняя круглая луна месяца медленно скрывается за тучами. Сириус сбрасывает пепел прямо на ковер, как и раньше не утруждая себя манерами. Гермиона могла бы поспорить, что потомка древнейшего рода не переделать одним лишь желанием, и всё равно сама личность его наполнена полученным когда-то воспитанием, но Сириус бы лишь рассмеялся в ответ. А портрет Вальбурги Блэк с интересом наблюдает за происходящим, ничем не выдавая своего присутствия.

Гермиона закрывает глаза и делает вдох: в легкие врывается запах сигарет и дорогого одеколона, кожи и дорожной пыли, она слишком хорошо помнит этот ореол всевозможных ароматов, всегда окружавший Сириуса, потому шокировано оборачивается. Блэк, как ни в чем ни бывало, сбрасывает пепел на ковер.

 — Сириус… — дрожащим голосом начинает Гермиона. Он обеспокоенно оборачивается:

 — Что такое? У меня выросли рога? Ты же, вроде, больше не виделась с Роном, — но увидев ее широко распахнутые глаза, Сириус обрывает шутку на полуслове. Пепел сыплется вниз, ладонь тянется к пламени. В окно проникает лунный свет и чуть трогает кончики пальцев, огонь яростно врывается в комнату, ослепляя на миг, и вот уже по полу стелется длинная тень.

Сириус Блэк не привык терять времени зря. Он мгновенно сокращает расстояние между ними, и вот уже его ладонь касается щеки Гермионы. Дыхание обжигает кожу, запах сандала, гвоздики и прибитой дождем пыли наполняет легкие. Гермиона судорожно цепляется за его плечи, предплечья, дрожащими пальцами переплетает его пальцы со своими. Она кажется ему такой хрупкой в эти минуты, хрупкой и растерянной. Где же вся твоя храбрость, Гриффиндорская львица?

Он проводит носом по ее шее, хмыкает собственным мыслям. Жар бежит по венам, как пресловутое зелье Жидкой отваги. Гермиона обвивает его, как лиана, словно от его присутствия зависит само ее существование. Его пальцы опускаются вниз по позвоночнику, гладят живот, спускаются ниже, касаются внутренней стороны бедра… Гермиона всхлипывает и подается вперед.

* * *

Пламя сытым котом урчит в камине, и догорающие поленья освещают комнату приятным золотистым светом. Сириус собственнически прижимает к себе Гермиону, и она даже спиной ощущает, как бьется его сердце. Она растворилась в нем, в его тепле, в том чувстве защищенности, которого не ощущала ни с кем и никогда. Его глаза, сбившееся дыхание, смех, запах преследуют ее мысли, вязкой патокой растекающиеся в голове. Думать не хочется, хочется просто быть, прижимать к груди его большую теплую ладонь, после — перевернуться на живот и обвить его всеми конечностями, уткнуться носом в шею и так лежать и наблюдять за пламенем в камине.

 — У меня такое правильное чувство ото всей этой неправильности, — хмыкает Сириус ей в макушку, и Гермиона, наконец, разворачивается, чтобы ткнуть его под ребра.

 — Ты не меняешься.

 — А ты думала, что моя «человеческая» форма будет примернее?

 — Я не хочу думать, я хочу быть с тобой.

 — Согласен. Но, знаешь, что парадоксально?

 — Что?

 — А то, что блестящая ведьма своего времени зря грешила на полнолуние. Мы оба отказались ради своей жизни во благо, — Сириус обводит взглядом помещение, — Во благо чего-то еще. Ты балансировала на грани безумия и отчаяния, Арка таким как раз питается, но от меня она мало что могла взять, я всё потратил в Азкабане. Магия места послужила катализатором, и меня выбросило наружу.

 — Катализатором чего?

 — Любви, Герми. Любви…

Голос Сириуса срывается на шепот, а руки уже прочерчивают знакомый узор на ее спине. До рассвета еще есть время.

 — Давай сбежим?

Гермиона сонно хмурится.

 — Твой дом нуждается в свете.

 — Наш дом. Магия рода тоже сыграла свою роль. Так, что?

 — Давай. Покатаемся на твоем летающем мотоцикле?

 — Я уже и не надеялся это услышать. И я научу тебя еще множеству плохих вещей, — плотоядно скалится Сириус, Гермиона собственнически обнимает его за шею:

 — Только не уходи.

 — Никогда.

Конец.