Удивительные приключения студентки Васильевой (джен)

Примечания:

Главная метка — дача. Ну-с, кто на ней хоть раз окучивал картошку?:)

Дачный труд отличается от рабского только тем, что здесь рабов иногда кормят шашлыком.

— Так жарко, — тихо заметил Алексей Григорьевич, сидя у окна и рассматривая возвышавшиеся на улице жёлто-бело-оранжевые многоэтажки. Выглядела эта какофония цвета не то что непрезентабельно, а просто ужасно, что вызывало сомнения в том, что тот, кто разрисовывал это восьмое чудо света, остался потом жив. — Сейчас бы на природу, господа… До того, как оказаться здесь, я проходил службу на Кавказе…

— По-моему, то, что здесь не пыльно и не грязно, как это бывает по обыкновению в Петербурге летом, делает людям будущего честь. Видите, даже деревья на улице растут, — перебил его Дмитрий Прокофьевич, подходя к окну. — А то, что мы, чай, не на Кавказе, — так это каждому понятно. Кстати, не мешало бы спросить у нашей хозяйки, в какой это замечательный город мы попали, ведь мы так и не узнали этого…

Предложение на секунду повисло в воздухе, после чего из комнаты, где сидела Алёна, донеслись какое-то шуршание и зевок.

— Вы, конечно, мне не поверите, но вы как были в Петербурге, так в нём и остались. Просто за последние десятилетия — а, точно, уже столетия — он сильно разросся, так что теперь то, что раньше было пустырём или лесом, теперь застроено вот такими многоэтажками с интересными цветовыми решениями. А ещё у меня завтра в девять часов утра экзамен, поэтому лучше вам не задавать мне никаких вопросов.

— Хорошо, Алёна, вы это уже сказали… очень много раз, — ответил Дмитрий Прокофьевич. — А впрочем, Алексей Григорьевич прав: даже тут свежего воздуху маловато.

— Самое время, господа, помечтать о прекрасной даче под Петербургом, — со смехом отозвался Александр I. — Вокруг всё благоухает, а вы сидите в плетёном кресле на веранде, пьёте чай с вишнёвым вареньем, отдыхаете на лоне природы…

Император услышал, как позади него скрипнула дверь, замолчал, обернулся и увидел, как из комнаты вышла Алёна; выражение ужаса на её лице едва ли можно было выразить человеческим языком, а сама она отражала одновременно удивление, злость и непонимание.

— Я, значит, на даче пашу, а вы на ней отдыхаете! — возмущённо воскликнула она. — Ни картошку не окучиваете, ни сорняки не выпалываете, ни поливаете! Да моя бабуля за такое богохульство вас бы на ближайшем суку повесила!

— Не надо нас никуда вешать, — возразил Алексей Григорьевич. — Можете быть уверены, нам и так неплохо. И вообще вы только что жаловались, что вам надо готовиться к вашим экзаменам. А что касается дачи, то мы, верно, не поняли друг друга: я не знаю, что под этим словом подразумевается у вас, но у нас это место отдыха от городской суеты и духоты, которые так часто бывают в летнее время…

— Пф-ф-ф! Да ладно! Вы смеётесь? Это небольшой загородный участок, где люди выращивают овощи и фрукты, зачем — не знаю, видимо, на чёрный день; и чтобы это всё выросло, нужно приложить столько усилий и труда, что можно только удачи пожелать тому, кто за это возьмётся. Я честно вам скажу — я, когда стану взрослой, именно для отдыха дачу и буду использовать, ну, там, шашлыки пожарить или ещё что-нибудь, но вот моя мама пока что считает по-другому… А я пока что считаю как мама.

— Как сильно меняются времена! — воодушевлённо сказал Дмитрий Прокофьевич.

Алёна устало вздохнула, мысленно поздравила всех присутствующих с тем, что они всё ещё пребывают в счастливом неведении, кто такие коммунисты, нацисты, фашисты и иже с ними. Она боялась, что, расскажи она о них, и это вызовет у них неприятие и непонимание, а вслед за этим может и измениться вся история, которая произойдёт после них. Ведь как-то же они собираются домой возвращаться после всего этого бедлама? Мысль о том, что соседи могут в один прекрасный день стать не просто соседями, а жильцами, как-то обходила Алёну стороной до сих пор, пока она вдруг случайно не задумалась об этом. А что, если назад они больше не вернуться, а так и останутся здесь, выполняя чью-то дурацкую волю? Да-а, маме всё это будет трудно объяснить, особенно то, с какой это стати она пустила к себе (а точнее, к маме) на порог пятерых неизвестных доселе людей, предположительно — важных и не очень исторических личностей.

И вот если с важностью императора и императрицы было всё более-менее понятно — Александру I, как выяснилось, только предстояло пройти Отечественную Войну Двенадцатого года и прочие радости жизни вместе с ней, а Александра Фёдоровна сыграет свою роль, пусть и не такую масштабную, при расстреле семейства Романовых. Про оставшихся трёх было известно почти что ничего; хотя про Алексея Григорьевича она всё-таки нарыла немного информации, конечно, в ущерб экзамену, но она не смогла удержаться от соблазна узнать что-нибудь интересное про своих не слишком разговорчивых соседей.

