Росток Клевера (джен)

Некоторое время мы шли молча сквозь лесную чащу по проложенной тропинке, и единственными звуками, окружавшими нас, было пение птиц и шум листвы где-то над головами, когда ветер касался крон деревьев. Но потом я не выдержал и обратился к своему конвоиру, пытаясь нарушить гнетущую меня тишину:

— Лар Пульса, разрешите обратиться?

Барсук, не сбавляя шага, ответил:

— Слушаю.

— Почему я в кандалах? Разве быть Ростком Клевера незаконно?

— Законно, но я о тебе ничего не знаю. Скорее всего, ты безобидный волк, который действительно появился в этом мире лишь вчера, но ты можешь быть и весьма опасным зверем. Поэтому ты в кандалах — для моего спокойствия.

По моим субъективным ощущениям, мы шли в сторону открытого пространства и тех больших золотистых полей, что я видел еще вчера с вершины холма возле деревни Ларродаг — и мои догадки вскоре подтвердились, когда, пройдя еще несколько минут сквозь лесную чащу, мы оказались на тракте рядом с полями. Теперь по левую сторону от меня был лес, в котором пряталась деревня Ларродаг, а по правую — золотисто-зеленые поля, засеянными злаками, в глубине которых то тут, то там сновали звери в рубахах и длинных платьях, то выныривая, то снова скрываясь в двухцветном поле.

Перед нами стоял обоз из двух телег, запряженных парой быков. Рядом топтался на месте снаряженный гнедой конь, всхрапнувший при виде Пульсы — я был весьма удивлен, увидев вполне привычных для меня животных в качестве ездовых, ведь мне казалось, что если этот мир был населен разумными зверями, то и ездовые животные здесь должны были серьезно отличаться.

Внутри обоза было четверо зверей: возница, пожилой козел в запыленной и поношенной одежде неопределенного вида, занимавший в одиночку одну переднюю телегу; хорек с блестящими черными глазами без зрачков в зеленом плаще и луком за спиной; суровый с виду крупный желтоглазый лев в объемной серой рубахе и того же цвета штанах, безразлично протиравший тканью лезвие большого топора, и зеленоглазая гиеновидная собака с темными волосами до плеч в свободном одеянии красного цвета.

Хорек был первым, кто задал вопрос:

— Кто это, лар Пульса?

Барсук толкнул меня в спину, и я едва не влетел в борт телеги:

— Пленный по имени Мирпуд, которого вчера поймал вожак стаи деревни Ларродаг.

Лев оценивающе посмотрел на меня и опять вернулся к чистке топора. Гиена (я решил для экономии времени называть ее про себя гиеной), заметив у меня за спиной чехол, произнесла слегка хрипловатым, но весьма приятным голосом:

— Менестрель? И что в нем опасного?

Пульса презрительно фыркнул:

— Самая умная, Ласса? Кто здесь командир: я или ты? Он Росток Клевера, а ты сама знаешь, что они могут быть кем угодно.

Лишь тогда звери из обоза пригляделись к моим ладоням, и, увидев у меня пять пальцев, понимающе кивнули и больше не задавали вопросов по поводу целесообразности моего пленения. Барсук снова толкнул меня в спину:

— Полезай в телегу.

Хорек помог мне перелезть через борт и усесться на соломе, устилавшей дно телеги — там хватало места, чтобы я не мешался никому из трех зверей, сидевших рядом. Барсук вскочил в седло:

— Возвращаемся в Ландар. Тарик, поехали! Ласса, Рамзи, Молчаливый — никаких разговоров с пленным, пока я не разрешу!

Возница Тарик очнулся и взмахнул вожжами. Быки фыркнули и потянули за собой обе телеги. Пульса, в свою очередь, пустил своего коня шагом, чтобы не обгонять обоз.

Выходило, что местная столица называлась Ландар — Бирн упоминал, что патрульный отряд должен был прийти как раз из главного города. Мне по-прежнему не было известно ничего о географии этого мира, кроме нескольких фактов — я очнулся рядом с рекой Дорраг-Кра, попал в деревню Ларродаг, и меня забрал патрульный отряд из столицы Ландара. При этом мне не было известно ни название страны, где я находился, ни вообще их количество, ни форма государства, куда я попал — вообще ничего.

* * *

Я не знаю, какую цель преследовал командир Пульса, запретив зверям из обоза общаться со мной, однако было видно, что этот приказ пресек на корню то, что иначе случилось бы неизбежно — Ласса и Рамзи (вероятно, это было имя хорька) явно горели желанием поговорить с незнакомым для себя зверем.

Я бы с радостью и интересом пообщался со своими новыми попутчиками, особенно львом Молчаливым — мне до жути было интересно, почему Пульса назвал его не по имени — однако не в моих правилах было пялиться молча на постороннего, не заговорив с ним. Потому мне оставалось только лечь на дно телеги набок, чтобы не опираться на чехол с гитарой, и уставиться в небо, смотря на лениво плывущие в вышине облака.

Впрочем, уже через десяток минут мне пришлось подавать голос — мне отчаянно захотелось отлить. Выбирая между приличиями и физиологией, я решил позаботиться о своем комфорте, а не быть тихим и вежливым. Конь командира был на тот момент рядом со второй телегой, и я обратился к барсуку:

— Лар Пульса, разрешите обратиться?

