Глава 5. Свершение (август 1812 года – апрель 1813 года) | Проклятье

Глава 5. Свершение (август 1812 года – апрель 1813 года)

Санкт-Петербург, август 1812 года

«Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому-то итальянскому доктору, лечившему ее каким-то новым и необыкновенным способом.

Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.

— On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale.⁽¹⁾

— L'angine? Oh, c'est une maladie terrible!⁽²⁾

— On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine…⁽³⁾

Слово angine⁽⁴⁾ повторялось с большим удовольствием.

— Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux.⁽⁵⁾

— Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante.⁽⁶⁾

— Vous parlez de la pauvre comtesse,⁽⁷⁾ — сказала, подходя, Анна Павловна. — J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde,⁽⁸⁾ — сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. — Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse,⁽⁹⁾ — прибавила Анна Павловна.

Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.

— Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes,⁽¹⁰⁾ — вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. — Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne.⁽¹¹⁾ — И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину».

А в это время прекрасная Элен, «d'une femme charmante aussi spirituelle, que belle»,⁽¹²⁾ украшение всех светских гостиных и балов Петербурга, всё больше и больше впадала в отчаяние. Кровотечение не только не останавливалось, но становилось всё сильнее и сильнее. Боли раздирали её тело. Личная горничная сбилась с ног, поднося чистые и унося пропитанные кровью тканевые подкладки. Впадая уже в панику, Элен немедленно послала за итальянским доктором, который дал ей средство, от которого она сейчас так ужасно страдала.

Ах, зачем она обратилась именно к этому доктору! Шарлатан он, а вовсе не le medecin intime de la Reine d'Espagne.⁽¹³⁾ Но выхода у Элен не было. У неё не было надежды на скромность и неболтливость знаменитых петербургских докторов, которые обычно её лечили. А избавиться от нежеланной беременности требовалось срочно. Ни молодой принц, ни старый вельможа-граф не женились бы на ней, узнав о том, что она беременна. Потому что оба подозревали её в измене (и в этом были правы) и не имели бы понятия, от кого их будущая супруга понесла ребёнка. Элен и сама этого не знала, ей приходилось ублажать и принца, и графа, чтобы удержать обоих при себе. Да ещё был один аббат a robe longue,⁽¹⁴⁾ который обращал её в католичество, и с которым она тоже переспала несколько раз. Он так же мог быть виновником нечаянной беременности Элен. Так что при подобных неприятных обстоятельствах не помог бы даже молниеносный развод с этим давно надоевшим ей Пьером Безуховым. Да и о каком разводе могла идти речь, если Элен знать не знала, где обретается этот толстый дурак. Вместо того, чтобы ответить на её отчаянные письма, приехать в Петербург и незамедлительно развестись с ней, он остался в Москве, которую вот-вот захватят французы. Что он там собрался делать и вообще, там ли он находится — обо всём этом Элен не имела ни малейшего понятия. А присутствие Пьера было необходимо, потому что в затеваемом Элен бракоразводном процессе он должен был присутствовать и клятвенно подтвердить, что между ним и Элен никогда не было супружеских отношений, что этих отношений никогда и не будет, что их брак не был консумирован,⁽¹⁵⁾ и поэтому их вполне можно развести. Но это нужно было сделать как можно скорее, потому что не могла же прийти Элен на бракоразводный процесс с беременным животом, который был бы всем заметен. В этом случае никакие клятвы не помогли бы, синодальные⁽¹⁶⁾ чинуши и попы заявили бы, что Элен беременна от мужа и, следовательно, развод невозможен. Только как можно более быстрое избавление от ненужной беременности спасло бы Элен от такого поворота событий. Поэтому и пришлось прибегнуть к помощи малоизвестного итальянского доктора, которого ей порекомендовал её давний платонический поклонник Билибин. У Элен уже был опыт избавления от ненужной беременности: в прошлом она пару раз прибегала к приёму одного средства, которое быстро и легко вызывало выкидыш. Но на этот раз что-то не сработало. Привычное средство не оказало никакого действия, хотя Элен несколько раз принимала его. А время шло, срок у Элен был уже большой. И когда она поняла, что обычное и привычное средство ничем ей не поможет на этот раз, она в отчаянии обратилась к Билибину. Тот задумался, но потом посоветовал Элен обратиться к новому иностранному доктору, который недавно прибыл в Петербург.

