В ноябре (гет)

Ему казалось, что еще чуть-чуть — и его голова взорвется. Не в метафорическом, а в самом буквальном смысле. Умывание холодной водой не помогло, впрочем, как и попытки размеренно дышать или давить пальцами на определенные точки черепа. Он скорчился на полу крохотной ванной и часто-часто моргал. Из глаз катились слезы, собирались на кончике носа и падали на старую, противного грязно-оранжевого цвета плитку. Он дошел сюда с большим трудом, опираясь о стены. Перед глазами все расплывалось от боли. Может, за долгое время он и привык встречать подобные ощущения с равнодушной покорностью, но легче от этого не становилось.

Воспоминания. Ежесекундно в его сознании вспыхивали стройные ряды картинок, и каждая отзывалась сотнями мельчайших игл, впивавшихся прямо в мозг. Одно событие тянуло за собой следующее, цепочки разрастались, ширились в его голове подобно огромному дереву. Вставали на место частички разбитого калейдоскопа. Как же ему было больно… Но — плевать! Он не собирался останавливаться и жадно бросался навстречу каждому воспоминанию.

Удивительно, как много, оказывается, было от него скрыто! Это одновременно и пугало, и вызывало дикий восторг. Сердце колотилось как бешеное, по венам будто непрерывно гулял ток. Он смотрел и смотрел: бескрайняя заснеженная тундра и проложенные под ней стылые темные тоннели секретных лабораторий; низкий успокаивающий гул двигателей джета во время долгого перелета над Атлантикой; случайный солнечный блик на дуле винтовки — через пару мгновений он сделает выстрел и тут же кинется отступать, потому что допустил глупейшую промашку и не озаботился правильной маскировкой оружия; уходящие в стылую вышину заиндевелые сосны; уютное тепло кухни, на которой мама что-то помешивает в большой кастрюле, а потом оборачивается, улыбаясь такой родной и знакомой улыбкой — у нее глаза того же цвета, что и у Джеймса, и такие же длинные пушистые ресницы… Духота нагретых солнцем сухих доков и липнущая к пропотевшей спине рубашка; холод металлического стола, слепящий свет и боль; «Ревущие» собрались у костра и делят на всех пару последних папирос; Кони-Айленд, громада колеса обозрения на фоне закатного неба, прехорошенькая Джудит смотрит на него влюбленными глазами и разрешает себя поцеловать; сухой стрекот автоматной очереди и падающие безжизненные тела…

... Хилый мальчишка со светлой челкой и смешно оттопыренными ушами, у него подмышкой зажат альбом, а под правым глазом намечается свежий синяк...

... Мужчина с волевым выражением на красивом лице, высокий, статный — у него все те же челка и уши- держит в руке круглый щит со звездой.

«Стив!»

Ему кажется, что он ужасно долго спал и вот сейчас — проснулся и начинает понимать, кто он. Он — точка, в которой сходятся все нити его жизни- от самых дальних, зародившихся многие десятилетия назад, и до самых последних, сияющих новизной. Никакая информация из музея, книг, всемирной сети или секретных досье не в состоянии подарить такое ощущение осознания себя. Сейчас он может сказать это наверняка.

— Какой же ты, оказывается, старый, Джеймс Бьюкенен Барнс… Баки, — прохрипел он.

Жизнь, которая у обычных людей плавно разворачивается с течением времени, давая какую-никакую возможность размышлять и рефлексировать, познавая себя и мир вокруг, только что шарахнула по нему кузнечным молотом и оставила валяться на полу — давай, попробуй теперь разобраться со всем этим, Зимний, или кто ты там теперь… Ты хотел этого, так получай с горкой!

Он кое-как продышался, утер лицо тыльной стороной живой ладони. Понемногу боль утихала, по внутреннему ощущению казалось, что он провел в ванной вечность, хотя на самом деле проторчал там не больше четырех-пяти минут. Джеймс откинулся на кафельную стену и запрокинул голову. Со стены напротив ему весело улыбалась дурацкая ярко-желтая мочалка в виде уточки, и он криво усмехнулся в ответ.

Он прекрасно понимал, на что идет, когда просил вернуть себе память, и внутри уже подсознательно замирал от того, что придется жить дальше с грузом всего, что, возможно, успел совершить. По своей воле или нет — не важно. Решив возвратить воспоминания, он одновременно решил и принять ответственность. Кто-то скажет — любой поступил бы так же. Ложь. Беспамятство привлекательно, оно может подарить легкость… Жизнь в неведении, с чистого листа — разве это не прекрасно? И он сомневался. Боялся. Но в итоге выбрал знание.