Недовольно фыркнув, командир повернул голову ко мне:

— Слушаю.

— Разрешите сходить отлить, невмоготу уже.

Барсук скривился, однако все же скомандовал:

— Тарик, стой! Рамзи, сопроводи и присмотри, чтобы не убежал!

Куда бы я убежал? За моей спиной был чехол с гитарой, мои лапы были сцеплены кандалами впереди — это была не самая лучшая позиция для побега.

Хорек помог мне слезть с телеги, и я выдвинулся в сторону придорожных кустов, за которыми, сильно стесняясь, спустил с себя штаны, насколько это вообще было возможно в кандалах. И тут меня ждало неприятное открытие. Еще вчера я видел свои гениталии, но мне не было нужды их изучать, но в тот момент я осознал неприятную вещь — вместо стандартного полового органа между лап у меня был «мешочек», как у псовых, из которого немного проглядывал кончик. И как в такой ситуации я мог бы отлить, спрашивается? Стоя, как мне было бы привычно? Тогда я бы точно облил себе все штаны и шерсть мочой. Неужели мне надо было вставать на четвереньки, как собаке?

Мое замешательство Рамзи трактовал по-своему — и к счастью, в более удобном для меня ключе:

— Тебе наверняка будет неудобно вставать на все лапы в кандалах — давай я тебе помогу.

Отказываться от помощи было бы странно, и я позволил хорьку подхватить себя под грудь и встать на четвереньки — более странным способом я не справлял нужду никогда в своей жизни. Впрочем, столь неэстетичный и неудобный способ оказался в итоге самым гигиеничным — ни капли не попало ни на одежду, ни на шерсть.

Однако мои проблемы на этом не закончились. Помимо неудобной позы, я столкнулся со своим страхом, тянущимся из детства — я не мог справлять нужду в присутствии посторонних. Из-за этого в детстве любой поход в общественный туалет для меня был катастрофой, так как пользоваться писсуаром, если рядом был хотя бы один человек, я не мог, и мне приходилось ждать, пока освободится кабинка. Как я ни силился, выдавить из себя хотя бы каплю у меня не получилось. Мне пришлось обратиться к сопровождавшему хорьку, пользуясь тем, что из-за кустов нас не было видно с дороги:

— Почтенный лар, не могли бы вы отвернуться? Мне сложно это сделать, когда вы на меня смотрите.

Рамзи что-то неопределенно пробурчал и отвернулся от меня, но при этом схватил мой хвост и принялся разглядывать лес перед собой, держа лапы с моим хвостом сцепленными у себя за спиной. Лишь после этого процесс наконец-то пошел.

С трудом встав из-за напряжения в пояснице из-за непривычной позы, я застегнул джинсы, и вернулся под конвоем Рамзи обратно в телегу, после чего Пульса снова скомандовал двигаться дальше.

* * *

Пока я лежал на дне телеги, свернувшись клубочком, я много думал. Мне не грозила опасность, меня не вели на казнь и не собирались убивать — но было ли мне от этого проще? Я чувствовал себя изгоем среди присутствующих, ведь мне даже не было разрешено общаться со своими новыми соседями — а ведь как много мне хотелось задать вопросов! Что уж говорить, если даже имена попутчиков я узнал не от них самих, а из уст Пульсы, когда тот отдавал приказы своим подчиненным! Наверняка мои вопросы были бы источником недоуменных взглядов со стороны солдат из патруля, но тогда я был готов даже попасть в неловкое положение, лишь бы только не чувствовать отчуждение.

Ласса и Рамзи общались между собой мало, и все их реплики в основном касались того, как они провели очередную разведывательную экспедицию своего патрульного отряда в прошедшие дни. Увы, какой-то интересной для меня информацией в процессе разговора они не делились — я слышал лишь многочисленные названия разных деревень, которые мне ровным счетом ни о чем не говорили. Почему-то меня сильно тянуло заплакать от осознания своей обреченности, и я закрыл морду сжатыми кулаками. Я не понимал, почему я попал в этот мир, почему я стал животным, пусть даже и разумным, и самое главное — что мне оставалось делать в такой ситуации?

В свое время я прочитал большое количество книг в жанре фэнтези, но я всегда понимал, что одно дело — художественная история с кучей приукрашивания, вымысла и допущений, а совсем другое — когда ты сам становишься на место персонажа в совершенно чужом мире. Если бы мне удалось не умереть в первые несколько дней, то мне предстояло бы самая тяжелая часть — узнать правила поведения в этом мире и строго их придерживаться. И далеко не факт, что эти правила мне кто-нибудь собирался объяснять, а потому у меня даже не было уверенности, что я справлюсь с предстоявшим.

* * *

Быки тянули обоз не очень быстро, и день начинал уже клониться к позднему вечеру. Мы так и не сделали ни одной остановки с тех пор, как я упросил Пульсу позволить мне отлить недалеко от Ларродага. За все это время никто из патрульного отряда ни разу ко мне не обратился. Скука была неимоверной, но развеять ее привычными для себя способами я никак не мог. Разумеется, в обычных условиях я бы достал смартфон и потратил бы пару часов на игры, чтения и иные развлечения — и это при отныне бесконечном заряде батареи! — однако я разумно не стал этого делать, не зная, как конвоиры из патрульного отряда могли отреагировать на это. По той же причине я не мог и послушать музыку на плеере. Единственным для меня доступным способом скоротать время стал древнейший и самый надежный способ — заснуть, что у меня получилось на удивление быстро.

