Дневник (The Journal) (гет)

От автора:

Начиная с этого момента вступают в силу заявленные предупреждения.

Седьмой курс — август

[10 августа, нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

Как проходят летние каникулы?

* * *

[12 августа, нацарапано в дневнике, принадлежащем Теодору Нотту]

Мерлин, Гермиона, ты в порядке?

[12 августа, нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

В порядке. И Гарри в порядке. У Рона тяжелая форма обсыпного лишая, но он скоро должен начать идти на поправку.

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Теодору Нотту]

Я слышал, что ты была на свадьбе у Уизли, но смогла сбежать. Хотя вообще я слышал, что сбежал Поттер — просто додумал, что вы с Уизли сбежали вместе с ним.

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

Я с Гарри. С нами все хорошо.

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Теодору Нотту]

Не возвращайся в школу. Они назначают Пожирателей на позиции преподавателей. Маглорожденным там будет небезопасно. Это при условии, что им вообще разрешат вернуться.

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

А сам ты будешь в безопасности?

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Теодору Нотту]

Собираюсь залечь на дно. Я им не интересен. Малфой стал главным старостой, но не думаю, что ему хочется этим заниматься. Он попросил Снейпа передать позицию мне.

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

Мне всегда казалось, что он перегрыз бы глотку любому за кусок власти.

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Теодору Нотту]

Мне кажется, он боится, что это — наказание за то, что он не убил Дамблдора сам. Темный Лорд обычно любит психологически помучить жертву, прежде, чем съесть.

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

Он тебе не угрожает?

* * *

[13 августа, нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

Тео?

[нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

Он поставил тебе метку?

* * *

[21 августа, нацарапано в дневнике, принадлежащем Теодору Нотту]

Я не хотел тебе говорить. Боже, да я не хотел, чтобы ты вообще когда-нибудь об этом узнала. Клянусь, что так или иначе сведу эту херню со своей руки как только это не будет приравниваться к смертному приговору.

Он поставил нам метки на Рождество: мне, Крэббу и Гойлу. И некоторым другим. Это — одна из причин, по которой я не мог с тобой общаться. Ты бы все поняла на раз-два и захотела бы пойти к Дамблдору.

Ты должна понять, что я не храбрец, как ты и Поттер. Перед нами стоял выбор: метка или смерть. Малфою досталось больше всех. Ему пришлось принять метку первому, потому что его отец сильно облажался с пророчеством. О том, что мне придется принять метку на Рождество, я узнал на свой день рождения, но еще с лета понимал, что это произойдет. Того, что было в первом семестре просто не должно было случиться. Я планировал держаться от тебя подальше, но ты просто не оставила мне выбора. Ты, черт возьми, такая непреклонная, и такая настоящая, и рядом с тобой я мог на мгновение забыть обо всем. Мог притвориться, что по возвращении домой моя судьба не будет предрешена. Раствориться в тебе… Гермиона, мне бы так хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. Я никогда не желал идти по стопам своего отца. Может, будь я смелее, предпочел бы смерть тому, чтобы принять метку. Или принял бы, но стал бы шпионить для Дамблдора.

Но, Гермиона, я не смелый. И не создан для того, чтобы становиться лучше, чем я есть. Я — не ты, и не бросаюсь с головой в битвы с василисками, оборотнями или Долоховым. На данный момент это мой единственный шанс остаться в живых. Я — эгоист, и я — слаб, и выбираю жить, а не следовать зову сердца. Не надо представлять меня этаким печальным героем. Я знаю, что все это означает, что я поклялся верно служить Темному Лорду, и сделаю все, чтобы остаться в живых.

Ты такая чертовски чистая. Просто эпитома добродетели. Тебе нельзя и дальше мне доверять, особенно теперь. А любить кого-то, кому не доверяешь, ты просто не сможешь. Будь со своим Избранным. Я знаю, ты будешь бороться до самого конца, и мне просто необходимо знать, что поттеровские силы Избранного тебя защитят.

Я люблю тебя.

