Тревога (гет)

Институт предоставлял неограниченные возможности для превращения человека в мага. Но он был беспощаден к отступникам и метил их без промаха.

Аркадий и Борис Стругацкие «Понедельник начинается в субботу»

Мелкий, но настырный дождик смачивал ковер из сухих опавших листьев. Топча его, по осеннему лесу шли двое. Мужчина и женщина в одинаковых оранжевых жилетах.

Женщина была еще молодой блондинкой, долговязой и коротко стриженной с заурядным неприметным лицом.

Внешность мужчины была куда примечательней. Стройный, но не хлипкий, он тоже выглядел молодо… если не присматриваться к выражению его лица. Суровое то было выражение — как у много повидавшего и пережившего человека.

Но в то же время сказать про него «морда кирпичом» значило попасть пальцем в небо. Напротив, тонкие черты лица заметно смягчали внешность этого человека, придавая ей некоторую интеллигентность, даже аристократичность. Портрет довершали тонкие, аккуратно подстриженные усики. Совершенно не модные, но вид не портившие ни на йоту.

На секунду мужчина остановился, прислушиваясь. Сквозь шорох дождя до него донесся слабый стон.

— Кажется, в той стороне, — проговорил он затем.

И пара в оранжевых жилетах продолжила путь. Чтобы через несколько минут наткнуться на небольшую канаву, над которой нависал накренившийся ствол мертвого гниющего дерева.

Будучи для кого-то и впрямь небольшой, канава эта оказалась непреодолимым препятствием для тощего лысеющего старика. Да что там препятствием — западней. Старик валялся на ее дне в неудобной позе: кверху ногами. Но был еще жив. Это его стон слышал усатый мужчина.

— Кажись, вот наш грибник, — констатировала блондинка.

Ее спутник, промолчав, осторожно спустился в канаву.

— Помоги, а, — взмолился, обращаясь к нему, старик, — видишь… приземлился неловко. Подняться не могу… хоть бы не перелом.

— Помогу, помогу, — пробормотал в ответ усатый мужчина, — уж я помогу… вот сейчас помогу.

— Может, лучше со штабом связаться, — окликнула его блондинка, — пусть скоряк пришлют.

Но ее спутник только поморщился от жаргонизма «скоряк», в отряде означавший скорую помощь. Не по вкусу ему были эти коряво-подлые словечки, достойные каких-нибудь люмпенов. А предложение напарницы проигнорировал вовсе.

Склонившись над стариком, усач протянул к нему ладони с растопыренными пальцами. И… буквально увидел, как к ним устремился, поднимаясь с груди незадачливого грибника, едва заметный дымок.

Старик закряхтел, затем закашлялся, хватаясь за сердце и задыхаясь. Из его носа побежали две темные струйки, а глаза расширились настолько, что, казалось, готовы были вылететь из орбит.

— Эй! Что у вас такое?! — вскричала блондинка, заметив неладное.

Соскользнув в канаву, подбежала к напарнику.

— Эй! Че за фигня… Шмель?!

Толкнула его; мужчина, названный Шмелем, завалился на бок. Но уже секунду спустя резко подскочил на ноги, словно на пружинах. Повернулся.

Его лицо теперь выражало не суровость, а ярость. Пополам с чисто животным возбуждением голодного хищника, дорвавшегося до добычи. Глаза безумно сверкали.

— Не лезь! — взревел он, и блондинка испуганно отшатнулась.

Затем добавил, тоном уже более спокойным, но по-прежнему без тени дружелюбия:

— Я могу хоть сейчас свернуть твою костлявую шею. Но могу и, наоборот… поделиться силой. Не смотри, что он такой старый и хилый. Тут и тебе хватит… если будешь умничкой… да!

Блондинка молча закивала, судорожно сглотнув.

А затем Шмель поднес ладонь к ее лбу — всего на секунду. И блондинка аж глаза зажмурила от неожиданно нахлынувшего и никогда прежде не испытанного блаженства. Будто солнце в голове зажглось. Только не раскаленное, а ласково-теплое, животворящее. Под его лучами таяли, словно снег, усталость и раздражение от долгого похода по лесу.

— Приятного аппетита, — с усмешкой сказал ей напарник.

Когда он снова повернулся к старику, тот уже и трепыхаться перестал. Смотрел в осенние небеса остекленевшими глазами.

Шмель глубоко вздохнул и выдохнул несколько раз, снимая возбуждение. Нелегко это было сделать, ведь внутри него все бурлило и горело от прилива свежей энергии. Жизненной силы.

Наконец, справившись с собой, Шмель, как старший группы достал рацию и уже нормальным тоном проговорил:

— Это «лиса-7». Найден, погиб.

На последних словах еще покосился на спутницу-блондинку. Попробуй, мол, хоть слово против сказать.

* * *

В ушах еще звенело игривое «love me, love me» вместе с сопутствующим веселым мотивчиком, когда Пифия выходила из ночного клуба. Вспотевшая, притомившаяся, но довольная. Немного растрепавшаяся прическа была предусмотрительно уложена во время последнего похода в дамскую комнату — перед самым выходом. Потому что… да, в этот раз подцепить никого не удалось. Но вдруг фортуна еще повернется к ней лицом за пределами клуба. Ночь продолжалась.

Другие могли думать что угодно, но сама Пифия не считала себя гулякой, а свой образ жизни — безнравственным. Любой организм нуждается во встряске, но особенно тот, которому приходится больше работать головой. А Пифия не просто работала. Ей, вынужденной много запоминать, многое понимать, прочувствовать и предвидеть, собственный мозг казался чем-то вроде мусорного ведра. А даже ведро для мусора нужно время от времени освобождать, иначе плохо будет и ему самому, и окружающим.

Таким вот освобождением для Пифии и стали регулярные походы в ночной клуб. Хотя бы раз в месяц. Она давно поняла, что лучшее средство от умственной усталости — утомиться физически. Причем утомление эффективно вдвойне, если оно еще и сопряжено с удовольствиями. Старыми добрыми примитивными удовольствиями, доступными даже братьям нашим меньшим.

Потому… да, клубом как средством сбросить стресс и нервное напряжение Пифия отнюдь не ограничивалась. В противном случае давно бы спилась или даже сторчалась и опустилась на общественное дно. Гораздо чаще она ходила в фитнес-центр. Другой вопрос, что в клубе ей нравилось больше.

Итак, возбужденная и немного оглушенная, Пифия озиралась на парковке перед клубом под отзвуки музыки изнутри. Увиденное женщину разочаровало. Похоже, никто кроме нее не торопился завершать вечер, давно перешедший в ночь. Чтобы встретить неодинокое утро.

Компания визжащих малолеток, толкавшихся возле старой «лады» и пытавшихся в нее втиснуться, была, понятное дело, не в счет. Разве что посмотреть, поржать можно было.

Не вызывало надежд… но еще меньше доверия и тощее наголо стриженое существо с пирсингом в носу, одиноко слонявшееся по парковке. Пифия поймала себя на мысли, что даже пол существа не может определить — по крайней мере, с беглого взгляда.

Не то чтобы сильно ее это парило. Нет, Пифия была бы не против, окажись ее сегодняшний ночной спутник женщиной. Скорее, наоборот. Ничего такого она еще не пробовала, а хотелось бы. Просто потому, что все новое манило Пифию как экзотическое лакомство.

Но кто сказал, что познать это новое она обязана именно с какой-то лысой уродкой, шляющейся в ночи? С существом, которое даже на порог клуба не пустили — наверняка заслуженно.

И вообще, скорей всего оно искало удовольствия иного рода. Связанные не с биологией, но с химией.

Еще раз осмотревшись, Пифия разочарованно вздохнула и зашагала прочь. Сегодня, похоже, ничего не обломится. Придется вызывать такси. И надеяться, что ответом ей будет не дружный храп и водителей, и службы заказа.

Пифия перебралась с парковки на тротуар ближайшей улицы. И, достав айфон, уже успела открыть приложение для заказа такси… когда услышала приветственный звук автомобильного клаксона.

Просигналили еще раз. С неохотой Пифия оторвалась от айфона и обернулась. Где-то в шаге от нее на проезжей части остановилась аккуратненькая белая «Киа», поблескивавшая в свете уличных фонарей.

К чувству неудовлетворенности, точнее незавершенности, добавилось раздражение. Оттого, что владелец «Киа», похоже, кое с кем ее перепутал. Конкретно, с девками, работающими на трассе — и занимающимися отнюдь не укладкой асфальта. Так не хотелось кричать: «Нет, я не из этих!», словно оправдываясь перед очередным ушлепком, у которого завалялись лишние деньги. А кричать придется. Придется отшивать его как можно жестче и скорее. Прежде чем этот козел начнет о цене договариваться.

Союз этот — раздражения и чувства незавершенности — атаковал хорошее настроение Пифии, с трудом обретенное в стенах ночного клуба. И готов был уже повергнуть его. Ах, какой вечер пропал! Но оба эти неприятные чувства мгновенно улетучились, сменившись надеждой, когда Пифия увидела лицо владельца машины — тот как раз высунулся наружу.

