Снятся ли ситхи маленьким джедаям? (джен)

— Не отходи от Люка, что бы ни случилось, — велел Энакин Падме, стоявшей рядом со столом, на который он собирался лечь. — Когда он очнется от нового видения, ты ему будешь очень нужна. Со мной все будет в порядке, — успокоил он, сжимая ее руку.

Падме сжала руку мужа в ответ, неуверенно улыбаясь. Она не могла избавиться от леденящего ощущения, что сегодня произойдет что-то ужасное.

— Не забудь, ты должен закрыться от своей связи с Люком. Вы не должны ощущать присутствие в разумах друг друга, — с виноватым видом напомнил ему Оби-Ван. Он мог только догадываться, каково это: лишиться этой незаменимой связи. Пустота. Непостижимая тишина в разуме.

— Папа… — Люк нервным движением схватил Энакина за руку. Он догадывался, как важно и необходимо то, что они сейчас делали, но был явно ошеломлен этими событиями и боялся того, чем все кончится. Энакин опустился на колени и прикоснулся к детскому личику.

— Не волнуйся, сынок, — улыбнулся он, опуская взгляд к взволнованным голубым глазам, таким же, как у него самого. Он погладил румяные щеки кончиками пальцев и с любовью поцеловал мальчика в лоб. — Тебе не придется долго ждать, обещаю, — он отступил назад и ответил на взволнованный взгляд с непоколебимым спокойствием и бесконечной любовью. — И помни, даже если ты не ощущаешь меня этим, — он дотронулся до виска Люка, — я все равно всегда здесь, — он коснулся груди, там, где было его сердце. — Всегда.

В эмоциональном порыве отец и сын обнялись, крепче и сердечнее, чем когда-либо раньше. Энакин закрыл глаза, пытаясь сдержать бурю эмоций, мешающую дышать. Он обхватил светлую сыновью голову и осыпал ее поцелуями.

— Я люблю тебя, сыночек. Мой Свет, моя жизнь, мой дух и сердце. Мой маленький ангел! — мысленно попрощался Энакин, прежде чем разомкнуть связь со своим ребенком. Последнее, глубокое прикосновение, прежде чем наступит полная тишина для обоих.

Люк погладил Энакина по голове, скользя мизинцами по волосам отца в несколько странном для семилетнего ребенка жесте. На секунду он показался старше своих лет. Он уткнулся лицом в шею Энакина.

— Я люблю тебя, папочка. Я так тебя люблю! Я тебя бесконечно люблю, — прошептал он сознанию отца, впитывая его тепло и запах, как делал это, когда был маленьким. Отодвинувшись назад, он обхватил своими маленькими ручками голову Энакина и поцеловал его в сомкнутые веки, словно благословляя.

Энакин почувствовал, как на душе потеплело. У него есть любовь его детей — больше ничто во вселенной ему не нужно.

— Сейчас мы должны разомкнуть нашу связь. Не бойся. Мы это сделаем только на время, — он погладил слегка побледневшие щеки тыльной стороной ладони, затянутой в перчатку.

Люк кивнул в знак согласия и прикоснулся губами к ласковым пальцам, прижимая механическую руку к своему лицу. Наблюдавшая за ними Падме в который раз отметила любопытную привязанность, которую Люк, похоже, испытывал к протезу отца. Он всегда держался за него, если они были не дома, всегда сидел справа от Энакина и обнимал папу за плечи, целовал его руку при малейшей возможности. Он относился к протезу отца с неописуемой нежностью.

Со стоном боли отец и сын содрогнулись и ссутулились, когда Энакин закрыл их мысленную связь. Люк покачнулся и схватился за голову, зажмуриваясь от боли.

— Ох, папа. Больно! — застонал он.

Энакин прижал к себе сына, передавая ему все свои силы.

— Знаю. Я знаю, мой хороший, — он ткнулся носом в неровную челку сына, пытаясь смягчить боль посредством физического контакта. — Но когда Оби-Ван уложит тебя спать, больше больно не будет. Обещаю.

— А тебе тоже не будет больно? — спросил Люк.

Энакин улыбнулся и соприкоснулся с сыном лбами.

— Магистр Йода позаботится обо мне. Он тоже отправит меня спать, — он встретился глазами с мальчиком. — И тогда мы больше не будем видеть эти ужасные кошмары, — убежденно улыбнулся он. — Но мы должны быть очень смелыми и делать все так, как нам говорят. Оби-Ван и магистр Йода знают, что нужно делать. Все будет хорошо, вот увидишь.

Люк тяжело сглотнул с заметным колебанием. Но затем поцеловал отца в нос и уверенно кивнул.

— Хорошо, — только и сказал он.

Энакин обнял своего сына, с помощью этого простого, сильного объятия призывая его быть мужественным.

— Я так горжусь тобой, Люк, — прошептал он. — Никогда не забывай, как сильно я тебя люблю, мой храбрый малыш.

— Я люблю тебя, папочка, — прошептал Люк в ответ. — Я всегда здесь, с тобой, — он коснулся груди отца.

Борясь с побуждением никогда его не отпускать, Энакин подтолкнул мальчика к Оби-Вану, который взял его за руку и, кивнув, одним лишь взглядом изъявил полную готовность сделать все возможное.

Слабый кашель за их спинами объявил о прибытии Йоды.

— Готовы вы? — спросил он, окидывая взглядом зеленых глаз всю огромную комнату. Прищурившись, он неодобрительно глянул на последнее проявление ласки Энакина к сыну и поджал губы.

— Мы готовы, магистр Йода, — ответила за всех Падме, мгновенно сверкнув глазами.

