Муня (гет)

-Знаешь, Муня, — обратилась Аля к сестре, когда девушки покидали Смоленское кладбище, — в следующий четверг мы с тобой непременно должны явиться к Ольге на собрание. Есть некто, с кем я просто обязана поговорить. Ты не могла не запомнить его. Это тот самый высокий господин, которого Ольга облобызала первым. Ордовский-Танаевский. Негодяй...

-Аля, мне кажется, дело не только в том, что он обманул тебя с хлыстовскими молениями. Чует сердце, ты им заинтересовалась...

-Муня, брось, пустое, — Аля густо покраснела и дальше скрываться было бессмысленно, — Что ж, от тебя не скроешь. Мне действительно... да, да, ну хорошо, мне весьма понравился Ордовский-Танаевский... Негодяй... Муня, а ведь я тоже ему запала в душу... Он так смотрел в мою сторону... а какие слова говорил...

-Аля, помнишь, какие слова говорил мне Коленька, упокой Господи его душу?

-Помню, сестрица. Ты летала и мнила себя его невестой.

Муня и Аля принялись вспоминать то совсем недавнее, но безвозвратно ушедшее время, когда Муня и Николай Юсупов дебютировали в любительском театре под руководством талантливого режиссера Юрьева. Они давали спектакль в Царском селе перед самой государыней Императрицей. Тогда юрьевская труппа не уступала профессиональным актерам, а "Снегурочка", с которой предстояло выступить молодым людям, была пьесой не из простых. Муня исполняла роль Снегурочки, Юсупов — Мизгиря. Спектакль прошел великолепно. Императрица и цесаревны были в восторге. Муню-Снегурочку буквально забросали цветами. Николая носили на руках. Девушка была счастлива. А на следующий день Николай оставил труппу, оставил репетиции и уехал за границу. Как оказалось, у него в Париже проживала тайная любовница, Марина Гейден, молодая замужняя аристократка. Николай писал ей письма еще в России, а после не выдержал и сорвался в Париж, где провел несколько месяцев,изредка встречаясь, но чаще переписываясь с Мариной и прося ее руки. Несмотря на брак, молодая дама давала твердое согласие выйти замуж за Николая. Однажды переписка попала в руки ее супругу, барону Мантейфелю. Тот вызвал Николая на дуэль. Так Муня потеряла возлюбленного и дала на его могиле обет верности и целомудрия до самой смерти.

-Николай держал меня за руку и говаривал: "Ах, Мунюшка, если бы вынуть из сердца занозу..." Я все не понимала. А теперь вот мы с тобой знаем, что занозой была Марина Гейден. Каждый день молюсь за упокой Николая и о ее здравии: Господь велел молиться за врагов, это укрепляет и наполгяет сердце покоем... но я все еще не могу простить...

Муня всхлипнула, но сестра тут же утешила ее:

-Мунюшка, давай будем считать, что мы обязаны вывести сектантов на чистую воду в память о твоем Коленьке. Феликс ведь тоже у них. Как мы с тобой взглянем друг другу в глаза, если не освободим его из рук обманщиков?

Аля и Муня условились идти на собрание к Лохтиной в четверг и стали ждать. Когда же четверг наступил, девушки отправились в особняк Ольги Владимировны, где их сразу же узнал лакей:

-Изволите, барышни-с, быть нашими дорогими гостьями, — рассыпался он, помогая Але и Муне спешиться.

Как и в прошлый раз, извозчику было велено ждать их около полуночи. Ольга Владимировна была необыкновенно рада визиту девушек. Как и прежде, в белом платье, красивая, величественная, она проводила Муню и Алю в гостиную. Они обратили внимание, что курильниц со сладковатым дымом в помещении стало заметно больше. Гостей тоже стало больше, чем неделю назад.

-Видимо, подопечные Ольги обманом завлекают в секту других, — предположила Аля. Муне совершенно не хотелось думать о Лохтиной как о бесчестной еретичке. Она нравилась девушке. Что-то было в Ольге светлое, неподдельное, хоть временами ни Муня ни Аля не были вполне уверены, что хозяйка собрания душевно здорова. Слишком уж патетично она вскрикивала во время проповедей, слишком уж неистово всплескивала руками и заводила глаза к небу.