— Шмель, ты? — переспросила женщина, не скрывая радости.

— А я уж думал, не узнаешь, — не менее весело, даже в каком-то приятном возбуждении, отозвался усатый красавец.

С ним, как и с большинством опытных участников отряда «Тревога» Пифия была знакома лично. Не только через посредников в виде телефона и Интернета. Так что зря один из тех ребят… Змей, кажется, его зовут, сравнивал ее с леди Годивой. Которую нельзя видеть живьем, не то ослепнешь.

С другой стороны, знакомство конкретно со Шмелем нельзя было назвать слишком близким. Пока. А потому…

— Тебя подвезти? — предложил веселый усач.

— Тогда лучше к тебе, — было ему ответом.

* * *

Что ж. Надо сказать, Шмеля Пифия недооценивала — и напрасно. Привыкла считать человеком флегматичным. Именно такое впечатление он производил, когда они виделись и общались раньше. Не в спальне, правда.

А сегодня в этого усача словно бес вселился… что для матерых участников отряда «Тревога», кстати, не всегда звучало как метафора. Еще пока ехали, он радостно так трепался ни о чем и смеялся беззаботно. Пифия даже заподозрила, что Шмель малость принял на грудь. А уж как утомил ее, когда дело дошло до постели. Причем дошло очень быстро, чуть ли не сразу по приезде. Вещи их обоих так и остались лежать, разбросанные по прихожей и спальне.

Ох и утомил! Как будто не сверстник, то есть вполне себе зрелый мужчина, а юнец, у которого недалече как вчера дембель был.

«Интересно, ты что-то принимаешь?» — мысленно спрашивала еще Пифия, словно обращаясь к Шмелю.

Впрочем, утомился, в конце концов, и он. Потому что, как ни крути, был лишь представителем того пола, который только кичится почем зря своей силой. Подобно тому, как воины себя подбадривали перед безнадежной битвой, выкрикивая оскорбления врагу.

Итак, отвалившись от Пифии, Шмель, наконец, затих и уснул. Более того, даже захрапел. Как и большинство мужчин до него. Разве что хватило его на дольше. А Пифия, полежав немного да поглядев в потолок — силясь разглядеть какие-то детали сквозь темноту — поднялась и вышла, закутавшись в простыню.

Древнейший инстинкт получил свое. Был утолен и теперь отошел в сторонку, давая дорогу стыдливости и прочим условностям цивилизации.

Так, закутанная, Пифия вышла на лоджию. Застекленную и утепленную, благодаря чему холод осенней ночи туда почти не проникал.

Покурив да немного подышав свежим воздухом, Пифия хотела было вернуться в спальню. Но немного дезориентированная в чужой, да еще темной, квартире, попала в соседнее помещение, оказавшееся небольшим кабинетом. Включив свет (дабы ни на что не наскочить в потемках), Пифия обнаружила письменный стол, на котором стоял монитор компьютера, картину на стене, книжный шкаф. А еще тумбочку с маленькой стеклянной витриной.

Она-то и привлекла внимание любопытной женщины.

Под стеклом ожидаемо находилось нечто, претендующее на роль музейного экспоната. Пусть даже единственным посетителем такого «музея» был сам хозяин квартиры. Два потемневших и потускневших от времени ордена… кажется, что-то военное и старинное. Один напоминал мальтийский крест. Другой был выполнен в форме опять-таки креста, больше похожего на медицинский. Только зеленого. А над крестом — изображение двух перекрещивающихся сабель.

С крестами соседствовала старая, чудом не выцветшая фотография в рамке. На ней еще можно было разглядеть молодого парня в военной форме, при сабле, и, кажется, с одним из крестов-орденов на груди. Пифия еще обратила внимание на штаны с лампасами — еще один архаизм.

Парень держал над головой винтовку со штыком, словно торжествующе потрясая ею. А еще показался Пифии похожим на Шмеля. А может, просто усы у них были почти одинаковые. Тогда как других черт лица на старом снимке было не различить.

Заинтригованная (ибо неоднозначность порождает вопросы), Пифия приложила ладонь к стеклу, аккурат над фотографией. Прикрыла глаза… и на мгновение увидела героя снимка живьем. Каким видел его давно почивший в бозе фотограф.

Действительно, на Шмеля очень похож. Можно сказать, одно лицо. Причем усы усиливали сходство. Молодой вояка гордо, а может, самодовольно улыбался, держа винтовку над головой. Но на деле старался не трясти ею и вообще не шевелиться. Дабы не испортить снимок. В старые времена фотографии сильно были чувствительны к таким вещам. Не то, что сейчас — с цифровыми камерами.

— Прадед мой, — раздался негромкий голос за спиной, разрушая образ, явившийся Пифии и возвращая ее в реальный мир.

А уже в следующую секунду обе руки подошедшего Шмеля легли на плечи женщины. Та машинально дернулась и шагнула в сторону, высвобождаясь из объятий да еще плотнее кутаясь в простыню. Ты, мол, конечно, меня порадовал, отдаю тебе должное. Но не воображай, пожалуйста, лишнего.

— Поручик Волохов, — проговорил Шмель, ничуть, как будто не огорченный ее реакцией, — это в честь него меня Борисом назвали.

— Воевал? — поворачиваясь к Шмелю, исключительно риторически спросила Пифия, дабы поддержать разговор. Ну и сгладить тем самым впечатление от своего отказа. Подсластить пилюлю для мужского самолюбия.

— А то! — с энтузиазмом заявил хозяин квартиры. — В Первую мировую, потом в Гражданскую. В армии адмирала Колчака.

«Что ж, — с удовлетворением подумала Пифия, — это объясняет, почему у наград такой старомодный вид. Да и поручики отнюдь не в Великую Отечественную были».

— За белогвардейцев, — вслух молвила она, — как там… за царя, за родину, за веру?

— Скорее, за Русь святую, — поправил Шмель, — царя-то к тому времени краснопузая сволочь убила без суда и следствия. Вместе со всей семьей. Хотя оставалась еще у нас… прадеда моего и вера, и родина.

«У нас?» — не могла не обратить внимания Пифия на эту странную оговорку. Вслух же не удержалась от подколки:

— А также за вальсы Шуберта и хруст французской булки.

— Уж всяко лучше, чем попса и Биг Мак, — парировал Шмель без тени улыбки. — И не надо иронии. Прадеду действительно было, во что верить и за что сражаться. Он и сражался. В отличие от нынешних… «идейных», прости господи, борцов то ли с системой, то ли с режимом, а то ли с собственными тараканами в голове. В чем их борьба-то? В том, чтобы в Сети ругаться, потом потолкаться на площадях, поорать? А в итоге схлопотать от полиции да неделю в том же Интернете плакаться по этому поводу. Ладно, девушки. Но когда мужчины так себя ведут, лично мне смотреть противно.

— Да я ж не против, — примирительно молвила Пифия, пожимая прикрытыми простыней плечами.

Но Шмеля уже было не остановить.

— Кстати, если бы победили они… прадед мой и остальные, — говорил он, постепенно заводясь, — тогда очень много зла просто не случилось бы. Не было бы ни ГУЛАГа, ни Голодомора. Как и Второй мировой войны с десятками миллионов трупов. Потому что с законным государем России… в отличие от краснопузой сволочи западные державы, если не дружили, так хотя бы предпочитали ладить. И им не было бы нужды вооружать и натравливать на нас хоть Гитлера, хоть кого бы то ни было. А значит, не было бы и «холодной войны», когда свой народ держали впроголодь, а помогали всяким тиранам из якобы дружественных стран. Вплоть до людоедов из Африки. А народ тем временем душу готов был продать за джинсы. Девяностых бы не было… когда понятия «бандит» и «успешный человек» стали синонимами, а нравственные ориентиры окончательно сбились. И кумирами молодежи сейчас были бы Суворов и Менделеев. А не Бузова с Моргенштерном.

«Кому как, — подумала Пифия, — кому Менделеев, а кому Салтычиха ориентир и пример для подражания. Или Пуришкевич».

Но вслух ничего отвечать, тем более возражать не стала. Ибо понимала: что с фанатами, что с хейтерами бесполезно спорить. Бесполезно приводить какие-то аргументы. Что те, что другие — как школяры недобросовестные, подсмотревшие готовый ответ в конце задачника. И теперь держащиеся за него, подгоняющие под него решение со всей доказательной базой. Что подходит — берем, что не подходит — отбрасываем. И, увы, не всегда успевают вовремя заметить, что ответ-то, подсмотренный… к другой задаче.

Тем более что следующие слова данного конкретного не то хейтера, не то фаната, показали: против хотя бы Пуришкевича в качестве кумира он ничего не имеет.

— И вообще «штерны» всякие знали бы свое место, — заявил Шмель, — и не высовывали бы свои кривые переросшие носы из-за черты оседлости. Но даже если бы высунули — им бы по этим носам в два счета надавали!