— Сейчас я отведу Люка в другую комнату, — сказал Оби-Ван, кивая в сторону соседней комнаты, где обычно тренировались юнлинги. Там было светло и тепло, поэтому неудивительно, что повышенная чувствительность Люка должна была уловить успокаивающие волны, оставленные другими чувствительными к Силе детьми. Он будет чувствовать себя там комфортно. Достаточно комфортно, чтобы отпустить его и не противиться этому.

Энакин сел на невысокий продолговатый стол, где через несколько минут все и произойдет, и посмотрел, как лучший друг уводит его сына. Острая боль в сердце заставила его вздрогнуть. Это его вина. Это он виноват, это он втянул в это и своего сына, и свою дочь, и свою жену. Сила, он свою жизнь бы отдал, лишь бы избавить их от всего этого!

Ему было страшно. Страшно, что увиденное сегодня изменит их навсегда. Страшно при мысли о том, кем они станут, когда эксперимент завершится.

Подойдя к двери, Люк обернулся и посмотрел на него. Приходя в себя, Энакин кивнул и ободряюще улыбнулся мальчику, удерживая себя от порыва тут же открыть мысленную связь. Он чувствовал, как принудительное противостояние этим узам, взывающим к свободе, истощает его.

При взгляде на отца Люку на глаза навернулись слезы, но он заставил себя робко улыбнуться и легко взмахнул рукой. Стоило двери затвориться, и Оби-Ван с треском разорвал остатки ментальной связи.

Энакин слабо оперся о стол и с трудом втянул сквозь сжатые зубы воздух, в очевидном жесте прижимая руку к груди.

— Папа... — тихий голосок Леи вытащил Энакина из добровольного самобичевания. По лицу малышки катились слезы. Слезы страха, неприкрытых эмоций и страдания. До этого момента она как-то держалась, но, очевидно, теперь, когда все началось, ей справиться с этим было для нее не по силам.

— Все в порядке, дорогая, — Энакин улыбнулся ей, целуя в лоб и проводя пальцами по ее длинным темным волосам. — Все будет хорошо.

— Ох, папочка! — она проглотила свои слова, прильнув к шее отца.

— Я знаю, какой беззащитной ты себя чувствуешь, моя принцесса. Но не нужно волноваться. Укрепи ментальный щит, чтобы не чувствовать наших мыслей. Попробуй успокоиться, помедитировать и дотянуться до внутренней Силы. Если сосредоточишься, это очень поможет нам, — успокоил ее Энакин. Почувствовав дрожь в крошечном теле, Энакин понял, что сам он уже на пределе. Он сделал шаг назад и дотронулся до подбородка Леи, по-прежнему себя контролируя.

— Правда? Это правда вам поможет? — с надеждой переспросила девочка.

— Мы все как одно целое, милая, — напомнил ей Энакин, держа ее за руку. — Мы все едины в Силе. Если останешься спокойной и передашь это спокойствие нам, то невероятно поддержишь нас с Люком.

Лея глубоко вздохнула, и ее лицо озарилось радостью от мысли, что она поможет папе и брату, по крайней мере, хоть как-то.

— Я вам помогу, папочка. Я сделаю все, что смогу.

— Спасибо, моя умничка, — через силу улыбнулся Энакин, целуя ее в макушку. — Теперь иди с мамой и Эйлой Секурой, — он поднял голову и кивнул жене и тви'леке. Магистр Секура посидит с вами, пока сеанс гипноза не закончится. Я хочу, чтобы ты нарисовала нам с Люком самый-самый красивый рисунок.

— А Люк всегда говорит, что мои рисунки глупые, — надулась Лея.

— Но ты же знаешь, что он на самом деле так не думает, — Энакин ущипнул девчушку за нос. — Они ему очень даже нравятся.

Лея хихикнула.

— Да я знаю, — она взглянула на Эйлу Секуру, которая смотрела на них обоих со снисходительной, ласковой улыбкой. Потом оглянулась на папу, теперь уже с серьезностью. — Да пребудет с тобой Сила, папочка.

Энакин подставил щеку дочери, и она погладила ее ладонью.

— Да пребудет с тобой Сила, дорогая, — улыбаясь, он встал и встретился глазами с Падме. Подойдя, она разделила с ним бесконечность невысказанного чувства и прощальный поцелуй.

Когда за Леей, Падме и магистром Секурой закрылась дверь, Энакин зажмурился и сосредоточился, обретая равновесие. Он сидел, скрестив ноги, на узком столе,концентрируясь на достижении внутренней Силы.

Йода склонил голову на бок, наблюдая за общением молодого человека с Силой. Выражение лица магистра выражало смесь уважения и осуждения в равной степени.

— Энакин, мы готовы, — услышали они голос Оби-Вана по интеркому.

Энакин открыл глаза и несколько скованным движением потянулся к кнопке.

— Падме с тобой? — спросил он.

— Да, я здесь, Энакин, — послышался успокаивающий голос Падме. — Лея с магистром Секурой, карандаш на изготовку и уже рисует.

Энакин изумленно улыбнулся. Рисование для их дочери стало своего рода ритуалом. Это помогало ей расслабиться и собраться с мыслями, когда она нервничала или расстраивалась. Он начал подозревать, что рисование также было одним из способов проявления ее способностей. Так она выражала вещи, которые не могла передать словами или как-то иначе.

— Что бы ни случилось со мной, ни за что не отходи от Люка, — повторил он в сотый раз.

— Не отойду. Мы не отойдем, — тоже в сотый раз заверила его Падме. — Я люблю тебя, — решительно сказала она, и в том, как она подчеркнула это слово, было не только благословение этого чувства, но и... что-то еще. Что-то, звучащее словно... вызов? Краем глаза он заметил, как Йода снова поджал губы, и понял, зачем эти слова были сказаны вслух. Он сдержал улыбку.

