Гермиона Грейнджер и Сон Кассандры (гет)

Приступы зельевара, жутко досадующего на снова, по его мнению, не к месту рвущуюся помочь Грейнджер, с которой уже давно нет сил спорить и которой он теперь уже на целых две жизни, по своему мнению, должен, сходят на нет.

Это совершенно не мешает ползучему и скользкому гаду, который с помощью маленькой львицы благополучно и уполз, и ускользнул, оскорбленно шипеть и исходить на желчный яд.

Гермиона покорно выслушивает и очень старается не вникать в едкие речи. Пока выходит не очень.

Новый год приносит снегопад и Рона, смущённо зовущего её на их с Лавандой свадьбу. По мнению Герм, то ранение, полученное в битве за Школу, изменило Лав-Лав. Она стала вполне выносима и — даже интересна.

Гермиона не чувствует никакой досады. Только — облегчение. И радостно поздравляет друга. Тот выдыхает, и тоже — не менее облегчённо. Они — снова друзья. И Грейнджер больше не придется мучительно выдумывать сотни отговорок и избегать встреч с рыжиком.

А Грейнджер на радостях тащит в Коукворт сверкающую иссиними огнями ель.

И на неё — впервые кричат. С неё, потеряв терпение, требуют списать уже, во имя Мерлина, все долги. Взять свою цену и исчезнуть восвояси.

Гермиона — обижена. Гермиона — недоумевает. И Гермиона — просит.

Гермиона, так и оставшись стоять на пороге, в дом не входит. И озвучивает идею прямо так, припорошенная снежком.

Она просит мужчину жить дальше. У Гарри же — получилось. А он, на секундочку, словил лбом прицельную Аваду от Неназываемого.

В целом, Грейнджер не кривит душой. Это действительно то, чего она хочет. А если точнее — та из ее хотелок касательно конкретно Северуса Снейпа, что видится волшебнице наиболее реальной и выполнимой.

И девушка аппарирует прочь, удовлетворенная. Декан Змей, впервые на её памяти, выглядит растерянным и не знающим, что ответить, окромя «да ты издеваешься».

А еще — елку она все таки оставила именно там, где и собиралась.

В последний месяц зимы зельевар как раз перестает злиться, и Грейнджер рискует с этим своим самым вздорным из лекарей увидеться. И Северус Тобиас Снейп со всей доступной серьёзностью сообщает Гермионе Джин Грейнджер, что ненавидит гриффиндорцев и их идиотскую жертвенность, максимализм и жажду спасти любого мимопроходящего убогого. И ему фантастически неловко, что его ненароком, видимо, приравняли к домовым эльфам. И он в целом против любых аналогов вязаных шапочек. И пусть уже Всезнайка уяснит это себе раз и навсегда.

Гермиона — вспоминает. Гермиона — краснеет. И откровенно, невежливо хохочет.

Все ещё не зная, что оказалась третьим по счету в жизни Северуса человеком, так задорно реагирующим на колкие едкости.

И она имеет, несомненно, огромное преимущество перед Лили Поттер и Альбусом Дамблдором. Потому что она — еще жива. И он в ее бедах — пока не виноват.

По крайней мере, пока что. Но если у Северуса не выйдет спасти жизнь маленькой зазнайке, и та медленно угаснет, на его совесть ляжет третий грех. Третий человек, который имеет значение для зельевара лично, а не только для всего гребаного волшебного мира, испустит дух по его же вине.

Снейпа эта пугающая закономерность гибели его привязанностей действительно пугает до суеверного.

А сама Грейнджер о таких тлетворных размышлениях мужчины на свой счет узнает только следующей зимой. Плавно, естественно, словно так и должно было быть изначально. После десятков взорванных котлов, сотен ругательств и тысяч исписанных впустую пергаментов.

После сакрального и отчаянного: «за что вы мне на мою голову».

После проникновенного «аналогично».

А ведь глаза — действительно красивые, как бы он сам то не отрицал.

И, наверное, поэтому все это и осталось для новой владелицы тела и в памяти, и, что хуже всего, в сердце…

Эту Гермиону совсем не изгладывала совесть за бездействие в глобальных масштабах. Она была довольна и тем малым, что получалось успеть. Эту Гермиону все меньше интересовало Министерство Магии. Этой Гермионе наконец-то нашлось место, где можно просто помолчать и забыть абсолютно обо всем. Этой Гермионе верилось, что ей за это ничего не будет.

И не надо больше бороться с целым миром. Воевать теперь нужно только за нескольких самых близких. Эта Гермиона поняла, что именно имел в виду после окончания Войны Гарри. К две тысячи второму эта Грейнджер осознала то, до чего миссис Грейнджер-Уизли так и не дошла.