Этот итальянский доктор-шарлатан представился как лейб-медик испанской королевы. Элен сомневалась в истинности столь пышной регалии, но выхода у неё не было. Она поделилась с доктором своей тайной, предварительно обязав его молчать обо всём, и попросила помощи. С тонкой улыбкой итальянец успокоил прелестную графиню и объявил, что такого рода делами он занимается не первый раз, пользовал самых знаменитых и богатых дам Европы, оказавшихся в похожей щекотливой ситуации, и даст Элен прекраснейшее средство от её печали. Только стоит оно недёшево, и самое главное — Элен должна написать расписку доктору, что сама по доброй воле будет использовать это средство. И ещё одно условие — написать в этой записке, для какой цели это средство ей нужно. Элен, разумеется, согласилась, другого выхода у неё не было, и тут же написала расписку. Средство тотчас было предоставлено и щедро оплачено графиней. Перед отъездом из особняка доктор предупредил, что подействовать оно должно в течение трёх-четырех дней, а принимать его надо небольшими дозами ежедневно по два раза в день, ни в коем случае не превышая дозировки. Но прошло больше недели, и никакого результата Элен не почувствовала. Этот проклятый ребёнок удобно устроился в её теле и не собирался выходить вон. В злобе и отчаянии она сегодня утром приняла усиленную дозу этого лекарства и уже через полчаса почувствовала его действие. Её живот начал болеть сильнее и сильнее, какие-то ужасные спазмы и конвульсии охватили его. Ещё через час мучений из неё наконец-то вышло нечто омерзительно-кровавое, и этот ошмёток её личная горничная немедленно вынесла вон.

Элен на короткое время почувствовала облегчение, но уже через несколько минут её начала охватывать паника. Кровь, которая вытекла из неё вместе с ошмётком, не только не желала останавливаться, но с каждым часом текла всё сильнее и сильнее. Боли не только не прекратились, но стали совершенно мучительными. Тут на неё накатила паника, и она послала за итальянским шарлатаном, который дал ей это проклятое средство. Она слабела от потери крови, то и дело теряла сознание от боли, становящейся всё более и более невыносимой. А доктор всё не ехал и не ехал… Элен поняла, что она скоро умрёт от кровотечения, никак не желающего останавливаться…

Как будто кто-то проклял её и обрёк своим проклятием на раннюю и мучительную смерть…

Но она уже так ослабела, что ей было всё равно… Вся жизнь пролетала перед её глазами… Она не чувствовала ни стыда, ни раскаяния, ни угрызений совести за прожитые годы… по понятиям, в которых её воспитали, по-другому жить было нельзя… Но расставаться с жизнью, которая совсем недавно доставляла столько удовольствий и столь много обещала в будущем, ей было ужасно жалко… Из последних сил она заплакала без слёз… даже на слёзы сил у неё уже не хватало… всё кругом потемнело, всё исчезло…

…И тут кто-то из темноты набросился на неё. Кто-то начал рвать её тело длинными чёрными когтями, выдирать глаза, раздирать рот. А она как будто связана и не может поднять рук и оттолкнуть, может только кричать. Вокруг всё в дыму и огне, и неодолимая сила тянет её в темноту и боль. И некому, некому, некому отогнать силы тьмы. Некому доставить облегчение. Какие-то тёмные сущности тянут её всё ниже и ниже… усиливают пытки… гаденько хихикают… нет, их слишком много, они слишком сильны, с ними ей не справиться…

К вечеру по Петербургу разнеслась страшная новость: прелестная графиня Елена Васильевна Безухова скоропостижно скончалась от болезни, которой она заболела всего несколько дней назад.

«Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale,⁽¹⁷⁾ но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne⁽¹³⁾ предписал Элен небольшие дозы какого-то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили».

* * *

Военный лазарет под Москвой, сентябрь 1812 года

…Сквозь пелену страшного жара и боли Анатоль Курагин услышал разговор двух докторов из лазарета, где он сейчас лежал и умирал от последствий неудачной ампутации ноги.

— Что-то же надо делать, — говорил один голос. — Всё-таки не солдафон какой простой, а офицер, адъютант, а самое главное — князь. Его отец, говорят, в Петербурге чуть ли не в министрах ходит.

— Да что же тут сделаешь, батюшка мой, — отвечал ему другой голос. — Гангрена это, а она, проклятущая, никого не жалеет, ни простую солдатню, ни князей-графов сиятельных.

— Да я уж сам вижу, что гангрена, как её, поганую, не узнать, — продолжал первый голос. — Но, может быть, ещё раз попробовать ампутировать ногу, только повыше, прямо у самого бедра.

— Бесполезно, — безнадёжно вторил ему второй голос. — Вон, посмотри, у него красные полоски на животе видны, а это верный знак, что гангрена уже выше ноги, до тела добралась. А живот ему не отрежешь. Не жилец он на этом свете. Еще день-два — и скончается.

Голоса замолкли, видимо, доктора вышли.

Анатоль и сам понимал, что умирает. Эх, и почему он не обратился к отцу, князю Василию, чтобы тот поспособствовал переводу сына в какой-нибудь полк, который стоял в глубине России, подальше от театра военных действий. Ему страстно хотелось сделать это ещё в начале вторжения Наполеона, когда Кавалергардский полк, в котором он служил, без промедлений отправили на войну. До этого воевать Анатолю не приходилось ни разу, несмотря на то, что он уже более семи лет состоял на военной службе. Он ценил военную службу как возможность носить эффектный и красивый мундир, обеспечивающий успех и внимание женщин, но ни малейшего желания воевать у него никогда не было. В прошлом от участия в военных действиях его всегда спасал отец. Так было в 1805 году, когда Кавалергардский полк был отправлен в Австрию, и почти все товарищи-офицеры Анатоля полегли там на поле боя при Аустерлице, в знаменитой, но неудачной атаке на позиции Наполеона. Незадолго до похода в Австрию, когда князь Василий прослышал о том, что элитный полк кавалергардов, где служил его сын, будет брошен в пекло войны, он спешно организовал перевод Анатоля в скромный армейский полк, который оставался в России, а не отправлялся на войну. С этим убогим полком Анатолю приходилось потом служить и в захолустной Твери, и в ещё более захолустном польском местечке, где его угораздило соблазнить невзрачную, но невинную польскую панну, на которой его потом заставил жениться отец этой девицы. Лишь в самом конце 1809 года князь Василий добился того, чтобы сына снова зачислили в полк кавалергардов — ведь именно пребывание в этом элитном полку обеспечивало Анатолю проживание в весёлом Петербурге, а не в каком-то скучном захолустье. Кавалергарды, когда не находились на войне, всегда располагались квартирами в столице империи. Но, снова оказавшись в полку, Анатоль почувствовал, что оставшиеся в живых прежние товарищи ему не простили того, что когда-то он отвертелся от участия в военных действиях, переведясь в другой полк. Правда, в лицо ему никто не бросал обвинений в трусости, но в отношении к нему не было прежней дружеской непринужденности, а был отчётливый холодок и неприязнь. Именно по этой причине Анатоль и не смог заставить себя попросить отца, чтобы тот похлопотал о переводе в другой полк, когда понял после вторжения Наполеона в Россию, что кавалергардов снова отправят воевать. Курагин знал — второго уклонения от войны, как это было в 1805 году, ему уже вообще никто не простит. Тем более что тут речь шла не о войне за австрийские интересы, а о защите отечества — ведь военные действия в этот раз велись непосредственно на территории России. С этим шутить было нельзя. За попытку уклониться от защиты родной земли от него отвернутся все офицеры Кавалергардского полка. Пожалуй, собрание офицеров даже потребует изгнания Анатоля со службы в полку и вообще с военной службы, да ещё навек заклеймит его позорной славой труса. Именно по этой причине Анатоль и не стал просить отца замолвить словечко за себя. Было страшно стать изгоем в офицерской среде и быть изгнанным с военной службы, получить клеймо труса и предателя. Но теперь Анатоль раскаивался в том, что поддался страху стыда и срама. Стыд не дым, глаза не выест. Зато он остался бы целым и невредимым, хотя и опозоренным, и не был вынужден сейчас расставаться с жизнью.

