Сквозь листву она видела звезды (гет)

Тсуна был в ужасе. Исписанная убористым почерком крошечная бумажка с недвусмысленной угрозой до сих пор стояла перед глазами, а вкус его самой первой конфеты, полученной в подарок от девочки, горькой сладостью растекался по языку. Несколько дней подряд он пытался вызнать у Реборна хоть что-нибудь, но тот продолжал пакостно улыбаться, скрывать лицо шляпой и упрямо молчать, будто наступающая Тсуне на пятки смерть в самом деле доставляла ему удовольствие.

О Вонголе Тсуна знал так мало, что все имеющиеся у него сведения могли бы уместиться в пару коротких предложений. Если сократить совсем, Тсуна мог бы охарактеризовать эту семью двумя или четырьмя словами в зависимости от того, нужны ли Ацуко-сан подобные бессмысленные детали.

Чокнутые мафиози, несущие смерть. Вот, что Тсуна бы сказал Ацуко-сан сейчас, добавив никогда не сталкиваться с ними во имя сохранения собственной жизни, но она из будущего велела ему самому узнать побольше, «чтобы никто не остался разочарованным». Что ж, Тсуна определенно был разочарован уже сейчас, но его мнением как всегда не интересовался совершенно никто.

Не могла же взрослая Ацуко-сан быть мафиози? Тсуна размышлял об этом уже несколько дней, постоянно напоминая себе, что Ацуко-сан сестра Хибари-сана и ожидать от нее можно все что угодно. Но, пусть даже лица у них были и одинаковые, Ацуко-сан не вызывала чувство сжимающейся в тугое кольцо угрозы и вела себя вполне мирно, не проявляя желания загрызть его до смерти. Маленькая Ацуко-сан по крайней мере, потому что взрослую с некоторых пор он считал едва ли не собственным главным врагом.

— Доброе утро, Десятый! — голос Гокудеры-куна резанул по ушам, и Тсуна резко дернулся, промахиваясь мимо дверного проема.

Гокудера-кун ударил его по спине, так что она звеняще разболелась вместе с многострадальным лбом. Ямамото присвистнул и рассмеялся, закидывая руку Тсуне на плечо и выворачивая его в сторону класса. Тсуна протяжно простонал, воровато оглядываясь в происках вездесущего Реборна, но среди кучи устремленных на него насмешливых и жалостливых взглядов его определенно не было. И Тсуна даже представить боялся, что самозваный репетитор замышляет на этот раз.

— Так она тоже играет в мафию? — рассмеялся Ямамото, когда Тсуна рассказал все на обеденной перемене. — Это здорово! Чем больше людей — тем лучше.

— Балда! — рявкнул Гокудера-кун, отвешивая ему затрещину. — Если эта девчонка угрожает Десятому, мы должны во что бы то ни стало остановить ее!

— Я думаю, она хороший человек, — кивнул Ямамото, совершенно не обращая на Гокудеру-куна внимания, — это ведь ее потерянную заколку мы искали? Ты был тогда суперкрут, Тсуна!

Тсуна протяжно вздохнул, откидываясь на прохладную школьную стену, и притянул колени к груди, разглядывая плывущие по небу облака. В одном из них ему почудился квадратный листочек, а другое показалось сложенными горсткой конфетами, совсем такими, одну из которых дала ему Ацуко-сан из будущего.

— Гокудера-кун, — Тсуна состроил самое жалостливое лицо, на которое только был способен, — ты можешь рассказать мне о Вонголе все, что знаешь?

— Но Десятый! — тут же откликнулся Гокудера-кун, перестав спорить с хохочущим Ямамото. — Ты не можешь уступить ей. Давай просто пойдем и избавимся от угрозы!

