Утряслось (гет)

Октябрь — декабрь 2005

Милосердная память стёрла тот период почти полностью.

Единственное, что Джинни ясно запомнила после прощания с Северусом — это то, как она аппарировала в Английский Парк, где всё началось, и, забравшись в чащу и обняв какое-то дерево, уткнулась лбом в его кору и дала волю слезам. Потом она долго бродила по центру Мюнхена, не особо понимая, куда идёт и зачем. Смутно вспоминалась парочка туристов, которые обратились было к ней с вопросом и тут же шарахнулись в сторону, стоило ей поднять на них глаза.

Память сохранила ещё пару фрагментов того, как она брела по аэропорту в поисках нужной стойки регистрации, но сам полёт и путь домой ухнули в какую-то чёрную дыру. Она даже не могла потом вспомнить, аппарировала она на площадь Гриммо или доехала на такси.

И последнее яркое воспоминание — бледное лицо Гарри, который вышел навстречу, услышав, как она входит в дом. А потом она прислонилась спиной к входной двери и сползла на пол. Гарри бросился к ней, рухнул на колени и, вцепившись в её плечи, беспомощно бормотал «Джинни! Ответь, Джинни, что случилось?» А она, сначала попытавшись оттолкнуть его, в конце концов беспомощно ткнулась лицом в его плечо, и, уже не стесняясь, завыла в голос, напугав выбежавшего следом маленького Джеймса.

* * *

Если бы в последующий месяц Джинни не пребывала в таком ужасном состоянии, она бы от души повеселилась. Как легко, оказывается, было заставить мужа услышать то, что она пыталась до него донести столько лет! Надо было всего лишь сделать так, чтобы стало безразлично, есть он тут вообще или нет. Год назад, когда они чуть не разбежались, она выбирала между «с болью расстаться с Гарри, но сохранить себя» и «остаться с Гарри и поставить на себе крест».

Теперь же ей было всё равно. Гарри мог бы вообще не подходить к ней, и она бы почувствовала только облегчение от того, что он прекратил жужжать у неё над ухом. Она хотела только одного — лежать, повернувшись лицом к стене, гонять по кругу неотвязные мысли и чтобы её никто не трогал.

Почему он выбрал не её?

Ведь они могли бы попробовать! Он же не любит эту… беременную Шрёдингершу! (Сомнительное удовольствие мысленно обзывать соперницу — единственное, чем Джинни могла утешиться). Ведь судьба не случайно подарила им эти семь… шесть с половиной дней? Он не притворялся, он действительно был с ней счастлив. Он мог выбрать её, Джинни! А Шрëдингерше давал бы деньги и иногда навещал бы ребёнка… Что в этом такого? Она не стала бы тащить его обратно в Британию, она готова была начать новую жизнь там, в Мюнхене. Конечно, она взяла бы с собой Джеймса, и, конечно, им пришлось бы видеться с Гарри и терпеть энергичные набеги её многочисленных родственников, но разве это так страшно? Она не сомневалась в том, что они с Северусом смогли бы поставить всех визитёров на место, чтобы вели себя прилично. Возможно, Северус со временем даже полюбил бы Джеймса как родного. В конце концов, недаром же говорят, что мужчина любит детей, если это дети той женщины, которую он любит. К тому же Джеймс Сириус не был точной копией Гарри, так что он не бесил бы Северуса одним своим видом. У них могло получиться. Она бы и общего ребёнка ему родила, а потом, когда ребёнок Шрёдингерши подрастет, они могли бы время от времени брать его к себе, в их — с Северусом — общий дом… Если бы, конечно, Шрёдингерша не настроила своего так, чтобы тот плохо вёл себя в гостях и ссорился бы с их детьми — говорят, бывает и такое. Впрочем, теперь это уже неважно.

Почему же он отказался?