— Я люблю тебя, папочка! — эхом отозвалось восклицание Люка в интеркоме.

Энакин склонил голову, скрывая веселость и пожимая плечами.

— И я люблю тебя, малыш, — заявил он, беря себя в руки. — Скоро увидимся, — сказал он сыну и жене.

— Совсем скоро, — многозначительно повторила Падме.

Они выключили связь, и Энакин снова сел на столе со скрещенными ногами, лицом к Йоде. Что-то в мужчине похолодело.

Это был не страх, а целый букет чувств. Неопределенность, опасения, беспокойство... Внезапно он ощутил себя оторванным от всех, кого любил, от тех, кем был любим. Он чувствовал себя потерянным ребенком, который борется с самым главным страхом один на один. Годы прошли с тех пор, когда он в последний раз так себя чувствовал, и это тревожило его до глубины души.

В этом не было вины Йоды. Он знал, что старый магистр только хотел помочь. Но манера Йоды была такой бесчувственно холодной, в его подходе к Силе и чувствам в принципе было столько бесстрастности, что Энакина бросало в дрожь. Однажды это его пробрало, как морозом, — и оттолкнуло на всю жизнь.

Теперь это почти забытое ощущение развернулось с былой силой. Он укрепил свои щиты, пытаясь собраться. Ему нужна была вся концентрация, на которую он был способен. Любое другое ощущение нужно было отодвинуть в сторону, ведь оно станет лишь помехой. Только когда он сумел достичь спокойного состояния ума, он наконец почувствовал одобрение Йоды, пролетевшее в воздухе подобно прохладному ветерку.

— Когда готов будешь ты, ложиться можешь, — голос Йоды звучал почти гипнотически.

Кивнув, Энакин подчинился и попытался поудобнее улечься на узком столе. Сделав все возможное, он расслабился и открыл свой разум Йоде. Это было нелегко сделать, потому что часть его продолжала сопротивляться. Разум Йоды был слишком чуждым, слишком ограничивающим, совсем не похожим на успокаивающий, дарящий гостеприимство и бесконечную любовь, разум сына. То было святилище для его беспокойных мыслей, где Энакин обретал покой и утешение. Разум Люка был его естественной тихой гаванью. Ум Йоды был настолько идеально упорядочен, настолько логичен и невозмутим, что ему не за что было зацепиться. Не было холода, не было тепла. Он был неизменен, как Время и Пространство. Это пробирало его до костей.

— Не бойся, — прошептал в его голове бестелесный голос. — Бояться в этих знаниях нечего тебе. Только узнать ты сумеешь. Тогда свой разум открой, пределы нашей Вселенной отринь и смотри.

Тихая команда, произнесенная таким шепотом, что разум не смог бы ее принять, разрушила последний барьер. Все грани в его сознании рассыпались. Он был полностью восприимчив и открыт для всего, что ждало снаружи. В мгновение ока Энакина захватило подавляющим чувством головокружения и тошноты. Он более не мог контролировать себя, и все усиливавшееся вращение становилось интенсивнее, чем в предыдущих снах.

— От того, что увидишь, дистанцию держать ты должен. Отстраненно наблюдай, Энакин Скайуокер. Смотри и учись.

Дыхание Энакина резко участилось.

* * *

— Глубже, Люк. Тебе нужно спуститься глубже. Глубже... пока не покинешь пределы этой комнаты, — голос Оби-Вана был ритмичным, завораживающим, но в то же время нежным и заботливым,пока тот уговаривал мальчика отпустить себя и двигаться туда, куда вел его разум.

— Мне страшно, — слабо откликнулся Люк испуганным голосом. Его маленькое тело напряглось подобно стреле, а закрытые глаза сжались еще сильнее. Падме наклонилась вперед в своем кресле, наблюдая за происходящим, как родианский ястреб.

Оби-Ван в защитном жесте опустил руку на стол прямо за головой мальчика.

— Тебе нечего бояться, Люк, — заверил он. — Ты просто зритель, как те зрители, которые смотрят голограмму. Не подпускай к себе близко то, что увидишь, сохраняй расстояние от этого.

Ребенок немного расслабился, но правой рукой схватился за край стола, пока его костяшки не побелели.

— Я вижу... я что-то вижу, — внезапно сказал он.

— Что? Что ты видишь? — спросил Оби-Ван.

— Я… я не знаю. Вокруг меня так шумно и ветрено. Это похоже на огромную широкую трубу; глубокий колодец, но внутри полно маленьких окошек и мигающих огней.

— Что-нибудь еще?

— Я сейчас вхожу в темную комнату. Я вспотел и замерз. Я очень устал и боюсь.

— Кого? — Оби-Ван обратился в слух.

— Его... я знаю, что он здесь, где-то прячется... — маленькое тело дернулось на столе.

Падме и Оби-Ван переглянусь.

* * *

— Где ты? — очень тихо спросил Йода.

— Я в кабинете Палпатина, — ответил Энакин, покрываясь холодным потом, — семь лет назад, — он с трудом сглотнул. — Я… это снова происходит! Палпатин умоляет меня не дать магистру Винду убить его, чтобы позволить ему спасти мою любимую.

— А что ты делаешь?

— Я прошу магистра Винду остановиться, потому что джедаи так не поступают. Я говорю ему, что Палпатин должен предстать перед судом, что он мне нужен. Но он меня не слушает. Он собирается нанести последний удар. Я... я… Я должен остановить его! — Дыхание Энакина стало громким и рваным. — О, Сила! Я отсек магистру руку! — Энакин поморщился, ударяясь головой о стол. — Нет! Палпатин бросил в него молнией Силы! И он выпадал из разбитого окна! НЕТ!!! Он мертв! Мертв!