Едва закончив говорить, он крякнул и повалился вперед, впечатываясь лицом в крышу. Тсуна ойкнул и потер собственный нос, Ямамото снова рассмеялся, а вставший на спине Гокудеры-куна статуей самому себе Реборн угрожающе сверкнул глазами, размахивая в воздухе тем самым листочком. Тсуне, кажется, стремительно поплохело, в животе забурчало, и он прижал колени к груди, обхватив их руками и заодно зажав ладонью собственный рот.

— Никчемный Тсуна! — как всегда торжественно провозгласил Реборн, одетый в костюм комара. — Здесь написано, что ты отравлен ядом Шамала. Пойди и убеди его создать противоядие, использовав влияние семьи.

— Но Реборн, — попытался возразить Тсуна, и несчастная бумажка вылетела из тонких комариных лапок и приземлилась ему на грудь.

Следом за бумажкой в лоб прилетел ощутимый удар, Тсуна взвыл, падая на спину, ударяясь затылком и замечая два длинных похожих на тонфа облака. Тошнота подкатила к горлу, поджилки затряслись, и Тсуне даже показалось, что он кожей ощущает полный жажды убийства взгляд. Все-таки обратиться к Шамалу было безопаснее, чем следовать самоубийственному плану Гокудеры-куна.

Оказавшись возле медкабинета после уроков, он опасливо оглянулся на довольного Реборна и хмурого Гокудеру-куна. Ямамото отправился на тренировку, пожелав ему удачи с широкой глуповатой улыбкой, и Тсуна даже на мгновение позавидовал его непосредственности. Ямамото все еще считал мафию и Вонголу игрой, постоянно смеясь и не воспринимая всерьез ни единого слова, и так, наверное, было куда как проще. Уж сохраннее для собственных потрепанных нервов точно.

Дверь неожиданно открылась, угодив ему в лоб, и Тсуна взвыл, принимаясь усиленно тереть пострадавшее место. Какой дурак вообще придумал поставить единственную в школе открывающуюся нараспашку дверь именно в медкабинете? Чтобы пришедшие поспать и прогулять урок ученики получали реальные травмы и ложились в больницу с сотрясением мозга?

Шамал, глянув на него сверху вниз, скривился и ничего не сказал, точно таким же взглядом одарив презрительно хмыкнувшего Гокудеру-куна. Реборн, все еще одетый в костюм комара и не перестающий улыбаться, спрыгнул с плеча последнего и молча протянул доктору записку взрослой Ацуко-сан. Все в той же тишине Шамал прочитал ее от начала до конца раза три, смял в ладони и выбросил, небрежно отпихивая Тсуну в сторону.

— П-подождите! — перебивая раскрывшего рот Гокудеру-куна, воскликнул Тсуна. — Вы мне не поможете? Это ведь ваше изобретение, и…

— Ты не девушка, — презрительно бросил Шамал, взмахивая рукой и вскидывая брови, — так что мне на тебя плевать. К тому же подобный яд я еще не изобрел.

Смятая в неровный исписанный шарик бумажка покатилась, ударилась в стену и отрикошетила Тсуне в ботинок. Тсуна вздрогнул, поднял записку, сунул ее в карман и едва успел дернуть доктора за подол халата, прежде чем он вышел на полную школьников лестницу.

— Н-но, — Тсуна сглотнул горький комок и уставился Шамалу в глаза, — там написано, что противоядия не существует, но ведь вы можете его создать, и тогда…

— Раз нет противоядия, значит нет и яда, — оборвал его Шамал, вырывая и отряхивая халат, — я создам его, когда придет время, но пока оно не пришло.

Тсуна ощутил страшное разочарование, волной прокатившееся от желудка, дрожью вылившееся в кончиках пальцев и застывшее на макушке посреди топорщащихся во все стороны непослушных волос. Что, в конце концов, Тсуна должен делать, если никто не хочет ему помогать?!

— Тсуна съел конфету с твоим ядом, — внезапно встрял Реборн, заодно отвешивая ему подзатыльник, — разве не будет достижением создать его раньше?

