Пламя Парижа (джен)

Фридрих сказал правду об их родстве с Викторией. У пожилого барона Гюнтера фон Грантцова, входившего в круг высшей прусской знати, было четверо детей: сыновья Людвиг и Эрих, дочери Луиза и Элоиза. Поместье и титул унаследовал Людвиг, ставший полноправным бароном Людвигом фон Грантцовым; Эрик, закончив военное училище в Бреслау, осел в Бранденбурге и уже не вернулся в родовые земли. Зато дочери разочаровали родителей. Младшая Элоиза вышла замуж за обедневшего Франца фон Рихтера, только для проформа носившего баронский титул и унаследовавшего кучу долгов: от этого брака и родился Фридрих. Но ещё больше хлопот родителям доставила старшая Луиза: уехав на север, она вышла замуж за английского то ли дельца, то ли не дельца — брата какого-то путешественника, который даже не был дворянином.

Все эти разговоры Фридрих помнил с детства. Бабушка Вильгельмина запретила его матери даже переписываться с сестрой, дедушка Гюнтер велел не упоминать при нем ее имени. Некоторые перемены произошли только после скоропостижной смерти Луизы от чахотки: по слухам, она оставила после себя четырёхлетнюю дочь. Затем умер и пожилой барон Гюнтер фон Грантцов, а его сын Людвиг был равнодушен к поступку покойной сестры. Он даже намекал, что в их роду есть известный путешественник, что повышало интерес к его биржевым делам. Бывший муж Луизы по слухам женился во второй раз, и новая семья не слишком жаловала его дочь от первого брака. Все изменилось весной пятьдесят девятого года, когда старая баронесса Вильгельмина заявила, что завещает часть своих наследственных доходов племяннице.

Семья фон Грантцовых гудела, как потревоженный пчелиный улей. Элоиза, мать Фридриха, поехала к тёте напомнить, что Луиза поступила омерзительно, и ее дочь не может быть членом их семьи. Еще больше негодовала Магда, жена Людвига, кричавшая, что дочь беспутной Луизы не достойна их внимания. Однако старая баронесса Вильгельмина осталась непреклонной: урождённая фон Бредов, она завещала свои владения по этой линии с двумя условиями: увидеть племянницу перед смертью и не дозволять ей пользоваться доходами вплоть до достижения восемнадцатилетнего возраста. Так Виктория Таффнел, нелюбимая прежде отцом и мачехой, вдруг оказалась богатой наследницей и примчалась в сопровождении известного коммивояжера мистера Беннистера сначала в Прейсиш-Эйлау, а затем и в Кёнигсберг. Заниматься ребёнком не хотел особенно никто, кроме двадцатитрехлетнего Фрица, ныне Фридриха фон Рихтера.

* * *

Его собственное детство было трудно назвать счастливым. Отец, Мориц фон Рихтер, приходился вторым сыном обедневшего барона Клауса фон Рихтера. Небольшое поместье под Вюнсдорфом унаследовал его старший сын, Карл, а Мориц уехал в романтический Гарц, тратя деньги на дорогие книги. Никто не понимал, чем именно он так прельстил капризную Элоизу фон Грантцов, но она, став его супругой, обогатила семейство фон Рихтеров кое-каким капиталом. Ей удалось произвести на свет только двух детей: Фрица и Гертруду, что было странно для девушки из плодовитой семьи фон Грантцов.

Семейная жизнь фон Рихтеров не сложилась. Мать, разлюбившая отца за его излишнее пристрастие к алкоголю, убивала меланхолию музицированием на рояле и рисованием пейзажей. Фриц помнил ее образ в белом платье у открытого окна рядом с огромной вазой, привезённой по слухам из Тосканы. Ни Фриц, ни Труди были ей по большому счету не интересны: мать периодически срывалась на дочери за плохое музицирование, а на сыне — за плохие рисунки. Отец от постоянных скандалов убегал из дома, предаваясь пьянству с друзья. В конце концов, когда Фрицу исполнилось восемь, она уехала в Кенигсберг, поселившись у старой Вильгельмины. Фриц был, впрочем, ей помехой, и она отправила его в Галле к родственникам Карла фон Рихтера, чтобы они подготовили племянника к учебе в классической гимназии.