Как и в прошлый раз Ольга начала с произнесения проповеди:

-Возлюбим друг друга, братие! В бане духовной очистимся, облачимся в ризы новые, белоснежные! Не той любовью возлюбим, что у внешних пребывает! Аще кто не сочетается с братом и сестрою своей во Христе, тот и Царства Божия не наследует! Совлечем с себя ветхого Адама и прибудем в союзе духовном вовеке! Радуйтесь, жены и мужи благодатные, радуйтесь у раЯ (девушки вспомнили это) предстоящие! К свету тьма да не прилепится!

-Истину глаголешь, сестра! — мгновенно подхватил Ордовский-Танаевский. — А заповедь новую дарую вам: не женитесь и не женимы будете! Аще кто неженим-не женитесь, аще кто женимые- разженитесь! Святому духу верьте, с ним же пребываем во веки, аминь! — с этими словами он подал Ольге бокал вина, который она, пригубив, тут же передала дальше. Муня и Аля сделали вид, что пригубили и тут же передали бокал дальше, чтобы никто не сумел их уличить.

Гости сами начали подниматься со своих мест и кружиться, плавно жестикулируя поднятыми руками. Некоторые кружились особенно быстро, буквально вертелись на месте, как волчок. Некоторые словно разгонялись, поначалу двигаясь медленно, а потом все быстрее, быстрее... Кое-кто затянул песню:

Духове славне

Сойди на ны

Изведи нас праве

От сатаны!

Некоторые также пытались петь и вскоре в гостиной дома Лохтиной невозможно было находиться из-за бесконечного шума. Аля и Муня сидели на своих местах и наблюдали, когда внезапно гостиную накрыла странная тишина. В один момент танцующие перестали кружиться и застыли на своих местах. Вдруг тишину нарушил пронзительный крик: в толпе гостей девушки разглядели Ольгу Владимировну, отчего-то лежащую на полу и жалобно стонущую. Ее поза и стенания не напоминали религиозный экстаз, какой бывает у хлыстов на радении. Несчастная Лохтина корчилась от боли и, судя по всему, не могла встать на ноги. Ордовский-Танаевский вместе с другим участником танца-кружения попытался поднять ее, но Ольга попросила отнести себя наверх в спальню и распустить собрание, а заодно послать за доктором. Аля и Муня пожелали остаться с несчастной женщиной, но она не позволила, а Ордовский-Танаевский начал торопить гостей, чтобы те как можно быстрее покинули помещение. Гости неохотно расходились. То там, то здесь слышилось недовольное бормотание: видимо, в секте были свои "посвященные", которые ожидали чего-то. Чего именно-девушки не имели понятия. Им пришлось нанимать другого извозчика и ехать домой.

-Бедная Ольга Владимировна, — причитала Муня, — что же с ней случилось, неужто Бог покарал ее за то, что завлекала людей в секту?

-Вряд ли, Муня, — отвечала Аля, — ты, все-таки, мистична до крайности. Возможно, ее отравили. Впрочем, кто знает... завтра надеюсь получить от нее весточку. Все же, Ольга Владимировна мне симпатична, как и тебе.

-Будем молиться, Аля. Поеду завтра на Карповку, не желаешь ли со мной?

-Не до того, Мунюшка. Келейно помолюсь. Что ж, с Богом. Надеемся на лучшее.

На следующий день в дом Головиных принесли записку от Ольги Владимировны. Несчастная женщина сообщала, что ее посетил доктор и констатировал неврастению кишок. Болезнь довольно тяжкая. Ольга боялась на всю жизнь остаться прикованной к инвалидному креслу. Просила молитв, даже посылала какие-то странные тексты, не то моления, не то просто набор букв. Муня и Аля искренне не понимали, как можно сохранять веру во все эти непонятные тексты, будучи мучимой тяжким недугом.

Муня ответила письмом с пожеланием выздоровления. После чего отправилась в монастырь на Карповке.

Прибыв туда, девушка сразу отправилась в крипту, на могилу Иоанна Кронштадтского. Возле могилы встала на колени и погрузилась в молитву. Долго молилась и причитала, не поднимая головы. Наконец, видимо, устала, убрала четки и просто встала рядом с крестом. Муне нужно было все взвесить в голове, понять, чему же она стала свидетелем.

"Ольга выпила вина из бокала, как и в прошлый раз. Но из того же бокала пили все собравшиеся и никто не упал, как она. К тому же, доктор не обнаружил отравления... или не захотел обнаружить? Почему-то ей стало плохо именно во время танца... а может быть, и вправду наказание за грехи? Но почему тогда Ордовский-Танаевский не был наказан? Он гораздо страшнее, гораздо подлее и опаснее Ольги. Уверена, сейчас он от нее не отходит. Нужно как-то помешать ему!"

