В оковах Добродетели (джен)

Вчера он не ошибся: в Лондоне действительно не было разрушенных домов, тлеющих пожарищ или танков, разъезжающих по дорогам. Посмотришь — обыкновенная улица мирного времени без какого-либо намёка на войну, бушующую на континенте. Неудивительно, ведь Британию пока массово не бомбили. Страшно даже представить, что творится сейчас во Франции. Но радоваться жизни только от того, что он не в Париже, Том себе не позволил. Так и до образа мышления Марты скатиться недолго. Как там она приговаривает: «Хлеб да каша на столе есть, и уже слава Богу. У некоторых и этого нет»? Но если сложить ручки и ничего не делать, а только восхвалять жалкое варево, то кроме него никогда ничего и не появится.

Однако Лондон выглядел нормальным лишь на первый, очень невнимательный, взгляд. Уродские черты в городе заметить так же сложно, как и разглядеть маленькое пятнышко плесени на ещё ароматной буханке хлеба. Возможно, из-за того, что это один приют Вула отличился, заделав окна смердящими тряпками. Во многих домах стёкла просмолили, некоторые лавочки ограничились шторами, хоть и тяжёлыми, но опрятными и приятными для взора. А вот в булочной наклеили плотный картон с красивыми рисунками плюшек и тортов, будто владелец изначально задумывал подобное оформление. Витрины ателье и вовсе преподнесли светомаскировку как некое новое веяние моды: «Одевайтесь в белое по вечерам — избегайте столкновений в темноте и тумане! У нас есть плащи, воротники, трости, наручные повязки и специальные нашивки из светоотражающей ткани!» Белой краской были обведены ступеньки, края бордюров и другие выступы, через которые можно хорошенько навернуться ночью. Но вот металлических ограждений или оград нигде на наблюдалось: ни вокруг частных домов, ни около магазинов, ни поблизости правительственных учреждений.

Были и другие, более зловещие изменения. На верхушках столбов или на крышах высоких зданий установили массивные приборы, походившие то ли на громадные тарелки, то ли на укороченные трубы: звуковые оповещатели, призванные известить о приближении вражеского бомбардировщика. А как же много вокруг людей в военной форме! Мимо прошёл мужчина в жёсткой фуражке с металлической кокардой, голубовато-сером кителе с открытым воротником, брюках в тон и чёрных ботинках. А чуть поодаль уже другой джентльмен в таких же ботинках, но уже в чёрном комбинезоне с шёлковым шарфом нёс куда-то шлем. А на противоположной стороне девушка в серо-голубой форме и тёмно-синем берете вешала на стену плакат с красноречивой надписью: «Копай для победы: выращивай собственные овощи!». С изображения на красном фоне весело улыбалась жизнерадостная блондинка и, облокотившись на жёлтый забор, протягивала выращенную капусту. Вдохновил ли Тома сей шедевр на трудовые подвиги? Скорее разозлил. Очевидно, что представленная барышня ничего тяжелее маникюрной пилочки в руках не держала. А её распущенные, с лоском завитые волосы, а новенькая красная блузка? Ага, вот в таком виде обычно и отправляются в огород!

Но это лишь видимые признаки, заметные невооружённым глазом. Но было что-то ещё, витающее среди прохожих. Неуловимое, практически неразличимое и в то же время тяжёлое, гнетущее, расползающееся по улице, звенящее в голосах, шелестящее в шагах, парящее в вышине, над массивными оповещателями. Если вникнуть в суть разговоров, то иногда в словах проскальзывали очень странные, какие-то озлобленно-раздражённые замечания.