Гокудера-кун, уже готовый наброситься на несговорчивого Шамала с кулаками, выдохнул и пробурчал себе под нос, что, раз за дело взялся Реборн, все будет хорошо. Тсуна был с ним категорически не согласен, но от постоянных подзатыльников голова гудела и плохо соображала, а спрятанная в карман бумажка огнем жгла пальцы. Не могла ведь Ацуко-сан быть его врагом и подстроить все это, чтобы убить его еще в прошлом?

— Достать готовый яд из него, — Шамал махнул рукой, длинным пальцем указывая Тсуне в лоб, и потер переносицу, — было бы сродни жульничеству. Я честный человек, будущий Вонгола, а ты не вызываешь у меня желания нарушить принципы.

Разве не так получают яды, хотел взвыть Тсуна, пропустив мимо ушей вторую половину сказанного. Человек нечаянно травится, а потом ученые извлекают яд из его организма и получают противоядие. Все предельно просто, думал Тсуна, так почему этот несговорчивый доктор, увивающийся за девчачьими юбками, не может просто разок закрыть глаза на его пол и помочь просто потому, что нужна помощь.

От постоянных ни к чему не приводящих размышлений болела и без того постоянно страдающая голова, Тсуна чувствовал себя вареной тряпочкой, бултыхающейся на бельевой веревке под палящим солнцем. Прозрачные тонкие крылья костюма Реборна мелко подрагивали, будто были настоящими и собирались взлететь, Тсуна наяву слышал комариный отвратительный писк и видел, как будто в замедленно съемке Шамал закатывает глаза и все-таки уходит, не став слушать ни единого аргумента. Тсуна видел, как становится большим и наклонным пол, и чувствовал, как разливается по лбу тупая прокатывающая волнами боль.

* * *

— Цуко-семпай! — стоящая у школьных ворот Хару махала рукой с зажатым в ладони телефоном, едва не подпрыгивала на месте и кричала так, что Цуко слышала ее голос еще у шкафчиков со сменкой.

Тут же захотелось развернуться, спрятаться где-нибудь в школе и выждать достаточно времени, чтобы громкоголосая Хару устала ждать и ушла по своим делам. Еще сильнее хотелось сделать так, чтобы не идти домой. Приехавшая на неопределенный срок мама уже успела установить в доме свои порядки, сбить привычный ритм и запугать до нервной дрожи в голосе. Кея старался возвращаться как можно позже, а то и вовсе по нескольку дней не приходил ночевать, так что вся головная боль легла на хрупкие плечи Цуко, теперь по несколько раз на дню убирающей беспорядок, переделывающей испорченные блюда и старательно оберегающей нервы соседей-японцев, неприспособленных к подобному балагану под предводительством вроде бы взрослой на вид женщины.

Пока Цуко размышляла о творящемся дома бардаке, она успела дойти до размахивающей руками Хару, попасться в ее цепкие пальцы и даже взглянуть на длинное сообщение от Сасагавы Кеко, прочитать которое, впрочем, ей не предоставили никакой возможности. Хару тряхнула телефоном, так что текст поплыл перед глазами, встревоженно пискнула и прижала руки к груди.

— Кеко-чан сказала, Тсуна-сан упал в обморок в школе! — воскликнула она, перед этим выдав нечто несвязное и нечленораздельное. — Мы должны навестить его и придать ему сил!

Цуко едва удержалась от того, чтобы закатить глаза. Ничего она Тсунаеши-куну не должна, а вовсе даже наоборот, но Хару, наверное, знать об этом не обязательно. Она бы на самом деле непременно отказалась, если бы не промышляющая в доме мама, удваивающая собственный хаос каждым новым прикосновением.

— Ладно, — пожала плечами Цуко, про себя добавив, что это отличная возможность выведать что-нибудь новенькое.

Хоть в доме Савады она уже и была, Цуко не могла представить себе ничего интереснее жилища, загадочных людей в котором с каждым днем становилось все больше.