-Эка же ты смела, деточка, — услышала Муня за собой уже знакомый голос.

Она обернулась и увидела... странника Григория, с которым познакомилась неделю назад.

-Здравствуйте, — сделала учтивый книксен девушка, — Опять мысли мои читаете? Ну, хорошо хоть, нет в крипте деревьев...

-Кого читаю? Гулко здесь, ну так в головушке твоей-то не глуше, а слышно все. А хошь, пойдем-ко, вместе на дереве посидим, аха? Небось самой-то охота.

-А я в юности не хуже вас по деревьям лазала, — радостно отозвалась Муня, — Вот только ясень уже старый. Вдруг сломается под нами?

-А то верно, деточка. Ну да пусть его, ясеня-то. Хошь, гостьей моей будешь, подь со мной, самовар поставлю, с дочками познакомлю? Оне дома тятьку ждут, покамест им уроки изготовить, все просят, мол, тятя, крендельков купи, а я им заместо крендельков тебя приведу?

-Но ведь можно же нам с вами и крендельков прикупить... я девочкой крендельки любила. Думаю, дочки ваши будут рады. А мне страсть как хочется развеяться и хоть с кем-нибудь поговорить, посмеяться...

-Ух Матрешка-то с Варей тебя укатают. Им тоже в Питере что- в гимназии их все мужичками задирают, а тятька-то да все по господам ездит, везде во мне надобность, аха. Не по своей воле родно село оставили. А и пойдем. Авось печали твои да поразвеются. Али, слышь, на дерево охота?

Муня и странник Григорий вышли из крипты и направились в монастырский сад. И тут девушка нервно вскрикнула: прямо перед ней, недалеко от памятного ясеня трепыхалась окровавленная голубка с перебитым крылом. Муня тревожно глядела на нее, а странник Григорий подошел к несчастной птице, взял ее на руки и принялся гладить. Губы его что-то беззвучно шептали, но девушка и без слов поняла: Григорий молился. Через какое-то время голубка взмахнула обоими крылами и улетела, словно и не была ранена.

-Так вот оно что, — Муня в изумлении глядела на Григория, — значит, обладаете даром исцеления?

-Господь исцеляет, деточка, а не Гришка грешный. А нешто не забоишься ко мне в гости иттить? Поди и не знашь меня совсем, аха?

-Не побоюсь, — ответила Муня, — Думаю, если Господь дал вам такой дар, значит, Вы не станете напрасно гневить его.

-И не бойся, — наказал ей Григорий, — а только знай да помни: человек пока по земле ходит, никак не свят. Всяк человек ложь, ну и я тож. Да тебя не обижу: жалость у меня к человеку большая, а сам я как есть грешник. Пойдем уж. Крендельков Матреше с Варей куплю.

Через час они с Григорием уже были на улице Гороховая, 64, недалеко от Царскосельского вокзала.

В прихожей их встретила женщина в белом платке с круглым лицом и широко расставленными серыми глазами, которую Григорий называл Акилинушка. Она забрала у него крендельки и отнесла куда-то в столовую, в глубь коридора небольшой и довольно скромной квартиры:

-Разувайся, что ли, Григорий Ефимович. Мара с Варькой уроки приготовили, ожидають. Я у их маленько арифметику проверила, словестность тоже вот...

-Да уж куды мне без тебя, Килинушка! Сам как есть малограмотный да на пальцах считаю. А ее вот, — он указал на Муню, — ты в столовую проводи. Пушшай ее с нами чай попьет.

Акилинушка провела Муню в небольшую комнату с широким столом и множеством икон на стенах. За столом уже сидели две девочки-подростка в кашемировых платьицах, обе высокие, светлоглазые, с волосами цвета мокрого песка, одна повыше, другая чуть пониже. Старшая вышла из-за стола, поклонилась и сделала немного неуклюжий книксен:

-Матрена Распутина. А это Варя. Она еще маленькая, немного дичится.

-Мария Головина, — поклонилась Муня в ответ, — Можете называть меня просто "Муня".

Тут вышла из-за стола и Варя. Она тоже попыталась сделать книксен, но у нее уж очень нелепо получилось:

-Варвара Распутина, — и вдруг зачастила словами, словно горохом засыпала, — А вы Матрешку не слухайте, аха, она у нас барышня, а вот давеча Маруське Сазоновой накостыляла-то, ох и накостыляла, да только та ей посыкнулась...