* * *

[22 августа, нацарапано в дневнике, принадлежащем Гермионе Грейнджер]

Тео, я

Ты все еще можешь

Тео, ты

Следи за речью, Теодор.

Я тоже тебя люблю.

* * *

Седьмой курс — август: Гермиона

Гермиона не была полностью уверена насчет того, что именно подвигло ее написать Тео спустя два месяца. На протяжении многих дней она вместе с Гарри и Роном не покидала дом на площади Гриммо, и хоть она и любила своих мальчиков, нытье их она могла выносить только до определенного момента.

Она пыталась дать этому сотни разумных объяснений. Например, Тео происходил из семьи Ноттов, и у него был доступ к самым темным книгам, которые когда-либо были написаны. Она могла бы свернуть разговор в сторону крестражей. Может, он мог бы достать для нее книгу. Мог бы спрятать ее где-нибудь в Хогсмиде, и она могла бы одолжить мантию-невидимку, чтобы ее забрать. Тео был сыном Пожирателя. Может, он мог бы информировать их о планах Волдеморта.

Но не смотря на все эти придуманные оправдания, одно только предложение с вопросом о том, как прошло его лето — и ее сердце разбито на мелкие кусочки. Гермиона хотела написать больше, но рука дрожала так сильно, что она закрыла ручку колпачком и бросила ее на стол прежде, чем смогла написать что-то еще.

Когда на вопрос о том, в порядке ли он, не поступил ответ, Гермиона чуть не сошла с ума. Гарри и Рон спорили о чем-то глупом, и она целую минуту на них кричала, а затем расплакалась и убежала к себе в комнату за дневником, чтобы все же задать вопрос, ответ на который страшилась узнать больше всего.

Его молчание, которое растянулось на восемь дней, послужило ответом. Когда после недели молчания она ощутила, что от дневника в руках исходит тепло, она едва ли ненароком не порвала его, открывая. А первое предложение выбило воздух у нее из легких. «Я не хотел тебе говорить».

И дальше написанное становилось только хуже. Талантливый Теодор Нотт, остроумный Теодор Нотт, нежный Теодор Нотт — считал себя слабым и недостойным. Никогда не хотел становиться своим отцом, и все же был вынужден пойти по его стопам.

Она наблюдала за тем, как он быстро черкнул слова «я люблю тебя», но затем тут же зачеркнул, превращая их в черные каракули внизу страницы.

Гермиона часами снова и снова перечитывала написанное им. Что ответить тому, кто знает, что совершил самую ужасную в жизни ошибку, но кто сделал бы ее снова, потому что только так мог выжить? Сказать, что прощаешь? Сказать, что понимаешь? Или сказать, что еще не поздно, и он все еще может все исправить?

Но принять метку вместо того, чтобы рискнуть и столкнуться с гневом Волдеморта — это его выбор. Он выбрал не довериться ей насчет того, что происходило, и он выбрал не сообщать Дамблдору о том, что Волдеморт собирался склонить его к себе на службу. Если он узнал об этом еще в июле, то, значит, он знал о том, что должен будет принять метку на протяжении пяти месяцев. Он сделал ту же ошибку, что и Малфой. Может, принятие метки и подарило ему на какое-то время отсрочку от смерти, но как долго он будет в безопасности? Через сколько он умрет, служа ненавистному хозяину?

Гермиона постучала ручкой по столу. Вся ее жизнь была упакована в бисерную сумочку, родители отправлены в Австралию, лучшие друзья по очереди шпионят в Министерстве, а парень, которого она любит, присягнул самому настоящему монстру.

Глупо ли было с ее стороны верить в том, что он был больше этого? Была ли она настолько ослеплена эмоциями, что поверила в то, что он мог сделать правильный выбор? Он предпочел спасти шкуру тому, чтобы следовать морали, но ведь она, эта самая мораль, была все еще при нем. Или нет? Скольким еще он готов пожертвовать, чтобы порадовать Волдеморта? Она знала, что он ее любит. Он до сих пор любит маглорожденную. Он был все тем же человеком, который часами слушал ее возмущения относительно магловедения и внимал ее исправлениям его не совсем верных знаний о мире маглов. Естественно, он смог бы найти способ избежать убийства ради убийства, чем так наслаждались многие Пожиратели смерти.