Хару просияла, сунула телефон в карман и все-таки подпрыгнула и бросилась вперед, таща Цуко как на буксире. Цуко не могла сказать, что ей нравится эта шумная девочка, но и не могла утверждать обратное, потому что почти впервые в жизни ее дни состояли не из одинокого молчания, переглядываний с братом и дел по дому, перемежающихся редким переполохом с приездом мамы. Так продолжалось почти с самого детства, мама постоянно работала где-то далеко, оставляя Цуко и Кею друг на друга и на добродушных соседей, время от времени приезжала в отпуск совершенно спонтанно и привозила дурацкие подарки вроде игрушечного оружия и невкусных приторно сладких конфет, оставляющих горькое послевкусие на языке. Цуко понятия не имела, как живут нормальные семьи, и, возможно, именно из-за этого совала свой нос в чужие самые секретные дела.

К величайшему сожалению Цуко они пошли не к Саваде домой, а в среднюю школу Намимори, где каждый ученик, бросавший на нее случайный взгляд, отшатывался и разве что не молиться начинал вслух. Хару, не обращающая внимания вообще ни на что, тащила ее вперед, в главное здание и вверх по лестнице и остановилась только перед белоснежной дверью с табличкой «медпункт» наверху. В коридоре вокруг никого не было, но Цуко готова была поклясться, что чувствует чей-то пристальный взгляд. Это не мог быть Кея или кто-то из друзей Кеи, потому что на своей территории те не стали бы подглядывать исподтишка, так что Цуко не придала щекотному чувству на затылке особого значения, но на всякий случай резко обернулась, краем глаза заметив исчезающий за поворотом кусок черной школьной юбки.

Дверь неожиданно распахнулась и едва не врезала Хару по носу, так что Цуко едва успела подставить ладонь. Запястье отдалось тупой ноющей болью, Цуко шикнула и закусила губу, а из-за какого-то черта распахивающейся в японской школе двери выглянуло миловидное лицо Сасагавы Кеко. Сама Кеко, то ли испуганно, то ли смущенно ойкнув, появилась следом, прикрыла за собой дверь и протяжно вздохнула, растягивая губы в неправдоподобно широкой улыбке.

— Тсуна-кун уже пришел в себя, — она вздохнула, затеребила пальцами подол черной юбки, — но он бредит, просит не убивать его и обещает, что все расскажет. Похоже, от переутомления ему приснился очень страшный сон.

Сделав глубокий вдох, Цуко проглотила смешок и постаралась сделать самое сострадательное выражение лица, на которое только была способна. Похоже, в будущей себе она не ошиблась, и та действительно произвела на Тсунаеши-куна необходимое впечатление. Хотя слова про убийство немного пугали, возросший к чужим делам интерес оказался сильнее, так что Цуко усилием воли задавила в себе жалостливые порывы.

Прохладная рука легла на плечо, заставив вздрогнуть; открывшая рот, чтобы сказать что-то еще, Сасагава Кеко пискнула и расплылась в широкой улыбке, а проследившая за ее взглядом Хару порозовела и широко распахнула глаза. Цуко фыркнула, закатывая глаза, сбросила руку Кеи и снова увидела исчезающую за углом черную юбку. Похоже, в этой школе тоже есть кто-то, чрезмерно интересующийся чужой личной жизнью.

— Посторонние должны покинуть среднюю школу Намимори, — холодным голосом отчеканил Кея, теперь опуская ладонь на плечо Хару, — таковы правила.

— Утром мама сказала, что приготовит пудинг, — Цуко, не оборачиваясь, склонила голову набок.

По телу Кеи прошла крупная дрожь, рука исчезла с плеча Хару, и бьющее в затылок дыхание тоже испарилось, сменившись промозглым холодком ранней весны. Послышались презрительный смешок и отдаляющиеся шаги, и Цуко все-таки обернулась, взглянув в напряженную спину брата. Сладости у мамы получались почти так же хорошо, как у Гокудеры Бьянки, но, так как Кея сладкое очень любил, она постоянно готовила что-нибудь этакое. Сама Цуко спасалась лишь тем, что мама была в курсе ее нелюбви к подобного вида лакомствам.

