Город из Лепестков Хризантем: Вода (гет)

Тут же ударивший меня коротышка-монах упал на колени и, сложив меленькие ладошки вместе, стал усердно бормотать себе что-то под нос, видимо, молитву.

«Так тебе и надо!» — злобно подумала я, превозмогая ноющую боль в ноге и борясь с желанием растереть место удара, так как не хотела отпускать Иту.

Старец медленно подошел к колоколу и стал внимательно его рассматривать.

— Нехорошо! — протянул старик, перебирая четки и приглаживая бороду двумя пальцами. — Боги будут недовольны!

Тут вышел один из монахов, которые меня поймали, поклонился и начал что-то методично объяснять старику, показывая на нас с Итой. Но старик прервал его, не дав закончить.

— Кицуне-демон, говоришь? — как бы риторически переспросил он. — Послана осквернить наш храм и уничтожить нашу духовность, говоришь?

Его акцент несколько усложнял мне понимание его речи, но говорил старик медленно и немного.

Оторвавшись от созерцания некогда прекрасного колокола, а теперь просто куска ржавого железа, старик подошел ко мне и Ите и стал нас внимательно рассматривать. Смотрел он долго, размеренно дыша и перебирая четки. Хотя, если честно, я не была уверена, что он вообще зрячий. Глаза его были так узки, что почти закрыты, и я не смогла их четко разглядеть.

— Они не демоны! Но таким, как эта лисица, пути в наш храм закрыты! — наконец-то подал голос старик, но радоваться было рано. — Отведите их к Хикигаеру-сама. Пусть он судит их по законам божественным и мирским. Так как не в нашей власти судить таких, как она, — его кривой палец показал почему-то на меня, не на нас обеих и не только на Иту, а именно на меня.

Кто бы мог подумать тогда, что эти слова старика превратят нашу дальнейшею жизнь в водоворот такой фигни, что даже подумать страшно. А ведь все начиналось так мирно и невинно. Но, вспоминая это сейчас, я думаю, что это все было закономерно и в какой-то степени предсказуемо, раз я подписала себя на такое задание. В конце концов, ведь поиски "того не знаю чего" не могут быть по определению простыми… Даже если ты знаешь, куда идти.

Ита пришла в себя уже через несколько минут. Когда она открыла глаза, я приветствовала ее улыбкой, радуясь, что Ита наконец очнулась. Но сама Ита, кажется, возвращению в реальный мир рада не была. Увидев окружающих нас монахов-коротышек, Ита вся напряглась, как кошка, готовая к прыжку. Не сводя взгляда с лысиков, Ита медленно, будто натянутая струна, поднялась с моих рук, потом так же медленно присела, при этом ее хвосты и волосы на голове растопырились как ершики, и поползла под колокол, шипя и скаля остренькие зубки.

Монахи, видимо, не удивились, когда Ита скрылась под низко висящим колоколом, и остались неподвижно стоять, настороженно поглядывая на меня. Я заглянула под колокол. Девочка-лисичка, словно загнанный в ловушку зверь, выгнула спину, волосы продолжали стоять торчком, и она все так же шипела. Увидев меня, она испуганно дернулась и отпрыгнула назад, но уперлась в стенку колокола. Я заметила, как на ее пальцах выросли коготки, и Ита скребла ими, оставляя в каменных плитках неглубокие борозды.

— Ита, что с тобой? — спустя некоторое время наблюдений за ней спросила я, всерьез начиная опасаться за подругу.

Но Ита мне не ответила.

— Ита, вылезай! — я протянула к ней руку, но Ита только еще сильнее вжалась в стенку колокола и продолжала рычать.

— Она — семя порока и сладострастия! — проговорил старик, подходя ко мне, — Какой бы она ни была в душе, суть свою обмануть нельзя. Таким, как она, не место в храме добродетелей.

— Вот зараза! — прошипела я в ответ на слова старика.

Нет, я на этого старого лысого монаха не сердилась, я проклинала саму ситуацию, в которой мы оказались. Опять же из-за меня. Ита снова страдала из-за меня. Но шанс все исправить есть всегда, и я должна была его им воспользоваться.