Пожиратели смерти. Теодор Нотт был Пожирателем смерти.

После многих часов споров с самой собой, многих часов колебаний между ненавистью к нему за его слабость и попытках убедить саму себя в том, что он, в конце концов, сделает верный выбор, она наконец решила сделать то, чего не смог он. Он всегда вдохновлял ее на то, чтобы нарушать ее собственные правила.

Гермиона выбрала думать сердцем, а не головой.

«Я тоже тебя люблю».

Она резко захлопнула дневник, запихнула его в сумку и поклялась себе в том, что не станет снова в него заглядывать. Все равно он не ответит. Если прошлый год чему-то ее и научил, так это тому, что Тео, когда ему стыдно, всегда предпочтет промолчать, нежели позволить ей помочь все исправить. Если бы она только узнала обо все вовремя, они могли бы пойти к Дамблдору…

И что дальше? Позволить Дамблдору использовать Тео в качестве шпиона так же, как он использовал Снейпа? Дамблдор пообещал защитить родителей Малфоя в обмен на то, что тот должен был перейти на сторону Ордена. Что такого мог Дамблдор предложить Теодору? Его отец с энтузиазмом служит Волдеморту, его бабушка с дедушкой от него отреклись, а Невилла он почти не знал. Гермиона уже была активным членом Ордена настолько, насколько это было возможно. Единственные люди, которых любил Теодор, помимо перечисленных, были Дафна и Блейз. Но Забини был слишком горд, чтобы принять какую-либо помощь от Дамблдора.

Дамблдор бы рассматривал Тео как оружие. Пожиратель с меткой — шестикурсник, черт возьми — стал бы просто идеальным шпионом для работы над тем, чтобы не дать Волдеморту нанять еще больше студентов.

Гермиона опустила голову и закрыла лицо руками, задумчиво уставившись на стол. Через несколько минут она поняла, что из передней обложки дневника выпал бледно-желтый нарцисс. Она взяла его в руки и, повертев, ощутила шероховатость бумаги.

Свет утреннего солнца пробирался сквозь окно, и, не выпуская цветок из рук, она спустилась вниз, чтобы сделать себе чай. Когда Рон легкой походкой вошел на кухню, она все так же крутила его между пальцев.

— Это еще откуда? — поинтересовался Рон, пока Кричер подавал ему тарелку с горой яичницы, копченым лососем и сконами. Затем в комнату зашел Гарри. Он, совсем не замечая напряженной обстановки, уселся перед куда более скромным завтраком, состоящим из двух яиц и тоста.

Гермиона, захваченная врасплох вопросом, подняла голову.

— Ой, — сказала она, чувствуя, как начинают гореть щеки. «Лилово-красная», прошептал в голове голос Тео. — Да ниоткуда. Друг подарил. Еще сто лет назад.

Брови Рона в удивлении взлетели вверх и скрылись за нечесаной шевелюрой.

— Какой еще такой друг? — в голосе его послышалось напряжение, объяснение которому Гермиона найти не могла.

Она пожала плечами в надежде, что движение получилось непринужденным, хоть и чувствовала, что щеки все так же продолжали гореть.

— Мальчик, который ходил со мной на древние руны.

За столом воцарилось молчание, после чего Рон сквозь зубы процедил:

— Ты в него влюблена?

Гермиона едва ли не выронила цветок из рук.

— Что? — выдавила она.

Рон кивнул в сторону цветка.

— Это же нарцисс? Означает, что он тебя любит.

— Я… — Гермиона взглянула на Гарри, ища поддержки, но ее лучший друг усердно рассматривал свою тарелку. Прежде, чем поднять голову, он набил рот яичницей, очевидно пытаясь избегать участия в разговоре. — Не любит он меня, — соврала Гермиона в надежде, что горящие щеки не выдадут правду. — Мы просто друзья.

Рон в ответ только фыркнул.