-Варюшка, — перебила ее старшая сестра, — ну ты же не в деревне. Что барышня подумает?

-Ничего не подумает, — откликнулась Муня, — а про Маруську Сазонову мне и в самом деле очень интересно.

Матрена густо покраснела.

-Это глупая история. Просто недавно моя подруга, дочь помощника обер-прокурора Сазонова подарила мне зеркальце. Мы с ней гуляли в Летнем Саду, когда за нами увязался кавалер.

-Тихо ты! — перебила Варя, — тятенька услышит.

-Не услышит, если ты не расскажешь. Увязался, значит, кавалер за нами. Я за ним с помощью зеркальца следила. Только мы с Маруськой присели на скамеечку, как он тут же знакомиться. И все больше со мной. После ушел, я ему телефон на рукаве написала. А Маруську зависть взяла. Она и говорит: "Ты, Матрешка Распутина, колдунова дочь! Сама ни рожи ни кожи, а кавалера приворожила!" Ну, я ей в глаз дала, да так, что навеки запомнит. Что ни рожи ни кожи, так это пусть ее. А вот тятеньку поносить не дам.

-Вы, Матрена, все же барышня, — ласково укорила ее Муня, — не след бы эту глупую Маруську бить. Расскажите мне лучше про вашего отца. Он при

мне сегодня птицу исцелил. У голубки было крыло перебито, ваш отец помолился, она вспорхнула в небо и улетела. Почему эта Маруська вдруг назвала вас таким обидным прозвищем-колдунова дочка?

-А это, барышня, она брешет, — вмешалась Варя. — Тятенька наш не колдун, а всю Рассею прошел. Везде людей лечил да Богу молился. Сами мы по крестьянству, сибирские, с Тобольской губернии, значит. А как прознали в Питере, что тятенька людей лечит да Богу молится, ну так его сюда и дернули. Дома у нас матушка осталась, да брат ешше, Митька. Вот такой высокий, скоро тятеньку догонит.

-Тятенька у нас добрый, — продолжила Матрена, — Он нас любит, учит страху Божьему, да правде-ясну солнышку. Учит не судить никого, ни царя, ни псаря. Учит, что как бы не был грех велик, а все же не его над человеком власть. Учит, что Бог веселых от рая не отказал. А еще замечательно хорошо говорит о Боге, когда бывает в подпитьи. Ну да нешто хорошему человеку и не выпить иногда? Тятеньку иные хлыстом кличут, иные сектантом, иные и колдуном. А все это вранье. Просто он Божий человек, хоть и грешный, и того не скрывает.

В столовую вошел Григорий и девочки тут же кинулись к нему:

-Тятенька, тятенька, — вопили Матреша и Варя, — гостинчиков принес, родненький!, — голосили девочки, повисая на шее у отца.

Муня смотрела на них и радовалась. Какая красивая, простая семья, думала она. И какие в ней красивые и простые человеческие отношения. Отчего же у аристократов чаще всего не так?

Когда все расселись за столом, в комнату вошла Акилина и сообщила, что скоро должна прибыть некая Аннушка. Девочки всерьез заволновались.

-Она фрейлина Ее Величества, — обратилась Матрена к Муне. — Анна Александровна Вырубова. Видать, снова тятеньку в Царское увезут.

-В Царское? — девушка не верила своим ушам.

-В Царское и будет об этом!- откликнулся Григорий. Было заметно, что ему неприятно об этом говорить.

-Григорий Ефимович, — обратилась к нему Муня, — а не могла бы я попросить Вас прийти к одной даме и помолиться о ее здравии. Одна моя знакомая серьезно занедужила... врачи говорят, может не встать с постели. Нам бы очень кстати пришлась Ваша помощь.

-Не я, Бог помогает, глупенька, — ласково пожурил ее Григорий, — а вот только чую я, не проста дама твоя, аха. То есть, умом-то она, наверное, проста, — он засмеялся, — да только непросты дела вокруг нее крутятся. А каки дела, того мне неведомо.

-Вы правы. К сожалению, я не могу рассказать Вам всего. И все же, искренне прошу Вашей помощи.

-Поможем мы твоей болящей, деточка. Молись только. А куда иттить да за кого Бога молить, это ты мне потом расскажешь. Кады Матрешка с Варькой спать пойдут.

-Непременно, — отвечала Муня.

Вечером она покинула квартиру на Гороховой с твердым намерением привести Григория к Ольге.

Что и произошло вечером следущего дня.