Бегущий за Солнцем (джен)

Школу наводнили отбросы. Хогвартс стонал и метался под каблуком Пожирателей Смерти; они, как паразиты, выпивали из него все соки, гнильё их душ источало лишь яд.

Их жестокость сеяла семена ненависти в юных сердцах, злоба выплёскивалась в нутро замка — больше не было никакого волшебного Хогвартса, доброй детской сказки.

Снейп предусмотрительно взял с обоих Кэрроу клятвы, ограничивающие их в причинении урона школе, но они нашли лазейку для удовлетворения своих садистских наклонностей. Хотя стоит признать, что без Снейпа последствия их «просветительской» деятельности были бы куда плачевнее.

Изменившаяся атмосфера повлияла на всех, кто-то сплачивался в группы — общая напасть сближала, — кто-то своих товарищей подставлял и предавал, доносами пытаясь выслужиться перед сильными мира сего. Медленно, но верно образовывался замкнутый порочный круг, где каждый ненавидит и подозревает друг друга.

Джиневра угасала, на мне это так же сказывалось не лучшим образом. Да, теперь я чувствовал себя более окрепшим, способным поднять голову и всмотреться в мир вокруг, что помогло осознать: я недостаточно силён, чтобы в увиденной картине изменить свою участь на что-то лучшее.

В этом мире полагаться следует только на себя. Ах, если бы могло это мне чем-либо помочь, так чего же мне не хватает — целеустремлённости, упорства? Увы, сколько бы я не искал окольных путей, каждая тропинка вела в заросшую мхом топь. Только и остаётся, что униженно надеяться на руку помощи, которая вытянула бы из трясины, в которой я увяз по горло. Эй, Джинни, может это будет твоя рука?

Как никчёмны все эти надежды. Быть настолько зависимым от какой-то девчонки. Это выглядит так нелепо, мерзость. Порой меня захлёстывала злоба на себя, на неё; всё ближе была черта, которую я был готов переступить, пагубное желание отыграться за все невзгоды росло.

А может ну его? Довольно попыток выстроить из обваленных стен хоть какую-то опору под ногами, я знаю, моей сутью всегда являлось разрушение. Финальным аккордом доломать себя, сломить Джинни, стереть всё в труху — пусть наша пыль развеется по свету.

От участи стать объектом моей мести Джинни спасало то, что она не знала ни о своём превосходстве, ни о том, какую власть надо мной имеет. Ей и в голову не приходило упиваться своим положением, потому что едва ли она его осознавала — ей не было никакого дела до того, кто меньше, чем даже просто тень. Свидетелем собственных неудач был только я сам. Надо же, какое счастье.

Хотя, возможно, мне стоит поискать золотую середину? Изменить слегка линию поведения, ведь отрицательные эмоции воспринимаются ярче, и немного Джинни попугать, а страх сделает её восприимчивее и тогда…

И всё же страхом был пропитан целый Хогвартс, нет, это явно не тот путь…

Внешне Джиневра горела. Нет, не тем глупым фальшивым пламенем — клоунада и прочие шуточки остались там, позади, на квиддичном поле: то наигранное веселье, повышенная дружелюбность, горячие заверения за всё отомстить. Нет, на удивление её пламя было спокойным, непоколебимым. Она была знаменем надежды, и не потому, что когда-то вращалась в кругу Поттера, а потому что после очередного Круциатуса находила в себе силы встать с колен, отряхнуться, и тем же вечером на занятиях Отряда с мягкой улыбкой поприветствовать очередного слабохарактерного обалдуя, понимающе похлопывая его по плечу.

В тёмный час особенно удобно переложить ответственность за свою жизнь на кого-то другого, этим кем-то Джинни и стала. Маленьким людям маленькие цели — она давала им такие, что-то вроде дотянуть до следующего занятия их подпольного кружка, хлипким рохлям приказывала элементарно поесть, преодолевая всякое «не хочу», пострадавшим после Непростительных напоминала, как для восстановления важно удержаться наплаву и не рухнуть в бездну жалости к себе, всем остальным советовала поразмышлять перед сном, как использовать очевидные заклинания неочевидным способом. Последнее моё любимое.

Да, Джиневра активно поощряла в юных умах ход мыслей о том, как можно убить человека чем-то элементарным вроде Вингардиум Лавиосы.

— У-у-убить? — заикаясь, переспросил однажды какой-то очередной тюфяк.

Ему вторил Невилл чем-то вроде «зачем же убивать, давайте просто свяжем», что отчётливо отдавало на кончике языка привкусом горьковатой тупости. Джинни, казалось, и сама была ошеломлена идиотизмом человека, с которым делила ношу лидера Отряда.