К примеру, Том прислушался к беседе двух женщин неподалёку — непростая задача, учитывая зычные вопли мистера Вула, способные разогнать с десяток банши. На голове у одной из дам красовалась косынка! Не шляпка, не берет, а именно косынка! И это в приличном районе, где положено обитать благопристойным воспитанным людям. Прямая юбка будто перешита из мужских фланелевых брюк, а на манжетах блузки не было отворотов. Её подруга вырядилась в жакет квадратной формы с узкой короткой юбкой-карандаш, дополняя нелепый образ сумкой на ремне через плечо. А обувь у неё надета случайно не на босые ноги? Чтобы раньше порядочные дамы позволили себе разгуливать в подобном виде по оживлённой улице? Ещё прошлым летом они бы вызвали уйму пересудов и смешков вслед. А теперь никто не обращал на них никакого внимания.

— О, бедняжечка, не могу представить, что вы сейчас чувствуете, — с жалостливой гримасой вздохнула женщина в косынке. — Вы здесь, а ваш сын в Париже. И непонятно, жив ли он или нет. Это ужасно! Замечательный был юноша, я помню его ещё маленьким, что за очаровательный ребёнок! И старикам поможет, и за малышей заступится, а как в учёбе преуспевал, да и внешностью Бог не обидел. Всем хорош был, вот только с возрастом у него чересчур возросли аппетиты, — внезапно заявила скорбящая дама. — Это его и сгубило. К чему было соглашаться работать во Франции? По Елисейским полям захотелось расхаживать, из окна на Эйфелеву башню глазеть, профитроли с чайком кушать? Нечего было прыгать выше головы. Вот вам и Елисейские поля, вот вам и Эйфелева башня, вот вам и профитроли. Остался бы дома, пошёл бы на завод, как мой племянник. Вашего-то сыночка учителя на все лады расхваливали, а остальных хаяли, а теперь вот как судьба обернулась. Что ж, милочка, было приятно с вами побеседовать. Всего доброго, держите меня в курсе последних новостей. Как-никак мы соседи, не чужие ведь.

Разговор двух мужчин справа также не отличался истинно британской сдержанностью. Один из них облачился в серый пиджак без пуговиц на рукавах и в брюки без складок. Несмотря на формально деловой стиль, привычного жилета на нём не было. Второй и вовсе был одет в тёмный комбинезон, словно в респектабельный район ненароком прокрался рабочий из трущоб.

— Что же вы не гуляете со своей немецкой овчаркой? Боитесь показаться перед честным народом? — елейным тоном вопрошал тип в комбинезоне.

— Я уже устал вам повторять: это не немецкая овчарка, а эльзасец! — оскорблённо возразил господин без жакета.

— Да хоть корги. Это не меняет того факта, что вы самым нахальнейшим образом игнорируете рекомендации Национального комитета по мерам защиты животных от воздушных налётов от первого сентября прошлого года. Или вы брошюру «Советы владельцам животных» в глаза не видели? Или радиопередачи «Би-Би-Си» не слыхивали? Скоро жуть что грядёт. Еды на всех не хватит, люди станут делиться и без того скудными запасами с этими четвероногими тварями, а в итого что? Организм истощится, некому будет от врага защищать, а эти псы всё одно в бродячие стаи соберутся и давай на невинных жителей нападать, — продолжал рисовать мрачные картины мужчина и неожиданно добавил: — А выход какой? Правильно, всё в брошюре написано: умертвить всех кошек и собак⁽¹⁾! Мы с супругой сразу же так и поступили, пистолет использовали, как Национальный комитет и советовал, чтобы без боли, без страданий. А если у вас рука не поднимается, так обратитесь в Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными, там за вас всю работу сделают. Похоронят вашу псину на специально отведённом лугу, неподалёку от Народной ветеринарной амбулатории. А вы что же? Как вам не совестно? Драгоценный харч на шавку тратите, у других, может статься, и есть дома нечего. Я как сознательный подданный его величества просто обязан сообщить об этом куда следует.

Иногда до него долетали обрывки и вовсе удивительных диалогов, как, например, разговор одной супружеской пары.

— Как ты могла допустить такое, дорогая! — искренне сокрушался муж, пропуская самую настоящую телегу, запряжённую вымотанной лошадью. — Нужно было лучше прятать цыплят от соседей. Чем ты думала, оставив их на лужайке перед домом на всеобщее обозрение? А теперь эта вездесущая старушенция донесла властям. Ей-то что с того? Медаль не вручили, паёк не надбавили, а нам урезали мясо и яйца по карточкам, ведь у нас их и так якобы в избытке. Но этих захудалых птиц ещё вырастить нужно!