Его детской любовью стал Египет, точнее, найденные в отцовском шкафу две книги. Первой был «Египетский атлас» с иллюстрациями, изданный по мотивам недавних путешествий француза Шампольона. Второй — иллюстрированный атлас Египта, изданный Карлом Лепсиусом. Пирамиды и саркофаги казались пришельцами из другого мира, напоминавшего сказки: Фриц, пожалуй, и принял бы их за книгу сказок, если бы не твёрдые уверения отца, что все это было на самом деле. Его поражало, что все это происходило за пять тысяч лет до Рождества; его восхищали ибисы возле входа в гробницу и фараон Тутмозис в боевых доспехах и колеснице, покорявший дальние страны. Каждая страница атласа словно пахла той далекой страной, где правили таинственные фараоны, строя храмы со своими жутковатыми богами с головами зверей. Их с сестрой пугали странные рисунки на саркофагах, изображавшие плоских людей и плоское небо, словно в той стране небесный свод в самом деле был плоским.

Ребенком, возясь на ковре, пытался представить себе, что такое тысячи лет, только никак не удавалось. Когда началось чтение Библии, он жадно искал хоть каких-то сведений о том, какой фараон принял Иосифа, а какой правил во времена Моисея. Увы, его ждало разочарование: библейское предание не содержало их имён. Тщетно искал он их на страницах книги. Отец, поддавшись уговорам, купил «Грамматрику египетского языка», которую маленький Фриц попробовал сам штудировать вечерами, но, поняв, что сейчас ему это не освоить, отложил с собой на будущее.

Денег на дорогой кадетский корпус не было, а дядя Карл не пожелал платить много за племянника. В Галле Фриц поступил в знаменитую Латину, носившую имя своего основателя Августа Германа Франка. Дядю Карла отнюдь не смущало, что Латина предназначалась для детей среднего достатка: обедневший фон Рихтер и не заслуживал, по его мнению, большего. Отличные успехи ослабляли постоянные ошибки в грамматике и диктантах: мальчик всегда допускал одну-две ошибки, так досадно снижавших оценки. Еще противнее была постоянная бедность одежды: дядя Карл отнюдь считал, что мальчику хватит и темного сюртука, а не фрака. Однокашники находили его холодным и замкнутым, едва ли догадываясь, что за всем этим стоит банальная застенчивость.

Не забывая о своей любви к Египту, он следил за успехами Карла Лепсиуса в его поиске египетских артефактов. Как все, он гордился Лепсиусом — первым немецким египтологом, отправившимся на берега Нила по поручению самого Его Величества Фридриха Вильгельма IV. Он восторгался тем, что Лепсиус оставил надпись египетскими иероглифами, прославляющую короля Фридриха Вильгельма IV, и горько завидовал в душе, что ему нечего будет открыть — все было сделано и без него. Он пробовал писать романы из древности, но ограничивался скорее набросками, которые опять-таки аккуратно копил, словно скупец, на будущее.

Близкий ему дом Фриц нашел в тринадцать лет, когда приехал на каникулы в Кенигсберг. Мать мало интересовалась им, и Фриц стал проводить время у дяди Людвига. Здесь он познакомился с тремя его дочерьми: Асторией, Вильгельминой и Адель. Старшая Астория, замкнутая и интересовавшаяся, кажется, только домашним хозяйством, мало общалась с Фрицем. Зато младшая, Адель, сразу стала его ближайшим другом. Капризная принцесса, не знавшая с детства ни в чем отказа (ибо отец с младенчества готовил ее в жены барону Освальду фон Энкерну), она полюбила слушать рассказы Фридриха из истории, словно это были чудесные сказки. Адель прекрасно музицировала на рояле, играя по просьбе Фрица то «Анданте» Гайдна, то бетховенскую «К Элизе». Зато Фриц обнаружил в Кенигсберге сначала музей изобразительных искусств — зеленоватое здание с античными колоннами и длинными коридорами с низкими потолкамит, затем исторический музей, куда стал водить Адель. После походов они на пару болтали об увиденном, радостно фантазируя о своих экспедициях и разыгрывая сценки из жизни древних народов. Как-то раз они сели писать вместе рассказ о жизни египетского жреца Несипахерентахата и возглавляемой им придворной Комиссии художников. Рассказ они так из закончили, но зато Адель нарисовала гуашью несколько иллюстраций. Одну из них Фриц хранил до сих пор, повесив ее в своём кабинете.