Пифия улыбнулась. Тогда как внутри нее вовсе назревала волна смеха, которую она едва сдерживала. Умея помимо прочего видеть себя со стороны, женщина как раз увидела… и осознала всю нелепость ситуации.

Нет, правда: двое любовников, только что из постели, стоят, в чем мать родила (не считая простыни) — и обсуждают спорные исторические вопросы! Кто за что воевал и кто был прав. Право же, как в плохом кино, если не хуже. Даже сетевым хомячкам, спорящим по любому поводу, такое бы в голову не пришло.

Одно радовало: улыбку Пифии Шмель истолковал в свою пользу.

— Опять в спальню хочешь? — поинтересовался он уже куда миролюбивей и улыбнувшись в ответ.

— Почему нет, — поспешила согласиться женщина, проведя ладонью по груди Шмеля.

И все же фотографию, увиденную в кабинете, выбросить из головы не смогла. Заинтересовалась ею. Особенно из-за сходства человека, на ней изображенного — поручика Волохова — с хозяином квартиры.

Что-то здесь было не то. Трудно было объяснить это сходство обычным родством. Тем более в четвертом поколении. Опять же трепетное отношение Шмеля к памяти именно прадеда-белогвардейца. А не, скажем, деда, с гитлеровцами воевавшего. Как-то это нетипично. Если ветеранов Великой Отечественной войны и вправду принято было чтить (благо, некоторые из них были еще живы), то какое по большому счету дело человеку двадцать первого века до войны Гражданской? Тем более гордится тут, по большому счету, было нечем. Тот еще повод для гордости — война с соотечественниками.

Что-то было не так, Пифия не сомневалась. И объяснение, что-де каждый по-своему с ума сходит, ее не удовлетворяло.

Потому, сделав над собой усилие и проснувшись утром пораньше да собравшись, она, пока Шмель спал, успела незаметно прошмыгнуть в кабинет. Да сделать фотографию поручика Волохова снимком вдвойне — засняв на камеру айфона.

* * *

По возвращении домой, Пифия перво-наперво хорошенько выспалась. Благо, был выходной, подработку в виде частных приемов она на этой неделе не планировала, да и на поисковом фронте все более-менее до поры успокоилось. Кроме того, то, чем она собиралась заняться дальше, могло получиться только на свежую голову. То бишь отдохнувшую.

Встала она уже под вечер. И, усевшись на диван с мягкими подушками, положила айфон на стоящий рядом маленький столик. Открыла последний снимок, приложила к нему ладонь и закрыла глаза.

Образы устремились к Пифии, не без труда преодолевая полосу препятствий — искажений, внесенных сперва старинным фотоаппаратом, затем временем, оказавшимся для снимка главным испытанием, потом стеклом витрины и, наконец, несовершенством уже цифровой камеры айфона. Несовершенством, которое не признавали разве что самые ярые из фанатов «яблочной» продукции.

То, что донесла до нее фотография, женщина видела в форме коротких сценок или даже отдельных кадров, перемежаемых яркими вспышками.

Вот бравый поручик лезет в штыковую атаку. Пронзает штыком одного из вражеских солдат, подается назад, отбрасывает, толкая прикладом, еще одного бойца. С шашкой наголо мчится кавалерист. Волохов успевает в последний момент податься в сторону, отчего лошадь проскакивает мимо. Не желая давать ей второго шанса, поручик уже извлекает из кобуры пистолет и стреляет животному в бок. Без промаха.

Вот взмывают фонтаном и разлетаются во все стороны комья земли. Артобстрел, не иначе. Поручик Волохов и еще один белогвардеец пробираются то короткими перебежками, то пригибаясь — так, чтобы укрыться за малейшую неровность. Вот заплясали земляные фонтанчики поменьше, но поинтенсивнее. Пулемет вступил в игру. И боевой товарищ Волохова оказался к тем фонтанчикам слишком близко. Не успел подальше отскочить.

Вот окровавленный, белогвардеец падает. Волохов бросается к нему, тянет за собой. Тянет… не обращая внимания на стрекот пулеметов и рвущиеся снаряды. Тянет, пока не добрался до ближайшего окопа.

Вот, уже в окопе, поручик тормошит спасенного собрата по оружию. Но тот, весь в крови и в изорванной форме, не реагирует. Волохов что-то орет… что именно, Пифия не слышит, звуки сквозь толщу времени до нее не доходят. Но догадывается, что прадед Шмеля то ли проклинает врагов и всю войну, то ли просто горюет о потерянном друге.

Так, не прекращая орать, с донельзя страдальческим лицом Волохов снова толкает его ладонями обеих рук. И внезапно от ладоней идет дымок, вроде сигаретного. Тоненькие, едва заметные дымные струйки дотягиваются до павшего белогвардейца, тот судорожно шевелится…

И вот он же уж не лежит, но сидит в окопе, прислонившись к земляной стене. Что-то говорит — шевелит губами. Да с недоумением пялится то на порванную на груди форменную куртку, покрытую давно засохшей и потемневшей кровью, то на поручика. Вялый, но вполне живой.

Таким же вялым выглядит и сидящий рядом сам Волохов. Если не больше. Просто-таки спит на ходу.

Отведя руку, Пифия открыла глаза, возвращая свое сознание в реальность двадцать первого века. Интересное кино! Оказалось, что прадед Шмеля не просто заблуждался во взглядах и одновременно был доблестным бойцом и хорошим товарищем. Не только был похож как две капли воды на своего потомка-фаната. Но и обладал некоторой способностью — из тех, чье существование наука не признает… впрочем, справедливости ради, не без причины. Ибо явления редкие, порой одиночные, действительно не представляют научного интереса.

Причем речь шла не просто о необычном умении, но об умении, крайне полезном для поиска и спасения людей. Способности, достойной опытного участника отряда «Тревога».

Причем то ли открыл, то ли получил ее Волохов почти при таких же обстоятельствах, как это случается с членами отряда. Стремление кого-то спасти, как идея-фикс плюс готовность при этом пожертвовать собственной жизнью — и, вуаля! Некая запредельная сила в виде исключения дает возможность, и спасти, и выжить самому. Необходимое умение и для того, и для другого — даром, что недоступное большинству обычных двуногих.

По понятным причинам недоступное. Ибо мало кто из человеков разумных озабочен спасением ближнего своего. А уж к самопожертвованию при этом готовы хотя бы морально и того меньше.

«Интересно, — подумала Пифия, — а Шмель мог эту же способность унаследовать? Вместе с внешностью?»

Вообще, в отряде принято было считать, что необычные способности его участников были свойствами исключительно приобретенными. Ну так у людей много чего принято или было принято считать. Было время, когда, к примеру, считалось, что солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот. Просто потому, что такой вывод казался очевидным, а ни проверить, ни, тем более, опровергнуть его не было никакой возможности.

А как проверить наследование необычных, не вписывающихся в научную картину мира, умений участников отряда? Правильным ответом было — понаблюдать за ребенком, родившимся у кого-нибудь из них.

Вроде куда уж проще… на первый взгляд. Но вот незадача: те, у кого эти способности обнаружились, по странному совпадению избегали семейной жизни. Пифия была тому ярким, с волосами цвета пламени, примером.

Для одних семью заменил отряд и общество товарищей по поискам. Другие, подобно Пифии, вовсе стремились к одиночеству. А когда одиночество начинало угнетать, искали людских контактов в тех же ночных клубах. Так, чтобы получить максимум удовольствий при минимуме обязательств.

Что до простых обывателей, обремененных семьями и лишь изредка участвовавших в поисках как массовка, то они никаких особых талантов раскрывать не успевали.

«Эх, было бы неплохо, если б Шмель тоже так умел… как его прадед», — мечтательно подумала Пифия. Но увы, и еще сто раз увы: никаких необычных способностей за ним замечено не было.

При этом, как ни странно, позывным правнук поручика Волохова обзавелся чуть ли не с первых дней участия в отряде. Как Шмеля движок сайта, включая систему регистрации, принял его безоговорочно.

Хотя, насколько было известно Пифии, сперва поисковик обзаводился необычным умением, а уже следом подбирал себе ник на сайте, он же позывной. С ней самой, во всяком случае, именно так это происходило. А прежде, чем открыть в себе дар ясновидения (настоящий, а не как у тех, кто за деньги гадал или в «Битве экстрасенсов» участвовал), Пифия была не Пифией, а всего лишь Инной Канюковой.

Нет исключений без правила? Пифия сомневалась. Даром, что мало понимала в функционировании того же сайта отряда.

Таким образом, выходило, что скопировав снимок прадеда Шмеля и применив к нему свой дар, Пифия не столько ответила на возникшие по его поводу вопросы, сколько обзавелась еще одним. Иначе говоря, знала несколько больше, но понимала немного меньше.

Не сходились все равно концы с концами.

Чтобы подстегнуть мозг, Пифия сходила на кухню, сварила кофе. А пока попивала ароматный напиток, посетила ее новая мысль.