Но больше всего Тома шокировала стайка барышень впереди. А точнее, одна из девушек в платье из тюлевой ткани, подозрительно напоминающей штору. Но не это поразило его. Поначалу он подумал, что на ней какие-то некачественные чулки, но вскоре понял, что это рисунок шва прямо на голых ногах! Да как такое вообще возможно? Это же вопиющая непристойность! Почему к этой особе немедленно не подойдёт констебль? Однако её подруги вместо уместного в данной ситуации возмущения восхищённо тараторили:

— А ведь совсем как чулки на ногах выглядит, так правдоподобно, что не отличить! Честно-честно! — одобрительно оценила первая девушка.

— Ну расскажи, как ты их красишь, ну пожалуйста! — не отставала вторая.

— Умоляем-умоляем! — подхватила третья. — Не оставляй подруг в беде. Я старые чулки уже износила, а новых-то где взять, когда весь шёлк и нейлон пустили на парашюты и прочие нужды армии? Разве что из-под полы покупать, но дорого, да и попасться можно.

— Ладно, уговорили, поделюсь бесценным опытом, — смилостивилась модница. — Берёте акварельную краску, смешиваете её с чайной заваркой и наносите на голые ноги. После рисуете карандашом для бровей чулочный шов — и всё.

Кажется, спустя некоторое время Том осознал, что же изменилось в настроении людей. Конечно, можно сделать очевидный вывод, что раньше прилюдно не обсуждали наличие или отсутствие чулок на ногах, но отказ от традиционной британской чопорности не столь важен. Кто знает, вдруг в великосветских салонах до сих пор переодевали платья к ужину и подбирали подходящие под костюм запонки? Но вот на обычной улице, где чинно обосновались благовоспитанные представители среднего класса, витала озлобленность. Не просто чья-то ненависть к отдельно взятой немецкой овчарке или преуспевающему соседскому сыну. Нет, это была всеобъемлющая обида, смешанная с притуплённой яростью на весь мир. А возможно, на саму жизнь. Ещё бы! Раньше у этих субъектов была уверенность в завтрашнем дне, они без труда строили планы не просто на день грядущий, а на месяцы, а то и годы вперёд. Их умы занимало то, что воспитанники миссис Коул представляли лишь в самых смелых и весьма нереалистичных мечтах: поступить в Оксфорд, открыть булочную на углу, стать начальником над несколькими банковскими клерками и упоённо покрикивать на них, жениться на очаровательной девушке или выйти замуж за порядочного молодого человека, поехать отдохнуть в Италию… А теперь все планы рухнули в один миг. Зачем прилежно учиться, если завтра могут призвать на военную службу? Для чего вкладывать капитал в мелкий бизнес, который за считанные секунды снесут вражеские бомбы? И разве удастся провести лето под знойным солнцем Италии? Замыслы не просто переносились на недельку или пару лет — они превращались в практически неосуществимые. И это приносило сперва грусть и печаль, вскоре разочарование и раздражение, а после они медленно перерастали в ненависть ко всему живому.

Это объясняло, почему у него не получилось наладить хорошие отношения с кухарками в приюте. Вовсе не от того, что Том стал менее обаятельным. Напротив, его улыбка только взбесила тех тёток. «Как же так? — размышлял условный человек, оказавшийся в подобной ситуации. — Ведь всё могло сложиться совсем иначе. Я же так много работал и для чего? Чтобы теперь творилась какая-то чертовщина? И почему соседская парочка так лыбится? Жениться они удумали! Стол праздничный накрывают, гостей приглашают! Ишь, твари какие! И не совестно? Надо бы преподать им урок!»