— Мне очень жаль, — Джинни взяла себя в руки, — но мы все понимаем, к чему идёт ситуация. Если против тебя выступит Пожиратель, не рассчитывай на пощаду. Если ты растеряешься на поле битвы, проиграешь, у тебя нет времени мешкать, поэтому к тому моменту ты должен быть готов. Решай свои моральные дилеммы уже сейчас.

Браво.

— Пожиратели, — в толпе раздался голос ещё одного невротика, — жизнь положили на то, чтобы научиться убивать, они профи. Что может сделать школьник против взрослого опытного тёмного мага? Они сильнее. Мы сколько угодно можем делать вид, что то, чем мы занимается, невообразимо важно, но все присутствующие в глубине души знают: это возня в песочнице. Я не приуменьшаю твоих заслуг и говорю всё это не для того, чтобы подорвать твой авторитет, но какова вероятность, что в схватке мы выживем? Что, если всё это лишь… самообман?

На удивление, дельная мысль здесь проскочила. Собственными ушами слышал, как пара самонадеянных глупцов бахвалились, уверяя один другого, что с радостью «всех порвёт», очевидно до сих пор не осознавая с чем столкнулись.

— Они так же будут уверены в своих силах, — монотонно проговорила Джинни, скрестив руки на груди. Неуютно, не так ли? Но пытаться закрыться не стоит, это не располагает к доверию. Это явно не тот жест, который стоит демонстрировать публике, будем надеяться, что разбирающихся в невербальных сигналах тела здесь нет. —Даже не так: они будут самоуверенны. Однако здесь важна не сила, а реакция. У тебя будет лишь миг, чтобы нанести удар тогда, когда они этого не ожидают.

— Это лотерея удачи.

— Можешь опустить руки, но тогда даже этот мизерный шанс будет упущен. В наших силах совершенствовать навыки, чтобы повысить свои шансы на выживание. О, кстати, — она улыбнулась, раскинув руки в стороны, будто готовая обнять весь мир, — метать ножи кто-нибудь умеет?

Своим примером она вселяла в однокурсниках и младших крохи надежды.

А изнутри её жрало фиолетово-чёрное месиво, оно проросло в её душе пагубными спорами плесени.

Джинни видела несправедливость, предпочитала не замечать собственную усталость. Усталость копилась. Не смотря на весь свой потенциал, она по-прежнему оставалась неопытной и наивной девчонкой.

В её картине мира не было прописано того, что порой полезнее приумолкнуть, хотя бы временно засесть на дно и там зализать раны, хладнокровно оценивая ситуацию со стороны. А ситуация была такой, что со дна Джинни вылезать и вовсе не следовало. Увы, имея в качестве жизненного ориентира Гарри Поттера и чуть менее проблемных, но всё же достаточно бедовых старших братьев, маленькая дурочка не смогла тихонечко отсидеться. О, нет, она не выпячивала напоказ свою непокорность, как делал Поттер с той неприятной женщиной в розовом, однако Кэрроу многого было и не нужно.

Спокойный и твёрдый отказ практиковать тёмную магию на заплаканных младшекурсниках — и теперь напару с круглолицым недотёпой Невиллом она служит наглядным пособием для отработки Круциатуса.

Громадина с лицом, не обременённым интеллектом, всегда улыбается мерзко. Единственное, на что способно его скудное умишко, это осквернять ущербностью мир вокруг себя, втягивая в разрастающееся кольцо злобы таких же прогнивших недоносков. В их магии ни изысканности, ни возвышенности — посредственность, которая возомнила о себе невесть что. Амикус Кэрроу, я бы убил бы тебя, представься мне возможность.

Глупо было полагать, что Джинни не припомнили бы её прогулок с Поттером. Это сделало её мишенью грязных шуток и предложений. И если от учеников отбиться Джинни ещё могла, то Кэрроу был в другой весовой категории. К счастью, Снейп так же заметил его подозрительную активность по отношению к ней, дальше вульгарных слов Кэрроу заходить не смел.

Но заходила жестокость. Бесконечные придирки обеспечили для Джинни место тренировочного манекена. Какой бы ни была тема извращённых уроков Кэрроу, за десять минут до конца он приказывал всем выстроиться в шеренгу и устраивал показательную кару провинившихся.

— Идиот безмозглый, — проворчал Кэрроу отпихивая бледного дрожащего студента и занося палочку. — Смотри, как нужно, молокосос.

Круцио от Кэрроу она не выдержала.

Её крики навсегда останутся звенеть внутри моей головы. Дрожь, что била её тело, передалась и мне. В тот момент смятение поглотило меня, я был даже готов разделить её боль. Однако наша зависимость работала в одну сторону, помочь ей мне было нечем, оставалось только захлёбываться в ужасе и шептать, пытаясь достучаться до угасающего сознания:

— Борись, борись. Ну же, терпи, это нужно просто пережить.