— А Палпатин? — Йода не отводил взгляда от тела, извивающегося на столе.

— Теперь его лицо искажено, оно стало бледным, на лбу появились две больших выпуклости... глаза пожелтели... от его взгляда не скрыться... он смотрит на меня... смотрит на меня...

— И...? — настойчиво подсказал Йода.

— Он просит меня стать его учеником. Я… слаб… я рухнул в кресло и выронил меч. Что я наделал? Магистр Винду погиб из-за меня. Вина разрывает меня, но в то же время... Я сгораю от гнева. Во всем виноваты джедаи! Я сделал, как мне велели, я предал свои принципы ради них, а они все еще не доверяют мне! Они никогда мне не верили и никогда не будут! Им было наплевать. Я одинок. Мне не к кому обратиться за помощью. Я могу доверять только себе, — он ударил кулаком по столу. — Я им покажу! Я стану самым могущественным из джедаев, каким и должен был стать, я им еще покажу! Я спасу Падме, и пусть они заплатят. Они заплатят за то, через что я прошел, за то, что мучили меня и требовали невозможного! Мне надоело бояться! Мне надоело прятаться! Теперь я повелитель! Вот мое истинное лицо! Не надо больше прятаться! Отпусти. Отпусти и стань своим господином! Хозяином самому себе и отомсти!

Глаза Йоды закрылись, как от приговора, и он очень медленно кивнул.

— И каков на предложение Палпатина ответ твой — хрипло спросил он.

— Я сказал ему... я... — голос Энакина вдруг зазвучал слабо и нерешительно. Почти как у ребенка.

— Что? Что скажешь ему ты? — настойчиво вопрошал Йода.

Тело Энакина дернулось, будто его пронзило током.

— Неееееет! Неееет!

* * *

— Он меня толкнул! И я упал, а он направил меч мне в лицо! — Люк заскулил и сжался на столе. Оби-Ван склонился над мальчиком, почти касаясь его.

— Тише, Люк, тише. Он не может тебе навредить. Расслабься. Просто расслабься и расскажи нам, что ты видишь.

— Он говорит, что я повержен. Сопротивление бесполезно. Велит не дать себя убить, как Оби-Ван.

При этих словах Оби-Ван дернулся и отпрянул, будто они его задели и принесли физическую боль. Впрочем, так и было.

Сзади Падме замерла в кресле, как струна, широко распахнув глаза. Но прежде чем Падме и Оби-Ван были готовы спросить что-то еще, Люк продолжил.

— Я бьюсь с ним изо всех сил, я нанес удар в плечо, но он все равно теснит меня, — снова пожаловался Люк. — Я так близко к краю! Если отступлю хоть на шаг, то упаду в пропасть! Но он не останавливается. Он... Он... — лицо мальчика исказилось, и тишину пронзил леденящий кровь крик. — Он отсек мне руку!!! Он ее отрубил!!!

Падме прикусила нижнюю губу и закрыла лицо руками, сквозь пальцы быстро покатились слезы, которые она была не в силах сдержать.

— Я уронил свой меч. Теперь я беззащитен. Отступать некуда. Он меня убьет!!!

Внезапно в комнате настала оглушительная тишина.

— Но он этого не сделал. Он опускает меч и говорит со мной. Он говорит мне, что я еще не понял своей значимости, что я только начал познавать свою власть. Он просит меня пойти за ним, и он завершит мое обучение. Объединив наши силы, мы положим конец этим разорительным войнам и наведем порядок в галактике.

— Люк, не забывай, что ты не участвуешь во всем этом. Ты только наблюдаешь со стороны, как это происходит. Это никак не может тебе навредить, — мягко напомнил мальчику Оби-Ван. Несмотря на внешнее спокойствие Люка, того не прекращая била дрожь, пока он переживал эти особенно мучительные моменты.

— Я знаю, — ответил Люк, отрывая руку от края стола и теперь обхватывая свое тело обеими руками. — Но это так реалистично. Он кажется таким настоящим!

— Это тот ситх, которого ты видишь в кошмарах? Человек в черном, в маске, накидке и с респиратором? — Оби-Ван сделал глубокий вздох.

— Да.

— А кто ты сам в этом видении?

— Я повзрослел.

— Повзрослел? — Оби-Ван поднял брови.

— Мне двадцать один.

Оби-Ван неосознанно подергал себя за бороду. Он должен был догадаться раньше. Словарный запас ребенка постепенно изменился, расширился. Определенно, сейчас он говорил как взрослый.

— Расскажи нам о себе. О том, как ты живешь.

— Я сирота. Я жил с дядей Оуэном и тетей Беру на Татуине, пока их не убили имперские войска. Я случайно получил сообщение Леи с просьбой помочь, а когда спас ее, я вступил в Альянс повстанцев. Мы сражались с Империей три года. Дарт Вейдер — правая рука императора Палпатина и его главный приспешник. Оби-Ван сказал мне, что Вейдер предал и убил моего отца, и с тех пор я с нетерпением ждал момента нашей встречи. Магистр Йода попросил меня сначала закончить обучение, но мне пришлось спасти своих друзей, — от длинного объяснения у мальчика захватило дух, и его тело снова напряглось. — Но я повержен, — простонал он.

— Вейдер сейчас убьет меня. Он обманывает мой разум, пытаясь соблазнить меня Темной стороной. Он хочет, чтобы я присоединился к нему и обратился к Темной стороне!