— Я скажу ей, что у тебя сегодня клубное мероприятие! — Цуко хохотнула, представляя себе разочарованное мамино лицо.

И лицо Кеи, когда он узнает, что сегодняшний пудинг был всего лишь разминкой перед совместным празднованием их дней рождения.

— Потрясающе, — пискнула Хару, прижимая ладони к лицу, — вы выглядите одинаково, как отражения в зеркале.

— Это первый раз, когда Хибари-сан ушел, никого не наказав, — хихикнула Сасагава Кеко, убирая за уши короткие пряди.

Цуко покачала головой, обернулась вслед уже скрывшемуся Кее и едва удержалась, чтобы не показать в пустоту язык. Из-за двери за спиной Сасагавы Кеко слышались шумящие звуки и сиплые голоса, будто кто-то горячо спорил, и Цуко тут же прислушалась, едва не вытягивая вперед шею. Ей даже показалось, будто она слышала собственное имя, но мгновение спустя дверь снова распахнулась, пролетев в паре миллиметров от носа Хару, и на пороге возник хмурый растрепанный Гокудера Хаято. Он, презрительно хмыкнув, смерил Цуко взглядом с головы до ног, брякнули навешанные на пояс цепочки, и громко хлопнула, отрезая любопытные разговоры, многострадальная дверь.

— Женщина, — выплюнул Гокудера Хаято, не отводя от Цуко пристального взгляда, — ты мешаешь Десятому отдыхать. Не ученикам нельзя находиться в школе без разрешения.

Он разве что ручкой не махнул, старательно делая вид, что Цуко стоит прихватить Хару и проваливать как можно скорее. Обилие разных дешевых на вид украшений превращало его в подобие новогодней елки, и Цуко даже пришла в голову мысль, что он, однажды нарядившись для праздника, так и остался в этом образе, забыв снять с себя лишние побрякушки. Он ведь не думал в самом деле, что все эти бренчаще-сверкающие гирлянды делают его крутым в чьих-то глазах?

— У меня есть разрешение, — Цуко моргнула, выдерживая пристальный взгляд, и переключила внимание на Сасагаву Кеко, — можешь показать мне, где кабинет Дисциплинарного комитета?

Кто-то за дверью сдавленно заорал, что-то бухнуло и покатилось, и Цуко вскинула брови, склоняя голову набок и засовывая руки в карманы пальто. Гокудера Хаято вздрогнул, дернулся, разворачиваясь, и кашлянул, старательно натягивая на лицо важно-безразличное выражение. Дверь снова открылась, ударив его по спине, появившееся в проеме лицо Тсунаеши-куна вытянулось и побелело, и кусок пластика с жалобным хлопком встал на место. Цуко фыркнула, разворачиваясь на пятках, попросила Хару рассказать потом, что же все-таки случилось, и направилась в сторону недавнего движения Кеи. Увязавшаяся следом показывать дорогу Сасагава Кеко тут же принялась щебетать, рассказывая о школьной жизни, и Цуко, вопреки обыкновению, слушала ее вполуха, пребывая где-то в собственных мыслях.

Было на самом деле немного обидно. Она не знала, что она из будущего сделала с Тсунаеши-куном, но такая реакция вызывала колючее чувство обиды в груди и желание поскорее разорвать все и без того призрачные связи, скрепленные любопытством и капелькой симпатии. В Саваде Тсунаеши и окружающих его людях было слишком много необычного, странного и необъяснимого, чтобы так просто отвести взгляд, но почему-то теперь, когда она смотрела на него в упор, все это превращалось в раздражающее желание помимо информации получить еще и неведомые раньше эмоции.