И Тома не радовало такое состояние массового сознания. Разумеется, он не испытывал безмерной жалости к ближнему своему. Причина таилась в опасениях за собственную персону, ведь последнему идиоту было понятно, что жить в разъярённом обществе как минимум неприятно, а как максимум — небезопасно. Порядка не было, а значит, и ответственности: нет нужды бояться закона, если вечером тебя могут убить, к чему вкалывать, если оплату могут и не выдать. Зато возникала озлобленная решимость сделать хоть что-нибудь, прожить последний день на полную катушку. Сначала на волне энтузиазма смельчаки пойдут добровольцами в армию и на общественные работы, но уже спустя несколько месяцев бедность и неразбериха заставят грабить чужие дома, поджидать прохожих в тёмных закоулках, сводить счёты с чрезмерно довольным соседом… Впрочем, что Тому до чужих домов и кошельков? Быть может, однажды ночью Бишоп пожелает пырнуть его ножом в живот? И какие правовые меры предпримет миссис Коул? Подшерстит в документах и даст коленом под зад? А чем это поможет мёртвому Тому Риддлу?

Увы, долго предаваться размышлениям о мрачных перспективах мира сего не довелось. Мистер Вул ускорил шаг, и через несколько минут они уже могли видеть центральный вход в церковь, доминирующую центральную башню, две маленькие башенки, фланкирующие главный фасад, и царственные розы, благоухающие по обе стороны дорожки к храму. Небольшие бутоны походили на изысканные бокалы, только не из хрусталя, а из множества сложенных спиралью лепестков с волнистыми краями. Но прихожанина, впервые увидевшего их, поражала вовсе не форма, а окраска. Ведь какие обычно бывали розы? Ну, красные, белые, жёлтые, розовые, фиолетовые, изредка синие. Розы отца Семюэла приводили в замешательство зелёной свежестью на верхних лепестках и сказочной игрой лавандовых оттенков, переходящих то в зимне-холодные, то в шёлково-тёплые полутона. Верующих в одухотворённом настроении окутывали розовато-персиковые и бледно-перламутровые нотки, после вечерней службы в минуты задумчивости угадывались устало-лиловые или холодно-серебряные цвета. Пожилые женщины называли это диковинное растение «лавандовыми розами», благородные дамы, которых на богослужение привозил личный шофёр, со знанием дела небрежно узнавали сорт «Фэйт», а его преподобие скромно нарёк сие чудо «непорочными слезами Небес, скорбящими о прегрешениях рода человеческого».

Воспитанников приюта Вула всегда водили в церковь по боковой тропинке, чтобы негодники не оборвали лепестки, не помяли блестящие листья на аккуратном кустике или — упаси Господь! — не харкали на нежные бутоны. А чего ещё ожидать от всякого сброда? По благоухающей дорожке могли напыщенно шествовать с высокочтимыми родителями лишь опрятно одетые мальчики и девочки, те, которых чуть ли не с пелёнок величали «молодой мастер» или «юная леди».

Но какого лешего розы не выкорчевали? Разве на их месте не должны вовсю зеленеть картошечка, фасолька и тому подобное? Где им землю рыть, если свободного места попросту не осталось? Или викарий совсем ополоумел и принялся раздавать бесценные овощи за составление букетиков? Но нет, даже сейчас приютские не удостоились чести пройти по центральной аллее. Мистер Вул свернул на боковую тропинку, припустившись вперёд так шустро, будто сдавал нормативы в армии.

Пока что Том понятия не имел, куда они направляются, а впереди их уже поджидал отец Семюэл, худощавый мужчина неопределённого возраста «слегка за тридцать» уже лет эдак десять. Прихожанки сколько угодно могли называть его внешность приятной или даже поистине ангельской, делая подобные выводы на основании светлых волос, сострадательно-понимающих голубых глаз и тонких пальцев. В действительности же патлы викария отдавали выгорелой белобрысостью, может, кое-где и вовсе седина проскальзывала, а взгляд был скорее водянисто-размытым и неизменно сострадательно-понимающим. Не важно, смотрел ли отец Семюэл на несчастных сиротинушек, свои излюбленные розы, буханку хлеба или же на фотографию сэра Черчилля в «Таймс». Может, это следствие профессии, но при длительном знакомстве подобное зырканье начинало раздражать. Ну а эти костлявые руки с неестественно длинными пальцами? Настоящие паучьи лапы, не иначе!