— Он чистокровный? — невзирая на здравый смысл, она медленно кивнула в ответ. — Значит, он в тебя влюблен. Древние семьи используют целый язык. Мама на нем помешалась, когда Билл и Флер планировали свадьбу. Нарциссы были одним из тех видов цветов, которые она хотела использовать, — он поморщился, — Почти уверен, что дарить цветок из бумаги — одна из давно вымерших традиций ухаживаний за девушкой.

Гермиона судорожно вздохнула и снова взглянула на цветок. Это просто невозможно. Он подарил ей его в конце пятого курса. Не мог же он… не так долго. Он обязательно что-нибудь да сказал бы в начале шестого курса.

Только вот тем летом он узнал, что должен будет принять метку.

— Он меня не любит, — соврала Гермиона. Она положила цветок на стол и принялась за завтрак. Ее яичница была пережаренной, а тост подгорел. Ее Кричер тоже не особо жаловал.

— Откуда ты знаешь? — голос Рона все еще был резким, и Гермионе вдруг захотелось, чтобы разговор просто закончился.

— Просто знаю! — огрызнулась она и с ужасом осознала, что к глазам подкатили слезы. Она опустила плечи и повержено вздохнула. Подняв глаза, она встретила полный ярости взгляд Рона. Гермиона взяла нарцисс в руку.

— Это у меня еще с пятого курса. Он оставил его в Больничном крыле после того, как Долохов меня ранил. Я не знала, что он вообще что-то значит.

Она чувствовала себя крайне глупо, но ведь Тео должен был знать, что она не поймет истинное значение цветка. Они ведь не обсуждали то, что он мог официально за ней ухаживать, даже когда они…

При мысли об этом у нее перехватило дыхание. Даже когда они встречались.

Все еще смотря на нее с подозрением, Рон запихнул полную вилку яичницы в рот.

— Ну, фы фсе фафно пфофукала, — произнес он, довольный тем, что ее сердечные дела не увенчались успехом. Он проглотил еду и посмотрел на цветок. — Ну серьезно, таким только снобы занимаются.

Почувствовав обиду за Тео — и не важно, как закончились их отношения — Гермиона посмотрела на Рона и ответила:

— Ничего подобного. Это ро… — она прервала речь, не закончив мысль, — «Ежедневный Пророк» уже доставили? — спросила она, откровенно резко меняя тему.

Тут Гарри наконец-то перестал притворяться, что не существует.

— На столешнице, — ответил он, окуная тост в последний желток. Гермиона вскочила с места и схватила газету. Она так и продолжала скрываться за ней до того самого момента, пока Рон не ушел на свою смену в Министерстве.

— Ты же не собираешься меня об этом спрашивать? — спросила Гермиона Гарри.

В панике его глаза чуть расширились.

— Не-а.

— Отлично, — сказала она и сложила газету, — хорошо.

Она покинула кухню и направилась в библиотеку особняка на Гриммо. Ей нужно было много чего изучить.

* * *

Седьмой курс — август: Тео

На полу гостиной поместья Малфоев лежал магл. Над напуганным до смерти мужчиной с кинжалом в руках склонился Рудольфус Лестрейндж — кошка, так сказать, играет с мышкой. Тео сидел поодаль, на викторианском диване на высоких ножках. Время от времени он поднимался с места, чтобы наложить на магла исцеляющие заклинания. Он уже получили от мужчины, который работал по адресу Даунинг-стрит, 10, всю необходимую информацию. Как только Лестрейнджу наскучит играться, вызовут Драко, который должен будет наложить на их новенькую игрушку в правительстве Империус.

Кинжал скользнул в руке Лестрейнджа и оставил до кости глубокий порез. Тео подскочил с места в другом конце комнаты, а на лице его появилось неискреннее выражение беспокойства.

За последние шесть недель он приобрел ту еще репутацию. Она заключалась в том, что он был мягкосердечным Пожирателем смерти, который переживал о каждом потенциально опасном раненом. В чарах он никогда не был лучшим, но вот зелья его были выдающимися даже по снейповским стандартам. Как-нибудь ему все же придется поблагодарить Избранного за то, что тот жульничал на занятиях.