Хоть Гражданская война закончилась известно как, поручик Волохов вряд ли погиб. Иначе бы не смог родить дедушку Шмеля, и весь этот род бы прервался. Потому что выглядел поручик молодым, вряд ли успел семьей обзавестись. Тем более что Гражданской войне предшествовала Первая мировая, а в предшествующие годы Волохов наверняка совсем юнцом был.

Так что наверняка после поражения белых поручик, подобно другим своим уцелевшим соратникам, удрал за границу, куда-нибудь в просвещенную Европу. И там…

Там ему мог пригодиться его дар исцеления просто для зарабатывания себе на хлеб. Вряд ли Волохов сильно разбогател, сражаясь то за царя, то за Русь святую. А значит, на чужбине ему гарантировано грозила нищета. Так неужели поручик при таком незавидном раскладе не догадался бы воспользоваться своим чудесным умением? Что-то не верилось.

А если воспользовался — то неужели не засветился ни разу? Так, чтоб сплетни прошли, чтоб газетчики прознали про русское чудо?

Ухватившись за эту идею, Пифия решила проследить дальнейший жизненный путь белогвардейского поручика. Для чего загрузила снимок его фотографии из айфона в специальную программу, которую для нее сделал один знакомый талант-компьютерщик.

Программа распознавала изображения и отыскивала похожие на просторах глобальной Сети. Причем делала это не примитивно, как Гугл, а со вниманием к деталям.

Первая попытка оказалась неудачной. Программа выдала кучу таких же черно-белых снимков солдат обеих мировых войн и нескольких локальных конфликтов. Халхин-Гол, Корея, Вьетнам и тому подобное.

Что ни фотография — на каждой солдат позировал один да со вскинутым над головой оружием. Похоже на снимок Волохова? Похоже. Но Пифии требовалось совсем не то.

Мысленно посетовав сперва на «тупую железяку» сиречь компьютер, затем на столь же недалекую себя, Пифия загрузила снимок в Фотошоп. Там вырезала только «портретную» часть снимка поручика — голову, плечи и грудь. Увеличила.

Лицо, вполне ожидаемо, получилось до неузнаваемости мутным. Но Пифия, не желая сдаваться, решилась на небольшой подлог. Точнее даже на невинную хитрость.

Она зашла в паблик отряда «Тревога», отыскала там коллективную фотографию нескольких членов отряда, включая Шмеля — участников одного из поисков. Загрузила и эту фотографию, вырезала лицо Шмеля, преобразовала это изображение в черно-белое да приладила к портрету его прадеда.

Снова запустила заветную программу, загрузив уже то, что получилось из двух снимков.

Программа задумалась. Очевидно, найти нечто похожее было делом нелегким — из-за редкости искомого материала. Пифии оставалось лишь надеяться, что за свои упражнения с Фотошопом она не получит в качестве результата какого-нибудь Франкенштейнова монстра, урода из цирка или участника массовки в очередном фильме про зомби-апокалипсис. Хотя вроде бы сделала гибрид из двух снимков аккуратно. Старалась.

Результат пришел примерно через полчаса. За которые Пифия успела еще выпить кофе, потом покурить на балконе и, наконец, соорудить себе бутерброд, чтобы проснувшийся голод унять.

Съесть бутерброд она уже не успела. Звуковой сигнал оповестил об окончании поиска. Прямо с тарелкой в руке Пифия подошла к компьютеру, посмотрела на находку программы. И…

И подумала, что даже окажись на найденном изображении чудовище Франкенштейна, она бы удивилась меньше.

Человек на портрете, отысканном программой, имел лицо Шмеля, а также его прадеда-белогвардейца. Только с выражением каким-то брезгливым и неприятным.

Но главное, он был облачен в мундир… Вермахта?! Нет, войск СС. Хотя такая ли уж принципиальная разница?

На веб-странице, где обнаружился портрет, имелся еще текст на немецком языке. Ряд слов которого в переводе не нуждались.

«Гауптштурмфюрер Б. Волохофф. Дивизия «Шарлемань».

* * *

Стены здания беззвучно содрогались под огнем артиллерии. С потолка сыпалась штукатурка. За ближайшим окном то и дело что-то вспыхивало ярко, чтобы спустя мгновение смениться клубами дыма.

На полу, заваленном той же штукатуркой, какими-то обломками, металлическими колпачками гильз и прочим мелким мусором валялось бездыханное тело в эсэсовской форме. Еще трое эсэсовцев лежали, прижавшись к тому же полу и прикрывая головы.

Затем наступила передышка. Здание перестало трясти, дым за окном худо-бедно рассеялся. И тогда один из эсэсовцев подобрался к окну, приподнялся над подоконником и высунул наружу дуло короткоствольного автомата. Нажал на спусковой крючок, злорадно ухмыляясь.

Однако в бою расклад может меняться ежеминутно. Внезапно лихой стрелок изменился в лице и попятился прочь от окна, испуганно выпучив глаза. Его примеру собрались было последовать два других эсэсовца, когда через соседнее окошко в помещение влетела и упала на пол, легонько звякнув, граната. Заброшенная сюда, не иначе, каким-то шибко сообразительным рядовым Райаном.

Граната взорвалась прежде, чем эсэсовцы успели покинуть комнату или хотя бы рассредоточиться по углам, оказавшись от эпицентра взрыва как можно дальше.

Один из гитлеровских прихлебателей превратился в кровавое месиво, буквально впечатанное в ближайшую из стен.

Другому повезло больше — ему всего лишь оторвало ногу. Но и этого хватило, чтобы эсэсовец лежал, зажимая обеими руками обрубок и что-то орал, широко раскрывая рот. Пифии, которая и в этот раз не слышала звуков, он оттого напомнил рыбу, вытащенную на берег.

А третий оказался тем самым гауптштурмфюрером по фамилии Волохофф. Как две капли воды похожим на белогвардейского поручика Бориса Волохова и Шмеля.

Весь окровавленный, гауптштурмфюрер, однако, еще был жив. Более того, был способен двигаться. И теперь подползал к орущему покалеченному товарищу.

Затем произошло то, что Пифия ожидала увидеть менее всего. Подобравшись к другому эсэсовцу, Волохофф поднес к нему ладони. Точь-в-точь, как белогвардейский поручик, коим так гордился его правнук Шмель. Вот только струйки едва заметного дыма поползли в этот раз не от ладоней, а от эсэсовца-калеки. К ладоням гауптштурмфюрера.

Лишившийся ноги эсэсовец что-то завопил из последних сил, забился в агонии, а спустя уже пару секунд навеки застыл. Тогда как гауптштурмфюрер Волохофф приподнялся на локте, затем перешел в сидячее положение. Кровь, покрывавшая его лицо и форму, потемнела — так быстро засохла, не иначе. А грязное лицо растянулось в довольной улыбке.

Пифия оторвала ладони от портрета на мониторе компьютера. Открыла глаза, озадаченная и с универсальным словечком «Однако!» на устах.

На ее глазах этот Волохофф… нет, все-таки Волохов продемонстрировал такое же умение, что и его… предок-белогвардеец? Однофамилец-двойник? Или он сам двадцатью с хвостиком годами ранее? Только с точностью до наоборот. Не поделился с сослуживцем жизненной силой, но забрал ее, спасая собственную шкуру. А это почти наверняка значило одно из двух. Либо необычные способности передаются-таки по наследству. Либо поручик Волохов и гауптштурмфюрер Волохофф — одно лицо.

В пользу последнего предположения говорил тот факт, что буква «Б» в качестве инициала гауптштурмфюрера тоже означало «Борис», а не «Бернар», например. Или «Бен». Так было указано в тексте, который прилагался к найденной фотографии.

Но вот беда: некоторые обстоятельства этой гипотезе противоречили.

Начать, собственно, с самого текста, оказавшегося кратким досье на этого офицера эсэсовской дивизии. По-видимому, создатель сайта дорвался до архивов «Шарлемани» и, сохранив их на недобрую память, хотя бы частично оцифровал да выложил в Сеть.

О «характере стойком, нордическом», правда, в досье не говорилось. Ну, так ничего подобного, видно, и не требовалось от коллаборациониста и унтерменша. Другой вопрос, что год рождения французского гражданина и русского эмигранта Бориса Волохоффа, примкнувшего к нацистам вскоре после начала оккупации, был указан как тысяча девятьсот восьмой.

То есть, в ряды войск СС он вступил мужчиной в расцвете сил, но сколько ж лет ему должно было быть в Гражданскую войну? Правильный ответ: чуть более десяти. Подростком он был тогда. И не мог сражаться в рядах армии Колчака… и вообще, чьей бы то ни было.

Но и если допустить, что поручику Волохову будущий гауптштурмфюрер приходился сыном, унаследовавшим-таки отцовское умение, получалось, что уже сам поручик заделал его в подростковом возрасте. Поскольку во времена Гражданской войны сам он выглядел молодым парнем — лет на двадцать пять от силы.