— Что он говорит, его точные слова? — Оби-Вану удалось пересилить шок от откровений мальчика и задать вопрос.

— Я говорю ему, что никогда не пойду за ним, но он продолжает со мной говорить. Объясняет, что Оби-Ван не сказал, что случилось с моим отцом, — гнев ослепил его, и лицо Люка вспыхнуло. — Мерзавец! Да как он смеет говорить о моем отце! Ведь он убил его! Но он… он говорит мне, что не... что... что он... — Люк замер. Его тельце словно окаменело, и Оби-Ван с Падме испугались, что сейчас оно разлетится на части.

— Люк? — Падме было приподнялась, когда из горла ребенка вырвался крик ужаса.

— Он сказал, что это он мой отец! Нет! Неееет! Это невозможно!

Падме рухнула в кресло. Кровь в ее венах застыла до последней капли. Лицо стало пепельным, и она, дрожа от шока, погрузилась в себя, не смея верить.

Этого не может быть. И никогда не могло бы!

* * *

— Неееееет!!! Я перешел на Темную сторону! Я поклялся в верности учению Палпатина! — тело Энакина сотрясала крупная дрожь. Его голова моталась из стороны в сторону, будто он пытался убежать от самого себя, отчаянно стремился избежать ужасающей правды, которую он узнал.

— Дистанцию держать ты должен, Энакин Скайуокер, — настойчиво повторял Йода, используя Силу, чтобы удержать Энакина на столе. Несмотря на то, что Энакин был погружен в глубокий гипноз, Йода боялся, что открытая истина сломает мужчину.

Лея внезапно встрепенулась, и ее рука судорожно дернулась, царапая на бумаге жирную прямую линию.

Магистр Секура резко повернула голову и склонилась над малышкой.

— Ты в порядке, моя хорошая? — тихо спросила она.

Лея несколько секунд смотрела прямо перед собой, не мигая, как будто наблюдала за чем-то далеким или слушала что-то, неподвластное органам чувств. Затем она вернулась к рисованию, бросая на бумагу штрихи яростнее и лихорадочнее, чем прежде.

* * *

— Он сказал, что это единственный выход, — выдавил Люк между бесконечными стонами и рыданиями. — Но я не могу перейти на его сторону! Если бы я так поступил, это было бы не лучше смерти. Внутри я стал бы мертв, как и монстр передо мной. Я предпочитаю умереть. Умру, но не стану ситхом... Это мой единственный путь, — тельце Люка на мгновение обмякло. — Я расцепил руки и упал в шахту. Я ожидаю смерти, но она никак не приходит. Я уцепился за флюгер, но долго так не продержусь. Лея... Лея, услышь меня...

Взгляды Оби-Вана и Падме замерли, и они были не в силах отвести глаз с лиц друг друга. В этих глазах сейчас читался одинаковый шквал жгучих эмоций и молчаливого призыва.

Магистр-джедай готовился к этому с прошлой ночи, когда наконец-то упала завеса. Но быть готовым к чему-то и испытать это на деле оказалось совершенно разными вещами. Не хватало слов, никаких чувств не хватало, чтобы описать происходящее сейчас в этой комнате.

— Лея услышала меня. Мы спаслись от имперцев, — продолжил Люк, не обращая внимания на потрясение взрослых. — Но как же мне жить с этим? Оби-Ван и Йода умышленно лгали мне. За что? Почему? Почему они не сказали мне? — слезы покатились по бледному лицу, и по телу малыша волнами прошла боль. — Он мой отец. Мой отец!

* * *

Энакин был на грани безумия. Его тело, душа и все его существо оцепенели от тех злодеяний, свидетелями которых — одного за другим — он стал. Безумный поток ужасающих сцен, в которых он действовал с хладнокровной, безжалостной, нечеловеческой точностью.

Вот он убивает джедаев и юнлингов в Храме джедаев. Вот он перерезал сепаратистов на Мустафаре. Искушающий шепот в мозгу наполняет его, призывает скрытую в его душе Тьму воспрянуть и раскрыться, питает его жаждой власти, которой он всегда желал... ради того, чтобы защитить тех, кого он любил, даже посягнув на саму Вселенную, если к этому все придет. Теперь эти искания объединились в одну конкретную цель, которая целиком поглотила его. И он позволил себе быть поглощенным, зная, что он проявится на другой стороне, сильнее и могущественнее, чем он или любой другой ситх или джедай мечтали стать.

Проблеск незамутненного сознания, неведомо как выжившего в этом сонме Тьмы, и невинный маленький мальчик в ужасе наблюдает за зверством во имя любви; сжимаясь под этим натиском от страха,он чувствует, что больше не в силах остановиться.

Это бессмысленное противостояние. Падме и Оби-Ван пытаются убедить его. Но Зверь больше не внемлет, слишком далеко он зашел, чтобы слышать хоть что-то, не являющееся его собственным голосом. Он отныне служит только себе, окончательно миновав точку невозврата. Он хочет больше. Он требует всего, а те, кто попытается ему препятствовать, будут уничтожены, ведь они глупы и слепы.

«Совсем тебя не узнаю! Энакин, не разбивай мне сердце! Ты встал на путь, который я не могу принять».

«Остановись! Вернись обратно! Я люблю тебя!»

«Лгунья! Ты заодно с ним!» — рычал Зверь и душил Силу то самое существо, которое поставил над всеми остальными, поклялся защищать и лелеять.

«Ты восстановил ее против меня!» Все пытает. Все в огне. Испепеляющем.

«Это сделал ты сам», — спокойно ответил Оби-Ван.