Ведь она ему нравилась — в этом Джинни не могла ошибиться. Ему с ней было хорошо — всегда, не только в постели. Когда они по вечерам неспешно готовили ужин. Когда прогуливались, держась за руки. Северус развлекал ее учительскими байками, а она его — забавными случаями из жизни игроков в квиддич. Они спорили по поводу прочитанных книг, просмотренных фильмов, обсуждали вечное противостояние гриффиндорцев и слизеринцев… Как-то раз на берегу озера Штарнберг они заспорили про историю странной смерти «Сказочного короля»⁽¹⁾— Джинни настаивала на том, что это было убийство, а Северус утверждал, что всё это глупости, и не нужно искать чёрную кошку в тёмной комнате. Они тогда так горячо спорили, что едва не разругались. А потом Северус буквально на пальцах объяснил ей, что короля Людвига не интересовали сами по себе ни власть, ни богатство — только возможность воплощать в жизнь свои фантазии и строить наяву свои сказочные замки. Когда же его признали недееспособным и отстранили от власти, он потерял всякий смысл дальнейшей жизни и покончил с собой, бросившись в ледяную воду. А сопровождавший его доктор пытался его спасти и тоже погиб. Джинни неожиданно разрыдалась и никак не могла успокоиться, а Северус — вместо того, чтобы сказать «Да брось ты, когда это было вообще?», как сделал бы Гарри — молча обнял и взмыл с ней в воздух. Резко меняя высоту, летал с ней над озером и над замком Берг до тех пор, пока слезы Джинни не высохли полностью, и она не начала тихо повизгивать от восторга. Потом он аппарировал прямо в воздухе, перенёс её в спальню и любил до тех пор, пока она не заснула, улыбаясь глуповатой счастливой улыбкой. Ночью они проснулись жутко голодные и следующие два часа пекли на кухне блинчики, с пылу с жару отправляя их в рот. И — в который уже раз за время их общения — Джинни не могла поверить, что от простых вещей можно испытывать такое счастье.

В момент прощания Джинни видела в его глазах и боль, и сожаление, и даже верила, что он не притворяется. И тем не менее, он выбрал другой путь. А ей предстояло как-то жить дальше.

Жить, зная, что такого счастья в её жизни больше никогда не будет.

Зачем, Мерлин, ну зачем она потащилась в этот Мюнхен?

Судьба посмеялась над ней, подарив эти несколько дней, показав, какая жизнь у неё могла бы быть в какой-то другой реальности. И всё отняла.

* * *

А Гарри тем временем превратился в идеального мужа. Отказавшись от повышения по службе, он взял отпуск за свой счёт, передал Джеймса Молли, временно закрыл всем доступ в дом и всего себя посвятил своей — как оказалось — действительно любимой жене. Он поил её успокоительными зельями и держал за руку, пока она не засыпала. Он позволял ей рыдать, уткнувшись лицом в подушку и, не задавая ни одного вопроса, просто гладил её по голове и уверял, что это пройдёт. Терпел, когда она кричала на него и требовала оставить в покое. Иногда, когда ей — обычно ближе к ночи — становилось легче, он водил её гулять, и даже — о чудо! — по собственной инициативе аппарировал с ней в лес, хотя была поздняя холодная осень, и молча шёл рядом — Джинни не имела желания разговаривать. Вернувшись, он наполнял для неё ванну и добавлял туда соль с эфирными маслами, а потом помогал ей дойти до постели. Он не пытался добиться близости, просто обнимал и позволял спокойно уснуть.

Через две недели после её возвращения Гарри привёл в дом Луну и на весь вечер оставил их вдвоём. Это действительно помогло — после ухода подруги ей стало легче. Она заставила Гарри вернуться к работе, пообещав, что не наделает глупостей, засела в бывшей комнате Регулуса, которая теперь являлась её рабочим кабинетом, и ещё неделю потратила на то, чтобы написать с десяток статей по итогам своей поездки в Баварию. Часть была создана в ноутбуке и впоследствии напечатана в «Придире», а другая — написанная от руки на пергаменте — сгорела в камине, и это не прочитал никто и никогда. Так Джинни воспользовалась мудрым советом Луны «Горе должно выйти наружу». Закончив с этим, она более-менее пришла в норму. Настроение по-прежнему было отвратительное, и приступы слёз могли накрыть её в самый неожиданный момент, но в целом она смогла взять себя в руки и вернуться к рабочим и материнским обязанностям. Гарри всячески избегал разговоров на тему «как мы будем жить дальше», опасаясь, что они приведут к немедленному разрыву, а сама Джинни тоже не торопилась искать ответ на этот вопрос. Она боялась, что у неё не хватит сил сразу начать новую жизнь, и отложила разговор на период после нового года.