Еще досье сообщало, что будущий гауптштурмфюрер вступил в ряды СС уже прошедшим военную подготовку в Иностранном Легионе. Данный факт снова склонял весы в пользу той версии, что речь шла о бывшем белогвардейце-поручике. Действительно, удрав из охваченной Гражданской войной России, прадед Шмеля мог вступить в Легион. Чтобы и денег подзаработать, и повысить шансы на получение гражданства. Тогда как предполагаемому сыну поручика это было ни к чему. В первые годы после Гражданской войны он был бы слишком юн для военной службы. А к моменту достижения совершеннолетия жил бы во Франции уже около десяти лет. Так что едва ли имел необходимость ради гражданства рисковать жизнью.

Но снова все упиралось в год рождения. Не подходивший ни поручику Волохову, ни его гипотетическому сыну.

Зато этот год подходил самому гауптштурмфюреру, чей снимок-портрет угодил в виртуальные сети Пифии. Выглядел «Б. Волохофф» вполне на заявленный возраст — немного за тридцать. И как раз во Вторую мировую войну согласно указанному в досье году рождения должен был разменять четвертый десяток лет.

Оставался еще вопрос о наличии той же способности, что у поручика Волохова, у самого Шмеля. Если исходить из того, что поручик и гауптштурмфюрер все-таки не одно лицо, но родственники, выходило, что способность передается по наследству. Значит, может быть и у Шмеля. А еще становится понятным, собственно, его позывной. Шмель обычный (насекомое) переносит пыльцу и собирает нектар, подобно тому, как мужчины в семье поисковика Шмеля собирали жизненную силу и могли переносить ее от человека к человеку.

Но почему тогда Шмель скрывает это умение от отряда? Не проявил ведь ни разу, чтобы хотя бы первую помощь найденным детям или старикам оказать. Значит, было, что скрывать. Неужели, подобно предку-гауптштурмфюреру Шмель своей способностью злоупотреблял?

Наконец, удивляло сходство этих трех родственников… или двух, если остановиться на предположении, что поручик и гауптштурмфюрер все-таки одно лицо. Уж очень похож оказался Шмель на прадеда-поручика. А эсэсовца Пифия вовсе нашла с помощью обработанного Фотошопом лица Шмеля.

«И вот интересно, — мысленно обратилась Пифия к Шмелю, — если на фотку твоего отца посмотреть, вы тоже с ним на одно лицо окажетесь? И возможно ли в принципе такое — даже при самом близком родстве?»

Будучи по образованию психологом, даже основы генетики Пифия изучала в школе и успела подзабыть. Поэтому не могла ответить на последний вопрос обоснованно.

Зато знала, кто мог бы. Один из участников отряда «Тревога». Орел, в миру Алексей Павлович Крянев, учитель биологии.

«Привет, Алексей! — написала Пифия ему на электронную почту, вне отряда предпочитая позывными лишний раз не пользоваться, особенно в переписке. — Не в службу, а в дружбу: скажи, может ли правнук быть копией своего прадеда? Чисто теоретически?»

Ответ пришел на редкость оперативно — спустя чуть более десяти минут. В отправленном Пифии письме, после приветствия Крянев сообщал: «Боюсь, такое невозможно, даже если бы семья практиковала близкородственные отношения, поддерживая чистоту крови. Точнее, прокатило бы у каких-нибудь примитивных организмов. Тогда как у человека обычно приводило к рождению все менее жизнеспособного потомства с врожденными уродствами и патологиями.

Если же семья нормальная, то есть с каждым новым поколением получает приток свежего генетического материала, то генотип ее и вовсе напоминает игру в испорченный телефон. Изменяясь с каждым новым поколением. Даже если в какой-то семье рождаются только сыновья, им надо жениться, и каждая жена привносит в гены будущего ребенка (читай, следующего поколения) что-то свое

Представь еще, что у тебя есть мешок, полный черных шариков. Если туда ничего не класть, то наугад или не наугад, но ты будешь доставать из него только шарики черного цвета. Но если взамен каждому извлеченному черному шарику класть в мешок белый шарик, то белые шарики наощупь будут попадаться все чаще и чаще. Вплоть до полного исчезновения черных шариков».

Последнее сравнение, рассчитанное, очевидно, на школоту, Пифию позабавило. Но в целом ничего забавного в ситуации она не видела. Со слов Крянева (то бишь, какого ни на есть профессионального биолога) выходило, что либо Шмель не мог существовать сам, либо у него не могло быть предка с такой же, как у него внешностью.

А значит, Шмель не просто скрытничал. Не просто отказывался помогать в деятельности отряда своей способностью. Но самым наглым образом Пифию — обманул. А вероятней всего и не только ее.

Но почему? И как обстояли дела на самом деле? Голова, которую Пифия ломала вот уже весь вечер, от этой ломки устала и потому на помощь не спешила. Одно было понятно: едва ли кто-то мог прояснить ситуацию, свести концы с концами и расставить точки над «ё» лучше, чем сам Шмель. Следовало его, такого лживого и скрытного спровоцировать на откровенность.

И здесь Пифия вынуждена была признать — в таких делах она, даром, что психолог, сильно уступала журналистке Ксении, в отряде известной как Бланка. Потому что у Бланки то была способность, не без участия в отряде приобретенная. А значит, всяко превосходившая возможности обычного человека, независимо от профессии.

* * *

Разговор с Бланкой по телефону превзошел ожидания Пифии. Как оказалось, шустрая брюнетка тоже приглядывалась к Шмелю. Причем в отличие от Пифии, приглядывалась уже давно. Во всяком случае, успела узнать и продумать достаточно, чтобы знаки вопроса, окружавшие загадочного поисковика, успели распрямиться до восклицательных.

— Нет, ну ты сама посуди, — говорила Бланка, — этот Шмель в отряде два года. За это время успел поучаствовать почти в полусотне поисков. Из которых восемь завершил лично. Причем все — знаешь, с каким результатом?

— Найден, погиб, — сообразила Пифия.

— Вот-вот, — подтвердила ее догадку Бланка, — ни одного исключения. Но это не все. Знаешь, что еще общего было во всех поисках, в которых Шмель участвовал?

— В лесу… они все проходили, — вспомнила ее собеседница на правах инфорга.

— Именно, — торжествующе заявила Бланка. — То есть, когда в городе кого-то ищем, Шмель как будто даже ни при чем. Не дает о себе знать. Зато стоило объявить поиски в лесу, как сразу выскакивает. «А вот и я, самый могучий джедай!»

Потом добавила, помолчав немного:

— Нет, я понимаю, что участие в поисках — дело добровольное. Но не до такой же степени. Чтобы уж так пристрастия свои демонстрировать. Как будто не людям помочь хочет, а в магазин собрался.

— Или на охоту, — сказала Пифия.

— О том и речь, — продолжила свою мысль Бланка, — охотился… на ситуацию. Раз за разом стремился оказаться в одно и той же ситуации: он в лесу, наедине с потеряшкой ну и еще одним-двумя товарищами по «лисе». Тут дураком надо быть, чтобы не догадаться — расклад такой ему выгоден. Потому он его и ищет. И вот теперь, благодаря твоим находкам все становится понятным. Пристрастия в поисках в том числе.

— Даже так? — изумилась Пифия.

— Ведь это же элементарно! — воскликнула ее собеседница. — В городе много свидетелей. Тогда как в лесу почти никого. Можно ничтоже сумняшеся тянуть энергию из жертвы. А напарника или припугнуть или подмазать. Поделиться украденной силой… передать немного. Человек слаб.

Пифии вспомнилось, каким возбужденным был Шмель при их вчерашней… нет, строго говоря, сегодняшней (после полуночи) встрече. А сколько страсти проявил, когда они оба решили познакомиться поближе… притом, что на днях как раз завершил очередной поиск.

— И последнее, — продолжала Бланка, — тебе не показалось странным, что позывной у Шмеля появился чуть ли не с первых дней пребывания в отряде, а вот никакой способности при этом не появилось… как бы? По крайней мере, мы про нее ничего не знали.

— Показалось, — признала Пифия. — Так что? Ты тоже считаешь, что Шмель унаследовал способность по перекачке жизненной энергии у своего прадеда-поручика? И теперь злоупотребляет ею… потому и скрывает?

— Бери выше, подруга, — было ей ответом, — я почти уверена, что Шмель и есть белогвардейский поручик Волохов. Как и этот, гаупт… как его там? Эсэсовец, короче. Визенталя на него нет, блин! По любому, как жареным сильно запахло, в нейтральные страны свалил. Куда-нибудь в Латинскую Америку. Так что я бы не удивилась, если б ты, продолжив копаться в Сети, нашла бы его снимки, где Шмель в рядах каких-нибудь местных контрас. Да что я тебе объясняю! Сама же говорила, что тебе Орел на правах специалиста пояснил — такое сходство невозможно. Даже среди родственников.