«Ты её у меня не отнимешь!»

Огонь пылающими языками лизал его мысли. Раскаленная ненависть. Жажда мести! Полное уничтожение!!!

«Твой гнев и твоя жажда власти отняли ее у тебя. Ты позволил этому темному владыке смутить твой рассудок, и сейчас… и сейчас ты стал как раз тем, что поклялся уничтожить».

«Если ты не со мной, значит ты мой враг». Те, кто не поклонился Тьме, будут уничтожены. Ради высшего блага.

«Только ситхи все возводят в абсолют. И я выполню свой долг».

«Ну попробуй!»

Здравый ум Энакина по крупицам рушился, всякая мысль ускользала. Если он продолжит смотреть, то внутренний огонь пожрет его, не оставив от него ни следа. Зверь был он сам. Он!

— НЕТ! НЕТ! Это не могу быть я! — сопротивлялся Энакин. — Это не я! Я люблю Падме! Я люблю нашего ребенка! Я умру, но не причиню им боли! Это не могу быть я!

Но он не мог сбежать от Истины. Не мог убежать от происходящего. Потому что это действительно происходило. Не здесь. Не сейчас. Но где-то еще. Где-то...

Адские образы пролетали у него перед глазами. Образы жестокой схватки между ним и его бывшим учителем, его лучшим другом. Под влиянием Тьмы его единственной мыслью стало уничтожить его. Уничтожить. Уничтожить! Отомстить. Повелевать! Подчинить себе! Покорить все и вся и наконец быть свободным от всего!

Пока он, ослепленный собственной одержимостью и высокомерием, самодовольный фанатик, не совершил роковую ошибку. И Оби-Ван не упустил шанса. С глубоким отвращением к тому чудовищу, что скрывалось внутри него, Энакин наблюдал, как огонь поглощает то, что осталось от его тела. Другого конца пылающий дракон, пожирающий его изнутри, и не заслужил.

Но даже теперь все было далеко не кончено. Даже теперь ему не будет пощады.

Из руин Энакина Скайуокера поднялся Дарт Вейдер. В то время, когда его жена и его дитя погибли, родился монстр. Человечность,надежда на спасение, любые принципы, за которые он стоял всю свою предыдущую жизнь, — все это было ему теперь чуждо. Теперь он служил только себе. И той бездне, которой, как идолу, он пожертвовал все, что когда-либо ценил.

Перед его взором прошли годы. Годы кровопролития и массового уничтожения, что прошли не только без колебаний с его стороны, но и с торжеством, возникавшим при каждой вновь отобранной жизни, что лишь разжигало его ненависть и глубже погребало в тот извращении, жертвой которого он пал.

Но однажды одно-единственное имя изменило все.

Люк Скайуокер.

Люк. Имя, которое они с женой решили дать первенцу, если это будет мальчик. Так звали чрезвычайно чувствительного к Силе пилота, взорвавшего абсолютное оружие Империи.

За этим последовал маниакальный поиск. Тьма кипела внутри него. Мрак и бесконечная ярость при свидетельстве этого последнего предательства. Теперь все это выплыло наружу, перевалило за кульминацию и завершилось во вспышке ярости и безумия, когда он вступил в бой на световых мечах со своим сыном.

— Нееееет!!! О, Сила! Помоги мне! Этого не может быть! Я сражаюсь с Люком!!! Вот кто тот юноша из моих кошмаров! Мой повзрослевший сын! Сила, не позволь этому случиться! Не дай мне совершить этого! Пожалуйста! Пожалуйста, нет!

Но никто и ничто не могло остановить происходящее.

Энакин неистово бился на столе. Он боролся с демоном внутри себя, что совершал сейчас самое немыслимое, зверское преступление — уничтожал это светлое, идеалистичное дитя, награждая его одним яростным ударом за другим. Эти удары, полные слепой ярости, резонировали в душе невинного молодого человека, а неумолимый садист и не думал останавливаться.

— Не дайте мне сделать это! Пожалуйста, не дайте мне убить его! Сила, нет!!! Забери меня первым! Меня, но не моего сына! Не моего ангела! — горячие слезы бежали по щекам Энакина, но он их даже не замечал. Он не чувствовал ничего, кроме звука бьющегося сердца и разума, раздираемого на миллион окровавленных осколков.

— Неееет!!! Я отрубил ему руку! Нет! Святая Сила, нет! — проваливаясь в бесконечную череду рыданий и стонов, Энакин неожиданно попытался было встать со стола, но Йода снова удержал его с помощью Силы.

Непомерный ужас, после рассказа отразившийся на искаженном лице молодого человека, отчаянно пытающегося сбежать, разбивал старому магистру сердце. Но они должны это преодолеть. Сила требовала, чтобы Истина была полностью раскрыта для знания и понимания каждого. Теперь они не могут повернуть назад. Только когда все будет позади, понятное и открытое взору, они увидят всю картину целиком и извлекут из нее все необходимые уроки.

Энакин бесцельно молотил руками, беспомощно чего-то ища. Случайно он задел по интеркому. Потом уронил руки на живот.

— Свершилось, — в его голосе звучало полное опустошение и безнадежность. — Я сообщил ему, кто такие я и он сам. Он сбежал, сломленный и уничтоженный. Он предпочел смерть тому, чтобы перейти на Темную сторону и присоединиться ко мне. Его мать поступила так же, — жгучие слезы текли из раздраженных глаз Энакина. — Но наши пути пересекутся вновь. Мы встретимся. Непременно!

* * *

Падме и Оби-Ван вздрогнули, когда через интерком просочился грубый, приглушенный голос Энакина. Люк не подал вида, что услышал голос отца. Он был настолько травмирован открытой правдой, что не признал самого дорогого сердцу голоса.