— Тсуна-кун хороший, — Сасагава Кеко похлопала ее по плечу и остановилась перед непримечательными двойными дверьми без каких-либо указательных знаков, — просто слишком эмоциональный. Ну вот мы и пришли. И я хотела спросить, ты свободна в это воскресенье? Мы с Хару-чан…

— Извини, — оборвала ее Цуко, открывая дверь, — в этот раз я занята. Встретимся как-нибудь еще, пока.

Сасагава Кеко осталась в коридоре за дверью, и только тогда Цуко выдохнула, отпуская ручку. В кабинете Дисциплинарного комитета было тихо, из открытого окна тянуло влажной прохладой, а сидящий за столом Кея смотрел на нее таким взглядом, что Цуко на мгновение даже захотелось провалиться сквозь землю. Этот его взгляд чем-то напоминал того Кею из будущего, и от него мурашки разбегались по телу и волосы на загривке вставали дыбом.

— Не общайся с Савадой и его шайкой, — бросил Кея как бы между прочим, склоняясь над стопкой бумаг на столе.

— Я и не общаюсь, — Цуко пожала плечами, стянула пальто и бросила его на диван, — он мне просто кое-что должен. Я посижу у тебя немного? Не хочу идти домой…

Кея бросил на нее короткий взгляд, не отвечая, и зажатая в пальцах ручка быстро заскребла по бумаге. Цуко никогда не интересовалась его делами в комитете, хотя прекрасно знала обо всех законных и не очень делишках. Иногда ей казалось, что единственными людьми, не вызывающими у нее интерес, были члены ее собственной семьи, и от этого на самом деле становилось как-то тянуще грустно.

Ворвавшийся в открытое окно и растрепавший занавески ветер холодом обдал щеки и залез под воротник, заставив Цуко поморщиться и дрогнуть от пробравшего холода. Кея, которому на макушку лег край занавески, будто не обратил на это внимания, чиркнул что-то размашисто, поднял взгляд и стремительно развернулся на стуле, захлопывая окно. Цуко фыркнула, подтянула к себе сумку и только теперь вспомнила, что специально оставила приготовленные на уроке домоводства онигири с тунцом и маринованной сливой. Хлопнув себя по лбу, Цуко вытащила прозрачный контейнер, поднялась с места и поставила его перед Кеей прямо поверх парочки сложенных аккуратной стопкой бумаг.

— Вообще-то я пришла сюда ради этого, — гордо вздернула подбородок Цуко, глядя на поднявшего голову Кею, — понятия не имею, чем ты питаешься, когда мама готовит, так что это для моего спокойствия.

На лице Кеи появилось забавное задумчивое выражение, и без того узкие глаза сощурились еще больше, он хмыкнул и снова уткнулся в свои бумажки. Цуко, моргнув, надулась, цокнула и накрыла контейнер крышкой, так и оставляя его стоять поверх покрытого рассортированным и наверняка ни капельки неважным бумагами стола. Зашелестела отъехавшая в сторону дверь, послышался сдавленный кашель Кусакабе-сана, и Цуко тут же просияла, разворачиваясь к нему лицом.

— Кусакабе-сан, ты уже обедал?

Коробочка попыталась ускакать от нее, и Цуко цокнула и крепче сжала пальцы, натягивая на лицо еще более широкую улыбку. Кусакабе-сан кашлянул, глядя ей за спину, повел плечами и отмахнулся, не спеша подходить ближе:

— Я не голоден, Хибари-сан, благодарю.

Кусакабе-сан, пожалуй, был единственным, не считая учителей, кто звал ее по фамилии. Цуко, впрочем, не чувствовала себя от этого неуютно, потому что он же был единственным, кто не звал по фамилии Кею.

— Я закончил, — коробочка все-таки выскользнула из ее пальцев, а в спину ткнулась прохладная ладонь, — идем.