Над рабочим столом в своём кабинете она закрепила полочку, на которой расставила свои тайные сокровища: ониксовую вазу с янтарной розой, кружку с Октоберфеста, а в простенке между ними прикрепила две скрытые от посторонних глаз фотографии. Свою — сделанную на третий день их короткой совместной жизни — и Северуса.

Когда-нибудь она всё это уберёт. Наверное.

* * *

А потом наступил декабрь, и Джинни обнаружила, что Северус Снейп оставил ей на память не три подарка, а четыре.

Противозачаточные зелья Джинни ненавидела за их мерзкий приторно-горько-сладкий вкус и поэтому, чтобы не мучиться, в совершенстве освоила соответствующее заклинание, которым достаточно было пользоваться раз в сутки. В течение той недели, которую они с Северусом провели вместе, она каждый вечер в одно и то же время накладывала на себя чары, ликвидируя возможные последствия предыдущих 24 часов. А в день расставания — забыла.

После возвращения домой близости с мужем у неё не было, так что кандидатура биологического отца была одна из одной. Выслушав новость, Гарри сразу развернулся и ушёл, сказав, что ему нужно проветриться и подумать. Обещал вернуться через час, слово своë, естественно, не сдержал, но часа через три все же нарисовался на пороге — расхристанный, с запахом алкоголя, но в целом вполне вменяемый. Скинул верхнюю одежду и прошёл на кухню. Джинни проследовала за ним.

Гарри молча заварил чай, разлил по чашкам и, не глядя на жену, одну протянул ей.

— Ты ведь не можешь уйти к нему, правда? — спросил он, прервав молчание. — Если бы могла… если бы он тебя ждал, ты бы и ушла, а не умирала здесь в те первые дни. Так?

— Примерно так, — ответила Джинни. Лгать не было смысла, да и не хотелось.

— Послушай, — Гарри обхватил ладонями горячую чашку и наконец поднял на неё глаза. — Я тоже должен кое-что тебе рассказать. — Сделав медленный вдох-выдох, он решился. — Когда ты уехала в Мюнхен, я безотрывно сидел с Джеймсом и злился на тебя. За то, что заставила окунуться во всё это, за то, что вытянула из меня обещание... Я почти дозрел, чтобы действительно разойтись с тобой. Планировал оставить тебе дом, Кикимера, обеспечивать деньгами и брать Джеймса на выходные. Как-то так. А потом от тебя пришло письмо... ну, то, где ты писала, что задержишься на неопределённый срок, и я сразу всё понял. Понял, что у тебя кто-то появился, и для тебя это серьёзно. Я знал, что ты не поступила бы так ради простой интрижки.

Гарри снова замолчал, по глотку отпивая горячий чай.

— И? — подтолкнула его Джинни, устав ждать продолжения.

— Я отвёл Джеймса в Нору, что-то наплёл твоему отцу, потом вернулся сюда. Разнёс в щепки нашу спальню. Аппарировал в Хогсмид. Напился. Подрался с кем-то в Кабаньей голове. Очнулся в домике Хагрида. — Гарри прервался и взболтал чаинки на дне чашки. — Я рассказал ему всё. Думал, он мне посочувствует, а он начал задавать вопросы о нашей семейной жизни. Не знаю, как он это сделал — он действительно только спрашивал и ничего не комментировал. Но… В общем, я понял — херовый я был муж. Всегда — даже когда согласился на то, чтобы ты работала. Я был в ужасе, когда это увидел. А Хагрид только под конец высказался — что сначала я захотел поймать жар-птицу, а потом решил, что дело сделано и можно больше не заботиться о том, чтобы этой жар-птице рядом со мной было хорошо. Просто запер в клетке… — Гарри некоторое время сидел, опустив голову, а потом поднял взгляд на Джинни. — Короче, хорошо, что именно Хагрид тогда мне встретился, хоть мозги на место вправил. Кроме него никто не знает, что ты… Что у тебя кто-то был. Даже Рон.