Впрочем, вскоре меня разбудил голос Пульсы, который что-то начал говорить Рамзи — увы, я проснулся лишь на середине фразы и пропустил ее первую часть:

— …деревня Моррада, там мы и заночуем. У нас еще есть день в запасе, прежде чем мы вернемся в Ландар и я сделаю доклад лару Масалису.

— А в этой деревне есть таверна? — голос Лассы звучал умоляюще — Мы последний раз ели же еще в Торрсхевере ранним утром.

— Будет, — уверенно заметил барсук. — Это же перевалочная деревня, последняя перед Ландаром.

* * *

Успев еще раз уснуть, я очнулся от тычка в бок от Рамзи:

— Вставай!

Я медленно сел на дне телеги, зевая и пытаясь потянуться, насколько позволяли кандалы и чехол за спиной. Рамзи добавил, слезая с телеги:

— Мы приехали в деревню Моррада.

В отличие от Ларродага, деревня находилась прямо на тракте, а не в глубине леса. Дома здесь были больше, многочисленнее и опрятнее, а одежда на жителях — более яркой и нарядной, а самих зверей было намного больше. Периодически возле деревни останавливались подводы, запряженные быками и лошадьми из числа проезжавших по тракту, и возницы вместе с пассажирами, ступая на дорогу, ведущую вглубь Моррады, шли по ней в сторону одноэтажного деревянного вытянутого здания, из приоткрытой двери которого доносились звуки разговоров и доносился запах чего-то съестного.

Пульса отделился от нашей группы и вел переговоры с седовласым зверем, который в полутьме наступившего вечера казался мне достаточно пожилым. После достаточно пространного монолога со стороны Пульсы седовласый зверь закивал, соглашаясь со сказанным, и Пульса вернулся назад. Пристально посмотрев на меня недовольным взглядом, он вытащил ключ из сумки на поясе и снял с меня кандалы. Я с огромным наслаждением принялся жутко чесавшиеся запястья, на которых отпечатались следы железа:

— Я свободен?

— Только на этот вечер. Утром ты снова наденешь кандалы и не снимешь их вплоть до столицы.

Повесив мои узы себе на пояс, барсук продолжил:

— Ночуем здесь. Ласса, ты остаешься караулить Мирпуда. Остальные за мной!

Мы с гиеной остался на месте, а возница, лучник и воин пошли следом за командиром. Ласса же, в свою очередь, сделала очень странный жест. Повернувшись ко мне мордой, она подняла лапу вверх, словно пыталась мне ее показать, и я почувствовал, как меня обдало жаром, который закончился столь же быстро, как и начался. Я энергично растер голову, пытаясь унять неприятные ощущения на шерсти:

— Что это было, милостивая ларесса?

Ласса осталась совершенно спокойной:

— Караул. Небольшая подстраховка, если ты решишь бежать.

— А я могу задать вам несколько вопросов, пока мы остались одни?

Гиена неопределенно мотнула головой:

— Возможно.

— Кто такие Ростки Клевера?

— Это звери с пятью пальцами на передних лапах. Кто-то верит, что они посланы к нам Арханисом или Легизмундом, хотя на самом деле это выходцы из другого мира, случайно попавшие к нам в Мир Спокойной Воды, как Первичные.

— А кто такие Первичные?

Ласса энергично растерла морду ладонями и продолжила:

— Чуть более одиносьми тосем лет назад в этом мире не существовало разумных зверей. Легенды сообщают, что первые звери с сознанием, что начали жить здесь, были заброшены сюда из того же мира, откуда сейчас приходят Ростки Клевера. Им пришлось с нуля создавать здесь все — производство, города, дороги и многое другое. Вот именно тех, самых ранних, мы и называем Первичными — все жители нашего мира, кроме Ростков Клевера, являются прямыми потомками Первичных.

Не очень поняв, что за странные слова она сказала в самом начале, называя количество лет, я продолжил расспросы:

— Не могли бы вы объяснить мне, где я нахожусь?

— Мы находимся в королевстве Граальстан менее чем в дне пути от его столицы, Ландара. Правда, я не очень понимаю, чем тебе поможет эта информация.

— Моя попытка стать частью этого мира. А какие еще государства существуют в вашем мире?

— Есть еще королевство Меровия, наши давние союзники и партнеры, империя Паруссия, которая держится особняком, и Кораланды, — при упоминания этого названия Ласса заметно скривилась, словно произнесла что-то очень неприятное. — Это звери, которые не веруют в Арханиса и ненавидят магию. У них есть свой культ, и мы называем их «Культ Проклятых», хотя сами они себя называют «Орден Просвещенных». Мало кто хочет иметь с ними общие дела, ведь в остальных трех странах магов никто не притесняет. Все, что я знаю о них — они развивают технику, верят в какое-то «естествознание» и принципиально не признают права магов пользоваться своими навыками, так как по их мнению это унижает тех, кто ей не владеет.

