Пробуждение Ассоль (гет)

Глава четвертая. Песчаный лебеччо

* * *

Письмо от падре привело меня в замешательство. В прошлый раз я написала не только отцу, но и ему: мне было важно поблагодарить его за заботу о папе. Ну и, конечно, я переживала и о нем самом.

Милая Ассоль! — писал падре. — Мне очень дороги твои теплые слова, и я рад был получить от тебя весточку. Однако большая часть твоих благодарностей попала не по адресу. Со стыдом должен признать, что повел себя не самым достойным образом во всей этой ситуации, и был несколько деморализован твоим отъездом, поэтому совсем забыл про твоего отца. Сожалею о моей халатности.

Вся идея со школой принадлежит только Хину; я полагаю, он вообще придумал все это только для того, чтобы помочь мне и твоему отцу обрести новый смысл после твоего отъезда. Я очень благодарен ему за это, он вновь вселил в меня веру в людей. Также он, по факту, взял твоего отца на свое попечение, что может показаться странным, помятую о давней вражде ваших семейств. Однако не могу не возблагодарить Господа за это чудесное примирение; в их лице Бог вновь явил нам Свои чудеса.

Пиши нам почаще, милая наша девочка, нам очень не хватает твоего светлого и доброго сердечка.

Храни тебя Господь!

Я снова и снова перечитывала эти строчки, цепенея от стыда. Мне было мучительно, непереносимо стыдно перед отцом — за то, что я так резко, зло, буквально сбежала от него, не желая ничего слушать. Мне было остро, пронзительно стыдно перед падре — никогда раньше я не чувствовала такую потребность в исповеди, как сейчас.

И перед Меннерсом.

Мне было стыдно перед ним и раньше; мне было стыдно, что он влюблен в меня, и стыдно своего срыва, когда из-за гнева на Артура я согласилась на этот брак; и стыдно за то, что я попросту оставила его там, в храме, понимая, что он станет предметом всеобщих насмешек — а мне ли желать кому такой участи?

Теперь же мне стало еще стыднее, еще больнее, что он заботится о моем отце — а ведь они так ненавидели друг друга, и не без причины! И что же? Я бросила отца, не думая о его судьбе, а Меннерс теперь исправляет мои ошибки!

Это было мучительно, так мучительно, что я не могла об этом думать, и постаралась просто выкинуть все эти мысли из своей головы. Я подумаю об этом когда-нибудь позже. А сейчас — сейчас Артур придет!

* * *

Волшебная. Воздушная. Восхитительная. Необыкновенная. Нежная. Настоящая. Драгоценная моя девочка.

Она была той самой, той единственной, той жемчужиной, о которой я мечтал с юности. Потрясающая в своей искренности и естественности, трогательно-беспомощная в своей ласковой потребности в близости, тоненькая, хрупкая, звонкая, улыбчивая! Она была самой жизнью!

Мне казалось, мое сердце наполняется новыми силами рядом с ней; я сам становился чище, выше, светлее от ее сияющих взглядов! Ее любовь поднимала меня на фантастическую, недосягаемую высоту!

https://sun9-28.userapi.com/c855324/v855324204/b33d7/FzXt5T8pgeo.jpg

Я мог часами любоваться игрою жизни на ее лице; какие тонкие оттенки эмоций, какая глубина чувственности и чувствительности!

Ассоль стала тем наполнением, которого не хватало моей жизни. Из каждого плавания я спешил к ней, бежал по прибрежным камням, нес подарки из дальних городов! Она выбегала мне навстречу, смеясь и плача, и я до конца растворился в этом немыслимом, неземном счастье!

Она была не такой, как другие девушки; она действительно умела видеть за горизонты, и это делало ее необыкновенной.

Но была в ее мечтательности сторона, которая меня смущала и тревожила.

Еще в Каперне мне рассказали, что она видела сны о своем белом капитане под алыми парусами — собственно, эти сны я и поспешил воплотить в реальность. И эта ее черта, эта ее беззаветная вера в мечту казалась мне особенно привлекательной в ней.

Странными были не сны и не мечты; странно было то, что она полагала, будто бы я тоже должен помнить ее сны.

Сперва это было забавно и мило. Когда она впервые, еще на корабле, сказала: «Помнишь, совсем как тогда?» — я только улыбнулся и переспросил: «Когда?» — «Во сне!» — нежно улыбнулась она, и я кивнул. Конечно, мне тоже порою снились мечтательные романтичные сны, в которых была и неземная прекрасная незнакомка. Тогда я подумал, что это так прекрасно, и даже в снах у нас гармония!

Но уже в Дубельте меня начала тревожить эта ее особенность — ссылаться на свои сны как на что-то, реально бывшее между нами когда-то. Она то и дело вспоминала тот или иной «разговор», который я тоже, по ее мнению, должен был помнить, или какое-то событие. Я сперва посчитал это прелестной любовной игрой — а что еще было думать, ведь в ее фантазиях было столько фантастического! Например, когда я стал планировать нашу свадьбу, она рассмеялась и сказала:

— Ты забыл? Мы же уже женаты!