Цуко протяжно вздохнула, послушно зашагала вперед, подхватила пальто и сумку и вышла за дверь, проводив улыбнувшегося Кусакабе-сана печальным взглядом. В коридорах средней Намимори было тихо, совсем не так, как в средней Мидори после занятий, ученики будто чувствовали приближающегося Кею и старались освободить дорогу, но Цуко все равно ощущала странную щекотку на затылке, будто кто-то сверлит ее недружелюбным взглядом.

— Я должен извиниться перед Ацуко-сан силой моей Предсмертной воли! — послышалось откуда-то из соседнего коридора.

Кея цокнул и отпустил ее руку, сунул контейнер с онигири и вытащил неведомо откуда свои излюбленные тонфа. Цуко чувствовала на себе пристальный взгляд, и оттого макушка чесалась и начинал нервно подергиваться глаз. Она не любила, когда кто-то незаметно смотрел на нее, предпочитая самостоятельно наблюдать за другими, и сейчас ей казалось, будто колючее оцепенение растекается по телу, парализует и пришпиливает, словно бабочку на пробковую доску. Цуко чувствовала обиду из-за странного поведения ее, в общем-то, ни капельки не друга и даже не приятеля, хотела забиться в гулкую подводную лодку и наблюдать за всеми через перископ, едва торчащий над поверхностью воды.

Тсунаеши-кун вылетел из-за угла, резко затормозил, так что от голых пяток повалил густой дым. Кея, хмыкнув, преградил ему дорогу, и Цуко кожей ощутила исходящее от него желание подраться. В руках у нее покоился ставший как будто непомерно тяжелым контейнер с онигири, затылок зудел и чесался, а губы так и растягивались в хищной улыбке.

Цуко никогда не верила в сверхъестественное. Расхаживающие средь бела дня якудза, местные группировки, перестрелки в самом тихом городе Японии, тайные эксперименты на людях или создание и распространение наркотиков и даже настоящая итальянская мафия — обо всем этом она знала чуть ли не с пеленок, прислушиваясь к каждому проскальзывающему в уши слову. Цуко видела то, с чем нормальный обычный человек никогда в жизни мог не столкнуться, но она попросту не признавала существование призраков, магии, духов и всякой другой мифической чепухи из глупых легенд и сказок. Цуко не верила в то, чего не видела своими глазами.

В руках у нее тяжелел контейнер с едой, Тсунаеши-кун в одних трусах и со сгустком оранжевого пламени на лбу смотрел на Кею, как на преграду, а брат в свою очередь по-звериному скалился и обещал загрызть до смерти нарушителя школьных правил. Цуко не верила в сверхъестественное, но прямо перед ней стоял мальчишка с огнем на голове, а за его спиной лукаво ухмылялся, придерживая шляпу, ребенок, совсем на ребенка не похожий. Цуко не верила в сверхъестественное, пока не увидела бегающего по городу в одних трусах Саваду Тсунаеши со сгустком теплого рыжего пламени на лбу.

Размахнувшись, она швырнула в него контейнер с онигири, сбивая трепещущий огонь, и Тсунаеши-кун, крякнув, рухнул на пол и как будто на долгое мгновение потерял сознание. Цуко фыркнула, отряхивая ладони, подобрала выпавшую из его руки бумажку и сунула ее в карман, пробежавшись глазами. Кея то ли разочарованно, то ли понимающе хмыкнул, выпрямился и бросил взгляд на скрывшегося в тени Реборна.

— Не появляйся перед людьми в подобном виде, — бросила она потирающему лоб Тсунаеши-куну, — это разочаровывает.

Тсунаеши-кун, пламя на лбу которого успело погаснуть, пискнул и стукнулся затылком о стену. Глаза его были огромными и полными ужаса, он часто закивал и попытался подняться, но запутался в собственных ногах и рухнул снова. Кея неприязненно скривился, спрятал оружие и взял Цуко за руку, утягивая ее в сторону выхода из школы.