— Но все-таки, — умозаключение Бланки вроде бы напрашивалось само собой, но та кажущаяся легкость и размашистость, с какой оно было сделано, Пифию огорошила, — сколько тогда лет ему должно быть. Не меньше ста, пожалуй. Притом, что выглядит он…

— Блин, Пифия, ну ты как будто в первый раз! — чуть ли не возмутилась ее собеседница. — Или забыла про ту тварь, на которую в мае Змей охотился… он мне рассказывал. Она похищала детей, высасывала из них жизненную силу, что твой Шмель. Только до предела высасывала, старя их самих до состояния мумий. И за счет этого жила… черт знает сколько. Сохраняя облик молодой девушки.

— Так это тварь, — неловко пробовала возражать Пифия, — а Шмель-то человек все-таки.

За последние слова она могла головой ответить. Потому что ближе, чем она, с организмом Шмеля мог познакомиться разве что хирург. Но и он, Пифия была почти уверена, вряд ли бы нашел отличия.

— Я тебя умоляю! — Бланка усмехнулась. — Можно подумать, тварью обязательно нужно родиться. Знаешь, что Гитлер изначально был художником? И рисовал, между прочим, весьма недурственно?

На это Пифия уже не нашла, что ответить. А Бланка продолжала.

— Я уже о том молчу, — были ее слова, — что человеческая сущность тоже не есть что-то неизменное. Было время… не так уж давно по меркам планеты, когда люди были просто одним из видов животного мира. Ничего не производили. Ели то, что удавалось поймать… или вообще подобрать с земли. А гениями среди них считались те, кто догадался приспособить при поиске еды сухие ветки, каменные обломки и тому подобный мусор.

— Э-э-э, ты это к чему? — не поняла Пифия.

— Да к тому, что с тем же успехом наш общий «друг» изначально мог быть простым смертным, — услышала она в ответ. — Раз в таких делах не бывает ничего неизменного. Ну а если продолжаешь считать, будто Шмелю ровно столько лет, насколько он выглядит, вот тебе последний довод.

— Я вся внимание.

— По роду деятельности я часто общаюсь с представителями органов, — начала Бланка, — ну и знакомствами там обзавелась. Так вот, один знакомый из полиции по моей просьбе поделился кое-какой информацией об этом Шмеле, он же Борис Игнатьевич Волохов. Знаешь, в каком году он вернулся на родину? В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом. Небось, когда в Армении землетрясение случилось, туда поехал кормиться… но речь не об этом. При получении советского паспорта указал свой возраст, как тридцать три года. И сколько ему тогда должно быть лет теперь?

— Блин! — только и могла сказать Пифия, не всхлипнув, не то пискнув.

Тогда как Бланка продолжила:

— В сорок пять он, конечно, паспорт обновил. Тем более что страна уже по-другому называлась. Но тогда едва ли вызвал какие-то подозрения. Молодо можно и в пятьдесят лет выглядеть. Но вот разменяв седьмой десяток — уже вряд ли.

Затем, немного подумав, добавила:

— Интересно, пенсию ему назначили? А если да, то хватило ли Шмелю совести ее оформить, потом получать?

А Пифия молчала. Переваривая услышанное, пытаясь собраться с мыслями. И подумав, что вскоре ей может понадобиться новая встряска в ночном клубе.

— В общем… поняла, — молвила она затем, — в отряде таким людям не место. Мало того, что пользы людям от этого Шмеля нет. Так вдобавок, если он товарищей по поискам в свои грязные делишки вовлекает, у них ведь могут и способности пропасть… ну, у кого они успели возникнуть.

— Странно, что у самого Волохова она не пропала, — посетовала Бланка.

— Ну, это тоже в принципе объяснимо, — заметила Пифия, — во-первых… насколько я понимаю принцип действия способностей, приобретенных в отряде, у них два назначения. Помогать спасению людей и, извините, оберегать носителя способности. Чтобы он ради спасения не боялся рисковать.

— А учитывая, сколько этот Волохов-Шмель прожил за счет своего умения, — догадалась Бланка, — исчезновенье оного немедля его убьет.

— Что противоречит необходимости оберегать носителя, — подытожила Пифия, — потому исчезнуть эта способность не может, чтобы не нарушить собственных законов.

— Понятно. Ты говорила, есть еще «во-вторых», — напомнила Бланка.

— Ну, тут все просто, — было ей ответом, — Волохов не дурак, мог смекнуть, что к чему. И держать некоторый баланс между эгоизмом и альтруизмом. Для чего, например, делиться добычей с теми же товарищами по поискам, подлечивая их. Чтобы это засчиталось, как «правильное» использование.

— В любом случае, я согласна, — сухо молвила Бланка, — гнать надо из отряда этого Волохова. И побыстрее.

— Да, — сказала Пифия не без грусти, ибо толика симпатии к Шмелю у нее осталась, даже несмотря на все находки и умозаключения, — гнать.

— Это как минимум, — продолжала Бланка, — потому что мало ли где еще он приохотится чужую жизненную силу красть.

— А что еще можно сделать? — не поняла Пифия. — Если в полицию обращаться, то что там предъявить? Разве что жульничество с возрастом. А истинная история Волохова… вряд ли кто-то в нее поверит за пределами отряда.

— В полицию идти не обязательно, — в голосе Бланки зазвучали зловеще-насмешливые нотки, — но вот помощь Ластика… например…

— Ластика?! — вскричала, перебивая ее, Пифия. — Просто стереть и все?

По правде говоря, ей вообще-то претила идея использовать Ластика. Отдававшая, на секундочку, даже не самосудом, а хладнокровным убийством.

И уж тем более не вызывало энтузиазма поступить подобным образом с человеком, накануне доставившим Пифии столько удовольствия. С детства, еще будучи просто Инной, она привыкла считать, что за добро нужно отвечать добром. А, что называется, презлым платить за предобрейшее, и вовсе казалось не просто подлостью, а однозначным свинством. Поступком, человека недостойным.

А потому…

— Давай обойдемся без Ластика, — сказала Пифия осторожно, — я попробую его уговорить… уйти с миром. Пусть свои дела вне отряда проделывает. Если хочет, может опять в какую-нибудь «горячую точку» сунуться… лично мне без разницы.

— У-у-у! Да ты, похоже, к нему неравнодушна! — догадалась Бланка. — Ладно, попробуй. Удачи тебе, подруга.

Но следом добавила:

— Хотя председателю отряда все равно нужно сообщить. И куратору.

* * *

Встреча Пифии и Шмеля состоялась уже на следующий вечер. В кафе с отдельными кабинками, музыкой, но при этом — приемлемыми ценами. Пифия любила здесь обедать, да и поужинать была не прочь. Собственно, это кафе в качестве места рандеву она и предложила.

— Удивительное дело! — весело прокомментировал еще Шмель ее инициативу при встрече. — Обычно я сам приглашаю красивых женщин. В кафе, на свидания. Но чтобы дама пригласила меня… это, пожалуй, впервые. Кое-кто, похоже, отстает от жизни.

«Ты, наверное, — мысленно ответила Пифия, — потому что либо шибко галантный джентльмен, либо считаешь, что баба дура и ей место на кухне. Или только с детьми нянчиться. А если какая самостоятельное решение приняла, да еще ему, такому крутому, что-то предложила — то сразу: ах, беда!»

Но вслух мудро промолчала. Щадя психику собеседника.

— Значит, поговорить срочно захотелось, — начал тот, садясь напротив Пифии за столик в кабинке и уже потянувшись за столовыми приборами, — что ж, поговорим. Я весь внимание. Заинтригован просто.

«Все то же веселое возбуждение, что и ночью, у клуба, — не могла не заметить женщина, — хоть уже и послабее».

— Тебе никогда не хотелось… жениться? — вслух спросила она как бы наобум. — Все-таки мужчина видный. Странно, что остался одиноким.

— О, я не одинок! — с неотвязной радостной улыбкой парировал Шмель. — Благодаря тебе… да и другим представительницам прекрасного пола. Уж прости, если это вызывает у тебя ревность. Но хомут на шею надевать себе раньше времени неохота. Или… насчет женитьбы… уж не себя ли ты хочешь предложить? Если да, то это будет вообще полный переворот в моем мировоззрении. Чтобы женщина делала предложение мужчине… может, у тебя с собой и кольца есть?

Так бы он и болтал дальше сорокой радостной, не перебей его Пифия. Причем несколько грубовато.

— Нет, просто интересно, что привело тебя в отряд, — были ее слова, — и других. Интересно мне, как психологу. Я не в первый раз замечаю, что многие активные участники поисков — люди одинокие. Без второй половинки… детей. Я тому яркий пример.

Шмель умолк. Напрягся… впрочем, ненадолго. После чего выдал:

— Так мы же не о «других» решили поговорить. Разве нет? А за себя отвечу: я, как уже сказал, не одинок. В отряд же меня привел не поиск дружеского общения… или, скажем, второй половинки. Хотя, справедливости ради, среди поисковиков тоже находятся истинные красавицы. И просто интересные женщины. Ты, например. Далеко ходить не надо. Но в отряде я не из-за этого. Просто захотелось помочь людям. И что в этом такого?

«И ведь ни слова лжи не сказал! — опять-таки мысленно прокомментировала Пифия его последние фразы. — Регулярно помогает как минимум одному представителю рода людского».