— Когда же мы успели? — решил поддержать ее игру я, подумав, что это способ кокетства.

— Ну, помнишь, — беззаботно и очень естественно уточнила она, — еще Владыка Морской был посаженным отцом.

— И русалки танцевали? — рассмеялся я такой странной фантазии.

Она обрадованно подхватила:

— Вот видишь, вспомнил!

…тогда я подумал, что это шутка; но чем дальше, тем очевиднее проступало: нет. Не шутка.

Она в самом деле верила, что мы общались там, в ее снах.

И я не знал, как к этому относиться.

С одной стороны, это была безобидная фантазия, выдумка, от которой никому не будет дурно.

С другой стороны, Ассоль уже не ребенок, и верить в собственные выдумки — очень тревожный признак.

Одно дело — мечтательность и романтичность, которые так украшают ее, превращая в идеальную сказочную принцессу.

Другое — явное помутнение рассудка, которое может в будущем усугубиться.

Я старался не думать об этом и не замечать ее отсылок к снам; слишком страшно было бы обнаружить в ней сумасшествие — теперь, когда я так поверил, что обрел свою любовь!

Но легкий червячок сомнений точил мою души и не позволял чувствовать себя счастливым вполне.

* * *

Со свадьбой что-то не сложилось, нелепо и глупо, обыденно и мелко.

В первый день встречи мы были слишком счастливы; нам было не до того.

Потом я испугалась, что нам помешают, и сбежала — тоже все разладилось.

Потом возник странный казус: с одной стороны, Артур как капитан обладал правом заключать браки во время плавания, с другой — он же сам и был женихом, и не мог женить сам себя.

Потом мы прибыли в Дубельт, и я сама попросила отложить дело, чтобы дождаться отца.

Потом Артур был в отъезде.

Потом я узнала, что отец не приедет, и растерялась.

Потом Артур предложил поплыть в Каперну и заключить брак там, чтобы отец мог присутствовать.

Пока я думала, он опять отбыл в плавание.

…вот так и получилось, нелепо, глупо, что мы до сих пор не были женаты.

И с каждым днем я все острее, все мучительнее задумывалась: а хочу ли я замуж за Артура?

Раньше все было просто. Я ждала его и знала, что мы станем мужем и женой, уедем навсегда из ненавистной Каперны и будем счастливы вместе.

Но что-то в моей картине не сложилось. Мы уехали, но я не стала счастливее. Напротив, честно взглянув в свою душу, я должна была признать: я стала несчастнее.

Нет! Я ни в чем не хочу упрекнуть Артура! Он чудесный; добрый; внимательный; сказочный.

Но было одно «но», которое сбивало меня с толку: никогда раньше я не пыталась себе вообразить, что буду делать, когда — дождусь.

Ждать Артура было моим смыслом жизни; было моей жизнью. Я дождалась — нужно было жить дальше — но как?

Я не понимала, чего я хочу теперь, вплоть до того, что не понимала, чем занять себя. Какие занятия мне по душе? Чего я хочу?

Еще одно «но», которое крайне меня смущало — раньше мне казалось, что я не люблю общество, что мне комфортнее в одиночестве. Однако теперь я стала смотреть на это по-другому. В Каперне я никогда не была одинока по-настоящему; я была вовлечена в десятки связей и отношений, пусть зачастую и неприятных. Но был отец, был падре, были дети. Были другие девушки, которых я не могла назвать подругами, но, во всяком случае, мы вместе занимались какими-то благотворительными проектами для церкви или порой рукодельничали. Был Меннерс, в конце концов, который время от времени подкидывал мне идеи для размышления и был не прочь предлагать совместные дела.

Здесь, в Дубельте, я не знала никого. Артур общался тесно только со своей командой, и уплывали они все вместе. В городе он меня ни с кем не познакомил; да и сам, видимо, никого не знал. Пытаться знакомиться сама я боялась; а вдруг люди здесь как в Каперне, кто же защитит меня в отсутствии Артура?

Вот и получалось, что единственный человек, с которым я общалась — любимый. В то же время, когда он бывал в отъезде, я была предоставлена сама себе. И с удивлением открывала в себе, что настоящим счастьем для меня было взаимодействие с людьми, которых я люблю.

В довершении всего, я стала ловить себя на том, что скучаю по Каперне. Скучаю и тревожусь: как там отец, кто поможет ему, кто обиходит дом, кто удержит от выпивки, кто защитит от злости горожан? Скучаю по падре и длинным разговором с ним, по обсуждению книг; тревожусь, кто теперь приносит цветы к кресту, кто помоет окна в храме, кто поможет шить рубашки и штаны для нищих. Скучаю по малышне, чьи веселые улыбки были для меня ярким лучиком. Скучаю по маяку, в котором было так уютно наедине со своими мыслями. Скучаю даже по Меннерсу с его дурацкими шуточками и грубыми выходками.

…и я не знала, что с этим делать.

И я уже не была уверена, что брак — это хорошая идея.

Потому что отчетливо понимала одно: в Дубельте я жить не хочу.