Впрочем, своими холёными ручками викарий, по-видимому, очень гордился, с явным наслаждением осеняя каждого встречного крёстным знамением при каждом подходящем и неподходящем случае.

Сегодня он был одет, как и полагалось по сану: чёрный подрясник⁽²⁾, поверх — белая туника с рукавами, подпоясанная шнурком⁽³⁾; с шеи, подобно накинутому шарфу, свисала зелёная шёлковая лента, расшитая серебряными крестами⁽⁴⁾. По сравнению с людьми на улице в убогом барахле священник выглядел очень опрятно, степенно и довольно богато. Том сделал заметку на будущее, какое впечатление должен производить представитель государственной идеологии в кризисные периоды развития общества. Ну да, если ещё и на церковного служителя напялить замызганную хламиду, то и последний остолоп смекнёт, что шансы лицезреть счастливое будущее весьма сомнительны даже для его правнуков.

— Да пребудет с вами Господь, — радушно поприветствовал отец Семюэл, перекрестив их, словно встречал обычных прихожан в погожий летний денёк.

— Доброго утречка, ваше преподобие, — раболепно ответил мистер Вул, передавая викарию какие-то карточки. — Стало быть, привёл к вам работничков. Вот… Погодка нынче что надо, как раз для трудовых подвигов. Стало быть, я тогда потом вернусь за ними, а пока пойду. Работы невпроворот… Вот…

Ага, всё-таки герой Ипра прекрасно соображал, на кого можно горланить во всю глотку, а перед кем лучше и плечи опустить. И куда подевались армейские замашки и ежеминутные возгласы «говорю я вам!»? К сожалению, насладиться сполна чудодейственным преображением мистера Вула не вышло. Буквально через несколько секунд бывший директор кинул подопечных посреди тропинки и бросился в неизвестном направлении, по-видимому, отправившись искать ближайший угол. Вероятно, в молодые годы горячительные напитки ассоциировались у него только с весёлыми компаниями и бесшабашными выходками, ну, максимум с головной болью и рвотой по утрам. А вот к таким специфическим последствиям, как недержание мочи, бедненький мистер Вул не был готов. Кто же о подобном рассказывает?

Дальше их сопровождал викарий, не упустивший возможности завести загадочную проповедь:

— Отрадно видеть вас в добром здравии и с чистыми помыслами, дети мои. В ненастные дни Господь испытывает нас. Чтобы оправдать надежды Его, внемлите назиданиям Святого Писания: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».

Том насторожился, особенно после того, как розарий остался далеко позади и стало очевидно, что среди цветов не было никакого намёка хоть на одну-единственную грядку. Так куда, чёрт побери, они направляются?

— В могиле нет ни работы, ни замыслов, ни знания, ни мудрости, — не пойми с какой целью вещал отец Семюэл. — Когда души возносятся на Небеса, то отпускают мирские тяготы и страсти, всё земное — лишь тлен в Царстве Божьем.

Подобные заявления заставили нервничать ещё сильнее. При чём здесь смерть, могилы и Царство Божье? Тем временем они практически миновали тропинку и подошли к маленькой калитке, ведущей за территорию церкви. А вдруг на самом деле история с работой в огороде просто выдумка? А если за калиткой поджидает грузовик, в который их затолкают и отправят на фронт?