— Да так-то ничего, — вслух сказала она, — просто… уверен, что это твое? Не отвлекает ли от других дел и жизненных планов? Или те люди, которых ты мертвыми находишь… тебя это не парит? Не снятся потом тебе?

— Это что, вежливое указание на дверь? — Шмель нахмурился. — А я думал, в отряде «Тревога» нет никаких дверей. И каждый может принять участие в поисках.

— Все так, — не стала отрицать Пифия, — но есть одна особенность. Ты, раз с нами уже довольно давно, заметил, наверное: те, кто регулярно участвуют в поисках, приобретают необычные способности. Я, например, не зря зовусь Пифией. Как и, например, Змей и Орел… есть у нас такие. Тоже не просто так называются Змеем и Орлом.

— Орел, насколько знаю, летать умеет, — вспомнил Шмель, — хоть и не всегда получается.

— Вот! — воскликнула Пифия. — А как насчет тебя? Что умеешь ты… что могло бы пригодиться в спасении людей? Наверняка ведь умеешь. Не могли эти два года пройти для тебя даром. Позывным ведь обзавелся. А он тоже не просто так появляется. Что он означает, кстати? Не говоря уж о том, позывные часто перекликаются со способностями…

Вежливое, но настойчивое покашливание Шмеля заставило ее умолкнуть. Затем Шмель уставился на Пифию — и во взгляде его больше не было веселья, приветливости и беззаботности, с которыми он пришел в кафе. Тяжелый то был взгляд. Тяжелый и пронзительный.

Взгляд человека… нет, существа, которое действительно много прожило. А чтобы выжить, научилось разбираться в людях, чуть ли не с полуслова их понимать. И угадывать мысли просто по выражению лица.

— Так ты все знаешь, — проговорил Шмель затем. Глухо и вполголоса.

Не спрашивал, но констатировал.

— Никак, эта курва белобрысая проболталась? Неблагодарная…

«Он даже ругается несовременно!» — заметила Пифия.

— Не угадал, — сказала она вслух. — Просто я же говорила: не зря я зовусь Пифией.

— И не зря в Библии сказано: «пифию и ясновидящую побейте камнями».

— Хм, а как насчет скромных служащих организации под названием «Schutzstaffeln»? — осведомилась Пифия, ничуть не оскорбившись. — С ними как, по-вашему, нужно поступить? А, херр гауптштурмфюрер?

— Так это… тоже? — не сказал, а, скорее, выдохнул Шмель.

Лицо его покраснело, но он быстро овладел собой. Налил из стоящего на столе графина в свой стакан и одним глотком осушил. Затем вытер пот салфеткой. И, наконец, ответил:

— Клянусь, против России не воевал. Ни пули в соотечественников не выпустил… хоть их краснопузые десятилетиями в заложниках держали. Да головы морочили. На западном направлении стояла наша дивизия. Так что мы все больше лягушатникам мозги вправляли. Ну и жидам, естественно. А что? Это ведь из-за них я… и много кто еще… много хороших людей родину потеряли.

«Оригинальные у вас методы вправления мозгов, — с сарказмом подумала Пифия, — пуля в лоб или газовая камера. И как только я, в своей практике не догадалась это использовать? Однако теперь уже моя очередь жаловаться на собственную отсталость».

— А когда американцы с англичанами в Нормандии высадились, — продолжал Шмель, — мы стали просто солдатами на войне. Когда приходится убивать, чтобы не убили тебя… сначала. А потом — пока не убили тебя. Чтобы, уж если погибать, то заодно с врагами.

Затем добавил, постепенно входя в раж, распаляясь:

— Так что… кто ты вообще такая, чтоб меня осуждать? Да ты хоть знаешь… хоть представляешь, каково это? Когда парень, с которым минуту назад разговаривал, падает замертво? От пули, осколка, еще чего. Вариантов много. А ты можешь отправиться следом. И вынужден решать, кому в живых остаться: тебе или этому парню.

«А потом, когда пушки умолкают, — дополнила рассуждения Шмеля, опять-таки про себя, Пифия, — когда входишь во вкус мирной жизни, так хочется ее для себя продлить. Чтобы подольше оставаться молодым, чтобы с женщинами все получалось. И до ужаса неохота стареть, тем более умирать. Вот и приходится снова чужими жизнями непрошено распоряжаться. Лишь бы свою сберечь — самую дорогую».

А вслух сказала:

— Да я не столько осуждаю, сколько считаю, что в отряде ты не нужен. Нет, честно. Наше дело — искать пропавших людей, а не скармливать их отщепенцам с мечтами о бессмертии.

Лицо Шмеля исказила недобрая ухмылка.

— Считает она, — проговорил он, не скрывая презрения, — а кто-нибудь еще так считает? Кто-нибудь вообще в курсе, кроме тебя… ясновидящая ты наша.

На долю секунды Пифия замешкалась — не зная, что ответить. Рассказать про переписку с Орлом, телефонный разговор с Бланкой? Но в итоге решила: пусть ее собеседник думает, будто она сама настолько прозорлива, настолько соответствует своему позывному, что сама до всего дошла. А значит, вероятно, даже мысли сидящего напротив человека узнать способна. Так что перехитрить ее, что-то выкинуть нехорошее, нечего и думать.

Блефовала Пифия. И блеф ее оказался столь же оправдан, как и обещание одной военной шишки закончить локальную, но войну силами одного десантного полка. Но понять это женщине еще только предстояло.

— Никто, — сказала она осторожно, — однако…

— Однако плевать, — оборвал ее Шмель, — даже вся ваша братия не заставит меня уйти. Не, право же, с какой стати? Когда силы получаю вдоволь, а опасности быть убитым, в отличие от войн, нет. Честное слово, эти волонтерские организации — просто гениальное изобретение человечества! Круче электричества и компьютеров. Ну а если я кому-то не нравлюсь — что вы сделаете? Побьете меня в темном переулке?

— Это вряд ли, — сказала Пифия, стараясь сохранить спокойствие и не дать собеседнику заразить себя агрессивным возбуждением, — но насчет опасности ты ошибаешься. Если в отряде будут в курсе… ты про Ластика слышал?

— Ах, да! — Шмель хлопнул ладонью по столу, отчего столовые приборы недовольно звякнули. — Ластик! Стереть меня может. Хорошенькое дело! Ты сама-то слышишь, о чем говоришь? Так «Тревога» действительно для спасения людей существует? Или она типа коза ностры… где неугодного могут и на тот свет отправить? А если нет — то зачем организации, спасающей людей, такие участники? Змей, Ластик… со способностями, которые не для спасения жизней предназначены, а для уничтожения?

— Иногда, чтобы спасти, — заметила Пифия, — кого-то приходится уничтожить. Кого-то, кто мешает спасению.

— Потрясающая логика! — Шмель всплеснул руками. — Как раз в духе ЧК и НКВД. Уж Ульянов бы оценил. А также Коба с Лаврентий Палычем. Хорошо же краснопузые над вами потрудились. Уж нет их, а дело живет…

Затем проговорил уже более мирно. Точнее, примирительно:

— Но ты-то! Ты-то должна своей головой думать. Неужто не доходит, что эти люди опасны… я про отряд. Слушай… ты все-таки мне нравишься. Давай уйдем из «Тревоги» вместе. Своим даром ты могла бы предсказывать, с кем и где случится несчастье. А силу, которую бы я у них брал, поровну делил бы между нами.

И он доверительно прикоснулся ладонью к руке Пифии.

А она… не то чтобы искушение ответить «да» на последнее предложение было велико. Но оно было, женщина не могла это отрицать. Шмелю стоило отдать должное, он умел быть убедительным. И тоже, что греха таить, нравился Пифии.

И тем не менее…

— Нет, — решительно заявила она, мягко, но настойчиво отводя руку Шмеля, — я не хочу заниматься этим… браконьерством. Может быть мы, в «Тревоге» и не ангелы, но хоть какая-та польза от нас людям есть. Хотя бы иногда. Помогаем людям… а не паразитируем на них. Тогда как ты… от тебя один несчастья.

При последней фразе Шмель хмыкнул.

— А вот здесь, думаю, ты лукавишь, — сказал он затем, самодовольно улыбнувшись, — нашу последнюю встречу помнишь? Не забыла? И так что же… по-твоему? Несчастье я тебе принес? Не понравилось тебе?

— Не в том дело, — к досаде своей вынуждена была сдать назад Пифия, но мужчина, сидящий напротив, похоже, ее не слушал.

— Я уж о том молчу, — продолжал он, — что это не слишком мудрый поступок. Отказывать мне… человеку, который может отобрать жизненную силу, в том числе и у тебя. И этот человек сейчас сидит меньше, чем в метре от тебя. Не боишься?

— Нет, — спокойно отвечала Пифия, — как я поняла, просто так ты силу брать не можешь. Тебе обязательно нужно, чтобы жертва была не здорова. Ранена, а желательно беспомощна. Эх, тебе стоило Стервятником назваться. Или Шакалом каким-нибудь, а не Шмелем.

