Кем-то запримеченная революция (гет)

Это была дикая и ужасная боль. Настолько нестерпимая, что я закричала и открыла глаза — так сильно испугалась собственного крика. В полудрёме я лежала уже около часа, не желая подниматься или говорить что-то.

Мне казалось, что я во сне, и вот-вот меня разбудит отец, матушка, Ева. Да кто угодно! Но сама я не проснусь. Нет, ни в коем случае. Я прислушалась. Вьюга закончилась. Было тихо. Кроме шороха бумаги и угольков, потрескивающих в костре, я ничего не слышала. Неба перед глазами не видела, а это означало лишь одно: я в той самой палатке, в которой была и вечером. Казалось, одна, но я прекрасно знала, что этот Коннор где-то неподалёку.

— Ты крутишься во сне, больше, чем вне его, — сурово произнёс голос справа от меня.

— Я надеялась, что это сон. Кошмар.

— Надеждам иногда свойственно не оправдываться, — голос Коннора звучал мягче, — не дёргайся! Я сменю повязку.

Только после этих слов я обратила внимание на своё положение. Я лежала укрытая пледом, собственным мундиром, а поверх этого всего ещё и белым одеянием ассасина. Я улыбнулась, так как позволить себе такую опеку могла разве что в лице родителей.

Коннор осторожно приподнял мою ногу и стал менять повязку. Я пригляделась к нему. Лицо серьёзно, непроницаемо. Он чуть хмурил брови и цокал языком, когда повязка слетала с нужного места. У него ямочки на щеках. При проявлении любой мимики на лице его щёки приобретали особенную красоту, какую-то дикую для меня. Сейчас я смогла приглядеться и к глазам виновника всех врачеваний. Тёплые, карие, таких я не видела. А почему-то казалось, что в моей жизни были такие глаза. Я не понимала, откуда у меня эти мысли. Волосы Коннора спадали почти до плеч, он ещё не успел собрать их в хвост. Он сидел передо мною в рубашке с цветными повязками на руках, расшитыми красивой тесьмой, в его образе не хватало лишь одеяния с капюшоном. Пока оно всё ещё лежало на мне.

— Спасибо, — пролепетала я, изучив нового знакомого.

— Скажешь спасибо мальчишке.

Я покосилась на Коннора, мне не совсем были понятны его слова:

— Что?

— Он позвал меня, — слова эти звучали крайне убедительно.

— Так… Радунхагейду — это…

— Да, это я, — кивнул Коннор. Он хлопнул ладонями одна о другую, чем и закончил все процедуры врачевания. — Ты быстро выговорила. И запомнила правильно. Я удивлён.

— Не вижу ничего сложного, — отмахнулась я.

Сказать, что мне польстили эти слова — ничего не сказать. Всё же имя это, которое я поначалу приняла за слово или за молитву, казалось мне слишком длинным и диким. Как и сам Коннор. Он не был похож на индейца, на какого-то особого представителя племени. В нём были и иные черты. Я бы больше склонилась к тому, что он слишком смуглый испанец или итальянец. Но для этого ему не хватало волос на лице. Наверное, он ещё ни разу не брился, и щетина вряд ли появиться на этом молодом лице в ближайшие годы. Широк был и его нос для представителя европейских стран. Зато разрез глаз полностью попадал под этот критерий. Да и говор его был слишком уж хорош. Скорее всего, Коннор в племени и не жил. Так, по крайней мере, показалось мне на тот момент.

— Ты не похож на индейца.

— Ты тоже.

— Я и не из племени.

— С чего ты взяла, что я оттуда?

— Эти повязки, перья, косичка. А?

Коннор улыбнулся. Я убедилась, что ямочки на его щеках были очень специфическими и сопровождались ещё двумя кожными складочками. Как только улыбка сходила, кожа лица становилась ровной, как и всегда. Тут я заметила и шрам на его правой щеке. А как говорилось, что шрамы красят мужчин, увидев его на лице Коннора, я полностью в это поверила.

— Допустим. Я метис. Ответ устраивает?

Наш разговор прервался, так как Коннор стал собираться. Он затушил костёр, собрал плед, на котором спал, стянул с меня своё одеяние. Одевался он на ходу, нацепляя ремешки, сумки, складывая стрелы в колчан. Он долго искал что-то ещё, и, как оказалось, это «что-то» лежало над моей головой. Томагавк с идеально выточенным лезвием в виде знака ассасинов, который надолго приковал мой взгляд к себе.

— Одевайся, — сказал мне Коннор.

Я послушно выполнила просьбу и уселась на земле. Коннор свернул палатку и уложил все вещи на коня, который по всем признакам горделивости походил на хозяина.

— Если не будешь шибко вертеться, то нога не будет болеть. Рана серьёзная, придётся повозиться. Пойдёшь прямо вниз, выйдешь на дорогу, и там тебя кто-нибудь да подберёт. Доберёшься до поместья.

— Что? — возмутилась я. — Ты меня бросишь тут? Одну? С простреленной ногой?

— Ты вполне можешь идти.

— НЕТ! — крикнула я, и эхо моё разлетелось по всему лесу.

— Можешь, вот точно, — Коннор сел на коня и поехал в сторону дороги.

Я в ужасе замерла. Мне было страшно оставаться одной, я не представляла, как буду добираться, и моя нога ужасала меня ещё больше. Всё же я встала и, сжимая кулаки, побрела вниз по протоптанной тропинке. Превозмогая боль, опиралась о каждое дерево и тяжело дышала. Хотелось сломать челюсть наглому метису, который оставил меня в лесу, считай, на смерть.

Прошла я так совсем не много, свалилась в ближайший сугроб и ждала смерти. От холода, от хищников, от разбойников. Я не плакала, но почему-то мне хотелось кричать от обиды. Умирать не хотелось, но и идти с такой болью не было мощи. Я закрыла глаза и стала представлять себе дом, как вдруг кто-то поднял меня и перекинул через плечо.

— Что происходит? У меня ничего нет! — визгнула я, инстинктивно заколотив кулаками по спине неизвестного.

— Я прекрасно знаю, — ответил Коннор и усадил меня на коня. — Мне было интересно, как ты отреагируешь.

— Ублюдок, — проскрипела зубами я.

Коннор усмехнулся. Мы отправились в путь. Я сцепила руки на его груди, так как упасть с коня мне не хотелось ни в коем случае. Ему, похоже, это нравилось, а возможно он довольствовался тем, что я оказалась в зависимом от него положении. Я чувствовала, что он крайне доволен. Это злило меня. Эта злость была какой-то особенной. Слишком уж идеальной. И так два путника держали дорогу на Бостон, совершенно не представляя, как много дорог им ещё предстоит увидеть.