Джинни хотела что-то сказать, но Гарри жестом попросил её дать ему закончить:

— Когда я вспомнил всё — как злился на тебя за то, что ты не хочешь воплощать мои (и только мои) планы, а сам от твоих практически всегда отмахивался… Вспомнил, какая ты была… и есть — классная, крутая девчонка, как я гордился тем, что ты выбрала меня, дождалась… И как быстро я об этом забыл. — Гарри пересел поближе, взял её руку в свои и выпалил. — Джинни, это я виноват в том, что случилось с нами. Будь я хорошим мужем — таким, которого ты заслуживаешь — ничего бы этого не было. А ещё... Я сам изменял тебе, когда ушёл из дома год назад, я не имею права тебя упрекать, и — клянусь тебе — никогда не буду, если ты останешься со мной. Может быть, ты дашь мне — нам — последний шанс? Я сделаю всё, чтобы ты не пожалела об этом.

Джинни тяжело дышала, с трудом сдерживая слёзы, и молчала, но руку свою у него не отняла. Гарри прижался щекой к тыльной стороне ладони, и вскоре Джинни почувствовала, как крупные горячие слёзы стекают по её запястью.

— Не уходи, — прошептал Гарри. — Я не могу без тебя… Если ты захочешь оставить этого ребёнка, я буду любить его как своего, слова тебе не скажу, никогда! И никому не расскажу, никто не узнает! Пожалуйста, Джинни, не уходи!

Несколько секунд она молча смотрела на его склонённую вихрастую макушку, а затем погладила по волосам свободной рукой и тихо прошептала:

— Я останусь, Гарри… Останусь.

Да и куда ей было идти? И зачем?

* * *

10 и 11 июля 2006 года, Танзания.

На магическое поселение, расположенное на берегу озера Виктория, опустилась ночь.

Вокруг двухэтажного коттеджа, в который недавно переехали новые жильцы, был разбит ухоженный сад, посреди которого находился небольшой искусственный водоём, обложенный обтёсанными камнями. Рядом с водоёмом в плетёном кресле, запрокинув голову, сидел черноволосый мужчина лет сорока пяти и курил, рассеянно глядя в звёздное небо.

Северус Снейп не жалел о сделанном выборе — да и как он мог об этом жалеть, понимая, что если бы он не приехал, его ребёнок никогда бы не увидел белый свет.

Роми рассчитала всё правильно: она собиралась осмотреться, купить жильё на деньги, вырученные от продажи мюнхенской квартиры, найти работу в одном из магических заповедников (по специальности она была маго-зооцелителем), и к моменту рождения ребёнка уже обеспечить себе какую-никакую стабильность. Однако, стоило ей прибыть в Танзанию и снять в столице комнатушку на первое время, как её накрыла такая акклиматизация, осложнившаяся внезапным отравлением и токсикозом, что большую часть времени она была способна лишь лежать пластом и тихо умирать, ругая себя за дурацкое поспешное решение. В довершение всего она допустила ошибку, когда оформляла перевод денег, и теперь все её средства зависли неизвестно где, а сил регулярно посещать банк и добиваться чего-то от местных гоблинов у неё не было. Взятая с собой наличность таяла, хозяйка начала высказывать недовольство — не ровен час, арендаторша помрёт в её доме, а ей разбирайся потом с полицией.

Неудивительно, что, когда Северус её нашёл, ему пришлось погрузиться с головой в эти проблемы. А сама Роми была настолько слаба и измучена, что и не помышляла о том, чтобы напомнить ему про свои обиды, отказаться от помощи и послать к чёрту.

Северус снял нормальное жильё в хорошем районе столицы, перевёз Роми и занялся её здоровьем. Организовал обследование, нашёл хорошего целителя, лично готовил для неё зелья и поил по часам. Когда она поправилась, он начал водить её на прогулки и следить за режимом, а самое главное — учился нормально с ней общаться. Избегал острых углов, если в этом не было крайней необходимости, искал общие темы для разговоров — и их оказалось довольно много. Ближе к родам он сумел выцарапать из банка её «не туда попавшие» деньги, добавил свои, и они купили общий дом в немецком магическом поселении⁽²⁾ на берегу живописного озера Виктория. Оставшееся время они вместе приводили в порядок сад — насколько Роми могла им заниматься, вместе обустраивали детскую... К моменту, когда наступил день родов, он к Роми привык. Утром десятого мая у неё начались схватки, и пока Северус вёз её в больницу, он, повинуясь внезапному порыву, прямо в машине сделал ей предложение. Получив согласие, он сумел каким-то чудом доставить к больничной койке представителя местного Министерства и пастора, и Элиас Принц родился в законном браке.