Еще один штрих — выяснилось происхождение слова «Проклятый», которое я слышал в речи вожака стаи деревни Ларродаг. Видимо, этих кораландийцев настолько ненавидели, что они даже стали объектов ругательств.

— Ну и пожалуй я задам последний вопрос. А что такое Священный Орден? Я слышал о нем пару раз вчера, но мне ничего не объяснили.

— Священный Орден — проводник Слова Арханиса и защитник всех истинно верующих в архианство. Каждый монах в любой церкви — служитель Священного Ордена.

Как и Пульса ранее, Ласса выделила интонацией «Слово Арханиса» — наверняка это словосочетание было не просто абстрактным понятием. Я бы мог это выяснить, но мне показалось неэтичным углубляться в теологические расспросы.

— Пожалуй, пока мне достаточно и этого. Наверняка я и так выгляжу очень глупо, расспрашивая вас о таких очевидных вещах.

— Ты Росток Клевера, и тебе простительно этого пока что не знать.

Буквально через несколько секунд после этого на горизонте появился Пульса вместе с Тариком, Рамзи и Молчаливым и начал говорить:

— Я договорился с тремя домохозяевами. Они примут по двое зверей каждый. Но вот кормить они нас не будут — есть идем в таверну. Молчаливый, ты остаешься с Мирпудом и присматриваешь за ним. Ласса, ты остаешься с Тариком. Рамзи — со мной. А теперь в таверну, ужинать!

* * *

Впервые в том мире я оказался в многолюдном (скорее, многозверном) пространстве, где я мог оказаться объектом пристального внимания кого угодно — в таверне. Когда мы зашли внутрь, я увидел вполне ожидаемую заранее картину того, как таверна обычно выглядела в средневековье: слегка закопченные деревянные балки, словно таверна однажды горела или на нее постоянно попадал дым от готовящейся пищи, деревянные бревенчатые стены, грубо сколоченные столы и стулья, широкая стойка у стены. Под потолком висела импровизированная люстра, сделанная из большого тележного колеса. В него были вставлены по кругу около двух десятков свечей, которые неплохо освещали зал. В нос ударил очень сильный запах, представлявший собой пеструю смесь еды и посетителей таверны, к которому я смог привыкнуть лишь несколько секунд спустя.

Стойка располагалась не напротив входа, как обычно, а правом углу от входа. Отдельное внимание я обратил на то, что между столами и стойкой было свободное пространство, достаточно большое. Почему оно не было ничем не заставлено — было непонятно. Возможно, у владельца попросту не хватало мебели, а может, это пустое место использовалось для каких-то других целей.

Хозяин таверны, угрюмый бык с кольцом в носу, прогудел басом:

— Приветствую вас, воины.

Пульса ответил на его приветствие взмахом лапы. Бык продолжил:

— Я знаю, что вы здесь ненадолго, но кормить бесплатно я вас сегодня не смогу. Прошу вас ради Арханиса, покажите монету.

Барсук снял с пояса звенящий кошель, вытащил из него пару монет и показал его хозяину. Бык кивнул:

— Вопросов больше нет, милостивый лар. Выбирайте любые места.

Не спрашивая ничьего мнения, Пульса занял стол в дальнем от входа углу таверны, за которым как раз стояло шесть стульев. Кстати, каждый из них был вполне привычного земного вида — с плоским сиденьем, спинкой и четырьмя ножками. Отличался он лишь сквозным вырезом в спинке у самого сиденья. Его назначение я понял, когда обратил внимание на то, как садятся солдаты из патрульного отряда — каждый из них пропускал хвост сквозь эту дыру, чтобы он не мешал сидеть. С этим действием у меня возникли некоторые проблемы — мой хвост был самым пушистым среди моих попутчиков, и мне потребовалось пару попыток, чтобы точно попасть им в отверстие, и наконец-то сесть, как полагается.

Отдельное внимание я обратил на тот факт, что поверхность нашего стола выглядела так, словно ее ежедневно и очень тщательно протирали — дерево было слегка блестящим, с царапинами, но без зарубок, сколов или трещин. Я ожидал увидеть вырезанные надписи, рисунки или что-то в этом роде — но ничего подобного не было.

Пока мы рассаживались, в таверну начали заходить местные жители. Похоже, королевские патрули бывали здесь весьма часто, поэтому в нашу сторону если и косились, то исключено на меня — и неудивительно.

* * *

Минут через десять нам принесли ужин. Пульса не спрашивал меня, что я буду, и дал мне то, что сам посчитал нужным. Я получил густое коричневое варево с мясом неопределенного происхождения, похожее на гуляш, и мелкий овощ в качестве гарнира, похожий по виду и вкусу на очищенную картошку, но отличавшийся менее крахмалистой структурой. Выглядела моя первая полноценная еда весьма непрезентабельно, однако на вкус была вполне сносной, но пресноватой — в ней очень сильно не хватало специй или даже обычной соли. Возможно, соль, как и специи, были у них дефицитным продуктом, как это и было в Средневековье, и их не клали в еду в таком количестве, как это делают у нас в современности.

