Кошка и рыбак (гет)

Когда солнце стало в зенит, вышли к деревне. Но и здесь их мечтам об отдыхе и пополнении припасов не суждено было сбыться: разоренная войной, оставленная жителями, деревня являла собой печальное зрелище. Те из домов, что уцелели, щерились в лицо гостям провалами входных проемов и проломами окон, валуны, ранее придерживавшие солому на крышах, нынче были разбросаны по земле, приходилось смотреть под ноги, чтобы не наткнуться на них. Под ярким солнцем середины лета эта картина была и вполовину не так мрачна, как, должно быть, делалась к вечеру. И, хотя в самой деревне искать было уже нечего, чудесное озеро рядом с ней так и манило окунуться в сверкающие кристальной белизной холодные воды.

Со дня первого купания в озере Мадоке почти не удавалось помыться целиком, и они с Кимико решили искупаться в местном водоеме, пока стоял день. Когда Рен набрала воды, Химетаро напоил лошадей и спутники уверились, что ничем не опасна брошенная деревня при свете дня, Мадока с дочерью спустились к озеру.

Даже полуденной порой оно было много холоднее прежнего, ночного, и Кимико взвизгнула и прижалась к матери. Визжать она любила по всякому поводу и делала это с удовольствием, когда оказывалась вне стен замка — там юной госпоже не пристало себя так вести.

Вскоре обе они притерпелись к холодной воде, но все же особой радости купание не доставляло.

— Больше всего я сейчас мечтаю о горячей ванне, — заявила Кимико. — Я бы лежала там, пока не сморщилась.

Внезапно она нырнула под воду и тут же вынырнула, подняв со дна озера крупную гладко обкатанную гальку. Размахнулась и швырнула камень в ивовые заросли на берегу. Послышался вскрик, Мадока поспешно удержала руку дочери, намеревающейся бросить новый камень.

— Ты что делаешь!

— Он подсматривал за нами!

Из зарослей, потирая ушибленный лоб, выкатился опечаленный Мукотсу.

— Я вовсе не подсматривал, госпожа, но девочка так визжала, что я подумал, будто и в этом озере водятся демоны. — Он низко неприятно рассмеялся, и Мадоке подумалось, что с коротышки и в самом деле сталось бы следить за ними.

... На ночь в деревне решили не оставаться: Рен утверждала, что с наступлением темноты сюда обязательно соберутся злые духи, не решавшиеся показаться днем, да и ночевать в разрушенных домах было едва ли приятнее, чем под открытым небом. Потому путники еще прежде заката отошли от брошенного села на половину ри и расположились на лесной поляне.

Посреди поляны стоял пень, и это был, пожалуй, самый занимательный предмет из всего, что их окружало. Но и он после горестной картины разрушенного села показался Мадоке дурным предзнаменованием. Было то жуткое переплетение корней, и казалось в свете закатного солнца, будто под корнями что-то есть. Некая уродливая фигура — не то человека, не то животного, скорченного, застывшего в бесконечном мучении. То, вероятно, был обман зрения, потому как прочие ее спутники ничего особенного не замечали. Они расположились возле уродливого пня, и Химетаро, не дожидаясь, пока к нему обратятся, по обычаю отправился за хворостом. Лошадей он привязал к стволам двух грабов на краю леса, и то, как впоследствии оказалось, было решением самым мудрым.

Ренкотсу, дождавшись его возвращения, обложил пень хворостом и поджег долгим выдохом — Кимико всегда с восторгом наблюдала за этим действом, вот и сейчас не отказала себе в удовольствии радостно повизжать.

Мадока все не могла оторвать взгляд от пня, теперь охваченного пламенем. Ей чудилось, чем больше прогорает древесина, тем явственнее видно, что под ней есть нечто еще. Но это нечто имело форму столь неопределенную, что Мадока думала, уж не лгут ли ей глаза по сумрачной поре.