— Прошло несколько месяцев, а у меня сердце заходится каждый раз, когда я вспоминаю… — он не обращал ни малейшего внимания на текущие по бледным щекам слезы. — Я должен снова встретиться с ним. Йода и Оби-Ван все велят и велят мне сделать то, что... я должен. Но я не могу. Даже после того, что он со мной сделал... я не могу его ненавидеть. Я пытался, но не сумел, — ребенок поднял руку, прикладывая ее к сердцу. — Почему-то мои мысли всегда возвращаются к его словам, к каждому его жесту, и как-то... — он вздохнул. — В образах, воспоминаниях... Я вижу его во сне, он зовет меня, как звал тогда. И только сейчас я осознал... Он не хотел убивать меня. Он мог бы, когда я отказался последовать за ним. Я был бессилен, безоружен, побежден... а он отключил световой меч и потянулся ко мне. Он назвал меня сыном, попросил меня пойти с ним. В его разуме, соприкоснувшемся с моим, была... тоска? Что это значит? Что мое сердце пытается мне сказать? — его лицо озарилось слабым светом, будто новая надежда расцветала в побежденной ею пустоте. — Когда-то он стоял за правое дело и справедливость. Он был хорошим человеком. Он любил. Где теперь эта любовь? Сумел бы я... разжечь эту искру снова и... спасти его? Так ли я глуп, мечтая попытаться? — горькая улыбка заиграла на его губах. — Может быть и так. Но даже если надежды и нет, я не могу его оставить. Сила, помоги мне, потому что даже сейчас, после всего, что он сделал, я... я люблю его.

Падме лишилась дара речи, была не способна ни на одно связное размышление. Эмоции бурлили в ней, необузданные и разрушительные. Невероятным образом, единственным источником мира и спокойствия в этой комнате сейчас был... ее Люк. Непредсказуемым образом он, похоже, сумел смириться со всем, что узнал. Пришло ли это умиротворение от взрослого Люка, что направлял его, или же от него самого, она не могла бы сказать. Впервые за мучительно тянущееся время он расслабился на столе, и на его лице появилась вымученная обнадеживающая улыбка.

Оби-Ван судорожно сглотнул и попытался успокоиться. Глубоко внутри него его раздирали неуправляемые эмоции. Рассказ Люка положил конец любому осознанному понятию, любой иллюзии почвы под ногами, что у него когда-либо была. Даже если рассказ маленького мальчика не имеет ничего общего с ними самими, их жизнью и реальностью, достаточно было одной только мысли о том, что это могло быслучиться, чтобы у него кровь застыла в венах.

— И что же ты сделал? — хрипло пробормотал он, пугаясь собственного голоса.

— Я сдался ему, — ответил Люк. — Я прошу его пойти со мной. Я знаю, что в нем еще есть добро. Я говорю ему, что я не подчинюсь, и ему придется убить меня. Я призываю его поверить своим чувствам и отпустить ненависть, — на его лице промелькнуло огорчение. — Но он говорит мне, что для него уже слишком поздно, — Люк вздрогнул. — Я хочу сказать ему, что никогда не поздно, что все еще возможно, если у нас достаточно мужества, чтобы все выдержать и пройти. Но он не дает, — мальчик разочарованно поджал губы. — Я расстроен, но все еще надеюсь. Я не сдамся. Впервые я чувствую, что действительно его разглядел. Я увидел под маской человека, а не ситха. Я верю в него. Когда он осмелится заглянуть в мое сердце, он увидит правду. Я готов умереть за него и его свободу. Я спокоен.

Падме прикусила губы, и по ее щекам снова потекли слезы.

* * *

— Я веду его к Палпатину. Не хочу, но веду. Моя воля больше мне не принадлежит. Я сам от всего отказался, когда хотел… — вздох Энакина походил на шепот разрушающейся Вселенной. — Не важно, чего я хотел. Теперь я раб, кем всегда и являлся, — его голос был едва слышен. — Я ни на что не надеюсь. Надежда умерла во мне. Мне, ему, нам больше не на что надеяться. Я действительно мертв, как мудро сказал мой сын. Прогнил изнутри. Я могу только смотреть, как Палпатин склоняет моего сына к Темной стороне. О да, он поддастся.

Йода заметил, что мужчина полностью побежден, теперь это было очевидно.

Энакин Скайуокер был сама страсть, до одержимости. Одержимый своими чувствами, правильностью поступков, тем, как бы никого не разочаровывать, тем, чтобы всегда быть лучшим. Он сам подгонял себя без тени жалости. Но, дойдя до края, до отказа от собственных принципов и морали, от того, что он сам считал правильным, Энакин потерпел неудачу, его собственное поглощение не позволило ему увидеть Истину. Его недостатки ослепили его и скрыли правильное решение.

Энакин всегда был опасен для себя и других. И Истина, которую они раскрыли сегодня, была самым жестоким доказательством этого.

— Палпатин жестокий и коварный. Он заманил Альянс в ловушку. Он нарочно позволил нам заполучить ту информацию, и он был готов к нашей атаке, ждал нас. Я наблюдаю за тем, как наши корабли обращаются в ничто. Я беспомощен, а он смеется над моей болью, над моим ужасом, побуждая меня поддаться гневу и напасть на него. И как я хочу поддаться! — руки ребенка сжались в кулаки, и его тело снова напряглось, кипя от гнева, который чувствовал его двойник. — Это я и сделал. Но мой отец блокирует удар, — он оскалился. — Так вот в чем дело. Я снова не могу избежать сражения с моим отцом.