Отдельного внимания заслуживала процедура перед едой, свидетелем которой я стал. Не сговариваясь, все звери за моим столом закрыли глаза и положили обе ладони на стол ладонями кверху. Не зная, в чем дело, я на всякий случай последовал их примеру, но глаза прикрыл лишь наполовину, чтобы иметь возможность видеть, что будет дальше. Вскоре после этого Пульса произнес, не открывая глаз:

— Ты послал нам этот стол, о Арханис, и мы благодарны Тебе за это. Пусть этой трапезой мы с благоговением разнесем по Миру Спокойной Воды радостную весть — ты велик и ты сущен. Да не коснется этого стола бесчестная лапа и не сядет за него зверь с недобрыми помыслами.

В тот момент мне отчаянно хотелось прочесть их местную Библию и узнать больше об Арханисе, имя которого я слышал далеко не в первый раз. С каждым часом я получал все больше информации — и с каждым разом я жалел, что никто не мог объяснить мне ничего по этому поводу. Но даже такая молитва показала мне, что стол с едой для местных зверей — нечто сакральное, а не просто место, где можно утолить свой голод.

* * *

Все, кроме Тарика, ели ту же самую еду, что и я. Возница же меланхолично жевал капустные листы, которые отрывал от целого кочана, лежащего перед ним на столе. Был ли он вегетарианцем — я не знал, но скорее всего, так оно и было, ведь остальные звери за столом были хищниками.

Еда заставила посетителей перестать пялиться на меня, и у меня появилась возможность оглядеться вокруг себя, приглядываясь в первую очередь к тем, кто и как ел. У меня не было возможности заглянуть каждому в пасть, однако я видел, что четкого распределения на хищных или травоядных в плане потребления еды среди остальных посетителей не было. Кто-то из хищников за милую душу уплетал зелень, а некоторые явно травоядные звери ели что-то, похожее на мясо. Исключением были разве что копытные звери, вроде того же Тарика — среди них мясоедов я не заметил.

Также я обратил внимание на один интересный факт, который наверняка был как-то связан с молитвой Пульсы за столом. После того, как эта молитва точь-в-точь с такими же словами произносилась один из сидящих, причем только одним зверем, все приступали к еде, но при этом на стол не было поставлено ничего, кроме тарелок с едой. Некоторые посетители, очевидно из местных крестьян, приходили в таверну вместе со своим инструментом, и никто из них не посмел положить на стол ничего из принесенного — все инструменты лежали либо на коленях, либо на полу под столом. Стола они касались только лапами, причем было видно, что они при этом делали только открытой лапой, ладонью кверху — никто не облокачивался, не ставил локти и уж тем более не наваливался на него всем телом. Переведя взгляд за свой стол, я подметил, что все мои спутники поступают точно так же — левые лапы у них лежали на столе ладонями кверху, а правой они ели. Повторив их жест, я продолжил есть.

* * *

Об одном я искренне тогда пожалел — что не спрятал свой чехол с гитарой поглубже, чтобы на него никто не пялился. И это сыграло со мной злую шутку — кто-то из посетителей обратил внимание на мой «груз», и тут же раздался возглас:

— О, так это ж менестрель! Сыграй нам!

А вот этого я точно не хотел — во второй день пребывания в своем мире играть, да еще и по заказу. Однако все посетители обернулись в мою сторону, и просьбы стали звучать настойчивее:

— Давай, не жадничай!

— Сыграй нам «Старую Мерли»!

— Давай, а то нам скучно!

Тогда был лишь один способ уберечься от этого — заручиться поддержкой Пульсы. Повернув голову к нему, я произнес, стараясь звучать спокойно, уверенно, но немного с просящими нотками в голосе:

— Милостивый лар, я не хотел бы играть. Могу ли я отказаться?

К моему удивлению и даже недовольству, Пульса не стал за меня заступаться:

— Если звери просят — почему бы и нет? Или ты у нас не менестрель, а просто ряженый шут, который даже не знает, с какой стороны суар держать в лапах? Тогда твоя ценность в моих глазах упадет и так ниже некуда. Встань и играй!

* * *

Проклятие. Я попал в совершенную тупую, неприятную и очень опасную ситуацию. Скажите на милость, что мне надо было им играть? Какую-то «Старую Мерли»? Я в душе не представлял, кто такая Мерли, почему она старая и почему вообще в честь нее написали целое произведение. Играть им музыку моего мира? А какую? Рок? Меня линчевали бы, как только я взял бы первый аккорд. Однако выбора у меня не было, ведь отказ мог закончиться еще хуже, чем согласие сыграть.

На ватных лапах я встал со стула, дрожащими пальцами расстегнул чехол и достал гитару. Так страшно мне не было никогда не в своей жизни. У меня не было боязни сцены, я не боялся играть даже перед большими группами — но это лишь тогда, когда аудитория заранее настроена, что ты будешь играть определенный репертуар. А что делать, если ты не знаешь ее вкусов, и более того — рискуешь почти наверняка не попасть в ее предпочтения? Успокаивал меня лишь тот факт, что вчерашняя проверка позволяла мне сыграть на гитаре, даже не подключая ее к усилителю.

