Эстетика абсурда (джен)

Шастун перевел взгляд на директора, рассматривавшего пейзаж на стене, нарисованный и подаренный Катей в прошлом году. Антон тоже посмотрел на картину и улыбнулся, вспомнив прошедший день рождения друга. Они с ребятами хотели устроить директору сюрприз, но у них как обычно все пошло не по плану, поэтому подарок удобно закрывал приличную вмятину в стене. В груди неприятно защемило. Небольшая полянка на переднем плане, усеянная красными яркими маками, светло-голубое небо, по которому безмятежно плыли облака. Произведение призывало к спокойствию и умиротворению. Физрук сначала даже повелся, засмотревшись и расслабившись, но прежние мысли тут же всплыли в голове, возвращая в жестокую реальность.

— Я тогда перегнул палку, — опустив глаза, словно нашкодивший школьник отозвался Антон. Арсений оторвался от созерцания картины, обратив взор на друга. — Ладно, хорошо, налажал. Сильно. Буквально уронил все, что можно и нельзя, — стыдливо опустив глаза, перечислял Шастун, не совсем верно рассудив взгляд друга. — Не стоило на них срываться. Знал же, что так будет и все равно… Ещё и с Серёжей прям очень плохо получилось. Я же не хотел это говорить, просто так вышло… Знаю, дерьмовое оправдание. Они обиделись, и вот теперь мстят мне. Чувствую себя предателем, вот честно. К тому же, вдруг Елена Сергеевна права? Может я действительно выбрал неверную тактику и слишком много позволяю им?

— И тебя это беспокоит? Тебе так важно их доверие? Не все равно, что и как они творят?

Антон вскинул голову, ошеломлённо уставившись на друга, будто у него выросла вторая голова. Так же на Антона всегда смотрит Альберт: бестолково. Арсений сейчас серьезно? Всё-таки столкновение мяча с его головой на прошлой неделе не прошло без последствий? Зачем он задаёт такие глупые вопросы? Он же знает ответ Антона. К чему этот цирк?

— Арс, не пугай меня, пожалуйста. Ты же знаешь, мне не все равно, — с нажимом проговорил Шастун, неосознанно повышая голос, пытаясь вразумить друга. — Было бы все равно, я бы не лез из кожи вон, чтобы заслужить хоть каплю уважения и доверия. Мы же с тобой лично видели, как они росли. И сыграли не последнюю роль в их воспитании. Конечно, мне важно. Важно все, что касается моих детей. Учитывая, все произошедшее за эти пять лет, я имею право так говорить. Лучше бы сказал, что мне делать, пока они не разнесли школу по кирпичикам, — грубее, чем нужно закончил физрук, глубоко вдохнув воздух.

Арсений коротко улыбнулся своим мыслям, кажется, услышав то, что хотел.

— Извини, — доброжелательно отозвался он, примирительно положив руку на плечо. — Конечно, я все знаю. Просто немного позлил, чтобы ты выговорился и не мучился, а твои дети не мучили меня. Легче же стало? К тому же, ты сам ответил на свой вопрос. Если бы ты делал что-то не так, то не добился бы такого доверия и уважения учеников.

— Манипулятор, — фыркнул Антон, пряча улыбку. Арсений всегда был таким. Умным, наблюдательным, внимательным и использовал самые разные способы для достижения своих целей. Но Шастун давно перестал обижаться на некоторые не самые приятные выходки, зная, что друг делает все для блага их и школы.

— Прости, Антон Андреевич, но с тобой, порой, по-другому никак. Я же просто хочу помочь. От тебя и твоего эмоционального состояния, во-первых, зависит продуктивность уроков физкультуры, во-вторых, целостность школы, потому что десятый никого кроме тебя не слушает, в-третьих, сохранность моих нервных клеток, ибо я искренне беспокоюсь и за тебя лично, и за родную школу. Уж прости за методы, — Арсений легко улыбнулся, состроив брови домиком, извиняясь.

— Ладно, чего уж там, — отмахнулся Антон, в душе чувствуя приятное тепло от перемешавшихся смущения и гордости. Он нужен. Нужен школе, детям, Арсению. Это льстило. — Так, что мне делать?

— Ты не рассматривал такой вариант, как простые извинения?