— Все так, — в тон ей, спокойно и миролюбиво, произнес Шмель с улыбкой, — кроме вариантов позывного, конечно. Но ты одного не учла. Что рану получить… секундное дело.

Верил он или нет в дар ясновидения своей собеседницы, но, похоже, решил — если действовать быстро, никакой дар Пифию не предупредит. Банально не успеет.

Мгновение — и одна рука перехватывает запястье Пифии, сжимает как клешнями. А спустя еще мгновение вилка в другой руке вонзается женщине в ладонь. Всеми четырьмя зубьями.

Пифия едва вскрикнуть успела. А уже секунду спустя почувствовала, как силы покидают ее вместе со всей жизнью — как раз когда Шмель отложил вилку и поднес к ране пустую ладонь.

Легкий дымок устремился к этой ладони, вытекая из раны в руке Пифии вместе с кровью.

— Помогите! — выкрикнула она стремительно слабеющим голосом.

Затем, поняв бесполезность криков, задергалась, пытаясь вырваться из хватки Шмеля. И, наконец, со всей оставшейся силой ударила его по руке, державшей ее запястье. Ударила, одновременно вонзая в кожу мужчины лакированные ногти.

Шмель вскрикнул, хватаясь за поврежденную кисть руки. А Пифия, чувствуя прилив адреналина, уже вскочила на ноги.

— Помогите! — кричала она, выбегая из кабинки. — Этот человек псих! Он ранил меня!

И в подтверждение последних слов предъявила ближайшему официанту пострадавшую ладонь.

Следом из кабины выскочил Шмель, злющий как все демоны ада.

Кто-то из посетителей кафе вскрикнул испуганно. Официант попытался преградить ему путь, встав между ним и Пифией. Но Шмель походя отшвырнул его вместе с подносом и всеми блюдами, которые попадали со звоном. А сам даже шагу не сбавил.

Пифия, впрочем, тоже не теряла времени даром. Промчавшись через зал, успела выскочить наружу. На парковку перед кафе.

Пока бежала, одна из туфель на шпильках слетела с ноги. Но Пифии и в голову не пришло жалеть о потере, не говоря уж о том, чтобы возвращаться. На шпильках не побегаешь, так что вопрос стоял — туфля или она.

Тем более что следом стремительной и неумолимой поступью приближался Шмель.

Уже на парковке Пифия избавилась и от второй туфли. На этот раз сама. Да еще отметила про себя, что некоторых мужчин такое отношение дам к обуви даже привлекает. Одни видят в босых ногах что-то по-детски трогательное. Другие — готовность женщины в ближайшее время снять и все остальное, не только обувь.

Что до беготни, то босиком делать это было тоже не шибко приятно — осень все-таки. Холодно. Да и каждую неровность бетона и асфальта Пифия теперь кожей ощущала. Но в то же время, если бежать быстрее, если как можно меньше касаться ступнями что асфальта, что бетона, неудобство это ощутить не успеваешь.

Так, подгоняемая адреналином, Пифия добежала до ближайшей автобусной остановки. Где буквально вскочила в маршрутку, стоявшую в ожидании пассажиров.

— Помогите, — пролепетала она, — за мной гонятся… езжайте быстрее!

Водитель — судя по внешности, гость с юга — оглядел оценивающе с ног до головы босую растрепанную женщину в вечернем платье. Особо задержал взгляд на раненой ладони. Затем, не говоря ни слова, затворил автоматическую дверь маршрутки и погнал ее прочь. А о том, что не грех бы оплатить проезд, напомнил, лишь отъехав на километр.

* * *

Проводив взглядом удравшую Пифию, заскочившую в маршрутку, затем саму маршрутку, тронувшуюся с места, выскочивший из кафе Шмель пожал плечами и пошел к своей машине. Он знал: быстротой, а тем более проворством общественный транспорт похвастаться не может. И на маленькой легковушке «Киа» догнать эту пародию на автобус удастся в два счета.

Завелся и погнал, вывернув с парковки. Двигался все быстрее, не спуская глаз с маршрутки. И с каждой секундой сокращая расстояние до нее.

Что он будет делать, догнав-таки маршрутку и Пифию в ней, Шмель пока представлял себе смутно. Но в одном был уверен: эту рыжую стерву следовало наказать. Высшей, как изъясняются юристы, мерой. Ибо нечего лезть в чужие дела, да еще шантажировать. Не для того он, Борис Игнатьевич Волохов, прошел не одну войну и успешно морочил головы правоохранительным органам нескольких государств. Чтобы попасть на крючок какой-то дилетантке, отхватившей дар ясновиденья, как игрок в казино срывает джек-пот? Нет уж, дудки!

Потом, тем не менее, придется-таки с отрядом «Тревога» распрощаться. Чем больше он узнавал об этих якобы добреньких ребятах, бескорыстно тративших время на поиски пропавших деток и бабушек-дедушек, тем меньше доверия они ему внушали. Ибо не все то, чем кажется на первый взгляд. Как яблоко: с виду спелое и красивое, а начнешь есть — на червяка наткнешься или на подгнившую сердцевину.

На войне как ни странно проще. Сразу понятно, кто друг, кто враг, и к кому можно без страха повернуться спиной. Ну а найти войну по вкусу в этом безумном двадцать первом веке труда не составит — Шмель-Волохов не сомневался.

Когда перед очередным пешеходным переходом сигнал светофора начал меняться с зеленого на красный, оказалось, что Шмель недооценил преследуемую маршрутку — в последний момент она успела прошмыгнуть через «зебру». Шмелю же пришлось сбрасывать скорость. Но он не отчаивался. Во-первых, его машина быстрее — наверстает быстро. А во-вторых, рано или поздно маршрутке придется остановиться. Чтоб собрать пассажиров.

Тормозя, Шмель заметил в свете фар одинокую прохожую. Та как раз ступила на «зебру» пешеходного перехода. Невзрачная: невысокого роста, в толстых круглых очках и с волосами, собранными в тощий хвостик, она могла быть хоть школьницей-зубрилой, хоть старой девой на четвертом десятке лет. Определить возраст с такой внешностью было трудно.

Зато лично Шмель-Волохов узнал ее с ходу. Потому как успел познакомиться с большинством опытных поисковиков. А тех, кого не знал, видел на фотографиях в паблике отряда.

Ластик! Шмель ни за что не поверил бы в случайность этой встречи. Получалось, что Пифия соврала — и в отряде уже в курсе, кто он такой. А главное, для чего ходит в поиски.

«Подсуетились уже!» — со злостью подумал Шмель. А затем вместо тормоза перенес ногу на педаль газа.

Потому что только неудачник на каждом шагу видит проблему. Шмель-Волохов предпочитал видеть возможности. Будь это иначе, он бы еще в Первую мировую отдал концы.

Возможности… и вот теперь Шмель понял, что появлением своим Ластик дала ему уникальнейший шанс. Лишить Иудушек из отряда «Тревога» их главного оружия. А себя избавить от лишнего дамоклова меча над головой.

Шмель дал по газам, зажмурившись и готовясь уже в следующую секунду ощутить, как легкое тело ударяется о капот машины. Но почувствовал другое. Как сиденье будто исчезло под ним. И он шлепнулся задницей прямо на асфальт. Взвыв от боли, но еще от испуга и неожиданности.

Открыв глаза, обнаружил себя сидящим прямо на проезжей части. Вне «Киа», которая пропала неведомо куда.

За спиной кто-то сигналил возмущенно.

— И куда это ты спешишь, Боренька? — со злорадно-ернической усмешкой осведомилась Ластик, подходя к нему. — Без машины далеко не уедешь.

— Зря радуешься, тварь, — проговорил Шмель, с трудом, но поднимаясь на ноги и разминая кулаки, — я тебя и без машины… и так удавлю. Прямо этими руками.

— Одно не пойму, — не дрогнув, парировала Ластик, — почему ты говоришь… о ней во множественном числе?

Уже подняв руки, Шмель заметил, что одной действительно не хватает. Правой. Просто пустой рукав висел. И подниматься, разумеется, не спешил.

— Много ты, Борюсик, воевал, — пропела подчеркнуто-приторным голосом, больше подобающим доброй старушке, Ластик, — и вот результат. Беречь себя надо…

Шмель взвыл от отчаяния, чуть ли не взревел. Тогда как Ластик продолжила — словно обращаясь к видимой одной ей аудитории:

— Но знаете, что самое интересное? Только что тут был парень — и вот его нет…

* * *

Следующим утром на фонарных столбах и стенах появились листовки с просьбой помочь найти человека и фотографией Бориса Игнатьевича Волохова. Вот только прошел день-другой, а никто на этот зов о помощи не отозвался. Некому было. Никто не видел человека, изображенного на фотографии.

С другой стороны, не было у него и близких, которые стали бы переживать из-за пропажи.

А осенние дожди постепенно смывали с листовок краску. Стирая из реальности последнее упоминание о Борисе Волохове.

12-19 сентября 2021 г.