Солнце наполовину ушло за границу земли и тени леса вытянулись и потускнели, когда в сердцевине костра что-то завозилось, заворочалось, как большое животное, расталкивая горящие ветви и корни. Кимико отскочила с диким визгом. Мадока подхватилась, оттащив ее от огня, Шичининтай отпрянули, хватаясь за оружие, даже лошади вдалеке заметно заволновались. Окажись они сейчас рядом с огнем, точно сбежали бы. Несколько мгновений казалось, будто существо в середине костра не может собраться с силами и бездумно шатается из стороны в сторону, и Мадока уже хотела велеть разобрать костер, чтобы освободить его, как внезапно тварь, наконец, выпрямилась, встала во весь рост и шагнула прочь из огня, прямо к застывшему от потрясения Химетаро. Рен тут же оттянула юношу в сторону, но неведомое существо, казалось, вовсе не заинтересовалось им.

Это была женщина — во всяком случае, тварь имело женское лицо необыкновенной красоты. Однако ниже шеи все ее туловище окутывал тусклый сероватый туман — и то было милосердно для глаз смотрящего: приглядевшись, Мадока заметила, что тело женщины под туманом покрывает не то чешуя, не то оперение, не то древесная кора.

Женщина оглядела спутников, обступивших ее кольцом, и обернулась к Ренкотсу.

— О господин, — обратилась она к нему, — многие годы я была заточена в этом дереве, а нынче ты освободил меня, и за то я буду служить тебе три дня и три ночи и делать все, что ты ни повелишь.

Ренкотсу, уже оправившийся от потрясения, окинул ее оценивающим взглядом, но восторга как будто не испытал.

— Зачем ты мне? — надменно осведомился он.

Демоница вновь оглядела собравшихся, и на сей раз взгляд ее остановился на Мадоке. Тогда она провозгласила громко и торжественно, как если бы объявляла о своей победе над врагом.

— Я Ранги, демон, родившийся из отчаяния женщин, утративших красоту. Таких, как ты. — Она шагнула к Мадоке, и та отступила на шаг, оттаскивая за собой Кимико. Встречаться лицом к лицу с демоном ей не хотелось. Несколько мгновений Ранги рассматривала ее изуродованное лицо, а затем сказала уже тише и не так торжественно: — Что же с тобой случилось?

Она выбрала не лучшее время, чтобы любопытствовать прошлым. Мадоке вовсе не хотелось развлекать Шичининтай откровениями, и она произнесла коротко:

— То долгая история. Но не верится, госпожа, что ты родилась из отчаяния. Ведь ты так красива.

— Только лицом, — отвечала Ранги. — Я прячу свое тело в тенях, и никто не увидит подлинного моего облика. — Она снова обернулась к Ренкотсу. — Но я могу принять облик любой твари, живой или неживой, и любого вещества, какое ни укажешь, и так могу служить тебе.

— Что ж, тогда превратись в собаку, — предложил Ренкотсу.

Она исполнила его просьбу, и, окутавшись на миг вся серым туманом, обернулась рыжим щенком сиба-ину, охотничьего пса. Кимико, забыв свой недавний ужас, вскрикнула от умиления. Щенка и вправду нельзя было отличить от настоящего, но Мадоке показалось, будто едва заметные клочки сероватого тумана клубятся у его задних лап.

— Теперь превратись в огонь, — велел Ренкотсу, и, только сказал, как на месте щенка возник костер, ничем не отличающийся от уже разведенного, даже пламя их схлестывалось в узком месте соприкосновения. Ренкотсу осторожно протянул руку к новому огню, словно пытаясь понять, подлинное ли то пламя или всего лишь морок, наведенный демоновыми чарами.

Мадоке, впрочем, и так было понятно, что пламя настоящее, потому как в середине поляны стало куда жарче, чем ранее. Ренкотсу все же не стал совать руку прямо в огонь и, подержав немного над новым костром, убедившись, что это не морок, отнял ее.