Сложнее было общаться со средней сестрой Вильгельминой, болезненно ощущавшей свое одиночество. Тепло родителей всегда доставалось младшей, Адель, строгое воспитание — Астории, а она, Вильгельмина, всегда чувствовала себя то ли забытой, то ли лишней. Сойтись с сёстрами ей не удавалось: Адель принимала свой привилегированный статус как должное, Астория во всем слушалась родителей, а она, Вильгельмина, мечтала найти себе кого-то другого. Сначала она надеялась подружиться с начитанным и остроумным кузеном Фрицем, но тот всегда был на стороне Адель и предпочитал ее общество. Это стало ещё одной причиной ее нелюбви к младшей сестре, которая к тринадцати годам переросла в устойчивую неприязнь — впрочем, взаимную.

От одиночества Вильгельмина стала читать много книг. Сначала это были дамские романы матери. Затем от Фрица она услышала имена Гёте, Шиллера и Гейне — последнего кузен, кажется, мог цитировать наизусть. Как-то на день рождения он подарил Адель роскошную «Песнь о нибелунгах». Вильгельмина тихонько украла ее у сестры и читала, не понимая и половины написанного. Однажды это завершилось катастрофой: Мина пролила кофе на страницу, что повлекло за собой долгий плач Адель и розги от гувернантки Джейн (будучи англичанкой, она не скупилась на этот вид наказания). После этого Мина, поплакав, подкараулила Фрица в саду.

Она нагнала кузена напротив поворота в розарий, которым так гордилась мать. Эта часть парка всегда была огорожена чугунными решётками и закрытой калиткой: баронесса фон Грантов из дочерей разрешала там прогуливаться только Адель. Нагнав кузена, Мина сразу поставила перед ним вопрос ребром:

«А это правда, что описано в Песне о нибелунгах»?

«Читала? — удивился Фриц. — Ну отчасти… Понимаешь, в пятом веке в Европу пришли гунны во главе с Атиллой. Они разгромили Бургундское королевство и Вормс. А потом против них, — Фриц говорил быстро, хотя не забыл предложить Мине руку, — римский полководец Аэций собрал целую армию и разбил гуннов на Каталунских полях.

«Выходит, правда?»

«Гюнтер — историческое лицо, — серьёзно продолжал Фриц. — А Этцель — это Атилла. Ну а история с Брюнхидьдой и кладом Нибелунгов — сказка скорее всего», — махнул он рукой.

«Ну а война была?» — продолжала настаивать Мина.

«По римским источникам — да, — серьёзно ответил кузен. — Где-то около четыреста тридцать седьмого года гунны Атиллы разгромили Королевство Бургундов и Вормс. Гюнтер погиб, а его дочь принцесса Ильдико, прототип Кримхильды, попала в плен и стала женой Атиллы».

Он не договорил. Адель помахала им рукой со стороны клумбы жёлтых роз. Матушка настолько любила розы, что покупала только отборные их сорта с громкими названиями «принцесса такая-то» и «итальянский герцог». Адель в детстве допытывалась, есть ли в природе чёрные розы, и Мина скривилась от этих цветов: ей казалось, что она были воплощением Адель. Сейчас ее сестра была в легком розовом наряде с мольбертом и альбомом: она, видимо, вышла порисовать этюды. Мина скривилась, но Фриц радостно помахал ей белой перчаткой. Вильгельмина отошла: ей никогда не нравилось чувствовать себя лишней.

Общения с Вильгельминой у них не получилось. Через два года она самовольно уехала в Берлин, а затем в Кёльн. Какое-то время Мина кружилась среди так называемой «прогрессивной молодежи», затеи остепенялась и вышла замуж за издателя Людвига Ригенхольца, за что отец лишил ее наследства. Фриц больше не видел ее, если не считать двух неожиданных писем, которые она написала кузену. Но это было уже много позднее — кажется, в шестьдесят втором или шестьдесят третьем году.