Честно говоря, даже в мыслях предположение звучало как полнейший бред. Том не полагался на соблюдение законов в условиях войны, но верил в человеческое тщеславие. Отец Семюэл считался эталоном добропорядочного викария и не стал бы рисковать идеальной репутацией. Он мастерски управлял приходом, отличался безукоризненным поведением и всегда был готов помочь страждущим и нуждающимся сострадательно-понимающим взглядом. Священник умел утешить верующую старуху, подарить надежду изувеченному работяге, наполнить душу умирающего умиротворением или убедить хитрого дельца, что Господь простит прегрешения раба своего, коли тот пожертвует значительную сумму на нужды храма. Никто никогда не слышал от пастора не то что ругани, а грубого слова, никто никогда не видел его раздражённым, не говоря уже о каких-либо других постыдных историях, в которых иногда изобличают духовных лиц. Казалось, что приходу действительно посчастливилось заполучить благочестивого агнца, самоотверженно служащего мирянам.

Только вот Том на подобную ерунду не купился. Если кто-то мастерски играет свою социальную роль, так это уже достижение? Пожалуй, было бы более странным, если бы отец Семюэл валялся пьяным перед алтарём и шлялся по злачным местам в обнимку с пышногрудыми красотками. Может, за простое исполнение обязанностей, за которые, между прочим, платили жалование, теперь причислять к лику святых? Ну а всю изворотливость викария Том испытал на себе, когда ещё в детстве по наивности осведомился, где же похоронили его маму. Вместо того, чтобы признаться, что для всяких бродяжек не выделяют места на церковном кладбище, священник ловко изловчился, сострадательно заявив: «Твоя матушка всегда с тобой, дитя моё. Она в твоём сердце». Нет, разумеется, Том был выше никчёмных сантиментов, и вовсе не поэтому его раздражала холёная физиономия священника…

Погодите-ка… Кажется, до него наконец дошло. Да, их действительно не затолкают во фронтовой грузовик. И они действительно будут выращивать овощи в огороде. Ну, почти в огороде. Ведь у церкви и вправду предостаточно свободной земли. Чёрт! Так вот о чём сетовала Марта, когда говорила: «Я уж не знаю, по-божески оно так или нет, но отец Семюэл дал на то соизволение, а значит, нам себя не в чем упрекнуть». Уже тогда нужно было понять, что она терзается явно не о детском труде. Ещё бы! Ведь труд являлся даром Божьим, а вот…

— Своими молитвами живые дают духовную пищу мёртвым, а мёртвые воздают за добро живым, — викарий открыл калитку и вывел их за церковную ограду.

Нет, отец Семюэл не был настолько тупым, чтобы обустроить огород на церковном кладбище и тем самым вызвать волну общественного негодования.

Вместо этого отец Семюэл проявил поразительную изобретательность, прихватив территорию за церковной оградой. По закону там располагался заурядный пустырь, непримечательный и запущенный. Но это был очень старый храм. И едва ли кто-то не знал, для каких целей раньше служило это место. Ведь не хоронить же грешников на освящённой земле? Вот потому именно за церковной оградой зарывали самоубийц, иноверцев, утопленников, уличных артистов, преступников, мертворождённых или некрещёных детей. Весьма удобно: нет ни могильных плит, ни надгробий, ни разъярённых родственников умерших. Зато есть обширный огород, где поджидали несколько женщин-надсмотрщиц.

Конечно, не станет же его преподобие уподобляться надзирателю и покрикивать на ленивых работников. Отец Семюэл скорбно сообщил, что, к сожалению, не может присоединиться к ним, ведь ему пора сочинять проповедь к вечерней службе, на которой он всегда рад лицезреть воспитанников миссис Коул. И, осенив их на прощанье крёстным знамением, викарий направился к церкви.

Огород скорее напоминал громадное поле с какой-то сложной системой посадки. Самые шустрые из приютских резво побежали к надзирательницам за садовым инвентарём. Том сперва поразился столь искреннему рвению к работе, но мигом сообразил, что сейчас самое лучшее разгребут, а остальным точно придётся рыть землю носом. Он постарался как можно скорее стать в очередь, но оказался далеко не в числе первых, заглядывая через головы, что же полегче себе отхватить. Лопаты, сапки, мотыги, грабли, серпы, несколько десятков пар затасканных рабочих рукавиц… Во всяком случае, точно не вёдра, переполненные вонючей жижей! Не очень обнадёживало, что способ применения некоторых инструментов он представлял весьма смутно. Нет, разумеется, Том знал, как управляться с лопатой. То есть чисто теоретически знал… Ну ладно, чёрт с ней, с лопатой. Тут попробуй понять, какие именно овощи посажены на некоторых грядках. Или это всё же сорняки? Да, с такими познаниями в полевых работах расположить к себе надсмотрщиц будет весьма проблематично. Надо хотя бы здесь не оплошать и не взбесить их счастливой лыбой на лице.