Юнкер Алексей Григорьевич Евдокимов только что начал служить на Кавказе, когда в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году началась очередная русско-турецкая война. Он входил в состав русского гарнизона, оборонявшего от пятикратно превосходивших сил турков небольшую крепость Баязет, за что после этого «баязетского сидения» получил повышение. В конце концов он дослужился до полковника и, может быть, в перспективе даже дошёл бы и до генерала, но рок или судьба почему-то решили по-другому. В этот самый решающий момент в Российской Империи грянул неспокойный семнадцатый год, а в восемнадцатом его уже расстреляли коммунисты за отказ быть военспецом в Красной Армии. В общем, судьба у него была не самой радужной, как, впрочем, с большой долей вероятности, и у всех остальных.

А два студента-юриста были вообще двумя тёмными лошадками, о биографии которых не было достоверно известно практически ничего. Правда, если Дмитрию Прокофьевичу она доверяла, потому что он был весь такой большой, белый, пушистый и невероятно добрый, то его однокурсник, Родион Романович, вызывал в ней какие-то смешанные чувства. С одной стороны, он казался ей жалким в его убогом одеянии и в сапогах, на которых не то что живого, а вообще хоть какого-нибудь места не осталось, и вызывал своим видом только сочувствие, но, с другой стороны, он сам внушал ей непреодолимый страх, и по этой причине Алёна обходила его за два с половиной метра — ровно столько ей позволяла это делать однокомнатная квартира. Что-то в нём было отталкивающее, не то что бы неприятное, а пугающее. Дмитрий Прокофьевич как-то поведал, что у Раскольникова, кроме него, любимого и вездесущего, друзей-то, по-хорошему, и нет, что очень удивило Алёну. Это ж каким надо быть интровертом, чтобы общаться только с собой, ну, и ещё немного с болтливым Разумихиным, который и сам с собой был бы рад поговорить, да только не о чем. Странные всё-таки эти люди прошлого… Вроде бы как на ладони, а вроде и ни черта не разберёшь в них.

— Мне сейчас жутко некогда готовить вам обед, поэтому приготовьте что-нибудь сами… Главное, плиту не сожгите и в любых непонятных ситуациях зовите меня. И если у вас всё же получится что-нибудь сготовить, то и меня покормите — я такая голодная, что съела бы три обеда в «Бургер Кинге»…

Алёна оборвалась на полуслове, потому что вдруг вспомнила, как в «Криминальном чтиве» в переводе Гоблина была отсылочка на то, что в Америке в «Бургер Кинг» ходят только чёрные… Почему-то именно туда ей идти мгновенно расхотелось, и она пожала плечами, как бы говоря: «Ну вы и сами поняли, что я хотела вам сказать».

— Алёна… — хотел что-то спросить Дмитрий Прокофьевич, но Алёна безапелляционно подняла руку.

— Не Алёнкайте на меня, я же сказала, мне некогда. Еду я вчера купила, она в белом шкафу лежит. Кофе в крайнем левом верхнем ящике. Микроволновкой вы уже пользоваться научились? Вот и отлично, осталось только её не угробить. И не забудьте: ни в коем случае нельзя греть в микроволновке еду, завёрнутую в фольгу. Почему — без понятия, просто примите как факт. Вроде всё сказала… Не сожгите тут ничего, а то мне потом отвечать придётся!

— Алёна! — в тон ей сказал Дмитрий Прокофьевич.

— Ну, я за неё! Что надо-то?

— Что готовить-то? Мы, естественно, что-нибудь приготовим, вы не думайте… Просто хотелось как бы заранее узнать, на что нам надо рассчитывать.

Алёна изо всех сил постаралась вспомнить, что она покупала вчера в магазине «24 часа». Кажется, она всё-таки переборщила, когда всю ночь готовилась к экзамену, но потом постепенно в голове всплыл образ двенадцати упаковок самого дешёвого Доширака, какой она только смогла себе позволить на сто пятьдесят рублей. Тётя Надя почему-то обещанных пяти тысяч так и не прислала, поэтому Алёна, будучи «на мели», выживала как могла и заставляла выживать и своих гостей.

— Ну, как бы вам так описать… Помните, что мы вчера вечером ели? — Алёна виновато улыбнулась, хотя полностью осознавала, что другой еды в доме всё равно нет. — Вот это и будет нашим завтраком, обедом и ужином на сегодня. А завтра мне мама обещала перевести немного, да и тётя Надя, может быть, неожиданно вспомнит про пресловутые пять тысяч…

— Эта ужасная лапша?! — полным возмущения голосом спросила Александра Фёдоровна. — Она же просто отвратительна!

— Отвратительна, не спорю, — согласилась Алёна, понимая, что любые аргументы в таком деле будут бесполезны и, более того, будут использованы против неё же. — Но, во-первых, есть больше нечего, во-вторых, можно не сыпать в неё специи, а просто щепотку соли добавить, ну, а в-третьих, японцы считают «лапшу быстрого приготовления» самым полезным изобретением за весь двадцатый век вместе взятый.

— Так то японцы! А мы с вами — русские! — отпарировала императрица. — Или вы уже забыли, как мы с ними воевали?

— Кто старое помянет, тому глаз вон, — мудро рассудила Алёна. — И вообще, в который раз вам говорю — вы меня отвлекаете. Я всё никак свойства аминов запомнить не могу, а вы тут со своими японцами и лапшой… Дмитрий Прокофьевич, как будет готово, принесёте ко мне в комнату? Я вам даже за это спасибо скажу.

— Спасибо на хлеб не намажешь, — заметил Дмитрий Прокофьевич.

— Ну, не хотите — не намазывайте, я вам и просто так спасибо скажу.

Алёна с улыбкой откозыряла студентам и в который раз ушла пытаться готовиться к сессии.