Все же я справился с собой и встал на пустом месте перед столами. Мне приходилось сильно сжимать лапами гитару за гриф, чтобы она не выскользнула, пока я лихорадочно перебирал в голове варианты того, что я мог исполнить для такой публики в совершенно другом мире. После долгих раздумий я остановился на самом безболезненном, как мне тогда казалось, варианте. Хотя мы в Мишей в «Ржавом Пандусе» играли в основном рок, я знал на слух огромное количество произведений совершенно разных стилей, и многие из них подбирал на гитаре, ориентируясь на табулатуры и аккорды. И в тот раз я решил обратиться к ирландскому фолку, исполнив довольную известную песню «Готовый к шторму». Для нее требовалась лишь гитара — и ничего более. Проверив когтем натяжение струн, я очень глубоко вдохнул и начал играть, готовый как к успеху, так и к провалу:

Прилив набегает и волны отходят,

А волны бурливы, как, впрочем, всегда.

А свет маяка, как мы верим, доводит

До дома, где ждут моряка.

А молнии бьют по земле, и ветер свистит,

И корабль несет по волне.

А моряк неустанно вперед все глядит

И мечтает о твердой земле.

И он подготовился к шторму, о да!

Ему не страшны ни бури, ни грозы, ни шквал!

И как высоко б не взлетала волна,

На сушу надежду моряк сохранял.

Устало глядят в пучину морскую глаза,

И лапы сжимают надежно штурвал.

Осталось немного до света того маяка,

Что путь до конца освещал.

И он подготовился к шторму, о да!

Ему не страшны ни бури, ни грозы, ни шквал!

И как высоко б не взлетала волна,

На сушу надежду моряк сохранял.

Исполнение этой песни заставило меня очень серьезно напрягаться. Моя гитара, похоже, оказалась с еще большим «секретом», чем просто умение выдавать чистый звук без усилителя. Стоило мне взять первые аккорды, как гитара начала не только выдавать требуемый звук, словно я играл на самой обычной классической гитаре, но еще всех остальных инструментов, которые должны были звучать в этой песне! И в течение всего времени, пока я наигрывал мелодию баллады, мне приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы сосредоточиться только на струнах, полностью игнорируя все остальные звучащие инструменты.

И пока я играл, чувствовал себя так, словно я находился в помещении, по периметру которого были установлены качественные динамики, без искажений передающий весь звуковой ряд и полностью покрывая все пространство таверны.

Пока я пел эту песню, я обратил внимание на то, что мой голос звучал иначе, чем когда я разговаривал вслух с тем же Бирном, Пульсой или Лассой. Я не мог слышать себя со стороны, но мне казалось, что в мое пение вплеталось завывание дикого волка, словно периодически внутри меня пробуждался мой дикий лесной родственник и пытался присоединиться к пению. Я не знал, правильно ли это было с точки зрения норм местного исполнения, но я ничего не мог с этим поделать.

Я заметил, что посетители внешне выглядели достаточно доброжелательными: никто не кривился, не пытался закрыть уши, и все изображали достаточно живой интерес, из чего я сделал вывод, что с тональностью я точно попал под вкусы местной аудитории.

* * *

Когда же я отнял лапу от гитары и стих последний аккорд, я даже немного сжался, ожидая того, что мне объявят бойкот и выгонят обратно за стол с позором. Однако ничего этого не случилось — дальше последовали аплодисменты, самые обычные, которые только можно было представить от зрителей, слушающих музыку в живом исполнении.

Наверное, мне следовало сыграть что-то еще, раз публика благосклонно приняла мою песню, однако мне этого очень не хотелось. Рискуя навлечь на себя гнев посетителей таверны, я изобразил нейтральный поклон и пошел обратно к столу с солдатами патрульного отряда. К моему удивлению, публика, еще несколько минут назад требовавшая, чтобы я сыграл им, никак не стала протестовать против моего ухода со сцены. Более того, даже Пульса не сказал ничего по этому поводу. Стоило мне занять свое место, как барсук кивнул:

— А ты неплохой менестрель, Мирпуд, явно понимаешь, что такое суар и как пользоваться своим голосом. Всякий раз, когда слышу волка-менестреля, начинаю понимать, почему ваши серые собратья так часто зарабатывают этим себе на жизнь. Давай, доедай и иди с Молчаливым. Вам нужен третий дом отсюда, он с серой крышей и чердаком — там ваше место ночлега.

Я не знал, существует ли в этом мире какой-то звериный шовинизм в плане пород, но подтверждение одному факту я получил — волки действительно считались одними из лучших менестрелей, вероятно из-за особенностей голоса. Тогда мне очень захотелось послушать другого волка-менестреля любого пола, чтобы оценить то, как голос звучит со стороны с точки зрения меня как жителя человеческого мира.

Доев ужин, Пульса оставил на столе несколько монет, имевших, на удивление, квадратную форму со скругленными углами, однако не встал из-за стола, а что-то прошептал сидевшему рядом с ним Молчаливому. Тот, кивнув, молча встал из-за стола и сделал для меня приглашающий жест лапой, призывая идти за собой наружу.