Когда очередь подходила к нему, начали раздавать ящики для сбора урожая, вызвавшие удивительный ажиотаж: с десяток человек начали толкать друг друга локтями, пытаться пролезть вперёд и называть соседей явно не именами, данными при крещении. К счастью, Том ничего подобного не предпринимал, ведь тёток такое поведение глубоко возмутило: «Да как можно! Возле храма Божьего!» — негодующе воскликнули они и безжалостно вручили нарушителям спокойствия вёдра с удобрениями.

Том не только подошёл со смиренно-печальным видом, но и почтительно перекрестился в сторону церкви, дотронувшись рукой до земли. Младшая надсмотрщица не слишком прониклась его набожностью и хотела бросить ему то ли ножницы, то ли кусачки, но старшая женщина сжалилась над «болезненным видом бедного мальчика», протянула пустой ящик и отправила собирать помидоры.

Задание спасло от позорных попыток взаимодействия с садовым инвентарём, однако и чересчур лёгкой порученную работёнку не назовёшь. Грядки с урожаем вчера изрядно полили, поэтому многие из приютских разулись, ступая босыми ногами по мокрой чавкающей земле. Ну уж нет! Здесь столетиями гнили человеческие тела, никто их не трогал, а теперь всякие умники устроили миниатюру Вселенского потопа и заставили ковыряться в гнусной мерзости? Не хватало ещё подхватить какую-нибудь заразу! Да слизеринцы надорвут животы со смеху, если узнают, что Риддл подох на летних каникулах, к тому же не во время бомбардировок, а от средневековой бубонной чумы. Вдобавок, в памяти всплыли грязные пятки Эми Бенсон за завтраком, вызывающие разумные сомнения о возможности нормально вымыть ноги в приюте. Кто знает, не ввели ли с какого-то перепугу и водомаскировку?

Том сделал осторожный первый шаг по мокрому грунту. Подошва с гадким хлюпаньем погрязла в липкой почве, оставившей влажные полосы разводов. Конечно, это не драконья кожа и даже не обувь высокой ценовой категории, но, чёрт побери, он столько матчей по квиддичу вытерпел, рискуя репутацией, чтобы насобирать на новые туфли. Да такими темпами он угробит их за неделю! Пройдя ещё несколько ярдов, пришлось, по примеру умудрённых опытом сверстников, закатать штанины до колен. Впрочем, даже с подобными предосторожностями капли грязи всё равно попадали на ткань. Посмотрев на соседей, Том заприметил, как многие втихаря тягают овощи не только в ящики, но и в собственный рот. И не противно? Они же в комках земли! Пожалуй, вот из-за таких голодающих грядки и залили водой, чтобы работнички жрали поменьше. Но, похоже, хитрый замысел по сбережению продовольственных ресурсов с треском провалился.

Омерзительно и гнусно! И бедность, и бесправие, и сама смерть. Родиться, влачить убогое существование, еле-еле сводить концы с концами, откинуть копыта где-то под забором, чтобы потом на перегнивающих костях топталась орава Бишопов и Риддлов. Нет уж! Том отказывается от подобной участи! Да он вообще решительно не собирается умирать! Не просто сейчас, а вообще никогда. Правда, копошение в огороде не способствовало составлению чёткого и гениального плана по уклонению от гибели, но он обязательно найдёт решение.

— Слышь, Риддл!