У этой Гермионы был дом. Чужой дом, куда она осторожно и аккуратно вносила улучшения. Ей совсем не было скучно, потому что ее поползновения на чужое жилище были похожи на увлекательную игру, где хозяин ни в коем случае не должен был заметить перемен. Иначе вулкан рванет, и миссия будет провалена.

У этой Грейнджер, совсем не по возрасту и чину баловавшейся кошками-мышками, в один прекрасный вечер появился диван у камина. Потому что владельцу жилища надоело наблюдать, как гриффиндорка кукожится в три погибели в кресле с неизменной книгой и в итоге — там же и засыпает…

Весной с этой Грейнджер и ее новым товарищем случается закономерное для всех, в том числе — и человеческой природы. То есть, для всех, кроме них самих.

Односпальная кровать в то ли гостевой, то ли бывшей детской, волшебным (а как иначе-то образом), превращается в двуспальную.

Нет, это происходит вовсе не потому, что в окно вместе с весенним ветерком заглянул Купидон.

Просто Грейнджер, наотрез отказавшуюся от жертвования чужой жизнью во имя свое, даже если эта жертва — кот, несмотря на лекарственные составы и постоянное медицинское сопровождение, начало морозить. И по ночам — в особенности. Что давало в сухом остатке не просто недосып, но и — тремор рук. А работу над проектом, где точность движений в четыре руки значила все, продолжать с ознобом было бы проблематично.

Практическим путем было выявлено, что Согревающие сбоят и действуют через раз. Множество одежек тоже со своей задачей не справляются.

А вот тот самый кот, носитель живого тепла, как выяснилось, вполне себе шел за грелку. И даже две, потому что в Норе его раскормили до невероятных размеров. Но Живоглот был слишком увлечен местными мышами и кошками, орущими по весне, чтобы проводить всю ночь безвылазно рядом с бедовой хозяйкой…

Такой серьёзный и внешне холодный, этот мужчина наощупь был горячим, как печка.

И явно тайком колдовал, перекачивая в подопечную свою магию по чуть-чуть, пока та — спит. Потому что утром уже он зябко и смурно кутался в халат и сбегал, жутко хмурый и излишне солидный. Откровенно, преступно невыспавшийся.

Джинни лишь хихикала и говорила, что оно — совсем не от того. И тут, если бы речь шла о хотя бы том же Роне или Кормаке, то Гермиона бы, естественно, согласилась. Но тут... Все, совершенно все было иначе. Настолько иначе, настолько не как у людей, что можно было сомневаться каждую секунду и — во всем.

И, наверное, Грейнджер очень сильно предпочла бы, чтобы вот такое поведение — как раз от «того». А не переизбытка использования запрещенных Чар и плетений.

Вот тогда-то Грейнджер впервые заинтересовалась собственным будущим. И, пересилив себя и собственные панические сомнения, героически не рванула к Трелони или той же Лаванде, а использовала магию.

Её морозило уже неделю. И уже три ночи из этой недели девушка провела в одиночестве, пока человек внизу не спал, не отходя от котла. Зельевара накрыло очередное озарение, и теперь он восторженно женил свое искусство и ее практические бумажные выкладки и рунные круги. Воплощая в жизнь новый вариант лекарства, которое уж точно в этот раз должно было правильно сочетаться с колдомедицинскими, парными к нему, Заклинаниями.

И она хотела, правда хотела знать, какой в этом всём смысл.

Он ведь… должен был быть.

Но Чудовище в её венах, предчувствия скорую расправу над собой, активизировалось.

И… Гермиона Грейнджер тихо скончалась в мучительной агонии, покуда двумя этажами ниже её упорный спаситель отрабатывал Долг Жизни и мозговал новое целебное зелье.

Нелепо.

Она, так жаждущая все на свете контролировать, спокойно зачитала катрены и легла спать, желая увидеть, что готовит ей будущее, во сне.

И — умерла.

Не в силах проснуться и позвать на помощь, как сделала бы сама миссис Грейнджер-Уизли.

Да что уж там, миссис Уизли была способна вовремя проснуться и помочь себе сама, звать кого-либо нужды никогда и не возникало. И уж никогда и ни за что не использовала даже простейшего маггловского снотворного, не то, что такой мудреной ментальной магии.

Просто потому, что всегда была настороже. Никогда не расслаблялась. И знала, что тьма сильнее всего по ночам.

М-да уж, вот тебе и «Сон Кассандры». Полноценный рецидив зла под кожей, получите и распишитесь…

А эта Гермиона, поверившая в жизнь и безопасность, звала, звала отчаянно. Но только вот делала это во сне. А само тело не издало ни единого звука.

И на последний зов угасающего сознания девушки, кажется, ответили. Только вот пришла… она сама.