Я полезла под колокол. Оказавшись наедине с испуганной Итой, я решила на всякий случай проявить осторожность, как если бы передо мной был нервозный кот, который мог меня поцарапать. Ита совершенно дикими глазами смотрела на меня и от каждого моего, даже самого незначительного, движения все пыталась отойти назад, но все так же испуганно вжималась в колокол.

Я действовала спокойно, очень медленно, выставив вперед руку с раскрытой ладонью, а голос постаралась сделать предельно ласковым и успокаивающим.

— Спокойней, подруга. Я тебя сейчас заберу, и мы уйдем из этого плохого места. Возьми меня за руку!

Я приближалась к ней, стараясь не делать резких движений, чтобы не вспугнуть лисичку. Глядя в глаза Иты, мне вдруг показалось, что она сейчас словно одичала, и что это не веселые, смешные, умные глаза обычной девочки некоторое время назад, а глаза лесного зверя, и они не узнают меня.

— Это я, Черная! Мы сейчас уйдем. Возьми меня за руку. Я тебя не обижу.

Я была уже совсем близко. Уже почти коснулась ее руки и готова была ее притянуть к себе, обнять, погладить, как котика, если ей это поможет. Но тут Ита резко рванулась вперед, запрыгнула на меня и повалила, прижав своими руками мои руки. Я зажмурилась от неожиданности и от испуга. Задышала тяжело, а сердце мое часто-часто забилось в груди в ожидании того, что Ита сейчас вцепится мне в глотку. Я даже не могла пошевелить руками, чтобы защититься. Ита нависла прямо над моей шеей, рыча, как бешеная лисица.

«Щас цапнет!» — в панике подумала я, хотя и в глубине души лелеяла маленькую надежду, что Ита одумается и не будет кусать подругу.

И вдруг я почувствовала, как что-то мягкое и теплое проползло по моей щеке. Я поняла, что Ита нежно лизнула меня.

— Унеси меня отсюда, — голос Иты дрожал и умолял меня, почти переходя в стон. — Я так испугалась. Так испугалась. Я была готова превратиться…

Я открыла глаза. Большие карие глаза Иты быстро наполнялись тугими комочками слез, чтобы через мгновение тоненькими ручейками побежать по ее щекам. Ита обняла меня.

— Я чуть не превратилась, — рыдала она. — Еще чуть-чуть. Я еле сдержала порыв… Нельзя… Нельзя так делать.

— Почему? — не удержалась, спросила я, тоже обняв ее.

— Без маски нельзя! — пыталась говорить Ита сквозь бурный потом слез. — Иначе я не вернусь. Без маски нельзя.

Я не отпускала ее до самых храмовых врат. Только когда мы с Итой и еще полдюжины монахов с палками миновали большие красные врата из двух толстых столбов без створок, соединенных двумя перекладинами — верхней, с приподнятыми заостренными краями, и нижней, прямо под ней и прямой, — Ита смогла слезть с меня и идти сама. Но там нас уже ждали. Толстяк сом собственной персоной, со своим бугаем Конто, стояли в сторонке. Сом покручивал в пальцах длинный ус и окинул нас презрительным взглядом. Я бы поставила пару сотен ринов на то, что в душе он ликовал от того, что нас поймали и скоро предадут справедливому суду. Ждали нас еще и креветки-самураи. Но с ними уже разговаривал один монах, и когда мы почти спустились по длинной лестнице, ведущей из храма, то при виде нас самураи поклонились монаху, фыркнули что-то, скорее всего, некультурное и гордо удалились, на прощание гневно посмотрев на нас с Итой.

Когда они ушли, то монах, что беседовал с ними, повернулся к нам и произнес фразу почти так же четко, как и старик:

— Господину Атсуи Хикигаеру-сама предупрежден о вас и о ваших поступках. И просил передать, что хоть за ваши преступления в храме вы понесете суровое наказание, его суд будет честным, и не предвзятым. Я и мои братья проводим вас к нему. Не пытайтесь сбежать, это только лишь усугубит вашу вину.