Роды длились долго, и он почти сутки провёл рядом с новоиспечённой женой, то массируя ей спину и живот, то помогая ходить взад-вперёд, как советовал местный доктор. Когда начались роды, он стоял у изголовья и держал её за руку. А потом, когда ему на минутку дали подержать маленький орущий комочек, Северус, чувствуя, как в глазах всё расплывается, бережно прижал его к груди и — даже не подумал — почувствовал: «Моё!».

Они решили остаться в Танзании до достижения Элиасом десяти лет. Роми Танзания нравилась, а Северус чувствовал себя намного лучше вдали от Европы и Англии. В подвале дома он оборудовал себе лабораторию, редких для Европы ингредиентов вокруг было — хоть косой коси, и он решил сосредоточиться на исследованиях, публиковаться в журналах и изредка принимать участие в тематических конференциях. Впереди была новая жизнь, сын рос здоровым, и одна только его беззубая улыбка наполняла душу Северуса теплом и новым, незнакомым счастьем. Через десять лет они вернутся в Мюнхен, чтобы Элиас привык к новой жизни до того, как придёт время поступать в Дурмштранг, а к тому времени всё, что случилось прошлой осенью, уже быльём порастёт. Всё будет хорошо.

Он запретил себе думать о Джинни, и ему это неплохо удавалось — благо, дел было невпроворот. Но почему-то именно в этот день с самого утра мысли о ней упорно пробивали все щиты, и он с трудом мог сосредоточиться на текущих делах. Всё шло не так. Для начала его разбудило непонятное ноющее беспокойство, не отпускавшее почти до вечера и в какой-то момент едва не переросшее в панику — как будто он спинным мозгом чувствовал, что в этот момент происходит что-то важное, но что — не мог понять. Потом его наконец отпустило, но зато Элиас закатил на несколько часов такой «концерт», что, когда он наконец успокоился, они с женой буквально рухнули в кровать и уснули как убитые. А ночью ему приснилась Джинни. Она стояла прямо перед ним и была такой красивой, что ему захотелось зажмуриться. Улыбнувшись ему так радостно, как в тот далёкий вечер, когда они вдвоëм скатились с американских горок, Джинни погладила его по щеке и сказала: «Надеюсь, ты счастлив, Северус». А потом отвернулась, превратилась в огненную птицу и улетела.

Он проснулся как от резкого толчка. Было тихо, только цикады стрекотали за окном, да какая-то ночная птица в саду издавала странные пит-пит-питкающие звуки. Элиас и Роми мирно спали. Стараясь двигаться бесшумно, Северус встал и вышел в сад. Усевшись в плетёное кресло, он закурил сигарету и, откинув голову на спинку, медленно выдохнул дым в звездное небо. Он знал, что такую слабость, как ночь воспоминаний, он может позволить себе нечасто, но совсем отказаться от этого не мог. Он уже почти забыл ту, с кем встречался пять лет, но Джинни, с которой он провёл всего неделю, до сих пор приходила к нему во снах.

«Надеюсь, ты тоже счастлива, Джинни. И я буду. Со временем. А любовь… Любовь бывает разной»

Он смирился с тем, что свою огненную птицу — красивую, смелую, весёлую, он отпустил, и она улетела в далёкие края. Зато с ним были те, кому он нужен как воздух. У него никогда не было никого, кто бы нуждался в нём так же сильно, как его жена и сын. Через пару-тройку лет они заведут и второго, чтобы Элиас не рос в семье один. Если родится девочка, он назовёт её Джинни, и тогда, возможно, это имя со временем станет для него только именем дочери.

А пока в дальнем углу его лаборатории на стене висела фотография с Октоберфеста, а также тирольская шляпа с пером и засохший пряник на ленточке. Кроме него в лабораторию никто не заходил, но на всякий случай он скрыл их мощными чарами. Незачем Роми знать об этом — это ничего не изменит, так зачем её расстраивать?

* * *

10 и 11 июля 2006 года, Лондон.