— Что же, — весело сказал он, уже не выказывая пренебрежения, — теперь превратись в меня.

И она снова исполнила его просьбу, и отличить облик, приятный демоном, от настоящего Ренкотсу было невозможно. Кимико захлопала в ладоши от восторга, да и прочие были немало удивлены.

— Вижу, ты не лжешь, — произнес Ренкотсу, глядя в свое собственное лицо, — ты и вправду можешь пригодиться. Оставайся с нами.

— Интересно, она может превратиться в зайца? А лучше в лося, — прогудел Кёкотсу. — Уж больно есть хочется.

— Он прав, мы голодны, — поддержал товарища Ренкотсу. — Обратись ястребом или лисицей, любым хищным зверем, и принеси нам дичи.

Только сказал — Ранги обернулась ястребом, пронеслась над головой Кимико, не то играя, не то дразня, почти задев оперенным брюхом ее темя, и с пронзительным криком унеслась в сторону леса.

— Вот и все, больше мы ее не увидим, — хмыкнула Кимико, выпрямляясь.

— Да и черт с ней, — равнодушно отозвался Ренкотсу.

Химетаро взял большую ветку и принялся вновь сбивать раскиданный костер. Вскоре пламя взвилось выше, а солнце окончательно упало за границу земли. Еды у них оставалось совсем немного, обещанное Суикотсу село оказалось разорено и пусто, и Мадока задалась вопросом, умеют ли Шичининтай охотиться. Уж верно умеют, если Кёкотсу сумел наловить себе рыбы, а Джакотсу — поймать каппу.

Когда ночь сделалась непроглядной и только свет костра позволял видеть лица спутников, а Химетаро то и дело тревожно поглядывал в сторону лошадей — уж не загрызут ли их во тьме лесные хищники — пред ними явилось чудище. Огонь выхватил из мрака длинный загнутый клюв и жесткое оперение на шее и груди, но на птицу существо походило мало. Вместо крыльев у него были несоразмерно длинные волосатые лапы, которыми оно придерживало на могучих плечах две оленьи туши. Мадока заметила на спине одного из оленей полоску натекшей крови.

Кимико завизжала. Чудовище свалило добычу к самому костру, а затем приняло облик красивой женщины, чье тело пряталось в тумане. По ночной поре выглядело это на удивление жутко — белое лицо, плывущее во мраке отдельно от туловища.

— Этой добычи хватит ли тебе и твоим спутникам, господин? — вопросила Ранги.

— Да... пожалуй. — Ренкотсу явно не ждал столь богатого подношения.

Мадоке подумалось, что хватило бы и одного оленя, но, похоже, она недооценила аппетит Кёкотсу. Когда добычу освежевали и разрубили на части — делала это, в основном, Ранги, и если бы не жуть, поселявшаяся в душе с каждым ее ужасным превращением, смотреть на ее работу и впрямь было бы увлекательно — Кёкотсу, даже не дожидаясь, пока его доля изжарится, впился в мясо зубами.

— Садись и ты с нами, — позвал Ренкотсу свою нежданную прислужницу, и она опустилась в траву рядом с ним и поднесла к огню протянутый ей на ветке олений рубец.

Мадока никогда раньше не ела дичи, разрубленной прямо перед ней, приготовленной ею самою над огнем, и ей сделалось тепло и весело. От сытости глаза начали слипаться, и она, пожелав спутникам доброй ночи, забралась в повозку, стоявшую чуть поодаль от костра. Кимико с ней не пошла: дочь куда больше занимала Ранги, развлекавшая ее превращениями. Уже погружаясь в сон, Мадока видела краем глаза то медведя, вставшего на задние лапы, то грозовую тучу, то гигантскую светящуюся бабочку, роняющую с крыльев золотую пыль. В этой пыли она и уснула, будто та была сонным порошком.