* * *

— Люк лишь защищается от моих атак. Он говорит со мной снова и снова. И все мое существо, хочет взять его за руку и прижать к себе, к моей мертвой душе. Но я так привык к мраку, что не знаю, как это сделать. Действительно, разве от меня осталось хоть что-то, чтобы Люк мог бы спасти? Я каркас, раковина, подобно костюму, в котором я и живу. Я отказываюсь от протянутой мне руки и угрожаю преследовать Лею. Дочь, о которой я до сих пор не знал.

* * *

— Нееет! Никогда! — Люк дернулся сильнее, чем до этого, движимый Силой. — Вот что ты от меня хочешь, да?! Так получи же, да, именно то, чего и желал, ты, ненормальное чудовище! Борись со мной! Сражайся со мной, но не угрожай уничтожить, исказить то, должен был любить и защищать в первую очередь! Давай же! Сразись со мной, если сможешь! Больше ты мне не страшен! Посмей причинить мне боль, хоть попытаться! Давай же, дерись со мной!

* * *

— Люк ранил меня, отрубил руку. Он вне себя от гнева. Он направляет меч мне в горло, как и я сам однажды. Он на краю той же пропасти, в которую упал я. И я всем существом противлюсь этому, я поднимаю руку, пытаясь остановить его падение. Нет, Люк! Не делай ту же ошибку, что и я! Сила — это иллюзия. Я считал, что могу повернуть ее к своей пользе, но я ошибся, и это она подчинила меня. Мы не можем предотвратить происходящее, как бы ни старались. Если мы сильны духом, мы можем владеть собой. Мне потребовалась вся жизнь, чтобы осознать эту истину, но теперь я ясно это вижу. Отойди, сын мой! Спасайся сам! — воротник туники Энакина уже промок от слез. Мужчина протянул левую руку, будто пытаясь мысленно коснуться призрачного образа своего взрослого сына.

— Теперь, когда Палпатин убеждает меня убить моего отца и занять его место рядом с Императором, мне все становится ясно. Мои безудержные эмоции привели меня на грань гибели. В этом не повинен ни отец, ни даже Палпатина, это моя собственная вина. Мой протез и протез моего отца — это доказательство, знак, достаточный, чтобы понять, как мне нужно поступить. Прощение, сострадание и любовь — это единственный верный путь. Единственная Истина. Не только для других, но и для нас самих.

И с этими словами Люк успокоился, преодолев не отпускавшее его с начала гипноза напряжение. Тихое, полузадушенное рыдание сорвалось с его губ.

— Я отбрасываю свой световой меч в сторону, благодаря Силу за то, что показала мне путь. Наконец-то я джедай, такой же, каким был мой отец. Палпатин кипит от гнева, но, похоже, принимает мое решение. И правда, ведь я не оставил ему выбора.

* * *

— Я пытаюсь сесть, но не могу. Люк одолел меня во всех смыслах. И все же, я изо всех сил вглядываюсь, потому что я почувствовал внезапное, смутное колебание в Силе. Я уже чувствовал этот темный прилив раньше, несколько раз перед тем, как... — Энакин замер. Его члены стали такими жесткими, что суставы были близки к тому, чтобы не выдержать этого, почти за гранью.

Йода склонился над ним, шевеля ушами и раздувая ноздри.

Внезапный крик проник сквозь все до единой стены Храма джедаев.

* * *

По интеркому звучал общий для отца и сына вопль.

— Палпатин пальцами бросает в меня молнии Силы! — отпрянув в сторону, закричал Люк. — У меня будто душа от тела отрывается, так больно! Я не могу помешать этому! Я не могу спастись! Я умираю! Палпатин убивает меня!

— А где твой отец? — спросил Оби-Ван, игнорируя пульсирующую боль в горле и вытирая с лица пот.

— Он... Он стоит рядом с Палпатином и смотрит, как меня убивают! — на лице и в голосе малыша был неописуемый ужас. На один ужасный миг оба взрослых решили, что Люка убивает вовсе не молния Силы Палпатина, а безразличие отца.

Маленькая ручка повторила жест взрослого двойника.

— Отец прошу! Помоги!

И Падме все же разрыдалась.

— Энакин, пожалуйста, помоги! — стонала она, чувствуя, как железный кулак, сжимает ее сердце.

* * *

— Палпатин убивает моего сына у меня на глазах! — все границы яви и видения для Энакина были уже сметены, но это откинуло его к точке невозврата. — Люк тянется ко мне, умоляя спасти его, но... но я ничего не делаю! Я хочу, мне необходимо помочь ему,настолько, что мне больно дышать, но я просто стою, переводя взгляд с сына на Палпатина и обратно, не вмешиваясь!

Энакин дышал громко и прерывисто, напоминая смертельно больного человека. Пот стремился по его лбу горячими каплями. Глаза были зажмурены, и он отчаянно боролся с тем, что видел сейчас мысленным взором, боролся, пытаясь изменить, что видел, спасти сына одной лишь силой воли.

— О, мой маленький ангел. Мой драгоценный сын! Прости меня! Прости этого недостойного человека, эту темную тварь. Сила, я больше этого не вынесу!

Йода, не веря этому, неожиданно обнаружил, что смотрит в широко раскрытые глаза Энакина.

В подрагивающей синеве этих глаз не было ни малейшего узнавания. Безумие взяло верх.

На секунду старый магистр поразился мощи той силы, что позволила Энакину самому выйти из глубочайшего гипноза. Йода успокаивающе протянул когтистую руку, но ответом ему был лишь безжалостный шлепок Силой и последовавший за этим полет через всю комнату и мощнейший удар о дальнюю стену.