Так себе мотивация.

Урок за уроком, издёвки и подначки, угрозы и, наконец, пытки. Круцио теперь на Джинни практиковали не только мелкие ничтожества, но и Кэрроу самолично. Как долго она ещё выдержит? А если сойдёт с ума? Цвет её души выцвел, бирюза решимости с зелёной примесью вкраплений страха сменилась на проклятую серость. Такую же, как у меня. В госпитале ей становилось лучше, алый всполох гнева на месте сердца сжигал вязкую грязь. Временно.

Пусть внешне Джинни отыгрывала роль прежней себя, внутри она оказалась разбита. В какой-то степени я даже уважал её за это — признак хорошего лидера, не поддаваться панике, сохраняя спокойствие своих людей. Однако диссонанс между внешним и внутренним её истощал.

Я был растерян — её терзания мучили и меня. Пожалуй, сейчас она могла сломаться, даже слегка подтолкни я её к этому. Вместе мы могли бы стать очаровательной кучкой перемолотой трухи, и всё же толкать её отчего-то не хотелось. По крайней мере, сейчас.

Значит ли это, что мне стоит попытаться облегчить ношу, которая норовила раздавить нас обоих?

* * *

Говорят, глаза — зеркало души. В поросячьих глазках чистокровных выродков Кэрроу проглядывалась скверна, но если Алекто была просто жалкой каргой, чёрная плесень ненависти которой сожжёт однажды её саму изнутри, то Амикус являлся существом куда более ничтожным.

Я видел, как он смотрел на Джинни. Я знаю, что его злоба и проявление жестокости по отношению к ней следствие его собственной неуверенности. Это месть маленького человека с хрупким эго, обиженным на мир за непринятие, он будет уничтожать всё, до чего дотянется. А сейчас его тянет к огню непокорности Джинни.

Кого-то напоминает, не так ли? Мне интересно, так же ли я жалок в чужих глазах?

…Нет. Возможно я не лучший из существ, населяющих этот мир, но между мной и тем отребьем есть разница: свой огонь я не уничтожу.

Я вижу, как Кэрроу смотрит на Джинни, и, думаю, это справедливо, если я лишу его возможности смотреть. Выцарапать глаза живому человеку будучи меньше, чем призраком — задача непростая. Ночь за ночью, день за днём я упорно тратил силы и концентрировал внимание на то, чтоб достичь успеха в этом деле. Однако, не смотря на мои старания, способность Амикуса Кэрроу лицезреть этот мир не пропадала.

Что ж, пусть так. Что толку от его глаз, если он не видит, как через гниющее пятно коричневого цвета на его предплечье я тяну из него… Я не знаю, что тяну. Надеюсь, жизненную силу — пусть я сам прилива сил не ощущаю, бледнеющий Амикус моему взору определённо мил.

Не знаю, я ли этому причина или радоваться рано и дело в какой-нибудь отдаче клятвы преподавателей защищать студентов, но измученный Кэрроу отправился «отдохнуть», что детей воодушевило. Джинни тоже воспрянула духом, и я почти что ощутил, как стало легче ей дышать.

* * *

Снег укрывает белым покрывалом землю, когда мою душу режет то ни разу не позабытое ощущение ледяного лезвия сотен ножей, которые вколачиваются в сердце с радостным мстительным упоением.

Я пришёл в себя на удивление быстро.

Хогвартс снова пребывал в апатии. Кэрроу оправился и продолжил следовать своей линии поведения последнего подонка куда более агрессивно, пусть эта агрессия теперь была и не физической, а психологической формы.

Да уж, Джинни, радовались вы слегка рановато, пропустив момент, когда можно было бы воспользоваться его слабостью и, к примеру, отравить. Оставить его живым, но недееспособным — о, это было бы весело.

Однако, как это часто бывает, белые полосы жизни сменяются чёрными — внутренние ресурсы для сопротивления, не смотря на недавний триумф с Кэрроу, стремительно истощались. Надежда на Поттера, который, как я понял, находился в бегах, угасала. Что ж. Кто же ещё поддержит в трудную минуту, если не старый добрый друг. Даже если ты его по каким-то странным причинам не помнишь.

И вот в который раз мне приходится наступать себе на глотку и делать то, от чего становится так неуютно и тревожно — приоткрывать душу.

Тени вокруг давят, эманации их мрачного веселья подрывают решимость. Откуда взялось это волнение?