Его мучил страшный жар и ужасные боли. Дышать было трудно. Вся эта неделя была неделей сплошных мучений. Он помнил, как прилетело проклятое ядро, раздробившее ему ногу. Помнил, как отпиливали её в лазарете. Тогда рядом, на соседнем столе, он увидел Андрея Болконского. Он тоже был ранен, но хотя бы руки и ноги у него были целы. Анатоль помнил, с какой жалостью и даже любовью смотрел на него князь Андрей. У самого Курагина сил на жалость и любовь к кому-то, кроме себя, не было. Да и не испытывал он никогда ни к кому ни жалости, ни любви на протяжении всей своей жизни… И на поле боя, и в лазарете муки Анатоля были самые ужасные…

Как будто кто-то когда-то проклял его и обрёк этим проклятием на раннюю и мучительную смерть...

Он постоянно терял сознание, но временами приходил в себя. Через пару дней после ампутации у него начался жар. Доктора приходили, смотрели на него, давали какие-то лекарства — ничего не помогало. И вот сегодня он услышал свой приговор — у него развилась гангрена. Не удивительно. Он помнил, каким потоком в лазарет стекались раненые на поле боя при Бородино. Всем нуждающимся в ампутации делали её одним инструментом. А когда инструмент был не нужен, то валялся просто на каком-то залитом кровью и забросанным разным медицинским мусором столе. В рану попала грязь и вот результат. Анатоль кое-что слышал о гангрене и понимал, что спасения и шансов выжить у него нет.

Вся жизнь пролетала у него перед глазами… Он не чувствовал ни стыда, ни раскаяния, ни угрызений совести за прожитые годы… ведь он ничего плохого не делал, просто веселился и развлекался, что в этом плохого — он не понимал. Он никогда не думал о людях, которым причинял боль и несчастья из-за своего стремления к вечному веселью… Но расставаться с жизнью, которая совсем недавно доставляла столько удовольствий и столь много обещала в будущем, ему было ужасно жалко… Он чувствовал, как его словно затягивает в какую-то чёрную воронку, откуда нет выхода… перед глазами темнеет… дышать становится невозможно… словно ему на грудь положили огромный тяжёлый камень… и давили… давили… давили… пока у него не осталось сил сделать даже вдоха…

…И тут кто-то из темноты набросился на него. Кто-то начал рвать его тело длинными чёрными когтями, выдирать глаза, раздирать рот. А он как будто связан и не может поднять рук и оттолкнуть, может только кричать. Вокруг всё в дыму и огне, и неодолимая сила тянет его в темноту и боль. И некому, некому, некому отогнать силы тьмы. Некому доставить облегчение. Какие-то тёмные сущности тянут его всё ниже и ниже… усиливают пытки… гаденько хихикают… нет, их слишком много, они слишком сильны, с ними ему не справиться…