Окончив гимназию, Фриц поступил в Йенский университет, где на него сразу обратил внимание молодой профессор Иоганн Густав Дройзен. Вокруг его имени ходили легенды. К сорока годам он уже перевел Эсхила, Аристофана, написал «Историю Александра Великого» и «Историю эллинизма». Фрицу, как и многим другим, тогда казалось, что от самого этого слова «эллинизм» веет лазурью Средиземного моря, античными статуями и загадочными островами, где, возможно, еже лежат забытые ионические колонны от мест жизни древних оракулов. Но кроме науки, Дройзен участвовал в антидатском движении в Шлезвиге и Гольштейне, а затем побыл членом Франкфуртского национального собрания. Ученики обожали лекции высокого профессора со строгой выправкой и блестящим пенсне, умеющим увлечь даже не слишком интересовавшизся Античностью студентов.

Дройзен сначала был удовлетворен работой Фрица, поручив ему написать небольшую работу о памятниках времен Птолемея Филадельфа. Поскольку ученик выполнил все со старанием и кропотливостью, профессор предложил написать ему более широкую работу о Египте времен раннего эллинизма. Та зима была для Фрица счастливой, когда он, любуясь заснеженными видами города, охотно писал о греческих древностях в Египте. Труд получился довольно объемным: приходилось бегать и постоянно поднимать каталоги. На лекциях профессор Дройзен как раз рассказывл о глубоком кризисе Эллады после Пелопоннесской войны и как вражда греческих политисов сменилась общегреческим походом греков в Персидское царство, героическим отступлением Ксенофонта и его завешаем: эллины должны объединиться, чтобы покорить Восток.

«Объединиться, как мы?» — спросил Фриц учителя, выйдя из аудитории.

У него давно вошло привычку задавать Дройзену вопросы после лекции, которые сами собой перерастали в их долгую беседу.

«А вы умны, мой друг…» — слабо улыбнулся профессор, достав из карма часы на цепочке.

«Немцы должны объединиться, как греческие полисы, профессор?» — продолжал он.

«Знаете, мне вообще близка мысль, что мы на каком-то новом витке развития повторяем всю историю Античности, — Дройзен прищурился, серьезно глядя в окно, где уже стояла апрельская лазурь. — Не внешнее, показное, а реальное сходство. Греки жили полисами, боролись с этрусками и Карфагеном, кам живем и мы мелкими владениями и боремся то с англичанами, то с французами, то с итальянцами. Тогда все бредили демократией, как и в наши дни. Затем эллины поняли, что им нужно соединить демократию с империей… — профессор отчертил в воздухе линию.

«Эллины понесли знания и свет в другие части света», — напомнил Фриц.

«Да… Пожалуй… Как мы несем в колонии… Пруссия должна объединить германцев подобно тому, как Македония объединила эллинов. История повторяется, друг мой, поймите: все в мире повторяется».

«То есть, наш ждет такой же конец, как и древних?» — спросил Фриц.

«Безусловно. Через века наша цивилизация, объединенная новым Римом, падет, оставив о себе лишь воспоминания».

Идиллию учебы прервало отцовское письмо. Мориц фон Рихтер властно потребовал, чтобы сын срочно бросил университет и прошел военный курс — потом, мол, можешь делать что угодно. Фриц срочно оказался в пехотной военной академии Бреслау, отмаршировав три года на плацу, любуясь на бордовое кирипичное здание и постигая тонкости тактики. Получив чин лейтенанта, он сразу попросил разрешения отправиться добровольцем на войну.

В училище, как и в университете, они бесконечно спорили о Германии и революции. Начавшая война на Востоке расколола их на тех, кто был за русского царя и кто симпатизировал союзниками. У Фрица дело дошло до дуэли с рыжим Эрвином, выкрикнувшим «вперед с англичанами!» Сражались под покровом ночи, пока не ранили друг друга в плечо. Тогда-то Фриц пообещал, что докажет серьезность своих взглядов: сам лично отправится на войну. Как доброволец в русской армии.

Он прибыл в Крым в августе пятьдесят четвертого года и сразу оказался отрезанным в Севастополе.

Дальше были бои и пороховой дым. Потом — ранение на Большом Редане и госпиталь, оставивший ему легкую хромоту на правую ногу. Русские хирурги, надо отдать им должное, лечили превосходно.