Утром 10 июля 2006 года в десять часов утра в госпитале Св. Мунго на свет появился маленький черноволосый мальчик. Роды оказались тяжёлыми, и молодая мать была чуть жива от усталости. Но, когда ей сообщили, что её муж — который был с ней рядом все восемнадцать часов схваток, а во время родов держал её за руку и только в самом конце был выставлен за дверь — услышав крик новорождённого младенца, упал в коридоре в обморок, она так растрогалась, что долго не могла успокоиться. Первое, что сделала Джинни Поттер, когда Гарри наконец привели в чувство и разрешили подойти к ней — протянула ему левую руку и попросила вернуть ей на палец обручальное кольцо. А потом шепнула ему на ухо:

— Джордж попросил оставить имя «Фред» для его будущего сына. Так что я согласна на любое имя, которое выберешь ты.

И моментально заснула.

Джинни ожидала, что Гарри действительно выберет имя наподобие Ремус Аластор или Ремус Колин, и мысленно согласилась на это. Её муж за прошедшее время так самоотверженно заботился о ней, что заслужил право дать новорождённому ребёнку хотя бы имя.

Получив на следующее утро записку, которую Гарри передал для неё поздно ночью, она долго смеялась. А потом у неё из глаз полились слёзы. Больше часа она заливала ими больничную подушку, пока дежурная медсестра не обнаружила, что у их вип-пациентки настоящая истерика, и не сделала ей успокоительный укол.

Записка была написана коряво даже для Гарри, заляпана чем-то похожим на винные пятна, и гласила:

Дорогая Джинни!

Надеюсь, насчёт имени ты не пошутила, потому что иначе ты, наверное, меня убьёшь.

В общем, дело было так.

Вчера вечером, когда ты уснула и меня выгнали из Мунго, чтобы я тоже немного поспал, я заглянул на работу, поделиться с коллегами радостью. И как-то так получилось, что все захотели «обмыть ножки» новому Поттеру, я не мог отказаться, и... Ну, ты понимаешь. К нам присоединилась Гермиона, потом пришли Рон и Джордж, а потом я уже плохо помню. Как всегда, в какой-то момент разговор зашёл о войне, а потом почему-то сразу перешёл на имена — как они влияют на судьбу и всякое такое. И тут на меня нашло затмение меня вдруг осенило. Я понял, как хочу назвать нашего ребёнка. Меня честно пытались отговорить, но ты же знаешь, каким я бываю упёртым, и я тут же пошёл в ОРРБУ⁽³⁾. Было уже поздно, их рабочий день давно закончился, но я заставил дежурного открыть комнату, вписать имя в реестр и поставить печать. Надеюсь, имя тебе понравится, потому что исправить уже ничего нельзя.

Пожалуйста, напиши, что ты не сердишься, а то я боюсь показываться тебе на глаза.

А теперь прикоснись своей палочкой к пергаменту под этой строчкой, и ты узнаешь имя сына. Ты только не волнуйся. Мы ведь можем звать его просто Алом, правда?

Несколько минут она молча смотрела на пергамент, не решаясь снять чары.

Что за имя он мог придумать, если теперь боится её реакции? Добби? Седрик? А может, Арагог? Да нет, он сказал, что имя можно сократить до Ала. Тогда как? Альбус? Скромно, учитывая, что Дамблдор был настоящим гением. Алхимикус? Вряд ли. И тут она вспомнила, что Гарри как-никак наследник Блэков, которые любили называть своих детей в честь созвездий и звёзд, и в голову пришла ужасная мысль.

Альдебаран!

«Если это так, я ему и правда голову оторву!» — подумала Джинни и решительно развеяла чары над скрытыми строчками.

Ну, что ж, она почти угадала.

PS. Нашего сына зовут Альбус Северус Поттер.

Твой любящий муж Гарри.

Примечание 1

Здесь можно увидеть коллажи к работе в целом

https://t.me/EvaMarshFWR/33

https://t.me/EvaMarshFWR/34

Примечание 2

Вот, собственно, и всё — история Северуса и Джинни на этом закончена, содержание работы соответствует названию. Осталось прояснить один момент, который будет изложен в Эпилоге 2. Это будет чуть-чуть сиквел, а в целом приквел-вбоквел.

Кто заметил прозрачные намёки, идущие с первой главы, и разгадал загадку — тот молодец.

1) озеро Штарнберг — место гибели Людвига Баварского

Вернуться к тексту

2) примерно до 1918 года Танзания была колонией Германии, будем считать, что там сохранились немецкие магические поселения

Вернуться к тексту

3) предположим, так называется аналог нашего ЗАГСа — отдел регистрации рождённых, брачующихся и усопших

Вернуться к тексту