* * *

Пруссия, апрель 1813 года

Эту девушку Долохов заприметил сразу, как только был определён на постой в доме её отца, зажиточного крестьянина одной небольшой и захолустной прусской деревеньки. Грациозная, стройная, с тёмными волосами и глазами, очень красивая. Лет шестнадцати-семнадцати, не больше. Сразу смутно напомнила ему кого-то. Только потом он вспомнил — эта юная крестьянка напомнила ему Софью Ростову, которая смертельно оскорбила Долохова своим отказом от его предложения руки и сердца много лет назад. После этого он иногда со злобной досадой думал об этой девчонке и очень жалел в те минуты, что не имел возможности поквитаться с ней за оскорбление своими способами. Это было невозможно, поэтому мысли о ней он старался от себя всегда отгонять. И теперь опять совершенно непрошено припомнил — вот на кого была немного похожа юная крестьянка, на которую Долохов сейчас положил глаз. Вначале Долохов пытался с этой прусской девицей действовать добром — улыбался юной красотке, пытался говорить на ломаном немецком комплименты. Но она лишь пугливо вскидывала на него свои тёмные глаза, краснела и старалась отойти подальше. Совсем как Софья когда-то. С раздражением Долохов вспоминал, что глаза Софьи тоже всегда выражали смущение и какую-то боязливую настороженность, когда она находилась в его обществе. Лишь однажды он увидел в её глазах совсем другое выражение. Но это произошло гораздо позже, спустя шесть лет после их первого знакомства, через несколько месяцев после неудавшегося похищения её кузины.

Случилось их новая нечаянная встреча в самом конце июня 1812 года. Уже началась война с Наполеоном, и Долохов готовился пойти в армию. Его матушка со слезами на глазах уговорила его перед отъездом сходить с ней на службу в церковь. Долохов терпеть не мог ходить в церковь даже в детстве, когда его туда водили родители. Тем более в кадетском корпусе, где к службам кадетов заставляли ходить строем. К тому же ко времени окончания корпуса он уже не верил ни в Бога, ни в чёрта, ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай. И поэтому, выйдя из корпуса и став офицером, он забыл совсем, что это такое — посещать церковь, и не был там уже много лет. Но на сей раз решил уступить слёзным просьбам матушки и вместе с ней пошёл на службу.

В церкви было много народу. Марья Ивановна начала истово молиться, умоляя Господа Бога, Его Пречистую Матерь и всех святых пощадить её любимого сыночка на очередной войне. Долохов стоял позади матери, скучал, разве что ради вида изредка крестился, да мысленно издевался над службой и священником. Внезапно небольшая группа из трёх женщин, одетых во всё тёмное, привлекла его внимание.

Это были Ростовы. Старая графиня, её дочь Наташа и племянница Соня. Они стояли чуть впереди и не замечали его, но он сумел хорошо рассмотреть их. Старая графиня постарела и выглядела озабоченной и усталой. Соня изменилась не слишком сильно, даже стала ещё привлекательнее. Она перестала быть худенькой и угловатой, хотя и очень хорошенькой девочкой-подростком, и превратилась в красивую женщину, но вид у неё был грустный и печальный. Она то и дело с заботой и вниманием смотрела на кузину. А вот вид Наташи как-то особенно привлёк внимание Долохова и даже вызвал в нём приступ злобного веселья. Она была бледна, как смерть, исхудала так, что одежда на ней болталась, и под глазами у неё были тёмные круги. Вид её у любого бы пробудил жалость, но Долохов чувства жалости никогда ни к кому не испытывал. Поэтому убитый и больной вид Наташи его только развеселил. Хотя до сих пор его и разбирала досада от того, что не удалось похитить и опозорить эту глупую девчонку перед всем светом, но хоть что-то вышло из их затеи, думал он. До Долохова смутно доходили слухи о причинах затянувшейся болезни Наташи, кое-где рассказывали, что она настолько была расстроена неудавшимся романом с Курагиным и разрывом помолвки с Болконским, что пыталась отравиться. При таких разговорах Долохов не чувствовал ни малейшего раскаяния в том, что принял самое непосредственное участие в подготовке похищения Наташи и тем самым поспособствовал её отчаянной попытке отравиться, а потом ещё и болезни. Он только жалел, что глупая девка и в попытке самоубийства оказалась неумехой и не смогла убить себя. Вот тогда веселье его было бы полным! Почти таким же, как и при удавшемся побеге и похищении. Впрочем, и того, чего он добился, помогая Курагину, было достаточно. Наташа явно была больна, а Ростовы все были опечалены и озабочены её болезнью. Поэтому у Долохова было достаточно оснований для того, чтобы при виде этой грустной троицы в церкви ощутить приступ внезапно накатившего на него злобного веселья, которое всегда охватывало его, когда он видел чужую боль и страдания и знал при этом, что он является причиной горя и несчастья человека. В такие минуты его просто-таки распирало от чувства собственного всемогущества, он чувствовал себя почти что Богом, в чьих руках счастье и горе, жизнь и смерть человека. И это ощущение было настолько прекрасным для него, что такие минуты сознания собственного всемогущества он не променял бы ни за что на свете. А всякую жалость и сострадание он всегда считал слюнтяйством, позорным для настоящего мужчины.