— Вот ты где, — донесся до него слабый голос.

Джеймс и не заметил, как она подошла. Зимний бы вряд ли такое допустил, но вот Джеймсу в данный момент все было абсолютно фиолетово.

— Живой?

Он не ответил и плавно поднялся, опираясь о стену. Делать резкие движения, особенно головой, он сейчас опасался. Не к месту вспомнилась статейка про японских духов — капп, чтением которой он развлекался во время перелета до Москвы. В его черепе, конечно, не было открытой чаши с водой, как у этой нечисти, но голова ощущалась совсем как хрустальная. Джеймс выпрямился. Майя опиралась о дверной косяк с таким видом, словно не может стоять прямо. Словно вообще не может стоять. Выглядела она совсем нехорошо и куталась в плед, которым он, повинуясь странному порыву, накрыл ее после того, как очнулся.

— Ты что-то говорил про торт.

По дороге на кухню он не раздумывая решил подстраховать ее и придержал за плечо.

Близился вечер. Через полуприкрытые жалюзи на стену и потолок падали косые закатные лучи, наполняя всю кухню нежным розовато-персиковым светом. С момента, когда они приступили ко второму этапу, оказывается, прошел почти целый день, отстраненно подумал Джеймс. И не удивительно — работа была проделана, по его ощущениям, огромная.

Торт на столе медленно, но верно уменьшался — решив не заморачиваться условностями вроде разрезания на кусочки и использования тарелок, они ели его прямо так, орудуя столовыми ложками каждый со своей стороны. В этом было какое-то почти детское удовольствие, слаще, наверное, только есть руками. Джеймс похвалил себя за предусмотрительность: глюкозная бомба из пропитанных кофе и коньяком шоколадных коржей и жирного крема была именно тем, что им обоим сейчас необходимо. А если вспомнить, что в составе крема есть такая божественная штука, как вареная сгущенка… Хорошо, что в кондитерской он попросил помочь ему определиться с выбором — шикарная витрина с дополнительной подсветкой и красующимися на ней тортами самого разного вида ввела его в ступор. Девушка на кассе тут же принялась перечислять ему составы всех, что были в наличии, и в дополнение посоветовала еще и пирожные — он согласился и прикупил их, по одному каждого вида на пробу, как дополнение к торту. Было почему-то немного неловко за свою тягу к сладкому, но он успокоил себя тем, что все дело в суперсолдатской сыворотке, а никак не в маленьком мальчике, который до сих пор живет где-то очень-очень глубоко внутри Зимнего солдата и периодически клянчит вкусности.

Он сделал большой глоток кофе из «своей» здоровенной кружки и задумчиво посмотрел на Майю. Та сосредоточенно работала ложкой и не обращала внимания ни на что, кроме торта.

— Совсем бледная. Тебе бы отдохнуть.

— А сам-то, — буркнула она с набитым ртом. — Тебя приложило сильнее, чем я рассчитывала. Но извиняться я не собираюсь.

— И не надо. Вчера было полегче, это правда.

— Пф, ты не сравнивай, сегодня я, считай, по кирпичику перебирала. Ну, или по нитке… Блин, это всегда сложно пояснять на словах — с чем ни сравни для примера, все не то…

— Главное, что получилось.

Она отложила ложку, скрестила руки на столе, и подавшись перед, вкрадчиво протянула:

— Не-ет.

— В смысле — нет? — неверяще проскрипел он. — Они вернулись, я же видел.

— Не хотела прямо сейчас обсуждать… Но придётся, раз уж ты начал. Это далеко не все воспоминания. Я смогла вернуть лишь часть. И ещё, — нахмурилась она, — я сегодня заметила кое-что подозрительное. Вчера его не было видно, но, подраскопав, я наткнулась на эту херню. Она спрятана на отдельном уровне, в который фиг проберешься — туда не ведет ничего, ни единой дорожки из четких воспоминаний. Я даже не представляю, что она может скрывать. Джеймс… Что же с тобой делали?

О, у него было минимум с полсотни ответов на ее вопрос, но он с кристальной ясностью понимал, что все они в данном случае — неверные.