«Волки позорные… — подумала я, вспомнив знаменитую фразу из фильмов моего мира, а потом добавила про себя, усмехнувшись: — Где это они видели честный суд?»

Ита же выглядела подавленно. Я решила — пока она не придет в себя, не буду к ней приставать с расспросами.

Путь до дома этого самого честного и непредвзятого судьи мы проделали в основном молча. Монахи-коротышки обступили нас плотным кольцом, а толстый сом плыл около них на непримечательном деревянном паланкине, занавешенным на дверях шелковой тканью. Бугай Конто снова превратился, и стайка маленьких рыбок, казалось, без каких-либо затруднений несла на себе паланкин хозяина. Изредка я замечала, как шелковые занавески слегка отодвигаются и сом одним глазам поглядывает на нас. Проверял, не сбежим ли мы. Но бежать я не собиралась. В основном из за странной охватившей Иту апатии, которая словно бы находилась в состоянии отрешенности и безразличия ко всему, что происходило вокруг. И это мне сильно беспокоило. Тогда я плюнула на безумные мысли, как последняя рецидивистка, рвануть из-под конвоя в ближайшую подворотню, а там пусть попробуют догнать, и стала размышлять над последними словами Иты.

Если честно, я очень быстро пришла к выводу, что пока она мне не расскажет того про себя, что я еще не знаю, я могу только строить беспочвенные догадки на основании тех японских мультиков с девочками-лисичками в ролях, что я уже успела посмотреть. Глупо и как-то по-детски, конечно. Но в конце концов, все ведь герои аниме вышли так или иначе из японского фольклора, о котором мои знания тогда были очень поверхностны.

Дом великого судьи Атсуи Хикигаеру-сама меня просто поразил красотой, спрятанной в простых вещах. Ничего вычурного и нарочито величественного, как, например, у Кости или у Они в бумажной сказке. Я поняла это, когда миновала стражей, рослых акул-самураев с длинными копьями, и пройдя сквозь круглые ворота с рисунком огромной жабы, выполненном в цвете, где жаба в самурайских доспехах сражается с тигром, который напал на ее дом.

Мы оказались в саду. Сад слева от выложенной камнями дорожки, что вела к дому, был похож на зеленое побережье у моря песка и камней, где волны аккуратно расчерчены граблями. На берегу же из коротко подстриженной травы росли пышные зеленые кусты, невысокие деревья, и не было ни единого цветка. Преобладал только цвет зелени. Чуть сзади к саду уже примыкала часть дома. На крыльце, поджав под себя ноги, перед маленьким столиком, по которому были разложены листы, сидел мальчик-жаба лет так, скажем, десяти, в голубом кимоно с изображениями рыб, плавающих между кувшинками. Да, такое мое было первое впечатление, но присмотревшись, я поняла, что он только отчасти похож на жабу: большие круглые глаза, очень толстые щеки и губы, плюс перепончатые лапы, которыми он держал кисть и пытался выводить иероглифы на бумаге, действительно выдали в нем жабу. Я, кстати, забыла еще упомянуть о некотором количестве бородавок на лице. Но так же в нем было что-то от человека. Не так много, конечно: человеческое тело, не такая вытянутая морда, как у жаб, которых я видела на картинке, а более приплюснутая, пучок туго стянутых черных волос на голове и очень осмысленный человеческий взгляд, который с неподдельным интересом рассматривал нас, когда мы и наш эскорт появились на дорожке, ведущей к дому. Рядом с ним сидела, видимо, еще одна девушка, больше походившая на рыбину, что могла обитать где-нибудь в морской пучине: бледная кожа, большие черные миндалевидные глаза без зрачков, узкий рот странной неправильной формы, перепончатые уши-локаторы, стоявшие торчком, но пальцы обычные, без перепонок. Когда она нас увидела, то тут же встрепенулась, оторвавшись от своего занятия: чтения книги. Тут же быстро подошла к мальчику-жабе и, что-то прошептав, учтиво подтолкнув, подняла его с места и вместе с ним быстро скрылась в доме. Я только пожала плечами.