Пока Долохов забавлялся про себя, разглядывая сломленную Наташу, а также старую графиню и Соню с их горестным видом, служба закончилась, и Ростовы пошли к выходу. Наташа шла, опустив голову и глаза, старая графиня что-то заботливо говорила ей, не спуская глаз с больной дочери. Поэтому обе они совершенно не заметили Долохова. Но Соня, которая шла чуть позади тётки и кузины, Долохова увидела. Внезапно кровь прилила к её щекам, а глаза вспыхнули. Она глянула на него с такой ненавистью и с таким отвращением, что он даже оторопел и изумился. Никогда прежде эта скромная тихоня не позволяла себе подобных взглядов ни на кого, в том числе и на него. А тут ему на миг показалось, что она готова убить его своим взором!.. Губы её шевельнулись, как будто она хотела что-то сказать или даже крикнуть, но она сдержалась. И только с гадливостью в лице резко отвернула голову от него и пошла дальше за тёткой и Наташей. Неужели она что-то узнала об его участии в попытке похищения кузины, подумал Долохов. Да нет, не может быть, его участие в той грязной истории осталось тайной для всех. Не хватало ещё, чтобы кто-то об этом узнал. Пока он размышлял над этим, Ростовы вышли из церкви. А потом и матушка его засобиралась домой. Очень скоро Долохов выкинул из головы эту сцену и не возвращался воспоминаниями к ней до тех пор, пока не понял, что юная крестьянка из прусской деревеньки, которая понравилась ему, очень напоминает внешностью Соню Ростову. И точно также бегает от него, как и Софья много лет назад, вызывая в нём чувство нетерпеливого раздражения и злобы.

Может, он и нравился этой девчонке-крестьянке, красивое лицо в этом смысле никогда Долохова не подводило, и он вовсю пользовался своей внешностью для совращения женщин. Но она точно очень боялась своего отца, степенного и сурового прусского зажиточного крестьянина, в доме которого Долохов и офицеры его отряда расположились на постой. Этот проклятый пруссак словно коршун следил за своей юной красивой дочерью, справедливо опасаясь, что солдаты и офицеры хотя и союзной, но всё же чужой армии могут в разгар войны польститься на прелести молодой красотки. Соблазнят или ещё того хуже. Военные нравы, видно, этот крестьянин хорошо знал, потому как сам в своё время отслужил в войсках Его Величества короля Прусского.