— Конечно рассматривал. Это первое, о чем я подумал, — огрызнулся Шастун. — Но они меня упорно избегают. Не показываются в коридорах, игнорируют сообщения, с ними в сговоре другие учителя, демонстративно прогуливают мои уроки. В общем, устроили забастовку.

— А позвонить родителям и попросить поговорить?

— Что б окончательно закопать наши отношения, — закатил глаза физрук, — и уничтожить свой авторитет в их глазах. Какой я взрослый, если при малейших трудностях кидаюсь за помощью к другим. И ты серьезно считаешь, что после такого залета, они так просто возьмут и простят меня? С ними хоть королева говори, и ту пошлют.

— Согласен, не подумал, — задумчиво протянул директор, снова сосредоточившись на картине, видимо, ища выходы. Но на ум приходили только окно и запасная дверь под лестницей.

Антон замолчал, давая другу время на раздумья. Но тишина в кабинете была нагло прервана.

— Доброго дня, уважаемые подлецы и мерзавцы! — деловито поприветствовал Павел Алексеевич, просунув голову во внушительную дыру двери и ослепляя своей улыбкой присутствующих. А после громко рассмеялся, когда Арс с Антоном испуганно подскочили и недовольно уставились на друга.

— Чего такие хмурые, — прошел в кабинет педиатр и протянул руку для приветствия. — Это я здесь грустить должен, потому что снова вынужден выполнять дополнительную работу. И вы, отчасти, в этом виноваты.

Попов и Шастун переглянулись, но не увидев в глазах друг друга даже искорки понимания, перевели недоуменные взгляды на врача.

Павел Алексеевич Воля работал педиатром в местной поликлинике, к которой была прикреплена школа. Во владениях Попова друг появлялся регулярно в конце года. Обычно, они гоняли чаи где-нибудь на нейтральной территории, но прийти в школу и лично взять кровь из пальца у Матвиенко, за пять лет успело стать традицией.

— Ну, чего глазенки выпучили? — усмехнулся Воля, вальяжно развалившись на одном из стульев. — Матвиенко и Попов снова бегают от меня уже второй месяц. Все стандартно, ничего нового. Так что, Антош, вылавливай своих беглецов и тащи ко мне на казнь.

— То есть как? — удивился Шастун. — Я ж их лично в кабинет втолкнул и дверь закрыл.

С Серёжей у Антона ситуация была и смешной, и страшной одновременно. Парень до сих пор боялся сдавать кровь из пальца. Из вены не боялся. А вот как приходило время в конце года после диспансеризации сдавать анализ крови, так начинались прятки-догонялки. И ладно бы один ученик. У Антона с Серёжкой была некая договоренность. К Матвиенко ведь прилагался лучший друг, который поддерживал самые безумные идеи и помогал в организации любых сумасшедших затей. Вот и выходило, что боялся Сережа один, а головных болей у Шастуна было две. И если до седьмого класса ученика ещё удавалось как-то уговаривать, то после проснулась подростковая гордость, мешающая признаваться кому-либо в своем страхе. Хотя Антон в этом ничего удивительного не видел, но Серёжу понимал и старался особого внимания не заострять, чтобы лишний раз не задевать чувства подростка. Он просто позволял парням бегать до последнего, а потом брал за шкирки, затаскивал в кабинет и держал за ручку, чтобы не так страшно было. А в этот раз накосячил, лично не проконтролировав процесс. И вот получил. «Косяк за косяком, Антон Андреевич», — так и говорил проницательный взгляд Альберта, будто нарочно в этот момент упавший на физрука.

— Шастун, смешной ты такой, — усмехнулся Воля, — ты ж знаешь этих двоих. Если выхода нет, они его сделают. Ты им дверь закрыл, а они раз и в окно. Первый этаж, как никак.

Под смех Арсения ладонь Антона встретилась с его лбом.

— Паш, в этот раз тебе придется самому их ловить, — устало вздохнул Шастун.

— Почему это?

— Да, Антон Андреевич тут немного повздорил со своими подопечными, и они, как и полагается детям, устроили ему забастовку. Он их уже целую неделю не видел, а они все здесь, — объяснил Арсений, уже успевший вернуться к документам, — прячутся отменно. Пятерка с плюсом за маскировку. Я не удивлюсь, если они сейчас где-то в кабинете, — Попов рассмеялся и бросил на Шастуна многозначительный взгляд.