А то, что находилось справа, было тоже песочным морем и голыми камнями-островами, словно бы поднимающимися из песка. Чуть дальше находился пруд, в котором я заметила красных и белых карпов. А у пруда, наполовину сокрытый под густыми ветками розовых цветов вишни, был маленький домик, с белыми бумажными раздвижными дверями-панелями, которые сейчас оказались закрыты. Но я почему-то не сомневалась, что хозяин любит проводит здесь время, наблюдая за плавающими карпами и время от времени бросая им кусочки хлеба. Не сомневалась, потому что сама бы так делала, будь у меня такие сад и домик.

Не прошли мы и половины пути до крыльца дома, как из раздвижных дверей появилась пятерка акул в самурайских доспехах, который вышли к нам навстречу.

— Господин Атсуи Хикигаеру уже ожидает вас! — акулы-самураи почтительно поклонились монахам и толстому сому, те ответили так же. — Прошу за мной!

Как только мы сняли обувь перед крыльцом, монахи отошли в сторону, пропуская нас и сома вперед, так сказать, передавая нас новому конвою. Акулы-самураи бросили на нас снисходительно-презрительный взгляд, как будто я и Ита — это два раздавленных жука под подошвой их гета, и раскрыли перед нами большие двустворчатые двери, впуская в просторную комнату. Сом прошмыгнул вперед нас, словно бы спешил занять место прокурора за трибуной: вежливо поклонился тому, кто восседал на шелковых подушках, и быстро затараторил про воров, испорченную репутацию, честь, совесть и прочее. Однако его резвый поток его слов был быстро остановлен одним движением могучей руки.

Начну по порядку. Большая комната встретила нас простотой красок с преобладанием белого и серого, а также минимализмом, которому я уже не удивлялась. На татами цвета топленого молока сидели, неподвижно и поджав под себя ноги, слева и справа шесть акул-самураев. Они повернули к нам только свои головы, не спеша, словно их шарниры скрипели от движения, и внимательно осмотрели и нас, и толстого сома. Их взгляды были настороженно-апатичными, так как после первых же мгновений беглого осмотра двух замарашек акулы не почувствовали, видимо, в нас угрозы. А если и почувствовали, то очень ловко не подали виду.

А вот в самом дальнем конце комнаты, на невысоком возвышении над полом и на толстых шелковых подушках синего цвета, восседала Жаба! Этот, с позволения сказать, господин Атсуи Хикигаеру был с головы и до острого кончика хвоста, который у него исчез, когда тот перестал быть головастиком, оказался жабой. Я даже сначала не поняла и не поверила, что эти акулы-самураи и этот толстяк сом называют жабу господином и кланяются ему так почтительно, будто их голова держится на их плечах только благодаря воле их правителя. Понимание пришло, только когда я увидела, как низко ему поклонилась Ита, и мне пришлось последовать ее примеру.

Сам же жаб — или господин Атсуи Хикигаеру — в тот момент, когда мы зашли в комнату, прикрывшись веером, о чем-то беседовал, видимо, со слугой: простым окуньком, в кимоно таких цветов, чтобы не выделяться на фоне совершенного кимоно господина. Слуга склонился к уху господина Жабы, стоя за спиной хозяина. Сам господин Хикигаеру на нас Итой не смотрел, а когда сом начал тараторить, то тотчас остановил его словоизвержение одним движением руки. Я с нескрываемым удивлением смотрела на массивное тело жабы, закутанное в прекрасное черное кимоно, с вышитым рисунком в виде пары белых танцующих журавлей на фоне одинокой горы, на большой рот, быстро двигающийся в разговоре со слугой.

Я тогда еще подумала: «А не ест ли он мух? Или он их ловит? Насколько длинный у него язык? Достанет до меня?»

И у меня тут же побежали мурашки от мыслей, что его длинный склизкий язык может схватить меня как муху и утащить в пасть, и когда мои ноги скроются в беззубой утробе, он еще и квакнет напоследок. Еще меня очень удивили его глаза: огромные, словно два хрустальных шара, с большими голубыми зрачками. «Голубоглазая лягушка!» — подумала я и улыбнулась про себя, отмечая, что на своем болоте он, наверное, первый ухажер.