Через несколько дней бесплодных попыток добиться внимания девушки Долохов потерял терпение и решил, что действовать надо другим способом. Может быть, деньги помогут. Бабы все до одной продажные твари, не важно, кто они — графини они или кухарки, в этом он всегда был твёрдо убежден и никогда в этом не сомневался, а денег у него хватало. Кроме того, надо выбрать момент, когда папаши девушки не было бы рядом. Он стал следить за девицей, и однажды нашёлся-таки подходящий момент. Долохов из окна увидел, что приглянувшаяся ему юная крестьяночка зачем-то отправилась в амбар. Как нарочно, в доме никого не было. Его офицеры ушли гулять по деревне, а скорее всего — до деревенской таверны со шнапсом⁽¹⁹⁾. Папаша девушки тоже ещё с утра по каким-то делам отъехал со двора вместе со своим работником. Увидев из окна, как девушка входит в амбар, Долохов тотчас же ринулся за ней.

Толку опять не получилось. Когда он с улыбкой и протянутыми на ладони тремя золотыми империалами⁽²⁰⁾ подошёл к девушке, она только со страхом метнулась в сторону и отрицательно покачала головой. Долохов не стал жадничать — вытащил из кармана ещё пару золотых и снова протянул их девушке. Но она даже не стала смотреть на деньги, а просто постаралась выбежать из амбара, обогнув Долохова, который преградил ей дорогу к двери. Он попытался схватить её, но тут она допустила большую ошибку — дала ему хлёсткую и очень болезненную пощёчину. Долохова охватило бешенство, а когда на него находили припадки бешенства и злобы, он был готов на всё.

Ударив девушку по лицу в ответ, он опрокинул её на пол и навалился сверху. Девушка пронзительно завизжала. Чтоб заставить её замолчать, Долохов схватил её за горло и стиснул его привычной железной хваткой. От нехватки воздуха она скоро потеряла сознание и обмякла.

Долохов быстрым движением задрал на обеспамятевшей девушке юбку и содрал с неё панталоны. Он уже начал расстегивать свои штаны, как вдруг услышал какой-то шум сзади. Но оглянуться не успел, что-то с дикой силой и болью ударило его в спину, и он потерял сознание…

Очнулся он, скорее всего, через несколько минут и сразу же почувствовал ужасную боль в спине. С трудом повернув голову, он увидел рыдающую девушку, которую обнимал и утешал её отец. Она тихо что-то говорила, захлёбываясь слезами, а её папаша, оглядываясь на Долохова, то и дело повторял: Schurke... was für ein Schurke...⁽²¹⁾ Рядом с ним на земляном полу амбара валялись вилы. Видимо, этими вилами он и ударил Долохова в спину, когда увидел, что тот пытается изнасиловать его дочь. Через некоторое время они вышли, а потом крестьянин вернулся уже без дочери, но со своим работником. Долохов был так слаб после удара вилами и потерял так много крови, что кричать и привлечь таким образом внимание к себе он не мог. К тому же папаша проклятой девки и его работник первым делом запихали в рот Долохова кляп. Потом завернули обездвиженное умирающее тело в какую-то рогожку и понесли с собой. Скоро Долохов почувствовал, как его тело стукнулось обо что-то твёрдое, а потом ощутил какое-то движение. Он понял, что его бросили на дно повозки и теперь везут куда-то. Ясно, что не к доктору. Долохов понимал, что его везут добивать и прятать его тело.

Надежды на спасение у Долохова никакой не было, он чувствовал, что пришла его смерть — неожиданная и позорная. Если бы ему дали возможность выбирать, он бы выбрал смерть на поле боя. Всё-таки такая смерть была почётной, и похоронили бы его, как честного офицера. Но вот так жалко умирать самым постыдным и унизительным образом он не хотел. Только выбора у него не было…

Как будто кто-то когда-то проклял его и обрёк этим проклятием на раннюю и мучительную смерть…

Боль так сильно терзала его тело, что он постоянно то терял сознание, то приходил в себя. Особенно больно было, когда повозку подкидывало на каких-то ухабах.