* * *

Снаружи меня ждало удивительное открытие. Возможно, до этого небо было закрыто тучами, и потому я не обратил внимание на этот факт, но на небе была видна самая настоящая луна! От привычного земного спутника она отличалась куда большими размерами и тем, что она была не белого, а золотистого цвета, словно она была карамельной. В остальном она была похожа на луну — более темные пятна на поверхности, рыхлая поверхность и небольшой серп неосвещенный поверхности, видимый на фоне темного неба.

Моррада казалась вымершей, но оно и было понятно — все ее обитатели и гости были, вероятнее всего, в таверне. Уверенно подведя меня к дому с серой крышей, о котором раньше говорил Пульса, Молчаливый постучал в дверь. Дверь открыл приземистый толстопузый заяц в расстегнутой рубахе на голое (точнее, шерстяное) тело:

— А, вы… Что же, проходите на чердак.

Пропустив вперед к лестнице на чердак Молчаливого, я поднялся следом. Уже наверху я понял, что чердачное окно было не самым большим, из-за чего лунный свет освещал лишь треть чердака, лежащего перед окном — все остальное тонуло в полумраке, и лишь мое зрение (а я был уверен, что у хищников в этом мире было неплохое ночное зрение) помогало мне разглядеть те места, куда не попадал свет луны.

Молчаливый так не произнес ни одного слова с тех пор, как я его впервые увидел, и он, оглядев чердак, показал когтистым пальцем на одну из балок под скатом потолка, повелев жестом подойти поближе. Дальше он вытащил из кошеля на поясе моток пеньковой веревки, развернул ее, перекинул ее через балку, после чего, завязав узел на одном из концов и привязав его к другой балке, привязал меня за второй конец к поясу, сформировав какой-то хитроумный узел. В итоге я оказался привязан к потолку таким образом, что я мог сесть, лечь и даже переворачиваться с боку на бок, но я никак не мог отойти от своего места для сна больше чем на пару шагов и приблизиться к месту, где собирался спать Молчаливый.

Понимая, что это все делается в рамках мер безопасности, я не стал спорить, хотя мне было неприятно быть подозреваемым. Меньше всего я в тот момент думал, как сбежать или нарушить закон и больше — как быть максимально послушным и кротким, чтобы не получить себе пачку проблем.

Закончив мое «пленение», Молчаливый все так же, не произнося ни слова, сгреб сено в один из углов, подложил под голову свой вещмешок и лег спать, положив рядом с собой свой большой топор. Не зная, какие правила приличия действовали в Мире Спокойной Воды, я не стал раздеваться и лег подальше от Молчаливого, чтобы не мешать ему.

* * *

Утром меня разбудил звуковой фон, очень похожий на тот, что я слышал в предыдущий день, очнувшись после сна в погребе вожака стаи Ларродага — разве что он теперь был громче и отчетливее. В него вплелось многое: едущие телеги, голоса, кузнечный звон, крики домашней живности.

В течение нескольких минут в проеме люка появилась голова зайца. Увидев, что мы с Молчаливым проснулись, он заметил:

— А, уже проснулись. Давайте, освобождайте дом и возвращайтесь к своему командиру.

Молчаливый отвязал меня от балки и вернул свернутую веревку к себе в сумку на поясе. Стоило же нам выйти из дома, как те звуки, что я слышал с чердака, обволокли меня, словно невидимое облако, и стали намного более четкими и различимыми. Их было настолько непривычно слышать, что я даже остановился на несколько секунд, словно не понимая, куда я попал. Молчаливый же, не оборачиваясь, просто пошел в сторону таверны, даже не следя за тем, иду ли я за ним в таверну.

В ней было практически не было зверей — возможно из-за раннего времени, но Пульса и Тарик уже сидели за тем же столом, что и вчера. Буквально через пару минут после нас пришли Ласса и Рамзи, каждый уже в боевом облачении и с оружием. Сев за стол, они положили оружие на пол, лишь подтвердив мои мысли о том, что стол явно был не предназначен в их мире для укладки на него посторонних предметов.

Хозяин таверны поставил нами завтрак — круглый ломоть хлеба, на который была намазана неизвестная полупрозрачная субстанция коричневато-желтого цвета и тарелку, в которой лежали пучки зелени. Произнеся повторно слово в слово вчерашнее посвящение Арханису, Пульса после окончания «молитвы» дал нам знак, что можно приступать к еде.

К моему удивлению, намазка на хлеб оказалась невероятно вкусной. Она одновременно была и сладкой, и соленой, и жирной, что в сочетании с грубым хлебом делало ее еще вкуснее. Ее текстура была густой, словно у паштета, но стоило намазке только коснуться языка, как она становилась жидкой и текучей, приятно смазывая жиром язык, всю ротовую полость и глотку.

Я показал кусок хлеба Пульсе:

— Милостивый лар, а что это такое вкусное намазано?

Барсук, который сам в тот момент ел такой же кусок хлеба с намазкой, прекратил есть:

— Лирд. Животный жир с сахаром и солью. Очень питательный, легко мажется и тает при соприкосновении с телом. Можно есть как с хлебом, так и сам по себе. У нас считается, что на одном лирде зверь может прожить очень долго, даже если у него не будет никакой другой еды, поэтому лирд обязательно берут в дорогу путешественники.

* * *

Завтрак я съел быстрее всех, опередив даже Пульсу и Тарика, которые пришли раньше нас с Молчаливым. Все, что мне оставалось — сидеть и смотреть по сторонам.