Физрука передёрнуло. Был у них подобный случай. До сих пор при воспоминаниях по телу пробегала нервная дрожь. Антон даже метнулся в сторону шкафа, резко распахнув дверь. Но там, к счастью, оказалось пусто.

— Зашибись! — вскинул голову Воля, как и физрук, незаметно осматривая помещение. — А мне, что делать прикажете?! Я вам не собачка, чтобы всяких оболтусов по запаху выслеживать.

— Не кипишуй, — отмахнулся Антон, снова пристроившись на край стола, — что-нибудь придумаем, да?

Они одновременно перевели вопросительные взгляды на директора. Арсений тяжело вздохнул и отложил ручку, устало подперев голову ладонью.

— Мне бы кто-нибудь посоветовал, что делать, — меланхолично махнул рукой мужчина.

Все это его так утомило. Голову снова посетила навязчивая мысль о резком исчезновении, поэтому Арсу пришлось прикрыть глаза и отогнать ее подальше. Вот и что они оба будут без него делать? В любом случае, педиатр в предшествующий план не входил, поэтому пришлось все корректировать. Снова.

В голове рождались и умирали идея за идеей. Мужчина рассматривал различные исходы событий, возможное поведение людей, анализировал ситуацию, пытаясь найти более-менее выигрышный вариант. Воле и Шастуну, заметившим, что друг задумался, осталось лишь молча наблюдать и гадать, что же творится в его голове.

Сколько прошло времени никто не знал: минута, пять, десять, а может и вовсе какие-то жалкие секунды. Но Арсений как-то резко взбодрился. На лице вновь мелькнула хищная улыбка, а глаза заблестели азартом. У Антона от этого взгляда по спине побежали мурашки, а шестое чувство включило сирену, заверещавшую в сознании и подняв панику тараканов. Директор напоминал хитрого лиса, сумевшего распутать заячьи следы и уже придумавшего, как заманить добычу к себе прямо в пасть.

Воля расплылся в довольной улыбке, узнавая блеснувший в глазах друга огонек. Видимо, тот уже разработал план, написал сценарий, где каждому отведена роль. И ведь едва ли кто-то в школе догадывался, что выполнял уже продуманные действия, играл по неким негласным правилам, прописанным не самой Судьбой, а директором. Антон, возможно. Но он безоговорочно доверял другу, поэтому даже, если Шастун и был в курсе, то ничего против не имел. Да и Воля, собственно, тоже.

Арсений был умен, расчетлив, хитер. Он дёргал за ниточки, ненавязчиво заставляя следовать продуманному им плану. Вся школа — один огромный механизм, люди в нем — детали, каждая из которых важна и выполняет свою функцию, а директор следит, чтобы весь механизм работал исправно. Паша не мог назвать действия друга манипуляцией. Тот никого не использовал, всегда брал во внимание чужие чувства и эмоции. Попов просто наблюдал и, исходя из поведения людей, предполагал как может измениться исход ситуации. Когда директор понимал, что чьи-то действия могут привести к катастрофе, то спешил или помешать или наоборот. Например, если физрук вдруг придет в учительскую не после третьего урока, как всегда, а после второго, то непременно столкнется с химичкой. Они обязательно сцепятся, разнесут помещение, напугают учеников, переругаются сами и других перессорят. А конфликты в коллективе совершенно не нужны. Так Попов и контролировал, чтобы никто не выбивался из собственного сложившегося графика.

Арсений был хорошим человеком, отличным руководителем, надёжным другом, который всегда стремился помогать другим. Его любили, его уважали, ему доверяли, и он старался оправдывать это все, следя за порядком в школе так, как умел. Но управление столь огромным механизмом требовало нечеловеческих усилий, поэтому неудивительно, что к концу года директору хотелось пустить все на самотёк и притвориться кактусом.

Воля с Шастуном переглянулись и мысленно пришли к одному общему выводу: Арсений что-то задумал, а значит им нужно быть начеку, ибо важно знать не столько свой характер, сколько характер своего друга, и вовремя делать выводы или ноги. А они, как никто, были осведомлены о главном правиле, которого придерживался Попов: «Если затея не кажется абсурдной, она безнадежна».