Вся жизнь пролетала у него перед глазами… Он не чувствовал ни стыда, ни раскаяния, ни угрызений совести за прожитые годы… только лютую злобу, что не выживет, что умрет и не рассчитается ни с проклятой девкой, ни с её папашей — своим убийцей… Но расставаться с жизнью, которая совсем недавно доставляла столько удовольствий и столь много обещала в будущем, ему всё же было жалко… Наконец повозка остановилась, тело Долохова, закутанное в рогожу, вытащили из повозки и куда-то понесли. Потом Долохов почувствовал какие-то раскачивания — и тут же ощущение полёта… его куда-то сбросили. Не успел он опомниться, как ощутил удар обо что-то упругое и расступившееся под тяжестью его тела. Холодная влага затопила его со всех сторон, залила рот, нос и, как он не пытался задерживать дыхание, вскоре залила и его легкие… темнота и пустота обступили его со всех сторон…

Через несколько недель река выкинула на берег распухший и обезображенный труп. Когда развернули мокрую рогожку, в которую он был обёрнут, то увидели на трупе форму русского офицера. Дали знать властям, а те связались с руководством российской армии, которая в это время находилась на территории Пруссии, изгоняя из неё войска Наполеона Бонапарта в союзе с пруссаками и австрийцами. Приехавшие военные следователи определили, что, скорее всего, тело принадлежит довольно известному в русской армии офицеру Фёдору Ивановичу Долохову, который бесследно исчез несколько недель назад. Прусский крестьянин, хозяин дома, где Долохов вместе с офицерами своего отряда находился на постое, недоумённо разводил руками в ответ на вопросы, куда делся его постоялец. Да и не было особо охоты и возможности разбираться. Армии надо было двигаться дальше, впереди было ещё много битв и много сражений до окончательного разгрома Наполеона. Тело Долохова захоронили в прусской земле, дали знать его родным в России, и на этом всё было закончено и забыто…

…В ту же ночь Соне приснился странный и страшный сон. Будто смотрит она с какой-то непонятной высоты на грязную дорогу. Из расположенного рядом таинственного глубокого ущелья веет страшным жаром, и оттуда слышатся чьи-то тяжкие стоны, прерываемые торжествующими криками. И видит потом Соня: идёт по дороге, скрестив руки на груди, тихая девушка, вся в белом. На её стройной мраморной шее видны чёрные отпечатки пальцев… С ужасом Соня понимает, что у девушки — её лицо… А за девушкой, в небольшом отдалении какие-то страшные уроды, похожие на козлоподобных чертей и диких зверей с оскаленными мордами, посвистывая и покрикивая, кривляясь и издеваясь, волокут за ноги трёх истерзанных людей. Одна из них женщина, двое — мужчины. Их лиц она не может разглядеть, потому что их головы бьются о камни, окунаются в грязь. Грязи и крови, заливающей лица этих людей, так много, что их черты неразличимы. И только один из тех, кого волокут дьяволы, собрав последние силы, кое-как приподнимает голову. С еще бо́льшим ужасом Соня различает лицо этого человека — это Долохов. Он сплёвывает кроваво-грязную пену с разбитых и истерзанных губ, стонет и хрипит: «Соня, смотри — вот моя дорога! Вот наша дорога там, куда ты нас всех отправила…»

…Соня страшно, дико, отчаянно кричит во сне и пробуждается вся в холодном поту… До утра она больше не могла заснуть… хотела встать, подойти к образу Спасителя в углу её спальни, упасть перед ним на колени — и не смогла. Ноги не держали. Она понимала, что и пары шагов не пройдёт — рухнет сразу, сделав первый шаг, как подкошенная. Так и просидела она до рассвета на смятой постели, сжавшись в тугой клубок, уткнув голову в колени, сотрясаемая мелкой дрожью, шепча бессмысленные молитвы…

Примечания:

Судя по тексту романа, Анатоль Курагин действительно до начала Отечественной войны 1812 года ни в одном бою не был, хотя и служил на военной службе более семи лет. Об особенностях военной карьеры Анатоля Курагина можно прочитать здесь: https://lady.webnice.ru/blogs/?v=14943

1) Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь — фр.

Проклятье (гет)

Глава 5. Свершение (август 1812 года – апрель 1813 года)