Пока Том полагал, что главной проблемой является сохранность обуви, к нему неспешно подошла шайка Бишопа. Впереди — главарь с туповато-отмороженным выражением на физиономии; слева вышагивала Эми Бенсон, такая гордая, будто шлёпала не по огороду с сапкой, а шествовала при дворе Короля-Солнца в Версале; справа Билли Стаббс смотрел исподлобья хитрыми глазёнками. Сопровождала компанию кучка верзил, играющих лопатами за спиной Бишопа. Вероятно, они были из новеньких, попавших в приют просто с улицы, а потому Том не представлял, чего от них ожидать. Раньше ему доводилось иметь дело только с подопечными миссис Коул, выросшими под её наблюдением и осведомлёнными о возможных последствиях, наступающих после проступков разной степени тяжкости. А этих амбалов вообще насильно вылавливали по закоулках и едва ли они в восторге от нового образа жизни.

— Чё от рытья откосил? Пересрал, что откопаешь туточки свою мамку? — наверное, Бишоп хотел задеть его посильнее, однако лопаты в руках здоровяков производили куда большее впечатление.

Старшие ребята попросту игнорировали разборки мелюзги, считая ниже своего достоинства опускаться до разборок мелких, но большинство одногодок исподтишка зыркали на них, другие молча опустили головы вниз. Получается, этот идиот сумел завоевать некоторый авторитет?

Поборов секундное замешательство, Том осознал, что отвечать нужно немедленно, иначе ему будет уготована участь всеобщего козла отпущения.

— Не завидуй. Тебе же так просто свою мамашу не нарыть, — хладнокровно произнёс он. — По подворотнях много баб ловит клиентов, пока нужную найдёшь, то и дуба дать можно.

Многострадальную историю о матушке Бишопа Том слышал ещё в детстве от воспитательниц, полагавших, что малыши слишком юны для понимания некоторых щепетильных подробностей. Слезливая драма началась с того, как очаровательная прелестница из меблированных комнат оставила на попечение миссис Коул младенца: ненадолго, всего на несколько месяцев, пока денег не заработает. И в первые годы исправно отправляла немалые суммы денег для комфортного существования ребёнка. Потом поступления стали куда более скромными, ведь по какой-то загадочной причине красотка из просторных апартаментов очутилась в неказистом доме терпимости. Ну а когда она отправилась промышлять по Ист-Энду, то перспективы совместного проживания с сыном перестали её волновать.

Бишоп угрожающе надвинулся, однако Билли Стаббс предостерегающе кивнул в сторону. Оказалось, что за ними пристально следила старшая надсмотрщица, милостиво отдавшая Тому ящик для урожая.

— За базар ответишь, — угрожающе пообещал Бишоп и… Убрался восвояси со своими приспешниками.

Выглядело это не очень эффектно. Том не забыл грозно посмотреть им вслед, будто у него припасена неведомая сила, способная уничтожить весь Лондон. Хотя мысленно последние надежды на детские страхи Бишопа рухнули в один миг. Идёт Вторая мировая, а он должен беспокоиться о банде головорезов, живущей с ним под одной крышей? И почему Марта не могла нагнать страху на собственных воспитанников? Это значительно упростило бы пребывание в приюте.

Пока же Тома поджидали мокрые грядки и незаполненный ящик. До обеда ещё далеко, солнце палило нещадно, в горле пересохло, а помидоры, вроде не такие уж и грязные, зато довольно спелые, сочные и аппетитные на вид. Если хорошенько протереть их руками, то… И до чего он докатился?

1) Сентябрьский холокост — массовые убийства домашних животных в Британии в период Второй мировой войны. Из-за дефицита хлороформа владельцам советовали использовать пистолет.

Вернуться к тексту

2) Кассок (подрясник).

Вернуться к тексту

3) Альба — простая, легкая, по щиколотку длиной, препоясанная шнуром-поясом туника с длинными рукавами.

Вернуться к тексту

4) Стола — шёлковая лента с нашитыми на концах и в середине крестами. Надевается на шею таким образом, чтобы концы спускались до колен на одном уровне.

Вернуться к тексту