Ошибка за ошибкой, запинаюсь, заикаюсь, как дурак. Ненавижу чувствовать себя дураком, но нужно продолжать. И ведь никто и не способен понять, насколько непрост этот шаг, но если удержать нас обоих от падения во тьму способна моя униженная гордость…

Стратегия была той же, что и с Поттером — проклятые разговоры и попытка приручить, только с Джинни дело шло намного тяжелее, она оставалась глуха. Чего мне стоило обуздать свой гнев от неудач, которые следовали одна за другой! Вопреки моим надеждам и моим стараниям, в топь бесконечной усталости Джинни погружалась всё глубже. Не срываться было трудно. Моё терпение, разумеется, оценить было некому.

Кричи-не кричи — голос твой не услышат, тогда, может, стоит изменить подход? Не звук, но… письмо? Кошусь на сундук, поверх которого лежат стопка бумаги, чернильница, свеча. Огрызок карандаша лежит на краю — великолепно, всё же перо с чернилами требуют иной энергозатратности, с карандашом управиться проще; пытаюсь взять его в руки. После сотни бесплодных попыток на меня снисходит озарение: зачем именно брать его в руки, когда можно попробовать воздействовать? Это ведь магическая школа. Вдруг капля магии резонирует и во мне, её нужно лишь направить.

Карандаш грохнулся на пол. О, нет, не моя магия была тому причиной — бушующий снаружи ветер пробился сквозь щель подоконника, своим тонким, но метким порывом зацепил карандаш, бумагу, чьи листы с шуршанием разлетелись на пол, и едва не загасил огонёк свечи. Оборачиваюсь к Джинни.

Волшебная палочка сжата до побеления в костяшках, с губ готово сорваться заклятие. Спустя мгновение, стоило ей понять, что виноват сквозняк, паника во взгляде расфокусировалась до пустоты. Тупой и такой раздражающей пустоты…

Не думал, что когда-нибудь это случится, но, пожалуй, мне нужно побыть одному.

Виднеющиеся из окон деревья Запретного леса источают злорадство, им, словно похлопывая по плечу сердечного друга, вторит насмешками придурочный ветер. Блуждание по замку моей взвинченности не умерило, сквозняки, гуляющие по коридорам, не остудили раздражительности. Спустившись вниз, подальше от взгляда луны, я излил свой гнев словами:

— Как же достало. Как же выводит из себя. Невообразимо бесит. Сколько можно. Не-на-ви-жу.

Помогает не особо, тогда в порыве злости пинаю гобелен. Тяжёлое полотно шевелится.

…Получается, я всё же способен… воздействовать на материальный мир?

Ха. Я уж вообразил, что больше не бесполезен, что я сдвинулся с мёртвой точки и более не ничтожество, что прогрессировал в призрака, и моё существование на маленький шажок стало независимее от Джинни. Пламенеющий гнев уступил надежде, но за гобеленом всего лишь прятался ребёнок. Глупый заплаканный болван.

Этот мир определённо надо мною издевается.

Ребёнок настороженно вглядывается сквозь меня в темноту.

— Что расстроило тебя, дитя моё?

Яд из голоса так и льётся, ничего не могу поделать.

— Позволь я угадаю: детские мечты о волшебном мире разбились о жестокую реальность? Это так ужасно.

Казалось бы, хуже эта ночь стать не может, но ребёнок склоняет голову, прижимая дрожащие колени ближе к себе, и, заикаясь, шепчет: «Кто здесь?»

Это даже смешно. Мне стоит радоваться или стоит плакать? Ведь даже чёртов посторонний ребёнок!..

Ярость внутри разгорается ещё жарче, чем была. И рассеивается пшиком, потому что: как же всё это утомляет.

— Мир и не обязан любить тебя, маленький никчёмный болван, чем раньше ты это поймёшь, тем будет полезнее, — делюсь жизненной мудростью, мне ведь не жалко.

Мальчишка хлюпает носом, тянется худющей рукой с обгрызенными ногтями к своему лицу, размазывая покатившиеся из глаз слёзы:

— Ты мой ангел? Ангел-хранитель?

Смешок вырывается из глотки, но в смех так и не перерастает, застревая где-то в районе ключиц. Подхожу ближе, встаю прямо напротив него.

— Да-да. Что-то вроде этого.

Протягиваю руку. Тычок в лоб. Грязнокровка робко улыбается, даже тонкий уродский шрам на переносице не портит его детского наивного очарования. Он шепчет: «Спасибо тебе» и плачет беззвучно. Чужая глупость в тот миг даже показалась мне слегка забавной.

Годы терзаний, упорного труда окупились, и теперь я знал, что я есть. Это видит маленький грязнокровка, это ощутил на своей шкуре Поттер, ощутил Кэрроу. Это осталось признать лишь тебе, Джинни.