Тогда по соседству со мной сидел барсук, и мой взгляд сфокусировался на кандалах, притороченных к его поясу. Я вспомнил вчерашнее предупреждение командира о том, что я снова окажусь закован в кандалы, и подобная перспектива меня не радовала. В мыслях у меня возникло непреодолимое желание, чтобы кандалы исчезли навсегда, и мне не пришлось с ними сталкиваться вновь.

Подумав об этом, я почесал когтями оставшийся на левом запястье след от кандалов — и в ту же секунду они исчезли! Не веря своим глазам, я даже зажмурился, но от этого ничего не изменилось. Убедившись, что Пульса не обратил внимания на происшествие, я повторно закрыл глаза и снова их открыл, тщетно надеясь, что это галлюцинация, но кандалы так и не появились.

Похоже, я все-таки был магом. Первый раз такая мысль пришла мне в голову, когда я смог подслушать разговор Бирна и Пульсы в деревне Ларродаг. Новое подтверждение я получил сейчас, заставив кандалы исчезнуть. Но исчезнуть ли? Может, они остались на старом месте, но я сделал их невидимыми? Конечно, я не мог ощупать пояс барсука или иным образом лично проверить их наличие, однако был косвенный способ — обычно цепь кандалов звякала, когда Пульса двигался. Оставалось только дождаться, пока он пошевелится настолько, чтобы раздался звон металла.

Уже через пару минут Пульса привстал и поправил под собой стул — звона металла не последовало. Почему барсук не обратил внимание на этот факт — ведь кандалы были явно тяжелее перышка или кошеля? Неужели он действительно не осознавал того, что с его пояса пропал достаточно тяжелый металлический предмет? Так все же, куда пропали кандалы? Может, они были перемещены куда-то? Но куда?

* * *

Наконец все доели свой завтрак и встали со своих мест. Пульса молча оставил на столе несколько монет. Пока бык собирал оплату, мы уже успели выйти. И лишь там Пульса наконец обнаружил пропажу кандалов, стоило ему вспомнить:

— Я обещал, волчара, что ты будешь в кандалах вплоть до Ландара. Подставляй… — и тогда он понял, что ему нечем снова пленять меня. Мгновенно потерявший весь начальствующий вид барсук растерянно шарил по поясу и смотрел себе под лапы. Поняв, что кандалов у него нет, Пульса взволнованно бормотал:

— Ну я же помню, что они были на поясе еще в таверне…

Пульса побрел обратно в таверну с растерянной мордой. Ласса выглядела самой удивленной среди присутствующих:

— Первый раз вижу, чтобы Пульса потерял что-то из казенных вещей. Если он не найдет кандалы, у него могут возникнуть проблемы с начальством.

Пульсы не было несколько минут, и когда он вернулся — а точнее, вывалился из таверны, — у него была настолько жалкая морда, словно он потерял не кандалы, а как минимум королевскую казну, которую ему доверили хранить под страхом смертной казни:

— Ничего не понимаю, они же были при мне, когда мы были в таверне, куда же они могли запропаститься!

Его морда была настолько комичной, что мне пришлось закрывать морду лапами, чтобы сдержать вырывающийся смех. И увы, Пульса это заметил. Жалкая морда тут же превратилась в озлобленную, и Пульса двинулся в мою сторону с угрожающим видом:

— Ты еще ржешь надо мной, кусок кораландийского дерьма? Ты надо мной так пошутил? Куда ты дел кандалы, выродок Легизмунда?! Отвечай, быстро!

Я тут же прекратил смех, потому что ситуация резко накалилась — я оскорбил весьма хорошего воина, который, к тому же, был еще и моим временным начальником, а потому мог сделать со мной все, что ему было угодно. Я поднял было лапы, желая показать свое нежелание усугублять ситуацию, но внезапно ко мне пришла помощь, откуда я ее совершенно не ждал. Стоящий доселе недвижимым, Молчаливый встал перед Пульсой, не давая ему подойти ко мне. Барсук попробовал обойти льва, но тот не давал ему пройти. При этом Молчаливый не только не пытался атаковать — он даже не касался своего командира, лишь не давая ему подойти ко мне ближе.

Что для меня, что для всех остальных такое поведение льва было полной неожиданностью. Пульса глубоко вдохнул:

— Молчаливый, почему ты встал на моем пути?

И тогда я впервые услышал голос Молчаливого:

— Он невиновен, лар, — от неожиданности я едва не подпрыгнул. Я никак не ожидал, что у льва такого сурового вида может быть настолько приятный и мелодичный голос, который я мог описать только словом «бархатный».

Я не знаю, почему и зачем Молчаливый поступил так, однако это возымело действие. Пульса крайне долго изучал взглядом меня и Молчаливого, после чего его на его злую морду снова вернулось обычное хмурое выражение, и он произнес недовольным, но все же более миролюбивым голосом:

— Мы потом разберемся с этим вопросом. Выезжаем, болваны, нам нужно успеть в Ландар к обеду! То, что я тебя не заковал в кандалы, не означает, что ты свободен, волк. Ты по-прежнему мой пленный, и мое слово для тебя закон. И не вздумай пытаться сбежать!