Тео было любопытно, продолжали бы психопаты Темного Лорда шептать «гомик», «петушок» или «нянька», если бы узнали, сколько «несчастных случаев» произошло по вине его волшебной палочки. Вингардиум Левиоса явных следов не оставляло, а люди, используя оружие, бывают слишком уж беспечными.

— Черт, глубокий, — произнес Тео, внутренне радуясь. Тихо он наложил заклятие, которое не давало ране затянуться. Тео пробормотал дезинфицирующие чары, которые жгли похуже любого спирта. От боли Лестрейндж прикрыл глаза. Тео собрал струйку крови, стекающую по руке Лестрейнджа, в маленький стеклянный флакон, который, как только мужчина открыл глаза, сжал в ладони. Вместо него Тео протянул баночку с мазью, чтобы тот мог нанести ее на рану.

Что они так до сих пор не поняли, так это то, что все эти великолепные мази и настойки, сваренные Тео, в отличие от ужасных современных лекарств в больнице Святого Мунго или Хогвартсе, требовали кровь. Это была старая магия из гримуара давно умершей знахарки-ведуньи. Тео был уверен, что Снейп обязательно догадался бы об этом, если бы не был так занят подготовкой к новому учебному году. Беллатриса и остальные не придали бы этому значения, но Темный Лорд понял бы пользу слуги, имеющего неограниченный доступ к магии крови и врожденный талант к ней.

Быть непригодным или строптивым было опасно; но и быть слишком ценным имело свою цену. Иметь репутацию неплохого целителя было довольно безобидно: это помогало Тео оставаться одновременно и полезным, и неприметным. Это не давало никому поручать ему активно мучить жертв, хоть Пожиратели вроде Лестрейнджа и любили, чтобы Тео находился рядом — его задачей было следить за тем, чтобы жертвы могли продержаться как можно дольше.

Когда Рудольфусу была сделана необходимая перевязка, Тео улизнул в свою спальню. Он открыл гардероб и отодвинув в сторону мантии, за которыми на полке скрывалась богато украшенная серебряная шкатулка. Тео взмахнул палочкой, и на новом флаконе появилась аккуратная этикетка. Он ткнул пальцем в острую защелку шкатулки — это, распознавая его, ослабляло защитные заклинания — и открыл ее. Склянка с кровью Рудольфуса пополнила два ряда одинаковых склянок, каждая из которых была тщательно помечена именами разных Пожирателя смерти.

С искреннем удивлением Тео припомнил, что по сравнению с остальными новый министр магии потерял больше всех крови. Вообще, Пий Тикнесс, при виде того, как мизинец на его руке безвольно болтается, упал в обморок. За этот несчастный случай Тео ответственности не нес — просто удачное стечение обстоятельств.

«Она никогда этого не поймет», подумал Тео. Улыбка сошла с его лица, и он закрыл свою коробку с сокровищами. Гермиона могла оценить целебные мази и защитные заклинания, но она никогда не поймет, как он мог хранить под чарами Стазиса кровь своих врагов, спрятанную внутри артефакта настолько темного, что если бы Министерство его обнаружило, то передало бы его в Отдел тайн.

До встречи с Гермионой Грейнджер Тео гордился тем, что никогда не раскрывал всех своих карт. Писать ей было проблемой. Ведь когда перед тобой лист пергамента, а не пара любопытных глаз, быть откровенным легче. Неудобная правда слетала с его пера до тех пор, пока она не узнала его — настоящего его, а не холодного сына Темного мага. А он, в свою очередь, узнал ее. Он стал зависеть от нее, и от этой зависимости ему, по всей видимости, еще предстояло избавиться.

Тео захлопнул двери гардероба. Он направился к своей огромной коллекции зелий, заполняющей книжный шкаф, и наполнил карманы, пополняя запасы. Он призвал с кровати «Руководство по Лечебной Магии Начинающего Целителя» и устроился в кресле в ожидании следующей встречи с Лестрейнджем.